4. Осознанность

На протяжении многих лет осознанность была для меня какой-то Большой Идеей, непостижимой для моего разума, поэтому я забросила ее куда подальше вместе с медитацией, картами Таро и солевыми ваннами. Это меня пугало, а следовательно, не имело практической ценности.

Однако чем больше я изучала концепцию минимализма, тем больше слышала о плюсах осознанной жизни. Но что значит — жить осознанно? Как это выглядит? Что такое «быть осознанным»? Я понятия не имела.

Зато прекрасно понимала, что значит «жить неосознанно», потому что с несознательностью мы были на «ты». Можно сказать, мы были закадычными подружками. И очень долгое время.

Каждое утро я раза четыре нажимала на кнопку повтора будильника, после чего кое-как продирала глаза, брала телефон и бездумно просматривала все свои почтовые ящики и ленты соцсетей, тратя на это как минимум на десять минут больше, чем у меня было.

Наконец я вылезала из постели и плелась завтракать – перед экраном телевизора или ноутбука, не замечая, что я ем и как чувствую себя после этого. Моя семья просыпалась и присоединялась ко мне, а я сновала по кухне и обдумывала свои планы на день. Телефон все время был под рукой, и я каждые несколько минут проверяла его (если бы меня спросили зачем, я не ответила бы, но мне казалось это важным). Тем временем мои дети никак не могли собраться, а я все больше загонялась, пытаясь успеть выполнить задачи, рассчитанные на два часа, за 45 минут, которые себе выделила.

Я все делала на бегу, никогда и ни во что толком не вникая, будь то игры с детьми, телефонные звонки, электронная переписка или стирка. Мой разум постоянно где-то блуждал, и я никогда на сто процентов не присутствовала там, где находилась на самом деле.

Я не могла дождаться, пока дети лягут спать, после чего бездумно поглощала обед – опять же скрючившись над экраном и не отдавая себе отчета в том, что я ем, – и галопом носилась по дому, пытаясь завершить все дела из своего списка. Если дети просыпались раньше или вообще не спали, меня охватывала паника, граничащая с фрустрацией, и я выходила из себя. Однажды дошло до того, что я запустила в стену персиком, и у нас в зале долго красовалось пятно в виде праздничной звезды.

Я целый день бездумно перекусывала и пила кофе, чтобы хоть как-то дожить до вечера и дотянуть свои кости до кровати. Вечером, быстро рассказав детям сказку и пожелав им спокойной ночи, я без сил падала на диван в гостиной, где бездумно выпивала полбутылки (как минимум) вина, щелкала пультом по всем каналам – один кошмарнее другого – и проверяла богатое содержимое своего телефона (Instagram, Facebook, Twitter, электронную почту, новые сайты – каждый не менее двух раз), прежде чем, наконец, принять решение пойти спать. Перед сном я еще раз бездумно сканировала телефон – на случай, если за последние шесть минут произошло что-то глобальное. Потом засыпала, беспокойно спала и после пробуждения делала то же самое.

Звучит как страшный сон. Но так оно и было. Я много дней жила как сомнамбула, безучастная ко всем и всему, что меня окружало.

Мое состояние было жуткой комбинацией депрессии, сумасшествия, замороченности и неуверенности в себе, но вместо того, чтобы это признать, я спряталась за толстую защитную броню, которая помогала мне продираться через мои дни. С ней я ничего не чувствовала. А что насчет дней, через которые я продиралась? Я их не помню. Я не помню рук дочки на своем лице. Не помню плача своего сына. Не помню ощущения любви, доброты, радости. Я просто преодолевала один рубеж в 24 часа за другим, как полосу препятствий.

Горько все это перечислять и горько об этом вспоминать – даже сейчас, по прошествии времени. Я просто хочу сказать, что если я смогла пробудиться от полной и вопиющей несознательности и начать жить осознанно, то и вы сможете.

Когда мы с Беном переехали в свой дом в горах, то первым делом провели апгрейд заднего двора, превратив типичный загородный участок с травой, дорожками и сушилкой для белья в шикарный сад со всевозможными кустарниками, растениями и травами, включая гарденбергию, которую мы приучили виться по забору. Это очень красивое растение с блестящими кожистыми листьями, которое ранней весной покрывается россыпью розовато-лиловых цветков.

Я любила копаться в саду, ощущая землю под ногтями и солнце на коже, и часто смотрела на него из окна своей ювелирной мастерской в гараже. Но с рождением сына жизнь стремительно вышла из-под контроля. Ювелирный бизнес накрылся, сад пришел в запустение, а я заточила себя в доме, выходя на улицу, только чтобы развесить белье и забрать почту.

Жарким хлопотным летом я занималась расхламлением, а долгой унылой зимой пыталась выкроить крохотные кармашки времени, чтобы глубоко подышать и успокоить взбудораженный разум. Как-то поздним зимним утром я шла по нашему заброшенному саду и вдруг заметила свисающие с гарденбергии кисти бутонов. Они появились за одну ночь – я в этом была уверена – и явно собирались цвести.

Каждое утро, выходя развесить белье, я останавливалась посмотреть, как там мои цветы. Я замечала, как они изменились за прошедшие сутки, как выросли и побелели бутоны, все больше раскрываясь и выпуская лепестки. Потом стала замечать и другие вещи: паутину, муравьев и других букашек, для которых мой сад был домом. Я замечала тени и солнечные зайчики.

Та зима была долгой, затянувшейся на годы замешательства, гнева, печали и усталости, но с цветением гарденбергии во мне что-то пробудилось.

Когда я вышла в сад и увидела первые завязи, которых днем раньше еще не было, то испытала что-то вроде озарения. Да, это были всего лишь бутоны, но то, что они появились из ниоткуда и на глазах превратились в прекрасные цветы, иначе как чудом не назовешь. Я открыла секреты чьей-то жизни, стала свидетельницей чуда, а все потому, что просто обратила на это внимание.

Может показаться нелепым, что такое незначительное изменение в саду для меня стало таким значительным, но то первое наблюдение явилось, образно говоря, устьем моей реки наблюдательности.

Сначала я замечала какие-то отдельные вещи: пыль, клубящуюся на солнце в зале; колибри, вернувшихся на нашу жакаранду; запах жасмина в воздухе.

Мало-помалу этот ручеек наблюдений превратился в поток, который начал проникать через мою броню.

Я замечала глаза своей дочери и то, как радостно они вспыхивают, когда я соглашаюсь с ней поиграть.

Замечала теплое дыхание своего сына, когда он спал у меня на груди.

Замечала, как муж всегда целует меня перед уходом на работу.

Замечала, как бьется мое сердце.

Замечала слова и то, как они на меня действуют.

А потом поток наблюдений стал рекой – улыбок и доброты, закатов и возможностей, важных вещей и мелочей, – вместе с которой тихо прибыла осознанность. Тогда я еще не понимала этого, но осознанность, эта способность замечать мельчайшие детали жизни была достаточно сильной, чтобы постепенно разрушить и начисто смыть мою броню.

Когда обнажилось мое настоящее, чувствующее «я», начали происходить две вещи. Во-первых, я стала более остро ощущать и воспринимать окружающий мир. Больше радости – да, но также больше откровений, больше дискомфорта, больше боли, больше горькой сладости. Больше осознания красоты и трагедии жизни. Впервые за много лет (а может, и за все время) я становилась эмоционально доступной, и это было страшно непривычно и страшно некомфортно.

Во-вторых, я стала более вовлеченной. Я начала действительно слушать, что говорят люди, думать, что говорю сама, и обращать внимание на то, что делаю. Я вдруг захотела от жизни больше.

На этом этапе нашим детям было четыре и два года, и они просто фонтанировали энергией и радостью. Я страшно уставала, потому что Бен работал в городе и обычно уходил, когда дети еще спали, а приходил, когда они уже спали. Но я ожила, прозрела и стала танцевать на кухне, громко смеяться и ездить с открытыми окнами, включив музыку на всю катушку. Иногда я чувствовала себя счастливой без какой-либо видимой причины (что за магия?!) и снова начала писать.

Не знаю, может ли быть у маленьких детей хобби, но у моих оно определенно было – игра в прятки. Они целыми днями играли вместе и просили меня к ним присоединиться. Иногда я пять минут играла вполсилы, но обычно говорила «нет». Точнее, я обещала, что поиграю, когда закончу стирку, разберусь с почтой или вымою пол.

Я знала, что через пять минут им надоест ждать и они оставят меня в покое.

Однажды, когда я была в прачечной, дочка спросила, не могу ли я поиграть с ними в прятки. Я сказала, что не могу, потому что у меня слишком много работы. Может, позже. Она привыкла слышать мое «нет» (что в отношении сладостей замечательно, но в отношении времяпрепровождения с детьми – грустно) и просто ушла.

Не знаю, чем это было вызвано: наблюдательностью или пробуждением, прорезавшимся голосом самосознания или взглядом на красивое, открытое детское личико, – но преимущество моего положения и трагизм моей реакции внезапно пронзили мне душу. Эта славная неугомонная девочка хотела со мной поиграть. Для нее я была достаточно важной и особенной, чтобы в который раз пригласить меня в свой мир. Меня, несовершенную и несуразную. А я в который раз ее отфутболила, слишком занятая такими важными взрослыми делами, как раскладывание белья и мытье пола. Раньше я не менее 30 минут корила бы себя за то, что я никудышная мать, но сейчас просто пошла, нашла своих детей, которые к этому времени уже увлеклись какой-то особо шумной игрой в динозавров и куклы, и спросила, не хотят ли они поиграть в прятки. Со мной.

Я никогда не забуду выражения их лиц. Это была смесь радости, удивления и восхищения, от которой у меня внутри что-то екнуло. Мы проиграли в прятки весь день, и больше всего мне запомнилось захватывающее, пьянящее и давно забытое чувство восторга, которое я испытывала, прячась за дверями, под кроватями и в шкафах. Дети сделали мне подарок, за который я никогда не смогу их отблагодарить. Они помогли мне пробудить в себе радость, изумление и игривость.

Наблюдательность стала проявляться и в других областях. Мой прежде взрывной характер больше не был взрывным – даже когда я перестала принимать антидепрессанты. Я больше улыбалась, и во мне медленно, но верно росла уверенность. Моя повседневная жизнь была осмысленной, как никогда раньше, и, главное, я считала, что этого заслуживаю.

По мере того как расцветал сад и я каждый день уделяла несколько замечательных минут наблюдению за происходящим вокруг, мое подорванное эмоциональное состояние постепенно улучшалось и мы продолжали упрощать свой дом. Каждая машина барахла, отправленная в секонд-хенд, была очередным шагом к свободе, и я физически ощущала, что груз на моих плечах становится легче. Окружающие начали говорить мне, что я лучше выгляжу, и я поняла, что впервые за все время создала в своей жизни буферную зону, помогавшую мне избегать резких перепадов настроения и заскоков. В общем, процесс пошел.

Каждый день я находила время, чтобы попрактиковать наблюдательность и крошечные моменты осознанности: побыть на свежем воздухе, понюхать цветы, изучить повадки пчел, ощутить тепло солнца на своей коже.

Иногда я просто 30 секунд медленно и глубоко дышала (на 4 счета вдыхая, на 4 счета задерживая дыхание и на 4 счета выдыхая). И замечала, что такие маленькие кармашки покоя оказывали мгновенный эффект. Если я чувствовала себя измотанной, взвинченной, злой или уставшей от постоянного шума и гама, эти моменты осознанности помогали мне успокоиться и давали возможность взглянуть на проблему под другим углом и более беспристрастно. Они давали мне пространство.

Но мне было интересно, имеют ли эти практики осознанности долгосрочный эффект. Действительно ли они работают? Правильно ли я их выполняю?

Осознанность, как и расхламление, требует времени для достижения заметных результатов. Конечно, я чувствовала, что мне становится лучше, легче или спокойнее на душе после пятиминутной практики глубокого дыхания, но была далека от того блаженного состояния покоя с умиротворенной улыбкой на лице, которое называется «дзен». У меня все еще случались плохие дни, я все еще с трудом сохраняла терпение, все еще загонялась и частенько опускала руки.

Я не сертифицированный инструктор медитативных практик, чтобы брать на себя смелость вас обучать, и уж тем более не медик, чтобы говорить о неврологической пользе осознанности, но могу поделиться личным опытом.

В разгар своей депрессии я регулярно садилась на коня. За день у меня закипал мозг. Меня раздражало и выбивало из колеи буквально всё: нежданные гости, подгоревший ужин, сорвавшийся дневной сон. Раздражение накапливалось, и достаточно было любой мелочи (безобидного комментария в мой адрес или задержавшегося на работе Бена), чтобы я слетела с катушек. Я рвала и метала, убеждая себя в том, что взрослая истерика – это вполне нормально в такой чертовски невыносимой ситуации.

У меня не было резерва. Не было пространства для маневра. Ментально я функционировала на пределе своих возможностей, и малейшая сложность оказывалась последней каплей, переполнявшей чашу. У меня не было буферной зоны, которая помогла бы мне с этим справиться.

Нет никакого сомнения, что осознанность помогла мне создать эту буферную зону. И когда я недавно оглянулась назад и поняла, что у меня уже несколько лет не было заскоков и истерик, я одновременно испытала и шок, и облегчение.

Моя подруга Белль любит сравнивать человеческий разум с губкой, состоящей из множества пор и впитывающей в себя все происходящее за день: работу, друзей, семью, здоровье, политику, заголовки новостей и обновления социальных медиа. А мокрая губка абсолютно бесполезна – ею уже не протрешь пролившуюся жидкость. Что делает осознанность? Она мягко отжимает эту губку, удаляя лишнюю влагу и освобождая пространство, после чего губку снова можно использовать.

И хотя пока я не плыву по жизни в состоянии блаженства, умиротворенно улыбаясь в лицо фрустрации или наслаждаясь возможностью проглотить свою гордость, но достаточно ровно курсирую по своим дням, а в самые суматошные или сумасшедшие времена всегда делаю передышку в буферной зоне, которую для себя создала.