Глава двенадцатая

Лаборатория

Грушнннн и Пантарчук вышли из здания полиции. Оба удивились, что так быстро закончился день. Уличное освещение вязло в ватной темноте. Сели на заднее сиденье авто. Ехали недолго, миновали несколько улиц. На перекрестке Фрунзе и Цеткин водитель спросил, в какую сторону поворачивать, и Константин, долго не думая, показал под арку дома. Проехали арку, и вот она улица, прямая и узкая. Волны света ударили по глазам. Грушинин оторопел и закрутил головой. Никогда тут не было столько света.

Всегда эта улица была не очень светлой, с редкими деревьями по сторонам, с серыми домами, детскими площадками, мусорными контейнерами, автомашинами, припаркованными по обочинам и во дворах. На домах не везде заметишь номера. С одной стороны дороги – многоэтажки, с другой – частные домишки прошлых времен и бетонные заборы. Так было.

Но сейчас Грушинин не узнавал улицу. Сквозь стекла автомобиля он выхватил глазами табличку на доме с новым названием. Вспотел от напряжения. На улице, как на хорошей толкучке, кишмя кишел, суетился народ. Рекламные вывески призывно буйствовали разноцветными огнями. Шелестели шинами потоки машин. Магазины, каких никогда здесь не было, теперь теснились, распахнув двери для покупателей.

– Поразительно, – крякнул в замешательстве Грушинин. – Ничего этого я не видел раньше на улице Клары Цеткин. Смотри, таблички с другим названием. Ущипни меня, Петя, и останови машину. Выйдем, протрем глаза и пощупаем все это руками.

Водитель втиснул автомобиль в парковочный карман. Грушинин с Пантарчуком выбрались из салона и окунулись в толчею. Люди шныряли взад-вперед по тротуару и в двери магазинов. Пацанье кучками тут и там с пивом, куревом, гоготом и сленгом. А около светофора колобродил хмельной мужичонка и канючил:

– Друзья, где здесь бильярд? Запропастился куда-то, зараза, два часа ищу, – между тем бильярдный зал торчал крупной вывеской у него за спиной.

Рядом играла неоном вывеска ресторана. Грушинин удивленно уставился на дверь, над нею на узкой длинной пластинке было выгравировано: владелец П.П. Пантарчук. И Константин обалдело показал Пантарчуку:

– Ну и мозгокрут ты, Петя, мастак на все руки, так закрутил, что я уже поверил про Лабораторию с Прондопулом. Как я понимаю, этот ресторан и есть та самая Лаборатория. А архидем это кто, директор твоего заведения?

У Петра тоже глаза полезли на лоб. Он застыл, глупо вытаращился на ресторан, в мозгах что-то замкнуло. Потом просипел, выдавливая слова:

– Костя, ей-богу, ни сном, ни духом! Кто-то шурует под моим именем. Надо взять его за шиворот. Прояви свои способности! – Лицо пошло красными пятнами.

Мимо Грушинина прошмыгнул молоденький вертлявый паренек, притерся к Пантарчуку. Петр, возмущенный надписью на ресторане, не обратил внимания на это. А парень тут же юрко подрулил с другой стороны к Константину. Выгнулся и сунул под нос дорогие швейцарские часы:

– Отец, задешево отдам. Швейцария. Высший класс. Твой товар. С таким лицом дешевку не носят. Прикинь, дорогая вещица, не халтура какая-нибудь.

Грушинину часы показались знакомыми:

– Сколько просишь?

– Да разве это цена, отец? – захихикал вертун.

И тут взгляд Грушинина упал на руки Петра, мозг резануло, как ножом. Схватил парня за плечо, но тот извернулся и скрылся в толпе. А Пантарчук широко шагнул к ресторану:

– Пошли, глянем, что за пес играет со мной в прятки. Тряхануть его надо, чтоб из штанов выскочил. За такие вещи задницей на кол сажать следует. Я кожу с него сорву, через пять минут он у меня собственными кишками подавится. Засекай. – Петр глянул на запястье, часов не было, растерянно оглянулся, пошарил в карманах.

Грушинин усмехнулся. Пантарчук все понял. Выругался в адрес вертуна и решительно устремился к двери ресторана. Возле нее несколько человек безуспешно пытались пробиться внутрь сквозь охрану.

Увидав Петра, охранник торопливо отодвинул толпу и распахнул перед ним двери. Расплылся в улыбке, пожирая глазами, пригибаясь и расшаркиваясь.

Петра еще больше напрягло это, и он шумно переступил через порог, увлекая за собой Константина. Сразу оценил внутреннее оформление: все было выполнено в его вкусе. Подумал, ну, поганец, здорово слизал в моих ресторанах. Не дурак. Только не надейся умаслить меня, за плагиат сейчас твоя шкура затрещит по швам.

Свободных столиков в зале не было, на одном стояла табличка «занят». Как раз в таком месте, где в своих ресторанах любил обедать Пантарчук. Он огляделся, знакомых лиц не видно. И вдруг невесть откуда выпрыгнул официант и вытянулся в струнку:

– Петр Петрович, ваш столик свободен. Пройдите, – и указал на столик с табличкой.

Пантарчук ошеломленно неловко затоптался. Грушинин смотрел на него насмешливо, не доверяя. Не мог отделаться от мысли, что Петр устроил сюрприз. Зачем, непонятно. И главное, не ко времени, явно перегнул палку. Пантарчук же тупо направился к столику. Не успел опуститься на стул, как вместо официанта перед ним возникла улыбающаяся женщина:

– Здравствуйте, Петр Петрович, вы сегодня хорошо выглядите.

Пантарчук вперился в нее: это еще что за кукла, новое явление, все тридцать два зуба напоказ. Он впервые видел эту женщину, и знал это абсолютно точно.

– Вы кто? – спросил с заминкой. – Мы разве знакомы?

– Вы шутите, Петр Петрович? – обидчиво фыркнула та и зарумянилось.

Но он не шутил, какие могут быть шутки, когда твоим именем играют, как бильярдным шаром. Бабенка с виду ничего, но напрасно думает, что своей мордашкой запудрит ему мозги. Если напрашивается для комплимента – не дождется, у него сейчас не то настроение, чтобы комплименты разбрызгивать. Он насупился, грузно наклонился над столиком:

– Мне сейчас не до шуток.

– Я же директриса вашего ресторана, – растерянно пролепетала она. – Вы меня сами назначили, – женщина преданно заглядывала в глаза Петру.

Ну, это уже черт знает что! Стоило бы рявкнуть во все луженое горло, чтобы загнать ее куда-нибудь под стол, но у той, похоже, и так поджилки тряслись. Однако если именно она варит здесь кашу, занимается ресторанным плагиатом, тогда придется ей перья повыдергать. Хотя на сумасшедшую не походит. Видно, хитра, шельма. Ишь выдумала: директриса его ресторана. Ну-ну, поглядим, какой огород станет городить дальше.

Грушинин взирал и слушал с любопытством. Не мог сразу схватить, кто кому мозги парит. Интересный спектакль. Главные действующие лица запутывали ситуацию донельзя.

Директриса часто заморгала невинными глазками:

– Вы будете как всегда или для вашего гостя принести что-нибудь особенное?

– А что я ем как всегда? – схитрил Петр, чтобы поймать на слове.

Но она тут же перечислила набор блюд, какие он любил. Обескуражила, под дых врезала, не удалось поймать. Чертова баба, подумал, голыми руками не возьмешь и на мякине не проведешь, все о нем разнюхала. Но и он не простыми нитками шит. Выбить из колеи его не так просто. Что ж, сама напросилась, поиграем в угадайку, потешим бабью дурь. Спросил:

– С моим последним приказом ознакомлены?

– Да, он лежит у меня на столе.

– Тогда пошли в кабинет.

В кабинете директриса вытащила из папки приказ, датированный вчерашним числом, с исправлением в тексте, сделанным его рукой.

Петр хмыкнул, словно его окатили водой из ушата. Вот чертовщина, крыть нечем. Глянул по стенам кабинета и наткнулся на фотографию, на ней он стоял вместе… Что это? Вот тебе новость! Не поверил собственным глазам. Уж не поехала ли у него крыша? На фотографии он стоял вместе с Прондопулом. И тут его словно тюкнуло по темечку, стало ясно, откуда ветер дует.

Он двинулся, чтобы сорвать со стены эту липу и выбросить. Но обнаружил, что глаза архидема на снимке двигались, были живыми. Не поверил, мотнул головой, сгоняя туманный налет, и ничего не изменилось. Заурчал, сжал огромные кулаки, свирепым взглядом пригвоздил к полу директрису. Ан что с нее возьмешь, она – пешка, тут рыба крупнее плавает, тут не червями пахнет, здесь прямое воровство. Абсолютно ясно, кого надо к стенке прижимать. Пантарчук круто развернулся к двери. Директриса спросила в спину:

– Петр Петрович, ужинать будете?

Он не ответил. Шумно дыша, накалился, пыхтел, как паровой котел. Вышел в зал, мрачно протопал мимо Грушинина.

Тот все понял, вскочил со стула, направился следом.

На улице, отойдя от ресторана, Петр остановился:

– Это все его штучки!

– Чьи?

– Прондопула! Украл мое имя! Я сразу сообразил, когда он появился у меня, что это еще тот жук!

Грушинин не расспрашивал, знал, все выяснится, когда Пантарчук успокоится.

А Петра больше не интересовала эта улица. К черту все. Сейчас хотелось одного: вцепиться в глотку Прондопулу. Надо же, как пристроился, законопатил мозги своими червями, а сам преспокойненько под чужим именем снимает сливки.

Грушинин смотрел по сторонам с интересом, метаморфоза с улицей не давала покоя, хотел заглянуть в каждую щель. Потянул Пантарчука в магазин, посмотреть, что за торговля.

Тому не хотелось, но уступил.

В магазине, как из-под земли, вырос продавец:

– Я к вашим услугам, Петр Петрович. Рад вас видеть. Чем интересуетесь? В нашем магазине вы можете приобрести все.

Пантарчук покривился: и этот его знает, они здесь явно сговорились, поют под одну дуду.

Продавец крутился юлой, невозможно было запомнить лицо, оно неуловимо улыбалось.

Петр стал как вкопанный, скомандовал:

– Стоять! Не крутись сверчком на палочке! Откуда тебе известно, кто я?

– Как же, Петр Петрович? Вас тут все знают. Все бывают в вашем ресторане, – просвиристел продавец.

Петр вздрогнул: опять этот ресторан.

– Мне у вас ничего не надо, – отрезал. – Это моему приятелю приглянулся ваш магазинчик.

– Отлично, отлично, любой заказ вашего приятеля мы выполним незамедлительно, Петр Петрович. – И продавец волчком крутнулся к Константину.

– Вот-вот, – с ехидцей кашлянул Пантарчук. – Поработайте с ним.

Грушинин улыбнулся. Но делать было нечего, пришлось подыгрывать Петру.

– Все есть, говорите? – Пробежал глазами по стеклянному прилавку. Ничто не привлекло внимания, так, никому не нужная ерунда.

– Исключительно, – поддакнул продавец.

– Коробка спичек, например, найдется?

Продавец подхватил Константина под локоть, повел вдоль прилавка и засвиристел возле уха:

– Спички – это такая старина. Но и эта старина у нас имеется. Еще могу предложить зажигалки на любой вкус.

Грушинин отрицательно покрутил головой. Тогда продавец выхватил из-за прилавка упаковку зубочисток и протянул Константину. И тот к своему удивлению обнаружил на ладони продавца коробок со спичками.

– Это обычные спички, – заметил продавец, – но могу предложить длинные для разжигания каминов. – Он второй рукой подхватил упаковку с цветными карандашами, и Грушинин на второй ладони продавца увидал большой коробок с новыми спичками.

Наваждение, подумал Константин, мерещится. Потер виски, больно ущипнул себя, отошел от прилавка. Но продавец словно приклеился к нему. Бросил коробки со спичками на прилавок и кинулся расхваливать другой товар. В глубине торгового зала выхватывал из воздуха и предлагал брюки, костюмы, рубашки, галстуки, искусственную зелень. Константин не успевал изумляться. А продавец продолжал вытанцовывать рядом:

– Для живого уголка в квартире могу предложить птиц, зверей, рыбок.

Грушинин и Пантарчук увидели клетки с разными птицами, причудливыми зверушками и аквариумы с рыбками.

– Мелочь не интересует, – бросил Грушинин, намереваясь отвязаться от назойливого продавца. – Мы любим крупное. У вас такого нет.

– Да как же нет? – бойко подпрыгнул продавец. – Есть, конечно. – Дернулся к вешалке с шубами, и перед Грушининым нежданно-негаданно предстал живой медведь во всю свою величину. Затоптался на месте, взревел и встал на задние лапы.

Константин оторопел, попятился.

Пантарчук поперхнулся собственной слюной и неуклюже застыл. Невероятно. Все это не укладывалось в мозгах. Тут определенно творились ненормальные вещи.

Медведь подошел к Петру и обнюхал.

Петру почудилось, что тот перекривил морду, вероятно, не понравился запах духов.

Зверь положил лапы на плечи Петру, и Пантарчуку как будто послышались медвежьи мысли: «Да ты, приятель, не бойся, я своего брата-мужика не трону. Покупай меня, только на цепь не сажай, вот за это шкуру спущу».

Пантарчук оглянулся на Грушинина и хрипло, пересохшим горлом спросил:

– Тебе медведь нужен?

– На кой ляд он мне сдался? – сипло откликнулся Константин и поискал глазами продавца.

– А то возьми.

– Он слишком большой.

– Ты просил крупного.

– Не настолько же.

Медведь пропал. Опять закрутился продавец:

– Может быть, предпочитаете рептилий, – растянул в руках ремень, и Грушинин увидал змею, отступил.

Пантарчука перекосило. Он вспомнил о змее, напугавшей секретаря, и резко подтолкнул Константина к выходу.

Грушинин очутился на улице и долго ничего не мог сказать. Только очумело качал головой и твердил: «Ну и ну». Едва пришел в себя, как впереди послышался женский крик о помощи. Но никто из пешеходов не реагировал. А женский голос визжал до звона в ушах.

Грушинин с Пантарчуком, не сговариваясь, двинулись на крик. За углом магазина двое парней прижимали к стене девушку, шуровали руками по ее телу, сорвали юбку, не обращая внимания на визг. Петр рубанул по шее одному из них, второму поддал Грушинин. Парни мгновенно испарились.

А девушка, не отрываясь от стены, рассержено показала зубы:

– А вы будете приставать ко мне?

– Ты звала на помощь, – ответил Грушинин, протягивая ей поднятую с земли юбку.

– Вы не хотите приставать? – спросила, хватая юбку и моргая наклеенными ресницами.

– Да нет же, черт тебя побери.

– Тогда я закричу, – отбросила юбку и завизжала как резаная, широко растягивая напомаженные губы.

– Ты чего? – не понял Грушинин, отстраняясь.

– Хочу, чтобы приставали! – взвизгнула она.

– Слушай, ты, кукла, я тебе сейчас ноги выдерну! – грубо пробасил Пантарчук.

Она рывком кинулась ему на шею, вцепилась – не оторвешь:

– Спасите, насилуют!

Вот дрянь, успел подумать Петр, обычная шлюха. Оторвал от себя и хлестко ладонью влепил по голым бедрам.

Вернулись на улицу, а за спиной снова разнесся знакомый вопль. Краем глаза Петр увидал возле шлюхи все тех же парней. Грушинин поежился. Странно все было дальше некуда. Миновали два дома, читая на углах таблички. Лаборатория должна была находиться в третьем корпусе одного из этих домов. Поискали, не нашли. Стали спрашивать, но прохожие разводили руками и пожимали плечами. При этом все оживлено и приветливо таращились на Пантарчука, коротко произнося ему: «Здрасте».

– А ты здесь известная личность, – с сарказмом констатировал Грушинин и заметил, как незнакомая дамочка с ямочкой на кончике носа упорно смотрела именно на него.

Она уверенно приблизилась к Константину и ткнула в живот пальцем:

– Я тебя знаю. Ты – Константин Грушинин. Ты меня узнаешь?

Константин растерялся:

– Признаться, нет.

– Признаться, признаться, – передразнила дамочка, – а ты не признавайся, а узнавай давай!

Он прокрутил в мозгах женские лица, известные ему по уголовным делам, такого лица не было. Уж эту ямочку на кончике носа он обязательно запомнил бы. Ан нет:

– Увы.

– Увы, увы, – опять передразнила дамочка. – Я же была на свадьбе твоей дочери Светочки, сидела рядом с Семеном Прошкиным. Он еще лишнего хватил тогда и песню пел: «Броня крепка и танки наши быстры».

Грушинин от неожиданности икнул: Семен Прошкин – двоюродный брат, и это была его любимая поговорка. И дочь зовут Светланой. Но вот все остальное – из области фантастики:

– Извини, но у моей дочери еще не было свадьбы.

– Не было, так будет! – отрезала дамочка. – Значит, познакомимся еще. – И нос с ямочкой расширился и пропал.

Константин снова икнул и вытер пот со лба.

– Похоже, ты здесь тоже популярен, – не преминул уколоть Пантарчук. – Или мы оба поехали мозгами, – заключил раздраженно, топчась на месте.

– Знаешь, ты, наверно, прав, – обронил Константин. – А впрочем, черт его знает.

У подъезда в толпе парней блеснуло лезвие ножа: несколько человек наседали на двоих. Без особенного гомона, зловеще.

Грушинин выхватил пистолет и приказал бросить нож на землю. Парни ощерились, но аргумент в руке Грушинина был весьма убедительным. Однако вместо исполнения приказа все разом сорвались с места и шарахнулись в подъезд. Грушинин и Пантарчук кинулись следом. Подъезд был сквозным, выбежали с обратной стороны дома, а след парней простыл. Покрутились, покрутились и вернулись назад.

Но стоило выйти на улицу, как двое, каких они только что выручили, подкатили сбоку и вдавили им в ребра свои стволы:

– Ну, все, ментура, приехали! Выкладывай наличность! И пушку – тоже!

Это было как снег на голову, но удивляться уже не приходилось. Петр почувствовал, что по его карманам проворно шарит чужая рука, тянет кошелек. И в эту минуту Грушинин саданул кулаком под дых одному из парней. Вырвал оружие, но это оказалась обыкновенная зажигалка в форме пистолета. Петр попытался сделать то же, но успел лишь досадливо сплюнуть, ибо парней как корова языком слизнула.

А толпе вокруг все было по барабану, никто не обратил внимания на суету с оружием, будто это было обыденным привычным делом.

Приятели двинулись вглубь дворов, надеясь там найти нужный дом. Дорога вывела к серому дому без каких-либо табличек. Пантарчук проворчал:

– И на Шестипалого, как на Цеткин. За фасадом тот же мрак.

Наткнулись на человека с собакой, спросили, где третий корпус. Человек что-то долго мямлил, показывал то в одну, то в другую, а то сразу в две стороны. Запутал окончательно. И о Лаборатории по исследованию аномальных явлений сказать ничего не смог. Они махнули рукой, пошли наугад.

Петру надоела такая волокита. На кой ляд сдалась Грушинину эта Лаборатория, пусть она провалится в тартарары. Надоело мерить шагами идиотскую улицу. Однако и он теперь остановиться не мог: в мозге гвоздем засела мысль о ресторане, нудила желанием разобраться с Прондопулом. Вот подошли ближе к подъезду с металлической дверью. Окна темные. И ни одного человека поблизости, как будто дом находился не в глубине двора, а за тридевять земель от людей.

В то же время водитель с круглыми глазами и толстощекий охранник Пантарчука топтались возле автомобиля. Лениво глазели на суету, разминались. К соседней машине на высоченных каблуках пробежала миниатюрная девушка, пискнула сигнализацией, подозрительно глянула на охранника:

– Ты не вор? – спросила с опаской.

– Ты что, подруга, белены объелась? – парировал тот, наклонив голову. – Может, это твой промысел?

– У меня недавно здесь машину угнали, – объявила девица, откинув челку со лба. – Не ты случайно?

– Ну, ты даешь, краля, – вытаращился охранник. – С тобой не соскучишься.

Девушка выхватила сотовый телефон и щелкнула парня на камеру:

– Отдам в полицию, пускай проверят. Говорят, убийца всегда возвращается на место преступления.

– Да ты что, совсем с башкой не дружишь? – вспылил парень, наливая кипятком жилы на шее. – Может, это ты убийца?

Но девушка уже не слушала. Прихватила из салона сверток, хлопнула дверцей и прыгающей походкой поскакала по тротуару. Мгновенно смешалась с толпой. Охранник стоял, как оплеванный, олух олухом, жевал губами и едко ругался ей в спину. Водитель молча сел за руль, прилип спиной к сиденью, прикрыл круглые глаза и буркнул:

– Плюнь и забудь. На каждую дуру не надо обращать внимание.

Охранник сплюнул и тоже сунулся в салон, отдуваясь и урча себе под нос.

Потом установилась тишина. Постепенно оба обмякли, задремали.

Но через некоторое время непонятные звуки разбудили и насторожили охранника. Он глянул через боковое стекло. Около автомашины девушки копошились двое ребят, снимали переднее колесо. С охранника мигом слетели остатки сна, парень надавил на дверь и вымахнул наружу. Увидал вместо заднего колеса стопку кирпичей. Такая же стопка была приготовлена под переднее. У охранника огнем обдало мозг и толстые щеки. Ага, так вот они, промысловики, теперь хана вам, суслики. Но его мысль повисла в воздухе, потому что промысловиков словно смыло волной. После них остались домкрат, ключ и снятое колесо.

Охранник оглянулся на свой автомобиль и задохнулся от изумления. Колес не было. Кирпичи. Криком огорошил водителя. Тот кубарем выкатился на асфальт, лицо вытянулось. Началась перепалка, взаимные обвинения в ротозействе. Это называется, приехали! Пантарчук головы с плеч снимет. Обалдуи, оболтусы, болваны, проспали в самом прямом смысле. Они схватились за мобильники, но, странность, у обоих телефоны оказались разряженными. Кинулись просить трубки у прохожих. Но ответ из всех трубок звучал один: неправильно набран номер. Стали спрашивать про автомагазины либо автосервисы, впустую. Как в лабиринте, куда не ткнись – тупик. Народу – пропасть, а узнать не у кого. И предпринять ничего невозможно. Автосервисов и автомагазинов не видно, своих колес нет, в офис дозвониться не получается. Вакуум.

Потолкались, потолкались и хмуро вернулись в салон авто. Ощущение полного бессилия давило. Виноваты, кругом виноваты, куда не плюнь – в себя попадаешь. А тут еще какой-то старый хрыч возник сбоку и поскреб грязным ногтем по стеклу.

– Чего тебе надо, дед? Без тебя тошно. – Опустил стекло водитель.

У старика в мозолистых руках был завернутый в мятую тряпку глушитель:

– Сынки, может, пригодится глушак? Совсем на мели сижу. Купите.

– Зачем нам твой глушак, дед, когда у нас есть свой без колес? – отозвался водитель.

Старик разочарованно закряхтел и исчез.

В эту минуту из толпы вынырнула девушка. Вышагивала неторопливо, с улыбкой на лице. Охранник усмехнулся, сейчас перестанет улыбаться, когда увидит свою машину без колес. Но девушка, приблизившись, еще больше повеселела. Охранник поморщился, тронул пальцами короткий чубчик, опустил стекло:

– Чего так весело?

– У вас колес нет.

– У себя посмотри.

– Все путем.

Он покосился на ее машину, и глаза полезли из орбит. Кирпичей не было. Автомобиль стоял на колесах. Охранник пулей вылетел из салона и обескуражено обмер: опупеть можно, мозги выскочат, ни черта не понять, ведь он же хорошо видел, что колес не было. И начал что-то путанно объяснять девушке.

Та оборвала:

– Хватит молоть языком, враки разводить. Дуй лучше в автосервис. Вон там, через несколько домов, за углом. Круглосуточно работает. – Вильнула задом, прыгнула в машину, вырулила на дорогу и была такова.

Голова у охранника гудела, он все еще пытался сообразить, как могли появиться колеса на машине девушки, но от этих мыслей сильнее начинал дуреть.

Водитель тоже пушился, как полоумный, но не пробовал что-либо истолковывать. Он машинально заглянул под днище, и от изумления широко раскрыл рот – не было глушителя. Мгновенно вспомнил старика, не постигая, как все могло случиться. Хорошо хоть мотор на месте.

Охранник отправился искать автосервис. И точно, девушка не обманула, скоро наткнулся на него. Долго уговаривал работников отрядить с ним авто с колесами и поставить их на автомобиль Пантарчука. Наконец упросил. Погрузились и повезли.

Но исколесили улицу из конца в конец, а машину Пантарчука не нашли. Охранник шнырял глазами в разные стороны, все бесполезно, автомобиль как в воду канул. Да и сама парковка вместе с рестораном и казино пропала. Не солоно хлебавши все вернулись обратно в автосервис.

Там опустошили карманы парня за ложный заказ, и он потерянно поплелся по улице, не зная, где искать парковку. Повесил нос, тыкался в людей, не замечал, как ему наступали на ноги. А когда поднял глаза – увидел перед собой машину Пантарчука. На радостях начал заикаться. Но тут же вспылил, схватил за грудки топтавшегося возле капота водителя:

– Где ты болтался, приятель? Мы всю улицу на грузовике изъездили.

– Где я мог мотаться без колес? – удивился тот. – Стоял, где стою.

Охранник очумело прикусил язык. Кажется, точно мозги сегодня ворочаются против часовой стрелки. Ноги подогнулись, он хлопнулся задом на асфальт. Тупо уставился в одну точку перед собой.

Но и водитель тоже был не в лучшей форме.

На металлической двери подъезда номерной замок не работал. Дверь открылась сама. Пантарчук и Грушинин вошли в полутемный подъезд. Увидели не первой свежести стены, затоптанную площадку. Постучали в единственную дверь на первом этаже, на ней ни номера квартиры, ни звонка. На стук раздался щелчок и скрип петель. В проеме возникло бровастое лицо швейцара в ливрее. С приторной улыбкой, с прогибом спины и услужливым тоном.

– Проходите! – сказал он. – На улице шумно, а в подъезде не очень светло. – Голос был звучным и застревал глубоко в ушах, как заноза в пальце.

– Да мы, собственно, хотели спросить, – начал Петр, оставаясь стоять на месте. – Не знаете, есть ли в этом доме Лаборатория по аномалиям?

Взмах руки в проеме прервал его, словно надавил на голосовые связки. Улыбчивые глаза ярко блеснули. Дверь распахнулась шире:

– Я же сказал, вас ждут!

Петр поморщился, чертовщина продолжалась, тут следовало быть ко всему готовым:

– Это Лаборатория?

– Разве не видите? – раздалось в ответ.

– А что здесь вообще можно увидеть? – раздраженно пробасил Петр.

– Поднимите глаза.

Приятели подняли глаза и – вот те на – над дверью броско горело табло: Лаборатория по исследованию аномальных явлений. Это обескуражило, ибо минуту назад не было ничего.

Прогнутая спина на шаг отступила вглубь:

– Проходите, Петр Петрович, и вы, Константин Петрович.

Холл был просторным, с синей плиткой под ногами и красными стенами. А комната, в какую их провели через этот холл, была огромной. В ней на кроваво-вишневом полу вдоль красных стен шеренгой выстроились одинаковые черно-серые стулья. Поразили ее размеры. Нужно было раздвинуть стены жилого дома, чтобы все это вместить. Как такое может быть? Это не укладывалось в мозгах.

Пантарчук отчаянно сжал себя в кулак, заставляя ничему не удивляться.

В глубине комнаты виднелся широченный черного дерева стол. За ним восседал Прондопул. На чистой столешнице – руки архидема. Из сине-черных рукавов безупречного пиджака торчали синие обшлага рубашки и сверкали рубиновые запонки. Не поднимаясь из-за стола, Прондопул показал на два стула, жестом предлагая приятелям сесть:

– Я рад, что вы захотели побывать у меня в гостях, Петр Петрович.

Волна недовольства ударила в грудь Петру:

– Тысячу лет не видел бы вас, – произнес с агрессией в голосе.

– Вы столько не проживете, – равнодушно предупредил Прондопул.

– Я не сожалею об этом, – усмехнулся Петр.

– И правильно делаете, Петр Петрович. Поверьте мне.

Пантарчук смотрел на Прондопула исподлобья, покровительственный тон архидема не устраивал его. Прондопул держался так, словно видел перед собой букашку, вернее, безмозглого червяка, никчемность коего не подвергалась сомнению. Петра выворачивало от этого:

– С чего бы я должен вам верить? Вы вкручивали мне, что не бывали в моих ресторанах, а сами под моей маркой развили бурную деятельность. Я был в вашем ресторане, он – сплошной плагиат. Удобно устроились у меня под боком. А я знать ничего не знал.

– Теперь знаете.

– Это воровство чужого имени. Вы ответите за это.

– Я не ворую чужих имен, мне достаточно моего, – весомо сказал Прондопул. – Крадут люди. Только люди способны на это. Вы ничего не поняли, Петр Петрович.

– Да все я понял, господин Прондопул, не морочьте мне голову. Вы обыкновенный фальсификатор с завышенным самомнением! – И Петр, помня, как в его кабинете архидем не сел на стул, какой ему предлагался, тоже решил сесть на иное место.

Он скосил глаза на стулья вдоль стен и шагнул к другому стулу. Но в тот момент, когда начал опускаться и уже должен был почувствовать под собой мягкое сиденье, понял, что стула нет. Попытался опереться на соседние стулья, однако руки провалились в пустоту. Петр тяжело грохнулся на кроваво-вишневую плитку пола. И зарычал от нахлынувшей ярости.

В ответ, как насмешка, раздался голос архидема:

– Разве на полу удобнее, Петр Петрович?

Стол Прондопула находился далеко, но Петр слышал отчетливо, будто слова произносились возле его уха. Он побагровел от унижения, ощутив себя идиотом. Схватил протянутую руку Константина и грузно поднялся на ноги:

– Что за шутки?!

Прондопул повторил жест, предлагая сесть на стулья перед столом:

– Люди часто выдают желаемое за действительное, – сказал сухо и монотонно. – Вы подумали, что там есть стул, но его там нет.

Пантарчук засопел, щеки пошли пятнами, похожими на кроваво-вишневый галстук-бабочку Прондопула:

– Я не подумал, я видел! – надтреснул его голос.

– Смертному свойственно видеть то, что он хочет, но не то, что есть на самом деле, – холодно выдал архидем.

Пантарчуку и Грушинину ничего не оставалось, как пройти к стульям, предложенным Прондопулом. Они сели. Размытый взгляд черных глаз на удлиненном лице архидема давил внутренней пустотой.

Петру был знаком этот взгляд, но для Грушинина он был нов. Константин не мог разглядеть зрачков, их, похоже, совсем не было. Подобного в своей работе он еще не встречал, и теперь осознавал, что по таким глазам ничего определить невозможно. Неестественные глаза сбивали Грушинина с толку.

Прондопул приподнял над столешницей руку и развернул ладонью кверху.

Рука Петра без его желания потянулась навстречу этой ладони. Неожиданно для себя Пантарчук обнаружил, что он оторвал зад от стула и раскорячился в уважительной позе, пожимая ледяные пальцы архидема. Душа Петра запротестовала, все внутри перевернулось. Он потянул руку назад, но она не подчинилась. И пока Прондопул сам не отпустил, она была непослушной и чужой.

Затем архидем перевел взгляд на Грушинина. И тот ощутил сильное жжение у себя в сердце и даже в животе, словно Прондопул рассматривал его изнутри. Константина захлестнуло дикое состояние ужаса. Он словно полетел в глубокий черный колодец, где увидел свое отражение в студеной колодезной воде. По телу прошла рябь. И горло перехватило, как будто он захлебнулся. Но это длилось недолго. Все вдруг прекратилось, и Грушинин обмяк на стуле.

Прондопул поднялся из кресла. На костюме не было ни единой морщинки. Уголок носового платка над карманом идеально выложен. Взглядом охватил комнату:

– Вас обоих заинтересовала моя Лаборатория, – проговорил деловым тоном.

– Скорее, аномальные явления, – пробиваясь сквозь зажатость, вставил Пантарчук. – Как-никак, редкость в нашей жизни.

– Вы заблуждаетесь, Петр Петрович, – бескомпромиссно отверг Прондопул.

– Допустим, но все равно любопытно.

– И любопытного мало. Все давно известно, Петр Петрович, давным-давно.

– Если бы все было известно, жить было бы не интересно, – не сдавался Петр.

– Так оно и есть, Петр Петрович, так и есть. Ваша жизнь не имеет смысла в том виде, в каком вы ее проживаете.

– Ну, конечно, зато ваша жизнь полна смыслом, – иронично покривился Пантарчук. – Колесо не изобретаете, проще украсть чужое имя. Один горбатится, а другой на этом деньги делает. Славненько живете. Но со мной этот номер не пройдет. Ни на того напоролись. Я вытряхну вас из вашего презентабельного костюмчика.

– Снова заблуждаетесь, Петр Петрович, – проговорил Прондопул без тени иронии. – И вот так вся человеческая жизнь. А вы говорите, что аномалия – редкость.

Пантарчук насупился, завозился на стуле и удовлетворенно про себя отметил, что стул не издал скрипа. Выдержал его вес.

Константин под взглядом архидема напрягся. Голос Прондопула просвистел, как ветер:

– Вас, Константин Петрович, аномальные явления интересуют в меньшей степени, ведь так? Вас интересую прежде всего я, – проговорил он.

Грушинин не отрицал, хотя уклонился от прямого ответа:

– Все относительно. И все непостоянно.

– И вы тоже заблуждаетесь, – равнодушно сказал Прондопул.

Константин не понял, в чем, собственно, он заблуждался. И архидем пояснил:

– Даже когда ваши мысли бродят по Вселенной, они у вас неизменны.

Чушь и глупость, подумал Грушинин, неизменность мыслей означала бы неизменность мира. А все меняется с такой быстротой, что не успеваешь оглядываться. С утверждением Прондопула согласиться Константин не мог.

– Конечно, можете, – в ответ на его мысли надавил Прондопул, – потому что вам не дано знать всего. Вы повторяете то, что до вас уже тысячу раз проходили другие. Вы повторяете их дела и их мысли. И это потому, что вы не способны выйти за рамки, определенные для вас свыше.

– И тем не менее мир не стоит на месте, стало быть, мысли – тоже, – возразил Грушинин.

– Мир? Что такое мир? – Голос Прондопула поскучнел. – Что вы называете миром? То, что создали вы, или то, куда поместили вас от сотворения? Оглянитесь, разве вам не страшно жить в таком мире?

– Жизнь – это риск, – защищался Грушинин. – Главное уметь преодолевать страх, тогда все можно изменить.

– Можно, – согласился Прондопул, – только вы не способны этого сделать, потому что ваша жизнь предначертана не вами. В этом все неудачи. А теперь пойдемте, я покажу образцы моих исследований. Аномалию вашего жалкого существования, – и он выступил из-за стола.

Другая комната была гораздо больше предыдущей. Без окон. Стены и пол в цветной плитке. Над головой потолочные светильники. Размеры Лаборатории определенно далеко выходили за габариты дома. И это сбивало с толку Константина.

Но Прондопул никак не отреагировал на эти мысли Грушинина. Он двинулся вперед, коротко бросив гостям, что Лаборатория – это человеческий муравейник.

Что означало такое сравнение, Константин не понял.

В комнате на подставках с подсветкой стояло много стеклянных колб разных размеров. В них в жидкости плавали полушария человеческого мозга. «Какая-то кунсткамера мозгов, – взволнованно подумал Грушинин. – Чьи бы это?»

И тут громким всплеском по комнате разнеслась человеческая разноголосица. Грушинин и Пантарчук закрутили головами. Первая мысль была, что звуки записаны и несутся из звуковых колонок. А голоса давили на уши все сильнее и сильнее, уже перепонки едва выдерживали, казалось, еще чуток и они начнут лопаться.

Но Прондопул в этот миг резко махнул рукой:

– Молчать!

И в комнате мгновенно установилась тишь.

Пантарчук вперился в архидема, подозревая того в очередной каверзе, в несомненном подвохе, в явной интриге. Под ложечкой неприятно засосало, потому что разгадки происходящему он не находил.

А Грушинина всколыхнуло состояние тревожного ожидания.

– Они захотели поговорить с вами, – сказал Прондопул, не глядя ни на Петра, ни на Константина.

– Кто? – одним духом выпихнули те в изумлении.

Прондопул показал на стеклянные колбы:

– Они.

– Вы что, держите нас за идиотов?! – басовито жахнул Петр. – Это всего-навсего законсервированные мозги! Не крутите динамо, мы вам не лохи!

– Вы заблуждаетесь, – холодно прервал архидем. – Они живые, они мыслят.

– Не болтайте чепухи! – грубо вырвалось у Пантарчука. – Больной бред! До абсурда договорились! И чего я вас слушаю? Вы же сумасшедший!

Но лучше бы он сдержался, ибо в ту же секунду горло ему чем-то перехлестнуло и Петр не мог ни вдохнуть, ни выдохнуть. Широко открывая рот, Пантарчук задыхался, краснел, глаза выпучивались, вылезали из глазниц. Рука судорожно вцепилась в плечо Грушинина. И тут произошел выдох. Петр схватил воздух с хрипом и жадно.

Константин подсознательно понял, что Петр перегнул палку: нельзя приходить со своим уставом в чужой монастырь, да еще оскорблять хозяина. Грушинин заговорил примирительным и лояльным тоном:

– Допустим, хоть это невероятно, что в таком состоянии мозги могут мыслить. Но ведь не издавать звуки и не произносить слова. Языков и голосовых связок у них нет. А мы, между тем, только что ясно слышали голоса и человеческую речь.

– Все правильно, – подтвердил Прондопул.

– Вы хотите сказать, что человеческие мозги способны разговаривать? – недоверчиво вскинул брови Грушинин.

– Мозги способны мыслить, – скучноватым голосом произнес архидем. – Надеюсь, это не подлежит сомнению. Но чтобы вы приняли происходящее как сущее, объясню вашим языком: в моей Лаборатории мысли мозга преобразуются в звуки. Иначе говоря, здесь мозги разговаривают. Так что вы все верно поняли. – Окинул Грушинина расплывчатым взглядом.

– Я ничего не понял, – озадаченно замотал головой Константин. – Все это несовместимо, немыслимо.

– Совместимо и мыслимо! – отсек Прондопул с явным недовольством, что приходится разжевывать очевидное. Напомнил: – Не забывайте, вы в Лаборатории по исследованию аномальных явлений. Здесь ничему удивляться не стоит. – В словах архидема совершенно отсутствовала ирония, тон голоса, бесспорно, отбрасывал всяческие колебания и недомолвки на этот счет. Произносимое им густо и навязчиво застревало в ушах Константина как безусловная истина.

Тем не менее именно это Грушинин упрямо старался не принимать:

– Да, я читал, что мозг после смерти человека живет еще какое-то время. Однако, даже если так, это длится очень короткий период. И легко фиксируется приборами. Ведь сейчас не каменный век. Мозг не может существовать самостоятельно, без человека. Он связан с телом неразрывно. Следовательно, чтобы мозг был живым, он должен быть взят у живого человека. В таком случае что получается? – У Константина запершило в горле, он уставился на архидема.

Тот взглядом прервал речь Грушинина и сухо выговорил:

– Получается то, что есть на самом деле. Мозг может жить самостоятельно, без человека. И поверьте, очень долго. Но я вижу, вы думаете, что я убил всех людей, чьи мозги здесь присутствуют. Следуя вашей логике, я должен был сделать это совсем недавно, у вас на глазах.

Волнение пробежало по телу Грушинина:

– А вы убили их? – выдохнул он и почувствовал, что задал глупый вопрос, хотя хотел бы услышать определенный ответ.

И он услышал его. Но ответ смутил Константина. Прондопул был серьезен и заговорил так, словно произносил неопровержимые истины:

– Веку вас не каменный, вы правы, Константин Петрович, но заблуждаетесь вы так же, как в каменном веке, – сказал архидем. – Что могут сказать ваши приборы о душе человека? О мыслях, какие никогда никуда не исчезают? Ничего. И ровно столько же вам известно о мозге. Не беритесь судить о том, чего не знаете. После похорон человека вы отмечаете три, девять, сорок дней, год. Свяжите эти периоды не только с душой, но и с мозгом. Не сомневайтесь, он живет долго после смерти тела. Но я его жизнь продляю многократно. Мне интересна аномалия человеческой жизни. Живой мозг это информация о некогда живом человеке. Это почти что сам живой человек. Скажу больше, это время, в каком жил этот человек. У меня в Лаборатории собрана квинтэссенция человеческого аномального бытия.

Грушинин слушал и колебался. Казалось, почему не поверить, всякое может быть. Но тут же думал, дураков нет, чтобы поверить на слово. Уж это действительно было бы аномалией.

– Как раз это не есть аномалия, – отверг архидем. – Аномалия в ином. Вот, посмотрите, это мозг убийцы. – Он подошел к одной из колб, пальцем прикоснулся к ней и обратился к мозгу, как к живому человеку – Почему ты убивал?

Мозг качнулся в жидкости и от колбы протрещал звук голоса, застревавший в ушах Грушинина и Пантарчука противным скрипом:

– Это смысл моей жизни.

Пальцы Прондопула погладили колбу:

– Разве смерть имеет смысл?

И новый скрип мужского голоса опять выпрыгнул из колбы:

– Только она способна показать все безумие жизни.

Константин и Петр замерли, ошеломленные. На мгновение каждому из них почудилось, что он свихнулся. И только серьезное лицо архидема убеждало, что все нормально, все происходит в действительности. И ничего неестественного в этом нет. Однако именно это опять приводило их в еще большее замешательство.

Архидем провел ладонью по колбе и направился к следующей. Слегка дотронулся до той:

– Вот это мозг проститутки, – пояснил приятелям. – Послушайте, – и задал вопрос мозгу: – В чем смысл твоей жизни?

– В удовольствии, – раздался в ответ томный женский голос.

Прондопул едва шевельнул пальцами:

– Но ведь это мгновения, а жизнь человеческая длиннее.

Грушинин заметил, как мозг в колбе чуть-чуть приблизился к стеклу, к пальцам архидема.

– Вся жизнь мгновение, – прозвучал бархатный голос. – Только удовольствие имеет смысл. Удовольствие и есть сама жизнь, все остальное – бессмыслица. Хвала Эпикуру, он знал это лучше других.

Прондопул оторвал пальцы от колбы и неторопливо передвинулся к очередному сосуду. Мозг в сосуде активно отреагировал на прикосновение архидема к стеклу, закрутился из стороны в сторону. Архидем слегка постучал подушечками пальцев:

– Ответь мне, что для тебя основа всему?

Певучий сладкий голос замурчал обворожительно, окутывая Грушинина и Пантарчука тонкой музыкой. Невозможно было определить, чей это был голос, мужской или женский, скорее это было нечто среднее:

– Ложь и лесть.

– Но ведь они только призрак. Они не способны показать правду, – сказал Прондопул.

– Они прекрасны, – пропел голос. – Особенно для тех, кто слышит их. Ложь и лесть дают покой и уверенность, они вселяют надежду. А что еще нужно человеку в жизни? Человек не способен жить без этого.

– Но какой прок от этого тебе? – спросил архидем.

– Ложь и лесть – это власть над людскими душами. Ничто иное не заменит ее очарования, – разнеслось сладкоголосое пение. – Власть без этого бессмысленна и недолговечна. Цель оправдывает средства. Никогда и никто не будет способен оспорить Макиавелли!

Лицо Прондопула было без эмоций. Петр с Константином не могли взять в толк, как сам архидем реагировал на такие утверждения. Но им они казались чудовищными.

Прондопул подступил к следующей колбе, его ладонь погладила стекло:

– Что есть прекрасное в твоей жизни?

– Предательство! – гаркнул в ответ голос.

– Почему?

– Только предательство способно продлять жизнь! – опять прокричал голос. – Смерть отступает перед предательством, смерть беспомощна перед ним.

– Разве это может продолжаться долго? – был вопрос Прондопула.

– Это может продолжаться всегда, если овладеешь искусством предавать! – уверенно заявил голос. – Мое тело прослужило мне сто лет. Я убедился в правоте Лукреция. Как сладко наблюдать за бедою, постигшей другого!

Архидем посмотрел на Грушинина. Тот все происходящее воспринимал как кошмар.

Прондопул неслышно переместился к новой колбе. При этом ноги в сине-черной обуви оставались неподвижными. Его просто плавно перенесло по воздуху.

Константин зажмурился и тряхнул головой, пытаясь освободить мозг от этой аномалии.

У Петра поползло по лицу мрачное выражение.

Архидем притронулся рукой к сосуду. В комнате раздался новый обеспокоенный голос:

– Я думал, что вы пропретесь мимо. Вы же знаете, как я страдаю, когда меня обходят стороной! Этого не должно быть. Это наглость. Никто не должен забывать обо мне. Я такого не потерплю. Каждому припомню.

– Что тебе нужно от всех? – Взгляд Прондопула замер на сосуде.

– Взятки! – вмиг выдал неугомонный голос. – Их должны нести все и постоянно. Я болен без них. Я – взяточник.

– А нравится ли это тем, кто дает?

– Они счастливы, потому что я обещаю взамен то, что хотят они.

– А закон? – спросил архидем.

– Закон – это я! – решительно заявил голос. – Я выше закона. Я – традиция. Законы придумывают временщики, а обычаи вечны! Они складываются в поколениях. И сидят в каждом с утробы матери.

Пальцы Прондопула прижались к стеклу, понуждая мозг умолкнуть. Затем архидем переместился дальше.

Грушинин с Пантарчуком переместились вместе с ним, при этом не сделали ни одного телодвижения. Их потрясло это.

В очередном сосуде мозг оживился, жидкость плеснула на стенки. Архидем поднес руку к стеклу:

– Что для тебя в жизни самое ценное?

– Зависть! – воинственно заявил голос.

– Что это за жизнь, когда завидуешь другим жизням?

– Зависть питает энергией. Она ведет на баррикады. Она придает силы и заставляет ломать и крушить! – с удовольствием выговорил голос. – Это так возбуждает, когда ты душишь того, кому завидуешь!

– Чем же ты отличаешься от убийцы? – вопрошал Прондопул.

– Ненавистью! – заявил голос. – Я ненавижу так, как никто не умеет и не может.

Прондопул движением руки приглушил голос и выступил на середину комнаты. Вокруг было множество других сосудов, но хозяин Лаборатории оставил их в покое. Его размытый взгляд стынью пробирал до костей Грушинина и Пантарчука.

Константин услышал слова, обращенные к нему:

– Вы пытаетесь защищать людей от всего этого, но от этого защитить невозможно. Весь человеческий муравейник состоит из таких людей. Вы не способны спасти человека от самого себя. Зачем защищать один порок от другого? Зачем вообще защищаться от пороков? Я могу открыть для вас и другие мозги, чтобы вы еще услышали, чем живет человек. Но что это изменит? – Взгляд архидема проходил сквозь Грушинина. – В каждом мозге присутствует все, что вы сейчас слушали. Человек не способен существовать без пороков. Пороки делают его счастливым.

– К чему вы это? – растерялся Константин.

– Вы называете аномальными явлениями то, чего не можете объяснить в человеке, – продолжал архидем. – Но это заблуждение, потому что аномальное явление – сам человек. Тысячи прежних человеческих цивилизаций на земле были разрушены самим человеком. И вас не минует та же участь. Созданные по образу и подобию, вы исчерпали себя. Вам нужны иные мозги и иные мысли. Не цепляйтесь больше за старое. Не пугайте друг друга пороками и не отказывайтесь от них. Порок не зло, порок – это откровение. Примите его как данность, как следствие аномалии настоящего. Выбор за вами. Скоро его придется сделать. Не ошибитесь.

Грушинин слушал Прондопул а, и в эти секунды ему казалось, что весь мир вокруг и эта Лаборатория были аномальными.

Архидем прочитал мысли Константина, и в глазах у него появилось разочарование:

– Пора увидеть, что ваши усилия приводят вас к обратным результатам. Вы спасали девушку от изнасилования, но она сама требовала насилия. Вы спасали парней от убийц, но они сами хотели убить вас. – Затем Прондопул взглядом повернул к себе лицо Петра. – Где ваши часы и кошелек? Вы много работали, чтобы это иметь, но где все это?

Пантарчук был сумрачен и воспринимал архидема с откровенной неприязнью. Его раздражало все, что он здесь видел, и раздражали слова Прондопула. Петр не любил рассуждать о высоких материях. Он четко знал, что должен каждый день честно и упорно делать свое дело и видеть результаты труда. Безусловно, не все умеют и хотят так жить. Естественно, у всякого человека много недостатков. Но погружать себя в эти изъяны, тем паче в пороки, равноценно для него погружению в хаос. Не все способны заглушить в себе хаос, но это вовсе не значит, что все подвержены ему.

Прондопул продолжал пристально глядеть на Пантарчука, проникая в его мысли и отвечая им:

– Хаос для этого муравейника – высшая форма организации, хаос регулирует все сам.

Петр грузно потоптался на месте:

– Ну уж с таким утверждением, я не соглашусь никогда! Все эти мозги в колбах и ваша болтология – химера! – Он не сдерживал себя и не пытался вуалировать антипатию. – Да, у меня вытащили часы и кошелек. Но стянули двое, а людей на улице было много, они-то не крали. Так что не надо городить огород. Кстати, ни в одном муравейнике никакого хаоса нет. У муравьев как раз полная гармония. Похоже, это у вас мозги поехали. Вы и есть самое настоящее аномальное явление! И чем вы только тут занимаетесь, не могу понять! Ясно одно: вы отменный иллюзионист! Поставили колбы с пустыми мозгами и втираете нам разную чепуховину! Все это примитивная фальсификация!

В ту же секунду жидкость во всех сосудах заколыхалась, мозги закрутились в ней, как в водоворотах. По комнате плеснул возмущенный взрыв голосов. Этот гул ударил по перепонкам безжалостно и яростно, заполнил всю комнату от пола до потолка.

Грушинину стало не по себе, почудилось, что голоса вырывались из всех щелей и подземелий, с того света. Если это была фальсификация, как утверждал Петр, то фальсификация высокого качества. Слова и фразы, рычание и вой, визг и вопль хлестали, как плетьми, рвали на части воздух, вгрызались в мозг, пробирали до дрожи в коленях. Прондопул хранил молчание.

Константин сжимал зубы и терпел.

Пантарчук краснел от натуги, подавляя себя. Между тем исподволь глубоко в душе начинался разброд, закрадывалось ощущение бессмысленности существования.

– Это мы пустые мозги?! Это мы фальсификация?! Это у тебя пустые мозги! Это ты фальсификация! Эмбрион безмозглый!

– Заткнись, обалдуй, а то будет хуже!

– Я убью тебя, я хочу увидеть, как из тебя забьет красным фонтаном твоя теплая кровь! Я убью тебя, и только в смерти ты поймешь все безумие жизни, какой ты жил!

– Я придушу тебя, жирный кусок мяса! Нахапал чужого! Таких, как ты, надо уничтожать в зародыше! Жрешь от пуза и думаешь, я тебе прощу это! Дай мне только добраться до тебя, и от тебя останется мокрое пятно! Я ненавижу тебя! Я так тебя ненавижу!

– Я предам тебя с потрохами и заживу веселой жизнью! Я рядом с тобой, я все знаю про тебя! Хорошо, что ты мне доверяешь! Доверяй и дальше! У меня уже собрана целая папочка на тебя. Я одним махом закопаю тебя без лопаты. А мне это продлит мою бесценную жизнь!

– Я обчищу тебя, как липку! Голым отправлю погулять! От меня не убежишь и не спрячешься. Вор всегда знает, как ему поступить с тобой.

– Где твоя взятка, жмот? Не видать тебе удачи, пока я здесь сижу! Меня не минуешь! Я везде! А где нет меня, там мои собратья, они знают, как тебе дать от ворот поворот! Не нарушай традиций, идиот, без этого обычая нет порядка!

Но другие голоса как будто оглаживали со всех сторон и лили бальзам на душу:

– Ты мог бы управлять государством, я так тебя уважаю. Я беру с тебя пример, я хочу быть похожим на тебя. Я никогда не встречал второго такого бесподобного человека. Ты все правильно делаешь. Мне ничего от тебя не надо. Ты только послушай меня. Я всегда говорю тебе правду. Кроме меня никто тебе ее не скажет. Уважь мою маленькую просьбу. Сделай, как я хочу. И это будет моя маленькая власть над тобой.

– Человек создан только для удовольствий. Я хочу получить их от тебя. Ты настоящий мужчина, поверь, уж я-то понимаю в этом толк. Ничего нет лучше удовольствий, какие я тебе дам. Я хочу тебя. Ты единственный мужчина из всех, кого я хочу.

Голоса кружили, как цыганская ворожба вперемежку с вороньем. Звуки их проходили сквозь Пантарчука и Грушинина, бились о стены и возвращались снова. Сосуды то резко, то плавно раскачивались, и казалось, что еще немного, еще чуточку и они упадут с подставок. Жидкость едва не выплескивалась наружу вместе с мозгами.

Наконец Прондопул поднял руку и его голос решительно прервал это сумасшествие:

– Молчать!

Движение колб прекратилось, жидкость успокоилась, мозги замерли. Установилась тишина.

Грушинин пришел в себя первым, через силу отдышался:

– Что это было? Гипноз? Подобного не должно быть на самом деле. Это какое-то наваждение. Лаборатория абсурда.

В глазах архидема вновь вспыхнуло разочарование:

– Вы верите в существование Бога, не видя Его. Но называете наваждением то, что видите реально. Вы такая же аномалия, как и все окружающие.

Петр вырвал себя из состояния разброда, подался вперед, готовый вступить в перепалку с Прондопулом. Но тот движением руки остановил. Ладонь архидема как будто одновременно уперлась Пантарчуку в грудь и зажала ему рот. Он пытался что-то произнести, но не мог разжать губы. Ноги стали не в состоянии преодолеть препятствие, какое внезапно возникло на пути. А сильное большое тело вдруг превратилось в немощное.

– Вы хотели посмотреть мою Лабораторию, я показал, – спокойно продолжил архидем. – Что еще интересует вас?

Пантарчук замычал, багровея, не в силах выдавить из себя собственный голос и оторвать от пола ноги.

Константин сообразил, что время их пребывания в Лаборатории подошло к концу, поэтому вытащил из памяти свой главный вопрос:

– Почему вы интересовались человеком, работающим у Петра Петровича?

– Меня интересуют все аномальные явления, – ответил Прондопул и глаза неожиданно сверкнули. – Вы с Петром Петровичем в том числе. Разве я не убедил вас, что вы тоже аномальные явления?

Осторожный Грушинин больше не стал пускаться в полемику, хотя по-прежнему очень сильно сомневался в правоте слов архидема:

– Если я правильно понял, вы занимаетесь изучением мозга. Вы уже накопили несколько сотен человеческих мозгов.

– Несколько тысяч, – поправил Прондопул. – Но это капля в море.

– Тут уж как посмотреть на это.

– Ваша профессия берет верх. Вас, конечно, интересует, где люди, коим принадлежали эти мозги?

– Было бы правильнее спросить, где их трупы?

– Не называйте их трупами. Большинство из них живые и здоровые, находятся среди вас, однако есть и давно умершие. Но в этом только их вина.

Грушинину показалось, что Прондопул издевался над ним, когда говорил о живых людях без мозгов. Странное объяснение. И Константин опять выкатил вопрос:

– Кто же умертвил этих людей? Вы? – Мускулы привычно, как при поиске убийцы, налились упругостью, взгляд впился в твердые губы архидема.

– Вы снова заблуждаетесь, – нехотя отозвался тот: его всегда досаждали глупые вопросы. – Проявляете непрофессионализм при ваших способностях. Чтобы говорить об убийстве, надо найти трупы. А кроме того, доказать, что мозги от этих трупов.

Константин понимал, что задал не те вопросы: для опытного сыщика допустил непростительную оплошность. Однако у него будто исчезло чувство реальности, он упрямо, по-бараньи, продолжал мысленно бодаться с архидемом.

Они вернулись в первую комнату. Прондопул подошел к столу. Один из ящиков стола выдвинулся. Из него появилась стопка бумаг и легла в руки Константину. Тот глянул в бумаги, обнаруживая, что уже хорошо знает их содержание. Это были заключения о смерти и согласия родственников на использование мозга в научных целях. В висках Грушинина гулко пульсировала кровь. Он резко бросил бумаги на стол и, не прощаясь, неуклюже направился к выходу.

Пантарчук посмотрел на архидема и не увидел лица. Темное пятно, как темная пропасть.

Оба безмолвно вышли из подъезда и молча прошагали к свету и шуму улицы. Она по-прежнему кишмя кишела людьми.

Подошли к автомобилю. Охранник в салоне тупо пялился на приборную панель, качая головой. А водитель скуксился и методически стучал ладонью по колену. Он встретил Пантарчука виноватым бормотанием:

– Вот, Петр Петрович, полный облом. Колеса стибрили. Только на минуту задремали, а колес как не бывало.

Пантарчук глянул на автомобиль, тот был в полном порядке.

– Сон рассказываешь, что ли? – спросил недовольно. – Хватит Ваньку валять, заводи, поехали!

Водитель уставился на Петра, трудно переваривая его слова, потом вытолкнул себя из салона:

– Да как же так, – выпучил глаза, – а где кирпичи, кирпичи-то где? Я же собственными глазами кирпичи видел. Куда подевались кирпичи? – Заглянул под днище, изумленно проглотил слюну, глушитель тоже был на месте. – Ну, дела!

Охранник следом выскочил наружу и зевал, как рыба, выброшенная на берег. Дальше всю дорогу водитель и охранник находились в трансе, ехали безгласно, не смотрели друг на друга. Делали над собой усилие, чтобы понять, приснилось им все либо было наяву. В сон не верилось, в явь – тоже.