7

Станция подкормки

Вернувшись в Гомбе-Стрим после вторичного пребывания в Кембридже, я узнала, что лагерь стала навещать старая Фло со своим семейством. Вместе с ней приходили двое из трех ее отпрысков: дочка Фифи, примерно трех с половиной лет, которая все еще сосала грудь (правда, всего по нескольку минут каждые два-три часа), ездила на спине у матери и спала с ней в одном гнезде, и сын Фиган, только что вступивший в период полового созревания. Он был старше Фифи года на четыре, но в отличие от других подростков почти все время проводил вместе с матерью и младшей сестрицей. Самый старший отпрыск Фло, Фабен, молодой самец 11 лет, крайне редко появлялся с семейством.

Вначале наши новые гости вели себя довольно скованно: большую часть времени они проводили в окружающем лагерь густом кустарнике, лишь изредка выходя на открытое место, чтобы схватить несколько бананов. Но постепенно они привыкли к незнакомой обстановке; в присутствии Дэвида и Голиафа старая Фло чувствовала себя гораздо свободнее и подолгу задерживалась на поляне перед нашими палатками. Я, как и прежде, большей частью бродила по горам, наблюдая за жизнью шимпанзе. Но в те дни, когда группы обезьян отправлялись в дальние путешествия к южным или северным границам заповедника, я охотно оставалась в лагере в надежде, что Фло навестит нас. Рядом со мной был Хьюго, которому удалось убедить Национальное географическое общество в необходимости продолжить съемки фильма о поведении шимпанзе. Вдвоем мы с нетерпением ждали «посетителей» и внимательно следили за ними.

Фло даже в те далекие дни выглядела очень старой. Худая, изможденная – «кожа да кости», – с поредевшей выцветшей шерстью и стертыми до корней зубами, она производила жалкое впечатление. Но скоро нам стало ясно, что в этом слабом теле сильный дух: Фло занимала высшее по рангу положение среди самок, поведение ее отличалось крайней агрессивностью и решительностью.

Олли, которая в это время тоже стала наведываться в лагерь, являла собой прямую противоположность Фло. Если Фло чувствовала себя совершенно спокойно в компании взрослых самцов, выискивала у них в шерсти и даже позволяла себе выпрашивать бананы и кусочки картона, то Олли заметно нервничала. Когда же один из самцов, особенно высший по рангу, неожиданно приближался к ней, старая самка начинала хрипло, отрывисто кричать, пока не впадала в настоящую истерику. Мне кажется, что нервозность Олли имела свои причины: у нее на шее была большая опухоль, напоминающая зоб, – заболевание, широко распространенное среди африканских женщин этой области.

Олли всегда избегала больших групп шимпанзе и перемещалась, как правило, только в сопровождении двухлетней дочери Гилки. Иногда с ними был и восьмилетний сын Олли – Эверед. Именно он впервые привел мать в лагерь, так как был здесь раньше с Дэвидом и Голиафом. Когда Олли и Фло бродили по лесу, их четверо детенышей весело резвились среди деревьев. Отношения между двумя самками были весьма дружественными, но при малейшем конфликте – если речь шла, например, о том, кому достанется единственный лежащий на земле банан, – Фло всегда вела себя в соответствии со своим общественным статусом: стоило ей распушить редкую, будто изъеденную молью шерсть, как Олли тотчас ретировалась, негромко похрюкивая и обнажая зубы в знак покорности.

Как-то раз, когда Фиган и Эверед повздорили во время игры – что нередко случалось между подростками, – Фло тотчас бросилась на выручку сыну. Вздыбив шерсть, она снова и снова яростно нападала на несчастного Эвереда. Наконец тому удалось вырваться из цепких рук Фло. С криками и воплями он подбежал к матери, но Олли, хотя и выглядела чрезвычайно взволнованной и даже пыталась угрожающе лаять, не осмелилась напасть на свою более могущественную подругу, а только подошла к ней и коснулась рукой ее спины как бы в знак примирения.

К своим собственным детям Фло относилась с большей терпимостью. Как только Фифи начинала хныкать и выпрашивать пищу, мать немедленно оделяла ее бананом. Фло отказывала дочери лишь в том случае, если у нее оставался один банан. Но и тогда Фифи все же стремилась завладеть им. Начиналась отчаянная борьба: мать и дочь, вцепившись друг в друга, катались по земле и отчаянно визжали. Правда, такие случаи были достаточно редкими. Гилка никогда не посмела бы спорить с матерью. Она вообще почти не докучала ей просьбами, так как неизменно встречала отказ; в лучшем случае Гилке доставалась кожура от бананов. Но иногда, осмелев, она подходила прямо к нам, и мы совали ей в руки несколько плодов. Заметив это, Олли сразу же бросалась к дочери и выхватывала у нее бананы.

Несмотря на то что Фло довольно свободно чувствовала себя в компании взрослых самцов, она тем не менее никогда не спорила с ними из-за бананов, а терпеливо ждала, пока они наедятся, и лишь после этого осмеливалась взять то, что осталось. Но вот однажды – дело было в июле 1963 года – мы с Хьюго с удивлением увидели, как она бросилась к бананам, торопясь присоединиться к только что начавшим трапезу Дэвиду и Голиафу. Скоро мы поняли, в чем дело: половая кожа Фло набухла и покраснела. После трехлетнего перерыва, связанного с рождением Фифи, она вновь стала привлекательной для самцов и могла позволить себе некоторое нарушение субординации.

У взрослых самок шимпанзе период течки, или эструс, сопровождается набуханием и покраснением кожи вокруг внешних половых органов. Набухание половой кожи может достигать значительных размеров и сохраняется таким в течение семи-десяти дней, после чего набухшая кожа съеживается и сморщивается. Обычно это происходит в середине менструального цикла, который длится около 35 дней. Самки подпускают самцов для спаривания только в дни максимального набухания половой кожи.

Старая Фло пользовалась необычайной популярностью у самцов. Один из ее поклонников, Рудольф, ни на шаг не отходил от своей дамы. В те дни Рудольф занимал высокое положение в «табели о рангах» и отличался огромными размерами тела и необычайной силой. Он повсюду сопровождал Фло, строил на ночь гнездо рядом с ее гнездом. Именно к нему подбегала Фло, испугавшись чего-нибудь, и он успокаивал ее своим прикосновением.

Как-то раз Фло привела в лагерь целую вереницу поклонников. Кроме Дэвида и Голиафа, которые тотчас вышли на лужайку и принялись есть бананы, там были Майк, Джей-Би, Мистер Макгрегор, Хаксли, Лики, Хью, Рудольф, Хамфри – словом, почти все взрослые самцы, которых я знала. Они не решались приблизиться к палаткам и стояли в кустах. Позади них топтались несколько самок и детенышей. Потом наши новые гости все же осмелели и, соблазнившись бананами, вышли из зарослей.

Освоились они в лагере быстро и с этих пор стали его постоянными посетителями. Пришло время подумать об организации станции подкормки, которая бы служила приманкой для обезьян и позволила нам с близкого расстояния вести регулярные наблюдения за отдельными животными.

Прежде всего, нас никак не устраивало простое выкладывание бананов на земле перед палатками. Во-первых, как мы убедились, взрослый самец может съесть в один присест до 50 с лишним плодов, а во-вторых, нам все больше и больше докучали стада павианов. Нужно было придумать какой-то хитроумный способ распределения бананов. Решение этой проблемы заняло у нас несколько лет. Начали мы с того, что с помощью Хассана сделали бетонные ящики со стальными, открывающимися наружу крышками и врыли их в землю. Крышки запирались проволокой, прикрепленной к расположенным на некотором расстоянии рукояткам. Чтобы открыть крышку, нужно было вытащить штырь, закреплявший рукоятку, и повернуть ее – натяжение проволоки ослабевало и стальные створки откидывались.

Ящики были установлены как раз в то время, когда в Гомбе-Стрим приехал молодой польский миколог Крис Пирожинский с целью изучения грибковых заболеваний в районе заповедника. Это произошло в начале декабря. Мы с Хьюго собирались уезжать, и Крис согласился присмотреть за лагерем и вести наблюдения за шимпанзе во время нашего четырехмесячного отсутствия. С ним оставались прекрасные помощники – Хассан и Доминик, которые с восторгом отнеслись к возможности делать самостоятельные записи в дневнике о поведении обезьян.

Мы с Хьюго уже поняли, что любим друг друга. Но нам хотелось убедиться, не было ли это чувство неизбежным следствием того, что мы, двое европейцев, оказались в джунглях, вдали от привычного мира. А может, в иных, более цивилизованных условиях наши отношения изменятся? Мы были уверены в обратном, но решили все же проверить наши чувства, так как оба очень серьезно относились к браку. Я возвращалась в Кембридж, чтобы продолжить учебу, Хьюго должен был присоединиться ко мне несколько позже, и мы вдвоем намеревались поехать в Вашингтон, где должны были показать фильм о шимпанзе перед членами Национального географического общества. Мы расставались на некоторое время, чтобы потом встретиться, но уже среди людей, а не обезьян. Как оказалось, все это было излишне, у нас обоих созрело окончательное решение еще в момент расставания, хотя мы ничего и не сказали друг другу.

Я уехала за неделю до Рождества. Через несколько дней пришла телеграмма: «СОГЛАСНА ЛИ ВЫЙТИ ЗА МЕНЯ ЗАМУЖ ТЧК ЛЮБЛЮ ТЧК ХЬЮГО».

Мы решили пожениться в Лондоне после нашего возвращения из Америки. Праздник удался на славу. Фигурка Дэвида Седобородого венчала свадебный торт, а стены зала были украшены огромными цветными фотографиями Дэвида, Голиафа, Фло, Фифи и других наших друзей. К сожалению, с нами не было Луиса Лики, но он прислал приветственную речь, записанную на магнитофонной ленте. Недели за три до нашей свадьбы нам сообщили из заповедника, что Фло родила сына. Мы решили не отменять торжества, но ограничили медовый месяц тремя днями и тут же отправились в Гомбе-Стрим.

Однако добраться до шимпанзе было уже не так-то просто. Из-за сильных ливней реки вышли из берегов, дороги были размыты, и нам приходилось совершать многокилометровые объезды, а в одном месте даже перевозить «лендровер» на поезде. Когда мы наконец попали в заповедник, новорожденному сыну Фло исполнилось уже семь недель. Мы назвали его Флинтом. Он был необычайно маленьким и хрупким, с совершенно голой розовой кожицей на животе и груди. Я все еще помню то неописуемое волнение, которое охватило нас, когда Фло вместе с вцепившимся в нее младенцем подошла совсем близко к нам. Флинт был само совершенство: его маленькое, бледное, морщинистое личико с блестящими темными глазами, круглыми розовыми ушками и слегка изогнутым ртом было обрамлено шапкой лоснящихся черных волос. Он вытянул одну ручку и согнул малюсенькие розовые пальчики, потом снова ухватился за шерсть Фло и начал нащупывать ротиком сосок. Фло помогла ему, приподняв его немного выше. Он пососал минуты три, по-видимому заснул, и Фло медленно заковыляла прочь, бережно обхватив его рукой.

Самым первым новорожденного увидел Доминик. 28 февраля Фло приходила в лагерь с огромным животом, а на следующий день появилась уже с младенцем. Ее, как обычно, сопровождали Фифи и Фиган. Они оба долго и пристально рассматривали младенца, а потом Фифи занялась обыскиванием матери. После этого Фиган, казалось, потерял всякий интерес к своему новому братцу, зато Фифи была без ума от него.

У Доминика и Криса за время нашего отсутствия накопилась уйма новостей. Много новых шимпанзе, в том числе и несколько самок, начали регулярно посещать лагерь; Голиаф уступил свое лидерство Майку; Мелисса, одна из молодых самок наблюдаемой группы, забеременела. Услышали мы и менее приятные вести: поведение шимпанзе в лагере становилось ужасающе бесцеремонным. Они портили и ломали наши сооружения. Джей-Би научился вырывать из земли ящики и проволоку, так что Хассану пришлось залить их бетоном, а проволоку пропустить по дорогостоящим подземным трубкам. Тогда Джей-Би начал выкапывать трубки, так что и их пришлось заливать бетоном. Там, где не помогала грубая сила, действовала ловкость. Фиган и Эверед просовывали под проволоку палку и открывали стальные створки крышек. Увеличилось число шимпанзе, которые по примеру Дэвида забирались в палатки и разбрасывали вещи и постельные принадлежности. Пришлось убирать все имущество в массивные железные или деревянные ящики. С легкой руки Голиафа у всех обезьян вдруг проснулась страсть к брезенту. Шимпанзе усаживались небольшими группками и отрывали куски от палаток или рвали в клочья сиденья стульев и сосредоточенно жевали их. Некоторые палатки пришли в полную негодность. Потом в моду вошло дерево – исчезла дверца у одного из шкафчиков, ножка у деревянного стула.

Но и это было еще не самое страшное: некоторые из самых крупных и дерзких самцов начали совершать набеги на хижины африканцев. Мы очень боялись, как бы кто-нибудь из рыбаков, пытаясь отстоять свое имущество, не напугал шимпанзе и не вызвал гнева сильных животных, а это могло привести к тяжелым последствиям – африканцы и не подозревали, до какой степени шимпанзе перестали бояться людей. Мы тщательно обсудили эту проблему и пришли к единственному выводу – срочно перенести станцию подкормки подальше от деревни, в глубь долины.

Как ни странно, переселение прошло сравнительно быстро и легко. Сначала с помощью Хассана мы установили в новом месте ящики для бананов, а потом перенесли туда же палатки и оборудование. Все это было сделано ночью, чтобы не вызывать беспокойства у шимпанзе.

Оставалось лишь познакомить с новшеством самих обезьян. Утро я провела на станции подкормки в надежде, что кто-нибудь из шимпанзе случайно забредет сюда. Я приготовила для них бананы. Хьюго был в нижнем лагере, и мы переговаривались с ним при помощи переносной рации. Часов в 11 Хьюго сообщил мне, что в лагерь пришла большая группа обезьян и он ведет их к новому лагерю. Некоторое время он молчал, а потом я услышала его тяжелое дыхание и прерывистый голос. Я с трудом разобрала, что он говорит: он просил, чтобы я как можно быстрее разбросала вдоль тропы, ведущей к лагерю, побольше бананов.

Я схватила большую гроздь и помчалась навстречу Хьюго. Вскоре я увидела его – он бежал по тропе с ящиком под мышкой и бананом в руке. Швырнув назад этот единственный плод, Хьюго, задыхаясь от бега, свалился на землю. И тут же на тропе показались шимпанзе. Они увидели разбросанные кругом бананы и, пронзительно крича от возбуждения, начали целоваться и обниматься в предвкушении неожиданного пира. Постепенно их крики становились все глуше и глуше и наконец смолкли – рты были набиты бананами.

Хьюго рассказал мне, что он, взяв один банан, показал его Дэвиду, подхватил пустой ящик, в котором мы обычно хранили бананы, и побежал по крутой скользкой тропе, ведущей к новому лагерю. Хьюго не был уверен в успехе своей затеи, но доверчивый Дэвид, издавая громкие лающие звуки, пустился за ним. Вслед за Дэвидом побежали еще несколько самцов. Хьюго пришел в ужас – он боялся, что взволнованные шимпанзе догонят его, выбьют ящик из рук и, обнаружив, что он пуст, придут в ярость.

Шимпанзе быстро привыкли к новому месту подкормки. Это не представляло для них особого труда, ведь они всегда кочевали по лесу в поисках пищи: вначале фиги поспевали в одной долине, потом в другой. Вот так же и бананы – после чересчур долгого «плодоношения» в одном месте они «созрели» в другой части долины и, как прежде, в странных подземных ящиках.

В новом лагере, расположенном вдали от озера, шимпанзе чувствовали себя гораздо спокойнее. За бананами стали приходить новые, неизвестные нам особи. Это нас очень обрадовало – мы могли наконец восполнить пробелы в наблюдениях: некоторые возрастные группы, в особенности подростки и юные самки, раньше почти совсем не посещали нашу станцию. Заметив нового пришельца, мы немедленно прятались в одной из палаток и следили за ним через окошечко с опущенной москитной сеткой. В отсутствие людей новичок быстрее привыкал к пугающей обстановке лагеря – к непривычному для него виду палаток и ящиков. Мы даже вынимали из ящиков большие гроздья бананов и раскладывали их на видном месте в надежде, что вновь пришедший сможет выпросить несколько бананов у одного из наших старых знакомых или хотя бы подберет выброшенную кожуру. Однако новые гости вели себя очень нерешительно: они подолгу сидели на окружающих лагерь деревьях и внимательно следили за действиями своих сородичей. Мы же следили за ними, изнемогая от жары в раскаленной и душной палатке. Но наши страдания были не напрасными.

Как-то раз Голиаф появился возле лагеря в сопровождении незнакомой нам самки. Мы с Хьюго быстро выложили перед ящиками гроздь бананов и спрятались в палатке. Увидев наш лагерь, самка молниеносно вскарабкалась на дерево и уселась там. Голиаф на минуту остановился, посмотрел на нее, потом перевел взгляд на бананы и решительно двинулся по направлению к лагерю. Пройдя несколько шагов, он снова остановился и опять посмотрел на самку. Она оставалась на прежнем месте. Голиаф пошел дальше, но в этот момент самка бесшумно спустилась с дерева и скрылась в кустах. Обнаружив ее исчезновение, Голиаф опрометью бросился назад. Через несколько минут самка уже карабкалась на дерево, а следом за ней – взъерошенный Голиаф. Он начал лихорадочно обыскивать ее, но мысль о бананах, видимо, не давала ему покоя – он то и дело посматривал в сторону лагеря. Голиаф не приходил уже почти 10 дней, и теперь при виде бананов у него, должно быть, слюнки текли.

Наконец он спустился на землю и снова направился в лагерь, останавливаясь каждые два-три шага и оглядываясь на свою подругу. Она сидела неподвижно, но, судя по ее виду, не прочь была улизнуть. Постепенно Голиаф отдалился от самки настолько, что из-за густой листвы перестал ее видеть, поэтому ему пришлось вскарабкаться на дерево, чтобы посмотреть, на месте ли она. Самка сидела не шевелясь. Так продолжалось на протяжении всего пути до лагеря – Голиаф влезал на дерево и, увидев самку, шел дальше.

Добравшись до лужайки, где стояли палатки, Голиаф столкнулся с еще более сложной проблемой – с земли он не мог разглядеть самку, а деревьев поблизости не было. Трижды он поворачивал обратно, чтобы залезть на последнее дерево. Самка сидела на прежнем месте. Решившись наконец, Голиаф устремился к бананам. Он схватил всего один плод и бросился назад к дереву. Самка все еще была там, где он ее оставил. Голиаф доел банан, торопливо слез с дерева и, подбежав к бананам, схватил целую гроздь. Самка тем временем потихоньку соскользнула с дерева, то и дело оглядываясь в сторону лагеря, и, убедившись, что бдительное око Голиафа больше не следит за ней, незаметно исчезла.

Голиаф был потрясен. Бросив бананы, он начал разыскивать самку: обшаривал кусты, то и дело взбирался на деревья и высматривал ее, но так и не нашел самку и, отказавшись от бесплодных поисков, вернулся в лагерь. Там он сел на землю и принялся поедать бананы, поглядывая изредка на то место, где прежде сидела самка. Выглядел он совершенно измученным.

Вспоминается мне и другой случай. Немолодая мамаша, которую я не раз встречала в лесу, впервые пришла к лагерю. Она уселась на дереве, выбрав удобный наблюдательный пункт, а ее четырехлетний сын вошел в лагерь вместе с остальной группой обезьян. К нашему изумлению, он подошел прямо к палатке, поднял уголок полога и просунул свою маленькую черную мордашку внутрь, а мы сидели, затаив дыхание и боясь пошевелиться, чтобы не испугать его. Он все так же спокойно опустил полог и начал разыскивать кожуру. Это был, без сомнения, самый смелый детеныш из всех, которых мы встречали.

Примерно в это же время мы впервые узнали о необыкновенных способностях Фигана. Число посетителей станции все возрастало, и прежняя система подкормки уже не удовлетворяла ни их, ни нас. Стальных крышек, изготовлявшихся в Кигоме по нашему заказу, было явно недостаточно, кроме того, нас беспокоило то обстоятельство, что самки и детеныши вообще не получали своей доли бананов. Поэтому мы стали прятать плоды в кроне деревьев. Подростки, в особенности Фиган, быстро научились отыскивать их. Однажды, уже после того, как группа закончила трапезу, Фиган увидел среди ветвей никем не замеченный банан. Но сразу же схватить его он не мог, так как под этим деревом сидел Голиаф. Быстро взглянув на Голиафа, Фиган отошел в сторону и сел за палаткой, откуда он не мог видеть банан. Минут через 15 Голиаф поднялся и ушел, и тогда Фиган молниеносно бросился к дереву и схватил плод. Было совершенно очевидно, что Фиган оценил ситуацию: если бы он забрался на дерево раньше, Голиаф наверняка отнял бы у него плод. Оставаться на прежнем месте Фиган тоже не мог – он бы то и дело поглядывал на банан, и в конце концов местонахождение лакомства было бы обнаружено другими шимпанзе, которые тотчас догадались бы об этом по движению его глаз. Поэтому Фиган не только воздержался от немедленного удовлетворения своего желания, но даже на время ретировался, как хороший игрок, который делает ложный ход, чтобы не «потерять всю партию», и таким образом оставляет последнее слово за собой. Мы с Хьюго были потрясены действиями Фигана, и он еще не раз удивлял нас.

Как правило, стоит одному шимпанзе отделиться от группы, расположившейся на отдых, и решительно направиться прочь, как все остальные тоже встают и идут за ним. Подобное начинание может исходить не только от вожака, но и от самки и даже подростка. Однажды Фиган пришел на станцию в составе большой группы и поэтому смог ухватить всего лишь парочку бананов. Вдруг он встал и решительно затопал в лес. Остальные последовали за ним. Минут через 10 он вернулся в полном одиночестве и спокойно съел свою долю бананов. Мы отнесли это на счет простого совпадения – вероятнее всего, именно так оно и было в этот первый раз. Однако в дальнейшем описанная сцена повторялась снова и снова: Фиган уводил всю группу, а сам возвращался за бананами. Не вызывало сомнений, что он делал это намеренно. Как-то раз после очередного маневра он беспечно вернулся в лагерь и обнаружил там взрослого самца, занимающего к тому же высокое положение в табели о рангах. Самец спокойно поедал бананы. Фиган долго и пристально смотрел на него, а потом истошно закричал и затопал ногами по земле. Все еще не прекращая кричать, он пустился догонять группу, которую только что увел, и его крики долго не умолкали вдали.

Наш лагерь был словно создан для молодоженов. Палатки прятались в густой тени пальмовой рощицы. Небольшая лужайка радовала глаз изумрудно-зеленой травой, а ярко-красные цветки свечных деревьев придавали особый колорит этой зелени. Порхали, собирая нектар, отливающие металлом нектарницы, а по вечерам мимо палаток пробегали осторожные бушбоки. На дальнем конце лужайки журчал ручей, в холодной горной воде которого мы купались по вечерам. Мы сами готовили завтрак и ланч. Хьюго после того, как я стала его женой, почему-то решительно воспротивился возможности моего окончательного превращения в скелет. Вечером приходили Доминик и Садык, местный житель, которого мы наняли для работы в лагере. Они готовили ужин и занимались уборкой. Это было счастливое время: красота гор и лесов окружала нас, растущая любовь обогащала нашу жизнь, но едва ли не большую радость приносила нам наша работа. Мы вдвоем наблюдали за животными и узнавали о них много нового.

Через несколько недель нам удалось сделать интересное наблюдение. В тот день Хьюго и я познакомились еще с одним приемом изготовления орудий у шимпанзе. Наблюдая за Олли, Гилкой и Эвередом, мы медленно брели за ними по лесу. Вдруг Эверед остановился, наклонился к стволу поваленного дерева и заглянул в небольшое углубление. Потом он сорвал немного листьев, пожевал их, вынул изо рта и запихал комок в это углубление. Когда он вынул массу изжеванных листьев, мы явственно увидели на них капли воды. Высосав жидкость из самодельной «губки», Эверед снова погрузил ее в «источник». В это время к нему подошла Гилка и стала внимательно наблюдать за его действиями. Когда братец, осушив «источник», ушел, Гилка тоже сделала небольшую «губку» и засунула ее в углубление, но напиться ей не удалось, так как воды не осталось. Она бросила «губку» и ушла прочь. Позже, сделав небольшое искусственное углубление в стволе упавшего неподалеку от лагеря дерева, мы не раз наблюдали, как шимпанзе пользуются «губками» из листьев. Листья они предварительно всегда жевали, что, конечно, значительно увеличивало поглощающую способность такой «губки». Это был еще один пример сознательного видоизменения предметов и использования их в качестве орудий.

Пожалуй, наибольшую радость в этом году мы получили, наблюдая за малюткой Флинтом. Следить за развитием детеныша живущих на свободе шимпанзе, фиксировать малейшие изменения в его поведении, иллюстрировать его успехи с помощью фото- и кинокадров было по-настоящему интересно и увлекательно. Фло со своим семейством и прежде входила в число наших хороших знакомых; теперь же они стали неотъемлемой частью нашей жизни. Мы настолько свыклись с ними, что постепенно начали проникать в их психику. Интуитивно мы могли понять многие поступки обезьян, хотя и не всегда были способны объяснить их с помощью научной терминологии.

Картина развития Флинта оставалась несколько фрагментарной – ведь мы опоздали на семь недель. Но вскоре нам удалось восполнить этот пробел с помощью первенца Мелиссы. Как-то раз вечером мы впервые увидели новорожденного младенца. Жара уже спала, солнце стояло совсем низко. Мелисса осторожно спускалась по склону к нашему лагерю, прижимая одной рукой к животу крошечное существо. Она то и дело останавливалась, казалось, будто что-то мешает ей и она пытается вытащить это что-то из кустарника. Когда же она подошла ближе, мы увидели, что это была плацента, все еще соединенная с младенцем пуповиной.

Мелисса подошла прямо к нам, совершенно не опасаясь за своего первенца. Она была как во сне, глаза ее выражали полную растерянность, движения были замедленны и неточны. В лагерь пришел один из взрослых самцов, но Мелисса, которая раньше всегда спешила первая приветствовать своего более сильного собрата и старалась всячески угодить ему, теперь не обратила на него никакого внимания. Она не пошла за ним, когда он собрался уходить, а продолжала сидеть, скрестив ноги и обхватив рукой лежащего у нее на коленях младенца. Мы долго не могли разглядеть его лица – нам мешала рука Мелиссы. Наконец она съела бананы, убрала руку и бросила долгий пристальный взгляд на своего первенца. Никогда в жизни мы не видели такой уродливо-смешной мордашки: большие уши, маленький сморщенный ротик, невероятно морщинистое личико землисто-голубого цвета. Глаза малыша были плотно прикрыты, и весь он походил на сморщенного гномика. Мы сразу же окрестили его Гоблином. Мелисса еще некоторое время полюбовалась своим сыном, а потом, прижав его к животу, отправилась строить на ночь гнездо.

Мы с Хьюго шли за ней на почтительном расстоянии. Через каждые 15–20 шагов Мелисса останавливалась и садилась отдыхать, потом вставала и шла дальше, волоча за собой плаценту. Уже в сумерках она забралась на высокое раскидистое дерево и стала устраиваться на ночлег. Мы едва различали ее. Ловко орудуя ногами и одной рукой, Мелисса построила большое гнездо, потратив на это восемь минут вместо обычных трех-пяти. Наконец она улеглась и затихла. Впервые после ухода от матери Мелисса делила гнездо с другим шимпанзе.

Мы молча возвращались в лагерь, думая, наверное, об одном и том же: о великом таинстве природы – чуде рождения ребенка – и вечных как мир чувствах молодой матери, впервые увидевшей свое дитя.