Глава тринадцатая

По замкнутому кругу

Зовалевская обеспокоилась, узнав, что Блохин и Саранчаев провалили ее задание. Почувствовала под ногами зыбкость, будто полетела под откос или заскользила с ледяной горы. Никак не ожидала провала. Не решалась сообщить Вяземскому. Представляла, как нехорошо изменятся его глаза. Чтобы прояснить ситуацию, назначила своим неудачливым подручным новую встречу.

Все вокруг раздражало. Дороги были забиты транспортом. Впереди мозолил глаза багажник внедорожника, действовал на нервы. Хотелось нажать педаль газа и через сплошные по встречной полосе обойти всех, чтобы скорее увидеть физиономии Блохина и Саранчаева.

На полпути она припарковалась у сигаретного магазинчика. Схватила сумочку и выскочила из авто в толпу пешеходов. Люди нервировали своими голосами, улыбками и бестолковой толкотней. Она перебежала через широкий тротуар, толкнула белую, не чистую понизу дверь. Нервно, не считая, бросила на прилавок деньги. Поторопила зевающего продавца, злясь на него, на себя, на сорвавших задание неудачников. Она была вышиблена из равновесия. Отправить бы этих уродов туда, откуда нет дороги назад. Да не в ее компетенции такой вопрос. А жаль.

Выскочила из павильона. На крыльце жадно ухватила губами сигарету. Несколько раз чиркнула розовой зажигалкой, прикурила, затянулась с удовольствием. Сигарета заиграла в тонких красивых пальцах. Зовалевская шагнула на тротуар. Высокий каблук угодил в трещину на асфальте. Она поморщилась, глянула под ноги и снова поднесла сигарету к губам. Несколько раз затянулась. С каждой новой затяжкой дым сигареты успокаивал. Кашлянула, и в этот миг над ухом раздалось:

– Курить вредно, милашка, доктор не советует.

Зовалевская кинула взгляд на улыбающееся лицо слева, на пятнистую рубаху и пятнистые штаны. Ей не понравился прищур кошачьих глаз, а также серые с оспиной щеки и желтые зубы. Рожа слащавая и неприятная. Но огрызнуться не успела: с другой стороны глухо прозвучало:

– И не только доктор, но мы – также.

Девушка повернула голову в правую сторону. Наткнулась на мрачное широкоскулое лицо с впалыми щеками, с угрюмым тяжелым взглядом под припухшими веками. В серо-черной обвислой одежде. По ее телу пробежал холодок.

Она торкнулась вперед, но с двух сторон точно клещами была схвачена под локти. Попыталась высвободиться, но не сумела.

Улыбающееся лицо слева хихикнуло:

– Не волнуйся, милашка, Минздрав заботится о твоем здоровье. А мы с ним заодно.

Мрачное лицо потребовало ключи от машины и выхватило из ее рук сумочку. Хватка ослабла. Девушка воспользовалась этим и вырвала правый локоть. Потом пинком ударила между ног улыбающемуся парню. Оттолкнула и изо всех сил кинулась бежать.

Улыбающееся лицо исказилось гримасой. Тело перегнулось пополам, превратившись в большой пятнистый ком. Рот стал хватать воздух, с трудом выдавливая:

– Шахматист, держи сучку! Не дай смыться! Я ей, стерве, твари, прорве, козе бесхвостой, ноги выдерну!

Шахматист отшвырнул сумочку и бросился по тротуару вдогон. Бежал большими шагами, расталкивая пешеходов. Догонял.

Взгляд Зовалевской искал, куда бы юркнуть. Топот ног Шахматиста сзади приближался, слышался его мрачный рык. И тут ее глаза выхватили из толпы двух парней, переминавшихся перед входом в высотное здание. Решение пришло мгновенно. Девушка кинулась к ним, прося о помощи.

Облизнув ее глазами, те преградили Шахматисту путь. Он мрачно остановился, мрачно усмехнулся и медленно мрачно вытянул из кармана нож. Но нож парней не напугал. Они также достали ножи.

Прохожие шарахнулись в стороны.

Шахматист мрачно осклабился. Не ожидал такого оборота. Расклад сил был не в его пользу. Сжал скулы, прорычал и свирепо нехотя отступил. Его спина быстро скрылась за углом.

Парни стиснули Зовалевскую крепче, чем Шахматист с напарником, и потянули к своей машине. Из огня да в полымя, подумала девушка и завизжала. Ее ударили по затылку и впихнули в авто.

Очнулась она полулежа на заднем сидении. Голова гудела. Голоса парней впереди квакали и хрипели, как дребезжащие динамики. Она прислушалась, уловила клички – Хвост и Ромб, – поняла по разговору, что ее приняли за проститутку. Сморщила лицо. Так все нелепо и некстати. Села. Рука потянулась к дверце. Один из парней повернулся и ударом по голове опять отключил ее.

Машина подъехала к серому дому. У подъезда девушку вытащили из салона, Ромб взвалил на плечо и отнес в квартиру. Бросил в комнате на промятый серый диван.

Сквозь узкие щелки глаз голодным взглядом осмотрел стройное тело. Расстегнул разноцветную рубаху, обнажил волосатую грудь. Брызнул в лицо водой. Привел в чувство и отправил в ванную.

Зовалевская по пути огляделась. В комнате пустые углы, диван, несколько стульев, смятая одежда. В кухне стол и грязное пятно газовой плиты. В дверях второй комнаты хищно ухмылялся Хвост. Поедал ее глазами, ослабив на поясе джинсов черный ремень. В ухе серьга, на пальце татуировка перстня, маленький рот, острые кверху уши. От Хвоста едко несло дешевым одеколоном, смешанным с запахом пота.

В ванной, клацнув облезлой защелкой, она подставила голову под холодную воду. Боль в затылке притуплялась, шум в ушах уменьшился. Появилась злость. Всегда жила легко, без оглядки, крутилась, как баба на метле, везде изощрялась быть первой, и вдруг какие-то козлы решили опустить ее в дерьмо. Ну уж нет, тупоголовые, ни черта у вас не получится. Она не она, если не вывернет все в свою пользу. Огни и воды прошла, и чтобы вы, серые, взяли верх! Вы еще пожалеете, узколобые.

От этих мыслей ей стало легче. Девушка скинула одежду и стала под прохладный душ, продумывая свой ход. Такие, как Ромб и Хвост, интеллектом не блещут. Их следует бить их же оружием. Главное – ошарашить с пол-оборота, не дать опомниться, взять в свои руки инициативу.

План был прост и примитивен, и это раззадорило Зовалевскую. Она вышла из-под душа, пробежала полотенцем по телу, сгребла в ком одежду и, голая, со сверкающей улыбкой, появилась перед парнями, бросив одежду к входной двери.

Ромб ошалел от вида красивого тела. Распахнул узкие глаза, лихорадочно сглотнул слюну и царапнул ногтями волосатую грудь. Хвост облизнул маленькие губы, острые уши покраснели. На полусогнутых качнулся к Зовалевской. Но Ромб гаркнул на приятеля, напоминая, кто здесь первый. Однако у Хвоста горели глаза, уши заложило: он не слышал окрика Ромба или не хотел слышать. Тогда Ромб толкнул его:

– Я сказал назад! Знай свое место!

– Не тронь меня! – отбросил его руку Хвост.

Зовалевская была довольна. Все складывалось удачно, как и рассчитывала. Отступила:

– Сначала разберитесь между собой, – сказала. – Я пойду с сильным. Трусов не люблю! Слабакам место у порога!

Двое зарычали, как волки. Сцепились. Ромб отбросил Хвоста к стене. Тот ударил приятеля кулаком, рассекая ему губу. Тогда Ромб саданул Хвоста в переносицу. И оба выхватили ножи, яростно полосуя воздух.

Зовалевская выскользнула из комнаты, подхватила с пола одежду и выпорхнула за дверь. Одеваясь на ходу, выскочила из подъезда, понеслась без оглядки. Лишь через несколько дворов остановилась на тротуаре перевести дыхание. Ноги дрожали.

На обочине у нее за спиной тихо притормозила машина. Из салона выскочил Шахматист с напарником. Они схватили девушку. Она поздно увидела их, догадавшись, что ее выследили. Шахматист мрачно молчал. Напарник злобно дергался, помнил ее удар. Намеревался сам отвесить ей оплеуху. Но Шахматист не давал.

Эти двое были для нее загадкой. С Ромбом и Хвостом все ясно, а вот что нужно этим – темный лес. Шахматист назвал напарника Брюнетовым. Тот клещом вонзился ей в руку и тянул к машине. Уже на заднем сиденье она сообразила, что сидит в своем авто.

Ей завязали глаза, куда повезли, не видела. У подъезда повязку сняли. По ступеням лестничного марша провели в темную квартирку. Здесь мебели было чуть больше, чем у Ромба с Хвостом. Усадили в кресло у торшера, замотали скотчем руки и ноги. До самой ночи она терпеливо сносила неразговорчивую компанию. На ее голос никто не реагировал, будто в стенах этой квартиры Шахматист и Брюнетов оглохли и онемели. Оставалось только ждать, что будет дальше.

В начале ночи появился новый человек с глубоким гортанным голосом. С порога он стал задавать вопросы. От них у Зовалевской по коже побежали мурашки.

Шахматист и Брюнетов мгновенно убрались за дверь.

Человек утонул в мякоти второго кресла по другую сторону торшера. Направил на нее свет. По его вопросам было ясно, что он хорошо осведомлен о ней с Бяземским.

– Меня интересует Номер тринадцать, – огорошил сразу без вступления. – Я знаю, что ваша Лаборатория провела с ним работу, мне нужны установки и команды, внедренные в его мозг.

Многого хочет, подумала Зовалевская, но немало знает. Предположила, что без предательства не обошлось, какое-то звено в цепочке явно проржавело. В мышцах росло напряжение. Грудную клетку сдавило. Не хватало воздуху. Мысли бились, как комары ночью при ярком свете. Изнутри, из живота, поплыл холод. Во рту пересохло, слюна исчезла. Горло судорожно сжалось.

Человек был высок, поджарист, с правильными чертами лица, такого же возраста, что и Вяземский.

– Молчишь? Хочешь, чтобы я сам выкачал информацию из твоего мозга? Придется покопаться в твоем черепе, как в шкатулке. Тебе известно, что после этого бывает.

Зовалевскую пробил озноб. Разумеется, ей было известно. Незнакомец разговаривал на вполне понятном языке. Стало быть, знал и умел больше, чем она предполагала. С трудом отвела глаза в сторону. А он тут же поручил Шахматисту и Брюнетову ехать к ней домой, перерыть квартиру, привести все бумаги, какие попадутся. Брюнетов из-за спины Шахматиста послушно закивал головой, называя человека Максимом, и первым выскочил за дверь.

Едва Максим снова прижался к спинке кресла, как в кармане его рубахи зазвонил телефон. Он поднес к уху, вытянул шею и засуетился, доложил:

– Она у меня… У нее нет выбора… Я еще не говорил с нею, но, думаю, она сама предложит свои услуги.

Зовалевская поняла, что имел в виду Максим. И сообразила, что Максим не последнее звено. Есть кто-то еще. И этот кто-то интересовался ею. Хорошо это или плохо – ей неизвестно. Но напрасно Максим раскатал губы. Украсть информацию это одно, а получить ее от Зовалевской это другое.

– Я не буду на тебя работать! – отрезала она.

– Конечно, будешь, потому что хочешь жить, – усмехнулся Максим. – И раз уж нам с тобой придется работать вместе, советую быть откровенной до конца. У меня мало времени на уговоры. Но если будешь упрямиться, я начну тебя ломать. Кстати, роль Вяземского я знаю. Не копошись, к нему ты больше не вернешься. Есть другая сила, она ждет твою информацию и примет тебя. Упрямство не поможет. Я все равно заберусь в твою память и получу ответы на вопросы. Но тогда ты станешь просто расходным материалом, а твоя память отправится на пыльную полку забвения. Все обыкновенно.

Да, у нее всегда все было элементарно. Задача постоянно перед нею стояла пустяковая. Ей давали информацию о кандидатах в Номера, она подкатывала к ним, охмуряла, затаскивала в постель, а потом изымала из потока людей и доставляла на сеансы. По окончании сеансов готовые Номера препровождались по назначению. Сложилось так, что в дальние точки отправкой занималась лично, а в ближние места доставляли Блохин и Саранчаев без нее.

Номеру тринадцать досталось место неподалеку от города. Эта информация вряд ли могла много значить для Максима. Скорее всего, он точно не знал о ее роли, просто блефовал, начинал с нуля. Возможно, надеется нарыть что-нибудь в ее бумагах. Но это пустой звук. Она работала без бумаг. Тринадцатый для нее был такой же тайной, как для Максима.

Блохину и Саранчаеву последнее время страшно не везло. Битых два часа они проторчали в машине на улице Болдина, но Зовалевская так и не приехала на встречу. На звонки тоже не отвечала. В конце концов Саранчаев, картавя, предложил смотаться к ней домой на Октябрьскую улицу. Быть может, там удастся прояснить обстановку.

Колеса авто зашуршали по асфальту. С улицы Болдина – на проспект Ленина, по нему – к центру города. Потом свернули на Советскую, вдоль трамвайных путей. Затем к мосту, а через мост на Октябрьскую. По Октябрьской в плотном потоке машин добрались до поворота во двор дома. Во дворе – колеса забились, как в лихорадке, считая ухабы. Подкатили к подъезду.

Саранчаев проворно выскочил наружу, вприпрыжку понесся к крашеной металлической двери. Бухнул по ней пинком, набрал код замка, и – наверх. Но безуспешно – дверь квартиры никто не открыл. Потоптался на грязной с выбитой плиткой площадке, озадаченно почесался и потопал по вытертым ступеням вниз.

Посовещались между собой и стали ждать, припарковавшись поодаль. Нервничая, просидели до темноты. Надеялись, что должна в конце концов нарисоваться. Но подступила ночь, а Зовалевская не появилась. В общем-то, не удивлялись, но сидеть в полном неведении было не по себе. И все-таки решили дождаться утра. Ночь входила в свои права. Последние полуночники мелькнули у подъездов, и слабо освещенный двор затих.

Чтобы не задремать, Саранчаев принялся рассказывать анекдоты, тысячный раз одни и те же. Рассказывал, и сам скучал, оттого что они набили оскомину. Постепенно иссяк. Прошло время, и стала мучить зевота. Саранчаев бубнил, кряхтел и ерзал, но глаза слипались. Ночь едва плелась, тянулась, как резиновая. Неправда, что летняя ночь коротка, иногда она может быть излишне длинной.

Перед рассветом оба начали клевать носами. И наверняка дали бы крепкого храпака, если б в этот миг сзади из-за угла дома не выбился яркий свет фар. Оба пригнулись в салоне, притаились. Свет медленно прополз мимо и остановился у подъезда.

Саранчаев приподнял голову над приборной панелью, поймал взглядом автомобиль и номер на заднем бампере. Оживился. Это была машина Зовалевской. Пошарил рукой по дверце, нащупал ручку, хотел выскочить наружу. Но Блохин осадил: не любил суету, всегда считал ее излишней, полагал, что в любом деле надо выждать удобный момент.

Мотор авто Зовалевской затихнул, погасли фары, не сразу распахнулась водительская дверца. А когда открылась, выпуская водителя, Саранчаев с Блохиным к удивлению своему увидели незнакомого человека. Рот Саранчаева безмолвно широко открылся, брови вскинулись, собирая частые морщины на лбу. Блохин не шевельнулся, лишь выпятил крупные губы и смотрел.

Шахматист прикрыл за собой дверцу, чуть постоял, огляделся в полумраке и шагнул к подъезду. Пока возился с замком, из автомобиля выбрался Брюнетов. Стал возле капота, вертя головой. Шахматист исчез в подъезде, а Брюнетов покрутился еще немного и вернулся в салон.

Блохин и Саранчаев напряженно ждали, заподозрив, что с Зовалевской что-то случилось. Еще больше утвердились в этом, когда в окне ее квартиры загорелся, а потом погас свет.

– Они пришили ее! – выдохнул Саранчаев. – Грабанули машину, а теперь обносят квартиру. Кончим этих сук, Блохин! Пустим кровь, чтобы расквитаться! – Он потянулся за пистолетом, намереваясь палить по грабителям.

Но Блохин зло шикнул, охлаждая пыл напарника. Нехитрое дело пальнуть из стволов, а лучше взять след и понять, что к чему.

Вскоре в дверях подъезда вновь показался Шахматист. Быстро сел за руль, завел мотор, сорвал машину с места.

Блохин повернул ключ в замке зажигания и покатил следом.

Город еще спал без задних ног. По крышам домов едва начинали ползти робкие лучи рассвета.

Шахматист беспомощно развел руками. По его лицу Максим понял, что поиски в квартире Зовалевской не дали ожидаемых плодов. Затем Шахматист покривился и сообщил:

– Тут мелочь какую-то прихватили. От ее дома потащились за нами.

После его слов Брюнетов стволом пистолета втолкнул в дверь Блохина и Саранчаева со связанными за спиной руками.

Зовалевская замерла от неожиданности, увидав своих помощников.

А они явно еще пребывали в состоянии шока оттого, что попались бездарно, как слепые щенки, как глупые петушки. Не могли простить себе, что так опростоволосились.

Преследование обнаружил Шахматист. В его голове мгновенно созрел план действий. Он тут же изложил его Брюнетову и свернул на узкую улочку и в полутемный двор. Там остановил машину, и они выскочили из салона. Притаились поблизости.

Блохин тоже повернул во двор. Светом фар осветил автомобиль Зовалевской. Тот стоял с открытыми дверцами, с заглушенным мотором и выключенными фарами. Блохин и Саранчаев вылезли из своего авто, присмотрелись и осторожно двинулись к машине Зовалевской. Заглянули внутрь. И в тот же миг Шахматист и Брюнетов приставили к их шеям пистолеты.

– Не рыпаться! – предупредил угрюмый голос.

Ответная реакция не успела последовать, ибо рукояти пистолетов тут же обрушились на затылки помощников Зовалевской. Оба, потеряв сознание, тяжело осели. Шахматист и Брюнетов разоружили их, втащили в салон и связали.

Зовалевская скрипела зубами, немыслимо, чтобы угодили в ловушку два прожженных опытных пса, которые выполняли самую черную работу и вырывались из многих передряг живыми и невредимыми. Особенно Блохин, этот опасность чуял на расстоянии. И на тебе! Осечки одна за другой. На этот раз влипли, кажется, серьезно и ее подвели под монастырь. А ведь она в глубине души надеялась, что они помогут ей выпутаться из этой истории. Но все надежды рухнули.

Блохина и Саранчаева толкнули в угол комнаты, связали ноги.

После этого девушка замкнулась. Ни уговоры, ни угрозы Максима не подействовали.

Но тот пока сильно и не настаивал. В его поведении была абсолютная уверенность, что никуда Зовалевская не денется, все равно сломается.

Под утро Максим убрался. С пленниками остались Шахматист и Брюнетов.

Блохин неподвижно прилип к полу, а Саранчаев ерзал, как будто сидел на горячих углях. Оба виновато косились на Зовалевскую.

Шахматист и Брюнетов находились за дверью, уши настороже, ухватывали любое шевеление пленников. На всякий скрип и стук тут же в проеме возникала физиономия Брюнетова.

Так протянулся целый день. Нудно, тускло, тошно, в полудреме.

К вечеру в дверях опять возникло кривляющееся лицо Брюнетова. Он бесцеремонно выдернул из кресла девушку, бросил через плечо и понес в туалет. Она билась в его руках, но это не помогло. Ее помощники загалдели, дергаясь, ругаясь и угрожая, но и это не подействовало на Брюнетова.

Шахматист в это время в другой комнате сидел за шахматной доской. Не то чтобы он любил играть в шахматы, нет, просто оправдывал свою фамилию. Играл один. Брюнетов не мог составить компанию, ибо в шахматах не соображал, зато по женщинам был отменным ходоком. Приходилось одергивать, чтобы не возбуждался на всякую юбку. Вот и теперь дрожал от одного вида Зовалевской. Шахматисту была смешна такая слабость. Но Максим не запретил, и он тоже не собирался портить Брюнетову аппетит. Молча переставлял фигуры на шахматной доске, хмуро ухмылялся, слыша, как Брюнетов сопел возле Зовалевской.

Она просила развязать ее, но Брюнетов только хихикал, помня ее прыткость. Не обращая внимания на сопротивление, залез ей под юбку, сдернул трусики и усадил на унитаз. Не отходил, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу. Его намерения ей были понятны без всяких слов. Она была многоопытной штучкой. Но с кем попало, не дешевила никогда. Брюнетова сразу определила в дебилы и решила вывести из строя. Действовать нужно было наверняка. В голове созрел единственный вариант. И когда Брюнетов после туалета затащил ее в ванную комнату, она сама полезла к нему с поцелуями. Ловушка сработала. Ей удалось втянуть в рот его язык и впиться в него зубами. Перекусила, оторвала кончик. Кровь была соленой. Брюнетов взвыл от жгучей боли. Заорал, как ошпаренный.

Вой Брюнетова подкинул Шахматиста с места. Его напарник волчком с открытым ртом крутился возле ванны и скулил по-собачьи. Лицо, рубаха и руки в крови. Отплевывался и плескал из-под крана воду в рот. Шахматист кинул ему полотенце, хмуро и зло процедил:

– Утрись! Доигрался, шут гороховый! В больницу дуй, растяпа! – Сунул в руку ключи от машины.

Тот стиснул ключи и кинулся к входной двери, прижимая полотенце ко рту. Шахматист угрюмо глянул на Зовалевскую. Увидал искаженный хищной улыбкой лик с шальными глазами и губами в крови Брюнетова. Взъерошенная, она оперлась плечом о стену и выплюнула кончик языка Брюнетова под ноги Шахматисту.

Он молчком достал мобильник, позвонил Максиму, сообщил о ЧП.

Новая встреча с Максимом не обещала девушке ничего утешительного. Обыкновенной говорильней, как в прошлую ночь, уже точно было не обойтись. Она кожей ощущала, как он был опасен. Надо было вырываться отсюда. Зовалевская напружинилась, сжала веки и стиснула зубы. И тут ей в голову сильно ударила жаркая волна, она перевернула сознание. На время исчезло ощущение реальности. Изнутри Зовалевскую взорвало чувство всесилия.

Она открыла глаза и без труда развела руки в стороны. И даже не удивилась, что они свободны, что скотч на запястьях лопнул, как папиросная бумага. Затем сделала резкий шаг вперед. Скотч на икрах порвался так же легко.

Мрачные глаза Шахматиста от изумления вымерзли кубиками льда. Зовалевская, как робот, развернулась на месте, провела взглядом по Шахматисту. И в глазах у того лед расплавился, а тело изогнулось в угодливой позе. Мгновенно он стал подчиняться ее мыслям: выхватил из кармана нож, подбежал к Блохину и Саранчаеву, срезал путы. Потом вдруг упал в кресло и захрапел.

Помощники Зовалевской опешили от ее вида. Страшный тяжелый взгляд девушки подминал под себя, отключал мозг. Не понимая ничего, они бочком протиснулись к выходу.

Девушка следом за ними вышла из квартиры.

Стемнело. В машине Зовалевской безрезультатно мучился Брюнетов. Ему никак не удавалось вставить ключ в замок зажигания: руки не подчинялись, тряслись и дергались, ключ выскальзывал из пальцев. Брюнетов стонал и хлюпал носом, злился и рычал, в глазах у него плавала муть. Внезапное появление пленников ошеломило его до заикания. Он потянулся к пистолету, стал дергать из-за пояса, но тот зацепился за ремень и никак не давался в руку. Приблизившийся жуткий взгляд девушки сковал Брюнетова, заставил покорно открыть дверцу автомобиля и услужливо протянуть ключ. Как шкодливый щенок, скуля, он выскользнул из салона, отбежал в сторону, хлопнулся в траву, жалко пригнул голову, поджал под себя ноги.

Блохин прыгнул за руль.

В автомобиле глаза Зовалевской приобрели прежний вид. Она посмотрела сквозь стекла осмысленным взглядом.

Саранчаев с переднего сидения осторожно покосился на нее, узнал прежнее лицо, но спросить ни о чем не решился.

Впрочем, она сама не ведала, что с нею произошло в квартире.

Внезапно на нее навалилась слабость. Непонятная свинцовая тяжесть словно раздавила в лепешку: отяжелели руки, ноги, смежились веки. Мгновенно Зовалевская провалилась в сон.

Саранчаев облизнулся, заглядывая ей под юбку.

Блохин свернул в какой-то двор, в темном месте припарковался, заглушил мотор:

– Пусть отоспится, – проговорил.

Саранчаев сделал равнодушный вид, пожал плечами и зевнул.

Блохин скрестил руки на груди и засопел.

Через день после исчезновения Зовалевской на ее поиски пустился Вяземский. Пытался найти концы, блуждая по городским улицам. Прокручивал в голове разные маршруты. Терялся в догадках. Но упорно продолжал колесить, заглядывая в те места, где она могла бы оказаться.

Телефонный звонок прервал его мысли. Вяземский посмотрел на дисплей и торопливо прижал трубку к уху. Знакомый ровный голос архидема Прондопула осведомился о делах. Вяземский скованно известил об исчезновении девушки. Архидем эту новость пропустил мимо ушей, но напомнил о сроках, в какие следовало уложить дела. Сроки Вяземский всегда помнил, никогда ни в одном деле не нарушал. Но сейчас без Зовалевской эти сроки могли рухнуть в тартарары. Она нужна была как воздух. Он интуитивно предположил, что ее исчезновение имеет отношение к Номеру тринадцать, а потому высказал это в телефонную трубку. В ответ голос Прондопула заставил Вяземского замереть и остановить дыхание:

– Ты не должен был соглашаться с Зовалевской. Ты обязан был спросить моего разрешения! – жестко произнес Прондопул, пугая Вяземского интонацией. – Ты допустил промах, когда пошел у нее на поводу. И чуть не сорвал все дело. Решения по Номеру тринадцать принимаю только я. Сейчас не ищи больше Зовалевскую. Она скоро сама появится у тебя. А ты найди Номер тринадцать через ресторатора Пантарчука! – И трубка резко умолкла.

Утром следующего дня люди Вяземского стали рвать подметки и обнаружили Номер тринадцать в офисе Пантарчука. С этого момента Вяземский не выпускал Магдалину из поля зрения. Его люди ежечасно докладывали ему о всех перемещениях Василия.