Я скакал до глубокой ночи. Встречный ветер бил в лицо, сердце стучало в унисон с топотом лошадиных копыт. «Этого не может быть», – думал я и все равно скакал в Лионесс. Луна и звезды взирали на меня сверху, освещая путь серебристым светом.

Ворота замка были заперты на засовы. Я начал стучать в них, пока не содрал кожу с костяшек пальцев, запачкав кровью древесину и железо. Но я не переставал стучать, пока один из людей Берка не выглянул из сторожевой башни.

– Что такое? Ступай в постель, пьянчуга! – рявкнул он на меня. – Ворота по ночам заперты.

– Это Эодан Морган. Откройте ворота.

Человек Берка держал факел, и я увидел его лицо, когда он прищурился, глядя на меня и пытаясь рассмотреть мой символ в лунном свете. Он исчез в башне, и ворота немного приоткрылись, чтобы пропустить только меня и мою лошадь.

Я проскакал во двор замка и спешился, оставив своего мерина на каменных плитках, поскольку все конюхи спали. Я подошел к главному входу, тоже запертому на засовы, и начал стучать.

Наверное, я грохотал целую вечность, прежде чем открылось смотровое окошко и в него выглянул управляющий замком. Он был явно раздражен, его глаза блестели в свете свечи.

– Что такое?

– Откройте дверь, – рявкнул я.

– Мы не открываем дверь по…

– Сейчас же откройте – или я заставлю королеву немедленно вас уволить.

Управляющий побледнел, внезапно узнав меня.

– Прошу прощения, лорд Морган. Прошу одну минутку.

Дверь открылась, я вбежал в замок и направился в коридоры, ведущие к входу в темницы. Вход охраняли двое людей Берка, и я в третий раз повторил свой приказ.

– Откройте дверь и пропустите меня.

– Нельзя, лорд Морган, – сказал один из мужчин. – Во все входы в темницы можно пускать только по приказу королевы.

Они были правы. Мы установили такое правило после побега Деклана, поэтому я развернулся и стал подниматься обратно по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки, а потом прошел по коридору верхнего этажа до покоев королевы. Разумеется, ее дверь хорошо охранялась, и я даже не мог постучать.

– Разбудите ее! – отчаянно потребовал я. – Разбудите для меня королеву.

– Лорд Морган, – сказала одна из стражниц, удерживая меня, – королева устала. Вы можете подождать до утра?

– Нет, это дело не может ждать. Разбудите Изольду! – Я почти кричал, надеясь, что она меня услышит. – Я скакал ночью и должен ее увидеть.

– Лорд Морган, успокойтесь – или мы проводим вас…

– Пусть войдет.

Голос королевы прорвался сквозь шум, и мы все обернулись к ней, стоявшей на пороге. Она держала в руке свечу, куталась в шаль и казалась утомленной. Стражники расступились, давая мне дорогу.

– Изольда, мне нужно, чтобы ты велела пропустить меня в темницы, – прошептал я.

Этого Изольда от меня не ожидала. Она заморгала и разомкнула губы, чтобы заговорить, но тут же закрыла рот. И я понял, что она не потребует от меня объяснений. Она доверяет мне, своему самому старому другу, тому, кто сидел с ней в шкафу в чужой стране, держал за руку и рассказывал, что она станет величайшей королевой севера.

Изольда кивнула и пошла со мной к входу в темницы, чтобы отдать приказ стражникам. Свет свечи играл на ее лице, когда она сказала:

– Пропустите лорда Эодана в темницы и подождите его возвращения.

Стражник приложил руку к сердцу, достал ключ и открыл главную дверь.

Я вдруг задрожал, не в силах спокойно дышать.

Наверное, Изольда услышала. Она сжала мою руку – ее пальцы были теплыми. Она отпустила меня, и я пошел за стражником в недра темниц. Мы оба взяли по факелу и начали спускаться.

Меня охватил колючий холод, вокруг сгущался мрак.

– Я подожду вас здесь, мой лорд, – сказал стражник, когда мы спустились к подножию лестницы.

Я кивнул и стал пробираться по туннелям, мой факел бросал на стены неровные отсветы. Рано или поздно я заблужусь, я не знаю дороги, и тем не менее я шел все дальше.

Вскоре я так устал, что пришлось остановиться и прислониться к стене. Я закрыл глаза и впервые подумал, что, может быть, ошибаюсь. Может, Деклан лгал, чтобы помучить меня.

Но потом я услышал вдали шорох метлы.

Я оттолкнулся от стены и бросился на звук. Он затихал, потом становился громче, отдаваясь эхом от каменных стен, и я силился определить, откуда он доносится. Когда я уже подумал, что просто хожу кругами, увидел неровный свет у входа в один из коридоров.

Я побежал на свет и попал в туннель, освещенный несколькими факелами в железных скобах.

И здесь была подметальщица костей.

Я смотрел, как она подошла с метлой к куче крысиных костей и начала их подметать. Черное покрывало колыхалось при движении, подметальщица меня не видела. Пока не видела.

И тогда я произнес ее имя, словно вызволив его из темноты двадцати пяти лет.

– Лили.

Подметальщица костей остановилась и застыла. Потом выпрямилась и повернулась ко мне.

Не знаю, чего я ожидал в этот момент.

Но не того, что подметальщица костей развернется и поковыляет прочь.

Наверное, это не она. Деклан одурачил меня, напоследок разбил мне сердце. Я так и слышал в голове его голос: «Через нее мы с тобой связаны, как братья. И она живет благодаря мне. Я хочу, чтобы ты это узнал, прежде чем меня убить. Она живет, потому что я люблю ее».

Мое сердце бешено заколотилось, поднявшись к горлу, когда я крикнул снова:

– Мама!

Подметальщица остановилась. Я смотрел, как правая рука, за которую она когда-то была прикована в камере Деклана, потянулась к стене, чтобы удержать равновесие.

Я подбежал к ней, шепча снова и снова:

– Мама! Мама!

Из-под покрывала донесся сдавленный звук. Она плакала.

Я протянул руки в стремлении обнять ее. Она оставалась у стены, но теперь подняла руку к закрытому лицу.

– Это Эодан, – прошептал я. – Твой сын.

«И я буду ждать с раскрытыми объятиями столько, сколько нужно, – думал я. – Буду ждать, пока она не сможет принять их».

Подметальщица сделала ко мне первый шаг. Протянула ко мне руку, наши пальцы сплелись. Она шагнула в мои объятия, и я прижал ее к сердцу. Я чувствовал сквозь покрывало грубые шрамы на ее спине. Чувствовал, насколько она худая. У меня на глаза навернулись слезы.

Она подалась назад в моих объятиях и, подняв руку, взяла в горсть покрывало, чтобы снять его.

Отец был прав: Лили Морган прекрасна.

Волосы льняного цвета с несколькими серебристыми прядями падали на воротник. Глаза были ярко-голубыми. Кожа – бледной, почти прозрачной после долгих лет жизни в темницах. На щеке и на лбу протянулись длинные шрамы – я знал, что это работа Деклана.

Она опять подняла руку и стала делать изящные жесты. Я понял, что она чертит в воздухе буквы, выводит мое имя.

«Эодан». Она вздохнула.

«Деклан мог держать ее в плену, – подумал я, – а Гилрой – отрубить кисть левой руки, высечь и отрезать язык, но ни один из них не забрал ее голоса и ее силы».

«Эодан», – сказала она снова, улыбаясь мне.

Я крепче прижал ее к себе и зарыдал, уткнувшись ей в волосы.

Это было как воплощение мечты – тот день, когда я привез мать домой, во владения Морганов. Я написал Эйлин, управляющей, поведал ей новости и потребовал, чтобы люди сохраняли спокойствие, когда я приеду. Но, разумеется, мне следовало знать, что нас ждет празднование. Морганы, никогда не славившиеся сентиментальностью, упали на колени, когда леди выходила из кареты. Они плакали, смеялись и тянулись к ее руке, что определенно пугало ее. Я видел, что мама на грани паники, и мне пришлось отправить людей в зал и потребовать, чтобы они тихо сидели за столами. Я сказал, что выведу ее к ним. Даже Эван казался очень взволнованным и цеплялся за меня, пока я не велел ему пойти к Дерри и другим камнетесам.

– Скажи, если тебя все это слишком утомляет, – прошептал я Лили, которая все так же стояла посреди двора и смотрела на замок Брай.

Интересно, о чем она думает? О моем отце и моей сестре?

Она заговорила со мной жестами, длинной изящной последовательностью движений, которые я пока не понимал. Я решил, что она выражает свое ошеломление и говорит, что не хочет выходить к людям в зал.

– Я могу сейчас же отвести тебя в твои комнаты, – ласково сказал я.

Она покачала головой и опять что-то написала пальцами в воздухе.

– Значит, ты хочешь пойти в зал?

Она кивнула, но, казалось, я все-таки не уловил главного из того, что она пыталась сказать.

Я взял ее за руку и повел в Брай. Эйлин ждала нас в прихожей, с трудом сдерживая себя при виде Лили.

Она поклонилась и произнесла:

– Моя леди.

Я заметил, что она подавляет рыдания.

Лили протянула руки, приветливо улыбнувшись Эйлин, и женщины обнялись. Я отвел глаза, давая им миг уединения.

В зал мы вошли вместе, и Морганы изо всех сил старались держаться тихо и спокойно. Но они встали при виде нее и следили за ней глазами, пока мы шли на возвышение, где я уступил ей свой стул.

Я сел рядом с матерью, внимательно глядя на нее, ища признаки беспокойства. Но она просто обводила взглядом зал с такой нежностью и любовью, словно узнавала старых друзей.

Она что-то написала мне в воздухе.

Эйлин убежала за бумагой, пером и чернилами, прежде чем я сам поднялся, чтобы принести их. Управляющая быстро вернулась и положила письменные принадлежности перед Лили. Мама начала писать. И я осознал, почему у нее такой плохой почерк. Она была левшой, а Гилрой отрубил именно левую руку. У нее ушло много времени, чтобы написать один абзац. Затем она подвинула бумагу ко мне.

Я взял лист и встал, желая, чтобы мой голос звучал ровно.

– «Морганам. Я рада видеть вас снова и хочу выразить свое восхищение вами, тем, что вы пережили темное время, остались верны своему лорду. Я не могу говорить ртом, только рукой, но надеюсь поговорить с каждым из вас в ближайшие дни. Прошу вас только об одном: не называйте меня леди. Я больше не леди Морган. Я просто Лили».

Я положил бумагу и проглотил комок в горле. Морганы подняли кубки в ее честь и согласно закивали, хотя некоторые выглядели озадаченными, словно не могли отделить титул от ее имени.

И я с болью понял, что она пыталась сказать мне во дворе.

«Я больше не леди Морган. Я просто Лили».

Следующая неделя состояла из трудностей и маленьких побед.

Я хотел вернуть матери ее покои – те, которые она раньше делила с отцом. Но она в них даже не зашла.

Она захотела комнаты Эшлин, со стенами, на которых когда-то нарисовала волшебный лес и в которых когда-то жила ее дочь. Мы с Эйлин обставили эти комнаты, которые были чистыми и пустыми с тех пор, как мы восстановили Брай. Я велел плотнику сделать красивую кровать, а Эйлин приказала женщинам быстро набить перьями матрасы. Мы приготовили для матери одежду, повесили шторы на окнах и застелили пол коврами и овечьими шкурами. Я поставил на полки книги, а на письменный стол положил побольше бумаги, чернил и перьев.

Лили была довольна комнатами, и я испытал несказанное облегчение.

Но однажды утром Эйлин пришла ко мне и заявила:

– Лорд Эодан, ваша мать не спит в постели. Она спит на полу, перед камином.

Я был смущен. Ну конечно, ведь Лили спала на полу последние двадцать пять лет.

– Пусть спит там, где хочет, Эйлин.

– Но, мой лорд, я не могу…

Я только взял ее за руку и сжал, чтобы напомнить о том, что мы не понимаем и вообще не можем понять, что пришлось вынести моей матери, и если Лили хочет носить покрывало и спать на полу, то я тоже этого хочу.

Следующей проблемой стало то, что Лили хотела работать. Она хотела подметать, мыть, рвать сорняки в огороде, месить тесто с пекарями и чистить лошадей с конюхами. Она носила простое домотканое платье, покрывала голову платком, не интересовалась изящными платьями, которые сшила для нее Эйлин, и работала наравне с Морганами. Когда такое случилось в первый раз, женщины, убиравшие в зале, в страхе прибежали ко мне.

– Она хочет подметать, снимать паутину и выгребать пепел из каминов, – сказала одна из женщин заламывая руки. – Мы не можем этого позволить. Она наша леди.

– Она Лили и хочет работать бок о бок с вами, поэтому не мешайте ей, – ответил я, надеясь, что не выказал гнева.

Я стал наблюдать за матерью. Она приступала к работе, как только просыпалась, и трудилась до самого заката так усердно, что, казалось, может посрамить любого из моих людей. Я подозревал, что, загоняя себя до изнеможения, она не оставляет себе ни времени, ни сил, чтобы размышлять о чем-либо.

Она снова посрамила меня. Она посрамила всех нас.

Хотя больше всего меня удивил Эван. Его тянуло к Лили, а ее – к нему; мальчишка следовал за ней по пятам и выучил ее язык жестов раньше всех нас. «Мама будет учить его работать», – с иронией думал я, глядя, как Эван идет за ней то с совком для мусора, то со стопкой выстиранного белья, то весь перепачканный мукой.

Всю первую неделю она ела только хлеб и сыр, не прикасаясь к мясу и элю. Больше всего она любила чай с медом и каплей сливок. Я обнаружил, что могу выкроить для нее время по вечерам, когда приносил к ней в спальню поднос с чаем и мы сидели вдвоем – на полу, заметьте – перед камином, греясь у огня и попивая чай. Потому что на самом деле… мы с нею были друг для друга незнакомцами. Я ничего не знал о ней, а она ничего не знала обо мне.

В один из таких вечеров она принесла мне исписанный лист бумаги.

– Мне прочитать это сейчас? – спросил я.

«Нет. Потом».

Я кивнул и отложил лист, наслаждаясь остатками чая. Но в глубине души я знал, что в этот день мне следовало быть в Лионессе, смотреть на казнь Ланнонов, что в это утро Гилроя и Уну привели на плаху перед королевой, аристократами и народом, поставили на колени и отрубили им головы.

Из лордов я единственный не присутствовал. Изольда разрешила мне не приезжать, остаться дома, с матерью. Так я и сделал, потому что не мог представить, что брошу ее. Но меня беспокоило то, что Эван с Килой еще не получили помилования и что меня там не будет, чтобы свидетельствовать в их пользу.

«За них будет свидетельствовать Бриенна, – написала мне королева. – Она засвидетельствует, что Эван и Кила Ланнон спасли ей жизнь».

Я выбросил Ланнонов из головы и сказал:

– Знаешь, откуда я узнал, где тебя искать, мама? От Бриенны.

Лили приложила руку к моему сердцу. Ах, она почувствовала или услышала, каким тоном я произнес имя Бриенны.

– Да, мое сердце принадлежит ей. Она приемная дочь Дэвина Мак-Квина.

От этого имени у нее на лазах появились слезы. Она улыбнулась и вздохнула: «Я хочу встретиться с ним и увидеть ее».

– Они будут на коронации Изольды, – сказал я. – Ты поедешь со мной и Морганами на праздник?

Я задумался о письме, которое написал Журдену с Бриенной, чтобы поделиться новостями: моя мать жива. И хотя им не терпелось приехать и увидеть ее, они понимали, что ей нужно время, чтобы сначала привыкнуть к Морганам.

«Да, я поеду с тобой».

Я улыбнулся и поцеловал ее в щеку, думая о том, как я это вынесу – видеть близких моему сердцу людей вместе, их встречу и воссоединение.

Когда мы допили чай, я ушел, прихватив бумагу, которую она мне дала. Эван уже спал в моей комнате, похрапывая на своей койке у камина. Он усердно работал весь день, следуя за Лили и камнетесами.

Поэтому я тихо сел за стол с письмом Лили. Я знал, что это ее отчет, часть ее истории. Мгновение я медлил, бумага хрустела в моих пальцах при свете свечей. Я почти боялся читать, но потом подумал, что, если Лили готова этим поделиться, то я должен быть готов это услышать.