Глава одиннадцатая

У Арама

С сучковатым посохом в руке, Йешуа со своими немногочисленными спутниками добрался до селения, притулившегося в холмистой местности. Череда строений из камня облепила иссушенный кривобокий склон. Кремнистая дорога тянулась вверх.

Въедливая пыль набилась в складки одежды и покрыла сизым налетом длинные одежды Йешуа и его спутников. Все устали от долгого перехода под палящим солнцем. Воздух плыл перед глазами густым маревом. Нужна была передышка от изнурительного движения по пеклу.

Йешуа оперся на посох и осмотрелся, подыскивая место для отдыха. Но не смог выбрать дом, где их могли бы принять. Жители не показывали носа.

Тогда он положил на землю посох и опустился на каменистое возвышение. Ноги отваливались от усталости, сандалии мешали, хотелось снять их и дать свободу ногам, смыть дорожную пыль прохладной водой.

Спутники кучкой примостились подле. Говорить никому не хотелось, от голода урчало в животах, глаза не смотрели ни на что.

Симон, Йешуа называл его Петром, и Андрей обладали хорошим слухом. Они крутили головами, прислушивались, всматривались в небольшие каменные серые домики по сторонам дороги.

И вот из дверей одного из домиков сначала высунулось испуганное неброское женское лицо, потом обозначилась съежившаяся фигура хозяина. Лобастая, с впалыми щеками. В руках хлеб.

Он с опаской проковылял к Йешуа, неловко сунул ему ломоть. Тихим голосом произнес:

– Это все, что я могу подать.

Йешуа принял, передал Андрею, всмотрелся в блеклые глаза селянина.

– Уходите из селения, – попросил тот. – Вас никто не пустит в дом. Вчера были стражники царя, запрещают якшаться с бродячими. У меня большая семья. Я боюсь за нее. – Его голос под взглядом Йешуа колотился, как кусок ткани на ветру.

– Не робей, Садок, я не принес беду в ваше селение, – устало ответил Йешуа, отрываясь от его глаз.

Садок на короткое время оцепенел, услышав свое имя. Поморгал выпученными глазами, испуганно оглянулся, намерился сказать еще что-то. Но Йешуа посмотрел вверх по дороге и опередил, поинтересовавшись происходящим на другом конце селения. Садок изумленно открыл рот, длинно вздохнул, погашая удивление. И сообщил, что у старого Арама заболела дочь, совсем не встает, говорят, на нее навели порчу. Сделал паузу и добавил, что девица ладная, добрая, многие вскоре были бы не прочь посвататься. Да и отец, хоть суровый со всеми, тоже добрый человек, уважаемый в селении. Наткнулся на взгляд Йешуа, громче и смелее спросил:

– Почему я должен верить тебе?

– Потому что ты не имел от меня зла, – отозвался Йешуа. Он поднял с земли посох, покрутил в руках и, налегая на него, поднялся на ноги. Ощутил, как они саднили от утомления. – Проведи меня к дому старого Арама, Садок.

Тот ничего не ответил, но сделал пару неуверенных заплетающихся шажков по ухабистой дороге. Йешуа глянул ему в затылок, будто подтолкнул взглядом, и ноги понесли Садока.

Перед домом Арама, где Садок всегда испытывал робость и нерешительность, он набрал для храбрости воздух в легкие и… отступил от двери.

Йешуа постоял на месте, отряхнул одежду и шагнул к порогу.

Навстречу из двери вьюном вывернулся человек, чуть не сбил с ног.

Внутри старый седовласый коренастый хозяин встретил Йешуа непонимающим взглядом. За его спиной маячило печальное морщинистое лицо жены и сутулились родственники. У стены в постели неподвижно лежала дочь с бледным лицом, торчащим носом и неслышным дыханием.

– Кто ты? – Голос старого Арама выражал недовольство появлением незваного гостя. – Откуда пришел и что тебе нужно?

– Покажи мне дочь, – не отвечая на вопросы, негромко попросил Йешуа.

Запахи спертого воздуха ударили в нос. Он оставил у стены посох и шагнул от порога.

Хозяин сердито поднял руку ладонью вперед, не пропуская незваного гостя к дочери:

– Я не знаю тебя, странник. Судя по твоей одежде, ты давно бродяжишь. Зачем тебе моя дочь? Бог решил забрать ее от нас, она не хочет ни с кем говорить. Мы уже готовимся к похоронам. Бродяге нечего делать у ее постели.

– Я хочу помочь, – обнадеживая, сказал гость.

– Чем бродяга может помочь? – хмуро усомнился Арам, вздохнул, опустил руку.

– Иногда достаточно слова, – не повышая тона, ответил гость.

– Много ли стоит бродяжье слово? – супился хозяин.

– Разве дело в цене? – спросил гость.

– Цена есть у всего, – буркнул Арам.

– Жизнь и смерть не дано оценить человеку. Ты не знаешь, что важнее, и не знаешь, что будет с тобой впереди. – Йешуа обвел быстрым взглядом тесное жилище Арама, притихших столпившихся родственников и остановил глаза на дочери хозяина. Долго всматривался в ее лицо, потом приподнял руки, согнув в локтях. – Хочу, чтобы девушка ответила мне.

– Как она может ответить, если она приготовилась к смерти? – поморщился отец.

– Я не вижу смерти рядом с нею, – сказал Йешуа. – Под покровом болезни сознание спит, но не умерло. Оставьте меня с нею.

Жена робко коснулась морщинистой рукой лопатки мужа, в глазах была готовность ухватиться за любую соломинку. Затаила дыхание.

Старый Арам понял ее прикосновение, опустил голову, посторонился. И в этот миг почувствовал, как у него мелко задрожали ноги, а потом весь задеревенел.

Йешуа склонился над их дочерью, подушечками пальцев дотронулся до лба и шеи. Родственники посмотрели на хозяина дома, спрашивая глазами, стоит ли выполнять просьбу бродяги. И после его безмолвного кивка двинулись к выходу. Сгрудились, протискиваясь в дверной проем. У раскрытой двери остались отец с матерью и застыли спутники Йешуа: Петр, Иоанн, Иаков. С улицы шел жаркий, но свежий воздух.

Взгляд Йешуа застыл на лице девицы, ладони двигались поверх тела, словно снимали с него невидимый покров. Подушечки пальцев Йешуа легли на веки девушки, и он, помедлив, проговорил:

– Я знаю, что очнулась. Ты слышишь меня. Собери свои силы. Ты сильнее болезни. Я с тобой, я рядом, я пришел помочь тебе, ответь мне. – Убрал пальцы с век девицы.

Луч солнца из окна прополз по подушке и лег на ее лицо. Ресницы дрогнули. Послышался глубокий вдох.

Правой ладонью Йешуа провел по смятым волосам девушки и слегка надавил на высокий лоб:

– Посмотри на солнце, порадуйся ему. – Оторвал руку ото лба, будто потянул девушку за собой.

Она открыла глаза, медленно стащила с себя покрывало и рывком села в постели. Опустила тонкие ноги на пол. Бледное худое лицо, маленький рот с пухлыми губами, острый длинноватый нос, узкие плечи. Черные густые волосы упали на выпирающие тонкие ключицы. Из-под серой нательной рубахи торчали острые колени. Посмотрела на родителей. Мать у двери с радостным захлебом присела на ватных ногах.

– Пить, – прошептали губы девушки.

Отец стал неловко сгибать спину, мать вцепилась в руку Йешуа, пытаясь поцеловать ее.

Он взял женщину за плечи, удерживая.

Девушка шире распахнула глаза. Мать бросилась к ней, прижала, всхлипнула. Отец распрямил спину, сконфуженно спросил:

– Чем отблагодарить тебя, странник?

Йешуа поднял лицо, мимолетная хорошая улыбка чиркнула по его губам:

– Не откажи в крове мне и моим спутникам.

Хозяин часто закивал. Йешуа улыбнулся девушке:

– Иди, погрейся в лучах солнца.

Та покорно, в одном хитоне вышла из дому. Родственники во дворе обомлели. В воздухе повисло изумление. Потом все разом качнулись к ней.

Место для отдыха гостям отвели в хозяйской половине дома.

Среди спутников Йешуа была Иоанна, жена Хузы. Она прибилась к Йешуа после заключения в темницу Иоханана Крестителя.

Слова тетрарха не сбылись, Иоанна не вернулась к мужу. Да и Хуза, хоть по-своему тосковал по жене, не надеялся на ее возвращение. У нее началась собственная история.

Иоанна подсела к дочери хозяина. Невысокая, худощавая, с мелкими чертами круглого лица, с чуть раскосыми глазами, в длинной потертой одежде. Спросила:

– Как твое имя?

– Сусанна, – ответила девушка.

– У меня служанку звали Сусанной, – вспомнила Иоанна и улыбнулась.

– У тебя была служанка? – Сусанна посмотрела с любопытством.

– У меня их было много, – ответила Иоанна, – но все это в прошлом, я уже забыла о той жизни. Теперь у меня другая жизнь.

Незаметно опустилась ночь.

Йешуа, помывшись, лег в приготовленную хозяйкой постель, вытянул ноги и прикрыл глаза.

Спутники стали укладываться на полу.

Рано утром следующего дня возле дома старого Арама заколыхалась толпа. То, что бродячий нищий быстро снял порчу и поднял девушку на ноги, взбудоражило селян. Всем хотелось посмотреть на этого странника.

Шум за окнами заставил хозяина выйти наружу.

Увидав его, взволнованная гурьба приглушила говор и притихла. Только некоторое время слышалось шуршание неспокойно топчущихся по сухой земле ног.

Яркий луч утреннего солнца прошелся по глазам хозяина, заставив прищуриться и поднести ко лбу козырек ладони.

– Зачем пожаловали, люди? – спросил, хотя догадывался, для чего они здесь.

Из толпы выступил Ахим, горбоносый, низколобый, с широкими ладонями. Сначала выпятил губы, потом причмокнул:

– Так вот, люди говорят, может, Сусанна не была больна. Может, и порчи не было.

Хозяина дома будто обвинили во лжи. Его шея и лицо медленно налились кровью. Седина на висках стала ярче. Лицо превратилось в восковую маску. Голосовые связки задубели, и голос прозвучал, как удары деревянной колотушкой по дереву:

– Ты что сказал, Ахим?

Тот суетно закрутил головой, ища поддержки в толпе. Но толпа помалкивала, лица потупились, отводили глаза. И Ахим растерянно, будто беззубо прошамкал:

– Так вот, пускай твой гость выйдет к людям и скажет.

Хозяин дома сердито насупился:

– Ты не веришь, Ахим?

Тот широкой ладонью вытер губы и с усилием, толчками прошелестел:

– Так вот, тебе верим, мы сами видели ее. Но люди говорят, нельзя так быстро излечить. Дьявольское это. Дьявольское. – А за спиной у себя услыхал ободряющий въедливый шепот: «Так, так, Ахим, так». Он оглянулся, перед глазами, как вспышка, мелькнуло незнакомое ему лицо Прондопула и погасло, словно ничего не было. Ахим громко икнул от удивления и неожиданно зевнул.

Старый Арам крепко сжал губы, мышцы налились тяжестью. Медленно развернулся, нажал на дверь и шагнул через порог внутрь.

Толпа будто в едином порыве выдохнула воздух, расслабилась, зашуршала одеждами.

Ахим не двинулся с места.

Ждали недолго. Скрипнула дверь и в проеме показался Йешуа. Молча осмотрел гурьбу, потом спустился со ступени, сцепил ладони на животе.

Ахим увидал худое обветренное лицо и руки с сухой папирусной кожей, как у бездомных бродяг, истоптанные сандалии, истрепанные полы одежды, в какой по галилейским и окрестным землям обычно бродят неприкаянные нищие. И чуть воспрянул и повысил тон голоса:

– Так вот, люди хотят знать, кто ты, бродяжий человек? Как ты снял порчу с той, кого хотел забрать Бог? Это деяние от дьявола.

– Мое имя Йешуа, – ответил он.

Толпа отшатнулась и загомонила. Слухи об Йешуа уже доходили до селения, слухи обвиняли его в дьявольщине и колдовстве. Солнце грело все сильнее, но не оно выплавляло у селян пот, кожа покрывалась испариной из-за возникшего страха. Гомон медленно умер, дыхание остановилось, наступила тишь. Толпа обомлела. Слухи подтвердились.

Ахим оторопел и стал спиной вжиматься в застывшую массу людей. И снова перед ним мелькнуло лицо Прондопула, и разнеслось пронзительное дыхание. Ахим сжался, как перед прыжком.

Напряжение росло, вот-вот кто-нибудь мог присесть, чтобы выхватить камень из-под ног и бросить в Йешуа. Но в эту минуту дверь снова скрипуче пропела и наружу выступил старый Арам, выводя за руку Сусанну:

– Люди, не надо бояться, – крикнул он сильнее обычного. – Он спас мою дочь! Он принес радость в мой дом! Я благодарен ему! Посмотрите на нее, она перед вами. – Толкнул девушку вперед себя к толпе. – Ахим, ужели ты хотел, чтобы она умерла? А ты, Садок? А ты, Ефам? А ты, Хаем?

Девушка остановилась против Ахима и дотронулась до его руки. Тот вздрогнул, прикусил губы и почувствовал, как тепло ее пальцев расслабляет его мышцы. Заулыбался, оглянулся, прожевал:

– Сусанна, живая. – И спиной ощутил, как напряжение толпы гаснет.

В затылок ему задышали, повторяя имя девушки. Она отпустила руку Ахима и сказала в толпу:

– Я здорова.

– Вы видите ее, – добавил отец, – она здорова, – и за локоть потянул дочь в дом.

Гурьба качнулась, наполняясь оживленными голосами.

Йешуа с тревогой в душе наблюдал за происходящим: любая толпа была непредсказуема, ему уже приходилось испытать это. Убрал руки с живота, впитывая глаза толпы.

Ахим взглядом проводил девушку с отцом, моргнул на хлопок двери и остановил зеницы на Йешуа:

– Так вот, путник, – проговорил с заминкой, не решаясь произнести его имя, – ты поднял Сусанну на ноги, но люди, – потоптался чуть-чуть, помялся, кашлянул, – люди сомневаются.

Толпа за его спиной стала прислушиваться.

Йешуа вздохнул, наклонил голову и спросил негромко, стараясь погасить оставшееся в гурьбе напряжение:

– В чем ты сомневаешься, Ахим?

Тот выпятил губы.

– Так вот, – не смотря в глаза Йешуа, с напором пропихнул сквозь голосовые связки, – до селения дошли слухи, что в твоих исцелениях, – надавил на последнее слово, – зло!

Толпа закивала головами, но было непонятно, то ли она подтверждала слова Ахима, то ли соглашалась со слухами.

Йешуа провел ладонями по одежде и сделал короткий шаг к толпе. Он был одного роста с Ахимом и глядел тому прямо в лицо.

– Какое зло ты видишь в том, что болезнь ушла из Сусанны? – спросил ровным голосом. – И почему не видишь добра в ее выздоровлении?

Ахим задвигал головой, через одежду поскреб пальцами тощий живот и громко причмокнул:

– Так вот, давно известно, странник, нет добра без зла. – Наморщил низкий лоб, почесал короткую шею. – На тебе потрепанная одежда и стоптанные сандалии. Ты бродишь по селениям и кормишься подаянием. У тебя нет никаких снадобий, но ты изгоняешь недуг и немощь. Разве самому человеку под силу такое? Молва идет, что тебе помогает дьявол.

Изнутри толпы, из вороха одежд, пробился новый напряженный шепот.

Йешуа переждал, пока шепот уляжется, удержал взглядом глаза Ахима и ответил:

– Злые слухи, Ахим, разносят злые языки. Мое снадобье это мое слово. Оно от Бога. Не верь слухам, Ахим, верь тому, что видишь своими очами.

Ахим напряг зрение так, что вежды вылезли из орбит и заслезились. Вытер слезу тыльной стороной ладони и надрывно задышал. Жиденькое разноголосое колыхание прошлось по толпе. Ахим мотнул головой и с прежним упорством растянул пересохшие губы:

– Ты говоришь верь очам, но зеницы не видят всего. Известно, что дьявол может принять любое обличье. Глаза не видят, кто таится за этим обличьем, и не видят, что кроется за словами. Ты исцелил Сусанну, но что это за слово, если оно – снадобье? Ты – один. А всем известно – верь не одному, верь многим.

Йешуа с сожалением покачал головой:

– Еще известно, Ахим, слепому все представляется черным. Чтобы поверить одному, надо на себе испытать силу слова. Почувствуй это, Ахим. Твои глаза останутся без света, пока не вернешься домой. А когда снова увидишь, ты поверишь одному.

И Ахим внезапно погрузился в темноту. Лихорадочно схватился за лицо, провел пальцами по векам, с ужасом осознавая, что ничего вокруг не видит. Расширил глаза, повернул лицо к солнцу, но кругом стояла пугающая тьма. Ахим начал испуганно шарить вокруг себя ладонями, пытался уцепиться за что-нибудь или за кого-нибудь, но все отшатнулись. Ахим сглотнул стон и, размахивая руками, сделал первый шаг со двора. Споткнулся о камень и грохнулся животом в пыль. Жуть прошла по телу. Он стал просить Йешуа вернуть зрение, но услыхал:

– Слеп не тот, кто не видит других, но кто не видит себя.

В воздухе повисло безмолвие.

Люди в толпе боязливо отворачивались друг от друга.

Ахим с трудом выбрался со двора. Спотыкаясь на неровной дороге, разбивая в кровь колени и руки, одиноко побрел в сторону своего дома.

Йешуа грустным взглядом проводил его, посмотрел на испуганных селян, словно выискивал кого-то в толпе, и вдруг позвал:

– Порам, сын Феотия, я знаю, ты здесь, подойди. Не опасайся меня.

Иорама словно плетью обожгло вдоль позвоночника. Он стоял в конце толпы за спинами других, но четко расслышал, как Йешуа окликнул, и колени у него дрогнули. Иорама поразило не то, что этот странник знал его имя, ошеломило, зачем он понадобился вдруг. Ведь он был незаметен и тих, никак не проявлял себя.

Иорам втянул голову в плечи так, что она провалилась по самые уши. Часто перебирая ногами, стал пробиваться сквозь толпу. Окружающие изумленно таращились то на него, то на Йешуа. Наконец Иорам протиснулся вперед. Будучи ростом ниже Йешуа, сусликом вытянул вверх подбородок.

В детстве Иорама испугала собака, он стал заикаться, редкое слово мог нормально выговорить. Но приспособился объясняться жестами, отдельными словами, слогами, гримасами и кивками головой. Даже мыслить начал так же. Все, кто знал его, привыкли к такому поведению и к его неприметности.

Йешуа неслышно ступил по сухой земле, приблизился к Иораму, улыбнулся и слегка коснулся пальцами его губ.

Иорам почувствовал, как губы обдало жаром, им наполнился рот. А кожа лица полыхнула густым огнем, побежавшим по горлу, шее, груди и всему телу. Мозг медленно погружался в вязкое раскаленное затмение. Почудилось, что все вокруг закачалось. Но он вытягивал шею, не отрываясь от глаз Йешуа.

Тот убрал пальцы с губ, и уши Иорама поймали негромкие отчетливо произнесенные слова:

– Ты помнишь, Иорам, каким ты был до злополучной встречи с собакой? Страх перед нею до сих пор живет в тебе, он обездвижил твой язык, сковал твою речь. Забудь о нем. Я помогу тебе. Слово исцелит тебя, чтобы все поняли, что должны верить одному, ибо Бог един.

Иорам почувствовал, как тяжелый неповоротливый язык во рту стал легким и неощутимым. В груди появилось нетерпение, мозг зашевелился кипящим сгустком, а изо рта вдруг дробью полетела бесконечная человеческая речь. Она вырвалась наружу.

Глаза и голос Йешуа будто тащили ее из Иорама, требуя:

– Ты можешь, Иорам. Говори, говори, говори!

А тот, как в полузабытьи, широко раскрывал рот и издавал новые звуки.

Но внезапно ощутил, что забыл все слова на свете. Они вылетели из головы, как птицы из гнезда. Ужас перехватил его дыхание. Он затоптался на месте, хватаясь руками за горло, будто пытался сорвать невидимую петлю, перехватившую глотку. Захрипел.

И затем его снова прорвало. Заговорил, шалея от этого. Слова сыпались, как из дырявого мешка, сплетались в предложения. Чувства переполняли. Он крутился волчком. По щекам катились слезы. Ноги ослабли, подкосились, тело обмякло, и он сел на землю, беспрестанно повторяя:

– Я говорю, я говорю, я говорю, – твердил и твердил, никого вокруг не видя.

Йешуа не прерывал, тихо развернулся и скрылся в доме.

Толпа, смешав изумление и страхи, долго не двигалась с места. А затем стала медленно безголосо расходиться. Не оборачиваясь. Только шарканье ног по земле – и все.

Норам еще долго сидел на земле, разговаривал сам с собой.

В тот же день, когда солнце стояло в зените, Йешуа со спутниками покинул дом старого седого Арама. Провожать его вышла семья хозяина и кучка любопытных селян. За пределами селения они стали отставать, останавливаться и поворачивать назад.

Последней остановилась Сусанна. В ней боролись два чувства. Одно толкало вдогонку за Йешуа, второе тянуло вспять к дому. Они разрывали девушку на две половины. И лишь когда путники исчезли за поворотом, Сусанна решилась. Сорвалась с места и, разметая пыль под ногами, пустилась вслед. Догнала, запыхавшаяся и раскрасневшаяся.

Иоанна задержалась, спросила ее:

– Ты хорошо подумала? Это нелегкий путь.

– Я смогу, – выдохнула девушка.

Спутники Йешуа загомонили. Йешуа обернулся, посох в руке на секунду застыл:

– Пускай идет, – разрешил. – Никому не запрещено испытать себя. Пусть сама найдет, где ей лучше.

Дорога была колдобистой. Сусанна шла за Йешуа, прижимаясь к Иоанне. Вскоре сзади затопали тяжелые шаги и раздалось ухающее усталое с одышкой пыхтение. Нагонял старый Арам. Девушка испуганно скукожилась, увидав отца, вцепилась в руку Иоанны.

Йешуа стал, оперся руками на посох, посмотрел на Арама. Тот с хрипом перевел дыхание и с горечью в голосе попросил:

– Не забирай дочь, Йешуа. Кроме нее у нас никого нет. Ты исцелил ее, вернул в дом радость, а теперь забираешь эту радость и оставляешь горе.

Йешуа отрицательно покачал головой:

– Нет, Арам, я не принес в твой дом горе. Я вернул тебе дочь. А теперь она сама избрала.

– Как она может выбирать при живом отце? – воскликнул Арам и сурово посмотрел на дочь. – Дай руку, Сусанна, я отведу тебя домой. Я – отец, ты не должна противиться мне.

Но Сусанна торопливо отступила за спину Иоанны, еще уменьшилась и прошептала испуганно:

– Прости меня, отец.

Арам не ожидал отказа, кровь ударила в лицо, желваки на скулах зашевелились, губы задергались, и он растерялся. Заметался взглядом и вновь обратился к Йешуа:

– Йешуа, скажи ей. Пусть покорится. Сделай еще одно доброе дело. – И глубоко задышал, ожидая ответа.

Йешуа понимал чувства старого Арама и жалел его, но знал, что каждый должен сам делать свой выбор.

– Прими ее выбор, – сказал он Араму.

Тот горько вздохнул, опустил плечи и сгорбился.

Йешуа ковырнул посохом землю, развернулся и двинулся дальше.

Отец Сусанны смотрел сухими глазами в спину удаляющейся дочери, надеясь, что та хотя бы оглянется на него, но Сусанна уходила не оборачиваясь. Повесив голову, он долго стоял на месте, пока все не скрылись с глаз, потом тяжко поплелся в обратный путь.

Вечером того же дня, когда солнце стремительно поплыло к горизонту, Йешуа со спутниками свернул с дороги и расположился на ночлег возле небольшой речки. Впрочем, было бы вернее назвать ее ручьем, потому что она была так узка, что ее можно было перепрыгнуть.

Рассевшись кружком, все наскоро похватали пищу и разбрелись по берегу.

Йешуа примостился у воды, задумался, опустив в нее руку.

Сусанне впервые пришлось устраивать себе постель на голой земле. Иоанна развернула свою подстилку, и они вдвоем притулились на ней.

Начали укладываться спать и остальные.

Еще не улеглась сутолока, как уловили негромкие голоса от дороги. Приближались два человека.

Оба худы, потрепаны и порядком измотаны, лица и руки сожжены солнцем, ноги в ссадинах. Один, постарше и выше ростом, смелее и говорливее, шел впереди. Другой моложе, ростом, как сморчок, робко жался к переднему.

Подошли и спросили, нет ли здесь Йешуа. И пояснили, что они ученики Иоханана Крестителя, много дней бредут по дорогам, ищут Йешуа.

По их удрученному виду Йешуа догадался, что принесли они плохую весть. Он молча выслушал ее.

Ученик Крестителя рассказал, как через день после казни Иоханана они пришли к воротам царского дворца просить, чтобы им отдали тело проповедника для погребения. Но их отхлестали плетьми и швырнули в канаву.

Однако через день они опять подошли к воротам и уселись на земле. Собралась толпа любопытных, загомонила, зароптала недовольно, увеличиваясь. Стража мрачно молчала, не трогала. Глухой ропот перерос в громкий гуд. После этого из ворот выехали два десятка всадников и разогнали толпу.

Но на следующий день все повторилось. Толпа была еще больше. И тогда ночью стража вытащила за ворота тело проповедника вместе с отсеченной головой.

Останки Иоханана погребли в тайном гробе. И решили сообщить Йешуа о месте захоронения.

Йешуа не двигался. Опустившаяся темнота ночи скрывала эмоции на его лице. Весть была вполне ожидаемой и не стала для него откровением. Он устремил глаза в одну точку и безмолствовал. Никто не догадывался, о чем Йешуа сейчас думал.