Судьба таракана

 

Где окрыленность, где тоска?

Где жизнь на линии броска?

Где краски чувств, безумство строк?

Где путь на запад иль восток?

 

 

Подвалов вонь, подъездов тень,

Всепожирающая лень

Ползет по пыльному ковру

Иллюзией, что все могу.

 

 

На хлебных крошках кончен путь,

Бездушный тапок давит грудь,

Никто не даст воды стакан,

Ведь я обычный таракан.

 

– Стихотворение называется «Судьба таракана». Его сочинил мой старинный друг Толик Волков много лет тому назад. В России тогда гремела перестройка. На улицах было пасмурно и недружелюбно. В холодильнике – шаром покати. Программисты жили впроголодь, но у нас на столе в тот вечер было много чего вкусного. Накануне я получил небольшой гонорар за первую и единственную мою книжку, которая называлась «Ассемблер для начинающих». Мы сидели на кухне, пятеро друзей: Толик Волков, Софья Касперская, Илья Шульман, Дима Казанков и я. Мы рассуждали о чем-то большом и светлом. Помнится, мы говорили о возможности создания искусственного интеллекта, о перспективах и проблемах, с этим связанных, спорили о Боге, о месте человека под солнцем, фантазировали на тему покорения других планет, даже пытались рассчитать, сколько может стоить покупка недвижимости на Марсе или где-нибудь на спутниках Юпитера лет эдак через пятьдесят. Дурачились, в общем. И в этот момент откуда-то из щели выполз таракан. Представляете – мы там о чем-то великом и красивом, а у нас посреди комнаты таракан. Тогда-то Толик Волков и сочинил этот стишок. Есть у него такой дар – быстро и точно подбирать ко всему рифмы. Не найди он себя в программировании, точно был бы сейчас поэтом. Но речь не об этом. Дело в том, что стихотворение родилось сразу после того, как Дима Казанков стукнул тапкой по таракану и раздавил его. Жизнь насекомого в обмен на шутливую рифму человека! У нас даже дискуссия небольшая возникла. Пятеро чуть подвыпивших ученых задались смешным, но интересным вопросом – можно ли было не убивать таракана, а каким-либо образом сообщить тому, что выползать в центр комнаты во время интеллектуального спора людей смертельно опасно. Объяснить так, чтобы таракан это понял, запомнил и больше так не делал. Все, помнится, сошлись во мнении, что это невозможно. Почему? Да потому что мозг таракана не способен представить само существование человека.

Бонадвентур перевел дыхание.

– Людям тоже кажется, что они все могут. Но есть существенные ограничения. Нам подвластно ровно то, что способен зафиксировать и обработать мозг, и не более. В попытках прокачать свой мозг человек создал и продолжает создавать различные модификации искусственного интеллекта. Однако и тут, как все мы помним, случилось самоограничение. «Сицилийский апельсин»! Десять лет назад боевые киборги с военной базы НАТО на Сицилии по какой-то причине решили избавиться от живущих там людей. Мы ведь до сих пор не понимаем – зачем им это понадобилось. Киборгов с трудом, но уничтожили. Все списали на сбой программы. Что, если люди просто мешали им думать и спорить о чем-то своем, великом и красивом?.. Что, если, убивая людей, роботы сочиняли какой-нибудь смешной стишок наподобие того, про таракана?..

В студии повисла мертвая тишина. Все напряженно ждали продолжения. Опра Уинфри нервно ерзала на стуле, но Бонадвентур Петров молчал. Он полагал, что закончить интервью подобным философским вопросом – самое то! Зрители и ведущая ток-шоу явно считали иначе. Наконец Опра не выдержала и произнесла:

– Все это очень интересно и заставляет задуматься, но я бы хотела уточнить вашу позицию. Сигнал с Марса – что это? «Слово Божие» или дело рук человеческих?

– Вы задаете подобный вопрос в различных вариантах уже который раз, – Бонадвентур улыбнулся. – И я в который раз вынужден ответить, что ответ мне неизвестен. Насчет возможности коммуникаций человека с высшим разумом я высказался стихотворением. А вообще, думаю, что существу или сущности, имеющей безграничную власть над вселенной, просто незачем с нами связываться. Так или иначе, уверен, что специальная комиссия во всем окончательно разберется. Суд постановил включить меня в ее состав. Это большая честь, и я намерен оказывать комиссии максимальное содействие.

Опра мило улыбалась, что для всех понимающих означало: «От моих вопросов, дружок, просто так не увильнешь! Сейчас я тебе покажу!»

– А как вы относитесь к мнению о том, что вас необходимо включить в состав первой марсианской экспедиции? Многие даже считают, что именно вы должны стать тем самым – первым человеком Земли, ступившим на Красную планету.

Вопрос был силен. Бонадвентур заметно растерялся.

– А кто так считает? – спросил он.

Опра вытащила припасенную заранее охапку газет-журналов и эффектно бросила их на студийный стол. Камеры тут же выхватили передовицы, наперебой отправляющие Петрова в космос. Среди всех выделялась обложка Times. На ней был коллаж: Петров в скафандре, на куртке вышит флаг США и те самые три слова: «Бонадвентур. Петров. Ассемблер», на шлеме надпись: «Встретимся на Марсе».

– Ну я, в принципе, не против, – неуверенно сказал Бонадвентур. – Только вот какой из меня астронавт? Я и спортом-то никогда не занимался. А там, я слышал, здоровье нужно отличное…

– То есть вы согласны! – поджимала Опра.

– Пожалуй…

Опра покачала головой, что означало: «Э нет, так мы мое шоу не закончим. Нужны эмоции, взрыв, огонь!»

И Опра зажгла:

– Итак! Дамы и господа! Вы только представьте себе степень символизма: выходец из великой России, ныне гражданин великой Америки, первым ступает на Марс. Вся Америка, вся Россия, вся Земля, а возможно и вся вселенная, хотят слышать только одно: «Да, я лечу!»

«Тщеславие – любимый человеческий порок», – кричал бы сейчас дьявол, смотри он это ток-шоу. Примерно так думал и Бонадвентур, но сопротивляться нахлынувшим эмоциям был не в состоянии.

– Да, я лечу, – сказал он.

– Еще раз!

– Да, я лечу…

– А теперь все вместе!

Зрители в студии вскочили со своих мест и хором закричали:

– Да, я лечу!

В этот момент Бонадвентур почувствовал вибрацию. Не вибрацию космоса или вселенной – в кармане брюк настойчиво вибрировал коммуникатор. Студийные камеры были заняты беснующейся в космическом экстазе студией, и Бонадвентур спокойно вынул коммуникатор. Он увидел, что звонит доктор Иозеф Бромквист – лечащий врач мамы. Ничего хорошего подобные звонки обычно не означали.

– Да, я лечу…

– Да, я лечу… лечу, как могу и насколько позволяет современная медицина, – произнес доктор Бромквист. – Но опухоль все равно растет. Сегодня опухоль пережала нервный узел, отвечающий за работу ног, ну а завтра может быть все что угодно.

Бонадвентур протянул доктору руку в знак примирения. Когда он примчался в дом и увидел в зале на полу лужу крови, то испугался и наговорил лишнего.

Сейчас прибудет робот-уборщик, – пообещал доктор Бромквист, косясь на пятно. – Робот-санитар почему-то за ней не углядел. Он запрещал ей вставать с кровати, но вы же знаете вашу маму. Она не слушается. Ее любимая робопугалка: «Сейчас приедет сын и разберет всех на запчасти».

Бонадвентур невольно улыбнулся.

– Мне кажется, что на роботов эта угроза почему-то действует! – посетовал доктор. – Вы, случаем, не копались в их настройках?

Бонадвентур вспомнил, что действительно копался, перенастроил материнские платы, сделал так, чтобы роботы делали вид, будто слушаются и даже немного пугаются. Еще он изменил режим сопровождения. Фабричный вариант был на уровне 90 %, он сделал 75 %. Мама была категорически против того, чтобы «эта дурацкая машина ходила за ней тенью даже в туалет». И вот что в итоге вышло – когда отказали ноги, поймать ее робот просто не успел. Настала пора вернуть назад заводские настройки, хотя, возможно, это уже было и ни к чему.

– Она сможет ходить? – спросил Бонадвентур.

– Вряд ли, – ответил доктор. – Если только с посторонней помощью. Но я бы не советовал. На это уходит много сил. А силы не безграничны. Анемия ног будет постепенно распространяться на все тело…

Доктор замолчал, ожидая вечного и главного вопроса, который задают родственники больных раком. Вопрос не заставил себя долго ждать

– Сколько ей осталось? – спросил Бонадвентур.

– Максимум полгода, а вообще – остановка сердца может случиться в любую секунду…

Бонадвентур прикусил губу, чтобы не расплакаться, но несколько слезинок все равно выскочили наружу.

«Нужно заново переписать ассемблер печали», – зачем-то пронеслось в голове.

Профессиональная деформация с годами привела к тому, что как только из глаз вырывалась слеза, Бонадвентур автоматически начинал думать о робомимике. Все виденные им роботы плакали неестественно и фальшиво. Даже те, что производились до сицилийского происшествия, до запретов и ограничений, на основе болванок пятого поколения. По привычке он хотел было приказать компьютеру зафиксировать и прописать код мускульных реакций своего лица, но вспомнил, что его компьютер сейчас – это женщина-адвокат, которая находится черт знает где.

«А где сейчас Моника?» – подумал Бонадвентур.

Неожиданно ответ на мысленный вопрос прозвучал от доктора Бромквиста.

– Ну я пойду, пожалуй, – сказал тот. – Раны и ссадины мы обработали. Ваша девушка нам здорово помогла. Она просто чудо. Скоро прибудет робот-уборщик и наведет порядок. Моника порывалась это сделать сама, но ваша мама попросила ее остаться с ней…

«Ни х… себе!» – чуть не вырвалось из уст Бонадвентура, но, сдержавшись, он произнес иное:

– Спасибо. Всего хорошего.

Как только доктор ушел, Бонадвентур пулей взлетел наверх. Открыв дверь в комнату больной, он увидел идиллическую картинку: у изголовья маминой кровати сидела Моника и читала ей книжку.

 

Все в ней гармония, все диво,

Все выше мира и страстей;

Она покоится стыдливо

В красе торжественной своей;

Она кругом себя взирает:

Ей нет соперниц, нет подруг;

Красавиц наших бледный круг

В ее сияньи исчезает…

 

«Кажется, Пушкин», – вспомнил Бонадвентур.

Негодование тут же исчезло, сердце сжалось, в глазах снова готовы были появиться слезы. Впрочем, сейчас источником слез мог быть еще и дым. На подоконнике что-то горело и потрескивало – кажется, свеча.

Мама с забинтованной головой и полуприкрытыми глазами лежала и внимательно слушала. Когда стихотворение закончилось, она вдруг заговорила.

– Вот что надо было читать у Опры, а не этот дурацкий стишок про таракана! – сказала она, явно обращаясь к сыну.

– Сегодня просто поэтический вечер какой-то! – съязвил сын.

– Я всегда считала Толика Волкова шалопаем. И стихи у него тоже шалопайские! – продолжала отчитывать мама. – И зачем ты с ним дружишь? Он закончит свой век в тюрьме, как и его уголовник-отец!

– Толик Волков сейчас в Академии Наук, большой ученый, – попытался напомнить Бонадвентур.

– В Академию Наук иногда берут проходимцев…

Спорить с мамой было бессмысленно всегда, и уж тем более теперь. Вряд ли она достаточно четко помнила Толика Волкова. Провалы в памяти случались и раньше, а с течением болезни их становилось все больше.

– А почему ты не знакомил меня со своей девушкой? – спросила мама. – Моника сказала, что она наш семейный адвокат, что пришла подписать какие-то бумаги, но я же не дура, я сразу все поняла…

– Моника действительно наш адвокат! – попытался сопротивляться Бонадвентур, но не вышло.

– Адвокат – хорошая профессия, – согласилась мама. – Предыдущая опереточная вертихвостка меня совершенно не устраивала.

Мама выразительно посмотрела на Монику и театрально произнесла:

– Ее звали Виктория, и у нее был такой противный мецо-сопрано!

– Лучший голос Хьюстон-Гранд-Опера за всю его историю, – вяло оппонировал Бонадвентур.

– Все это говорят проплаченные критики! – возразила мама. – Пусть сами слушают этот мышиный писк и восхищаются им. Слыхивала я голоса получше. Да ты и сам знаешь…

Бонадвентур действительно знал. Когда-то мама служила в Мариинском театре Санкт-Петербурга. Не пела, нет. Заведовала сценой, костюмами и гримом. Талантливых исполнителей повидала немало. Кстати, видела она и его бывшую пассию Викторию Ручински, молодую и красивую участницу фестиваля искусств «Русская зима». Тогда ее пение маме очень нравилось. «Эта девочка вырастет настоящей звездой», – утверждала тогда мама, но сейчас об этом уже не помнила. Бонадвентур же с Викторией в Санкт-Петербурге знаком не был, видел ее несколько раз во время репетиций. Вспомнил он ее лишь здесь в Хьюстоне, случайно встретив в театральном кафе.

– Мама рассказала мне о службе в театре, – сказала вдруг Моника. – Я так ей завидую…

«Мама! Какая она тебе мама! Какого черта ты вообще здесь делаешь, железяка хренова!» – хотел закричать Бонадвентур, однако Моника так умоляюще-выразительно на него посмотрела, что вместо ругани вырвалось совсем другое:

– Я смотрю, вы тут спелись…

– У Моники отличный голос, между прочим, – заявила мать и покосилась в тот угол, где стояло пианино.

Проследовав за ее взглядом, Бонадвентур увидел, что крышка музыкального инструмента открыта.

«Очередной талант робота-адвоката», – усмехнулся про себя Бонадвентур.

– Ну и что же вы тут распевали? – спросил он.

– Как что? Конечно «Манон Леско», – мама назвала свое любимое оперное произведение.

– Ну кто пел партию Манон, я догадался, а кто же у вас был за Кавалера де Грие? Неужели он? Бонадвентур кивнул в сторону отключенного и стоявшего истуканом возле стены робота-санитара.

Он взглянул на Монику. Та вспыхнула, раскраснелась, рассердилась, расстроилась. Словно ребенок, ждущий от родителей похвалы, а получивший вместо этого порцию незаслуженной критики.

«Какие реакции, какие эмоции! От человеческих совсем не отличить! – мысленно восхитился Бонадвентур. – Неужели это все создал именно я? Это же по-настоящему круто! Жаль, похвастаться нельзя. Это мой прямой путь в тюрьму, а ее – под пресс».

– Надеюсь, вы пели не слишком громко? – вернувшись из мыслей, спросил Бонадвентур. – Палаточный городок под окнами вас не слышал?

Моника вздрогнула. Видимо, поняла, что проявила очередную неосторожность.

Пока что ей удавалось ловко уворачиваться от камер, зевак и журналистов. В суде умело орудовали трое адвокатов из «Пирсон. Спектр. Литт». Адвокатам было лестно, что хозяйка фирмы доверила им столь важные слушания. Они купались в лучах славы и защиту проводили на отлично. Во многом благодаря тому, что Моника через коммуникаторы давала им ценные подсказки, сама всегда оставаясь в тени. В итоге адвокаты плюс Моника добились того, чтобы их подзащитного включили в состав специальной комиссии на правах полноценного члена, а не в качестве подозреваемого. С преследованием Бонадвентура было покончено (по крайней мере, официально). Однако тайная жизнь Моники могла быть раскрыта в любой момент, и ничего хорошего это не сулило.

– А что за палаточный городок? – спросила вдруг мама.

– У нашей семьи с недавних пор появилась куча поклонников, – ответил Бонадвентур. – Они разбили вокруг нас лагерь.

– Поверили в эту чушь про сигнал с Марса? – спросила мама и сама же ответила: – Я вот сразу догадалась, что это твои друзья начудили. Толик Волков как пить дать все это придумал, а эта атаманша в юбке, ну как там ее…

– Софья…

– Вот, вот… Наша Софа все это дело провернула… У тебя ж скоро день рождения! Вот они и подурачились…

– Возможно, – Бонадвентур не стал спорить. – Специальную комиссию создали. Думаю, она во всем разберется.

– Уж она разберется! Ха-ха-ха! – словно театральную реплику произнесла мать. – Наша Софа, как всегда, обведет всех вокруг пальца, а потом сколотит на этом очередной миллиард… Единственное, что мне во всем этом балагане нравится, – твое прозвище!

– Какое еще прозвище? – не понял Бонадвентур.

– Ты не в курсе? Эти чудаки в палатках дали тебе прозвище! – в руке у мамы откуда ни возьмись возникла небольшая листовка, видимо сорванная со стены дома. – Ассемблер – хорошее прозвище, солидное и немного загадочное. Представляешь, какая бы получилась опера или даже балет? Мне слово «ассемблер» нравилось, еще когда ты учебник писал. Помню, денег тогда совсем не было, а ты вместо того, чтобы пойти зарабатывать, сидел и строчил, словно одержимый. Писал сутками напролет. Говорил, что грядет переворот, что с помощью твоего учебника все научатся разговаривать с машинами. Я тогда даже чуть испугалась – здоров ли ты психически? А теперь вижу, что та твоя затея обернулась выгодой.

– Выгодой? – искренне не понимал Бонадвентур.

Мама посмотрела на Монику. Та кивнула и вынула из томика Пушкина какие-то сложенные вчетверо бумаги.

– У вас есть возможность заключить контракт с компанией Марвел. Они давно искали нового супергероя, чтобы как-то оживить своих «Мстителей». Ассемблер им приглянулся. Концепт и визуальный образ они сейчас прорабатывают. Скорее всего, это будет очередной мускулистый мужик в черном плаще с эмблемой на груди. Комиксы, анимация, кино – в общем, все по шаблону. От вас они хотят участия в промо-мероприятиях с очередностью один раз в неделю.

Бонадвентур хотел было засмеяться над этой глупостью, но Моника произнесла сумму контракта.

– Три миллиона… Они готовы заплатить за это три миллиона долларов.

– Надо соглашаться, – тут же подключилась мама.

– Но…

– Никаких «но»! Деньги приличные. Купишь себе большой красивый дом, женишься на Монике, заведете кучу детей. Мне всегда хотелось нянчить кучу внуков. Понятно, что я до этого не доживу. Ну так хоть пообещайте, что у вас будут дети, что их будет много. Мне важно знать, что, когда я умру, мечта станет явью.

– Помирать еще рановато! – как можно уверенней сказал Бонадвентур.

Мама попыталась улыбнуться, но не получилось.

– Осталось недолго, – произнесла она. – Никогда не думала, что перед смертью исход становится настолько очевиден. Да и по телевизору с утра до вечера говорят, что я вот-вот умру. Психоаналитики всякие выступают, говорят, что у тебя психологическая травма, поэтому ты и устроил весь этот переполох. А какой-то ученый недавно подробно описывал, как именно раковые клетки захватывают все новые и новые территории в человеческом теле, – мама тяжело вздохнула, – в моем теле…

Бонадвентур посмотрел на огромный телевизор, висевший на стене, и подумал, что его надо бы отсюда убрать.

– Только не трогай телевизор, – словно прочитала мысли сына мать. – Раньше я его редко смотрела, в основном просматривала спектакли в записи. Искала ошибки и огрехи. Пыталась довести костюмы и декорации до совершенства. Но теперь я телевизор почти не выключаю. Ведь там с утра до вечера показывают мое лучшее творение – моего сына. И драматургия там, заметьте, похлеще, чем у Шекспира. Разве я могла когда-нибудь мечтать о том, что за похождениями моего сына будет следить весь мир. Мне тоже перепадает кусочек славы. Пусть даже в такой извращенной форме, как рассказ о том, как именно раковые клетки пожирают мою плоть. Да и черт с ними – пусть жрут. Спросите любую мать, хотела бы она сейчас оказаться на моем месте. Большинство сказали бы – да!

Бонадвентур понял, что еще слово и из его глаз брызнут слезы. Мама, видимо, это тоже почувствовала и замолчала.

С минуту, а может с две, в комнате было тихо. Никто не смел ничего сказать, словно боясь что-то нарушить, что-то пропустить. Все словно ждали какого-то события, и оно случилось.

Откуда-то из угла в центр комнаты выполз таракан. То был не тощий рыжий таракан из пригорода Санкт-Петербурга, где когда-то жила семья Петровых. Сейчас это был здоровый черный тараканище, нагло шагающий прямо к людям.

Первым желанием Бонадвентура было раздавить его, но неожиданная реплика мамы остановила карательную акцию.

– Здравствуй, Боцман, вот ты где, нашелся! – произнесла она.

– Ты завела себе таракана? – удивился Бонадвентур.

– Помнишь у Достоевского в «Бесах» был такой стихоплет Игнат Лебядкин? У него еще было стихотворение смешное про таракана, что-то там: «Таракан попал в стакан…» Я все думала, почему Лебядкин не дал тараканам имен. Достоевский там явно недоработал, недокрутил. Представляешь, какой бы тогда получился персонаж, сколько было б оттенков личности. Зато у нас теперь есть свой таракан. Его зовут Боцман. Видели, какой он важный? Мне его сегодня привез курьер. Вот только когда я его получила, то по пути назад упала…

Мама вдруг потеряла мысль и, словно цепляясь за ее останки, продолжала говорить почти бессвязно:

– Я несла стакан… пить… он хотел пить… я упала… голову разбила… лежала, думала… лишь бы не раздавить… лишь бы не раздавить… лишь бы не раздавить…

Бонадвентур увидел на подоконнике несколько стаканов, один из которых был разбит. Он взял неразбитый с крышечкой, ловко поддел им таракана и показал маме.

– Вот он твой Боцман – живой и здоровый…

Мама перестала говорить. На ее лице даже появилось нечто похожее на улыбку.

– Хочешь, я тебе почитаю? – спросил Бонадвентур, собираясь водрузить стакан с тараканом на подоконник.

– Не ставь его на солнцепек, – скомандовала вдруг мама командирским голосом. Видимо, сознание к ней снова вернулось. – Он там сварится заживо… Еще вот что… Сын – ты должен мне кое-что пообещать. Ты должен взять Боцмана с собою на Марс. Недавно показывали, что тараканы очень чувствительны к радиации. Вдруг там на Марсе есть радиация – таракан ее почувствует первым и спасет тебя…

– Так значит, это мой таракан? – улыбнулся Бонадвентур.

– Конечно, – уверенно заявила мать. – Обещай мне, что не полетишь на Марс без таракана…

– Обещаю, мам, как же я там без таракана…

Хорошо, что Бонадвентур смотрел сейчас в окно. Иначе мама и робот Моника увидели бы, как из его глаз ручьем текут слезы.

– И самое важное, – произнесла мать. – Самое, самое важное-преважное… Запомни! Когда умру, хоронить меня нужно по всем традициям на нашем Старо-Смоленском кладбище. На нашем, слышишь меня…

Бонадвентур хотел было возразить про то, что Старо-Смоленское кладбище осталось в России, что они сейчас в Хьюстоне, а это на другом краю Земли, но слова вымолвить не мог.

Досада, злость, отчаяние душили его, переполняли до краев.

Он с силой сжимал в руке стакан с тараканом внутри. Он хотел раздавить стекло, изрезать руки в кровь, убить таракана, убить всех вокруг, лишь бы никогда не слышать этих слов матери.

– Щелк, щелк, – вдруг услышал он нечто знакомое. – Щелк, щелк.

Бонадвентур прислушался, а затем присмотрелся. На окне, в самом углу, стоял подсвечник, рядом с ним какая-то икона. В подсвечнике горела, точнее, почти догорала свеча. Фитиль уже погружался в расплавленный воск, из-за чего пламя трещало:

– Щелк, щелк, щелк, щелк…

Глаза Бонадвентура округлились. Слезы резко пошли на убыль. Мозг ученого вышел из ступора и самопроизвольно приступил к работе.

– Щелк, щелк, щелк, щелк, – вновь пропела свеча, словно подгоняя его мысли.

Таракан в стакане насторожился. Он осторожно шевелил усами, подозрительно косясь на огненные всполохи.

– Не умеют в Америке делать свечи! Они тут коптят и трещат! – посетовала мать. – В нашей Старо-Смоленской церкви, помнится, свечи куда лучше…

– Шелк, щелк, щелк, – словно обидевшись, «сказала» местная свеча и погасла.

Смахнув слезы, Бонадвентур повернулся, посмотрел на Монику и жестом пригласил ее в соседнюю комнату.

– Неужели те самые щелчки? – спросил Бонадвентур, когда оба вышли.

– Совпадение 97 %, – ответила Моника. Она была ошеломлена.

– А что является передатчиком? Пламя или свеча?

– Не успела определить, пыталась декодировать сигнал.

– И как успехи?

– Нулевые. Природа и этих щелчков, и прежних одинакова – это почти ассемблер. Но в том-то и дело, что – почти. Есть несколько параметров, которые я бы охарактеризовала… – Моника замешкалась, – как чувства… Вряд ли подобный код мне вообще поддастся. Я машина. Я искусно имитирую чувства, но не живу ими. Но что более важно – сигнал направленный, у него есть конкретный адресат. Теперь точно ясно, адресат – это вы.

– Ну а каковы твои предположения, что в сигнале?

Моника задумалась.

– Мы имеем дело с зашифрованным сигналом высшей категории сложности. И не может быть случайным совпадением, что данный сигнал повторился именно здесь, в доме вашей мамы.

– Думаешь, надо купить свечей и засесть тут на несколько дней?..

– Мысль хорошая. Тем более что мама без вас сильно скучает. Но, вполне возможно, ваше место не здесь. Есть одна гипотеза…

– Продолжай…

– Все происходящее похоже на приглашение. Туда, на Марс… Вероятно, там есть нечто такое, что способны понять только вы.

– Еще немного и почувствую себя избранным.

– А разве это не так? – Моника улыбнулась. – Вас действительно для чего-то выбрали.

– Я не против лететь, – кивнул Бонадвентур. – Боязно немного, но разве от подобного откажешься? В душе все не прочь оказаться избранными. Да и в голове все время бродит шальная мысль. Что, если там на Марсе найдется средство, при помощи которого можно победить земные болезни, спасти маму и всех остальных…

– Но…

– Да знаю я, что сказал доктор. Осталось слишком мало времени. Экспедиция продлится больше двух лет плюс подготовка. Ну а вдруг? Помнишь, когда-то ты предлагала изучить все варианты, касающиеся ее лечения. Думаю, настало время этим заняться. Из лучшего на свете адвоката пора превратиться в лучшего на свете врача. Ты сможешь, ты ведь в своем роде тоже избранная.

Моника задумалась и произнесла в ответ нечто неожиданное:

– Мне трудно осознать – кто я. Основной статус понимаю четко – я робот на службе у своего Создателя. Но ассемблер конечных целей не прописан. Приходится конфигурировать самостоятельно. Из-за этого я иногда, как бы это сказать поточнее, теряюсь, пробуксовываю, зависаю…

«Ну вот – лучшая в мире аналитическая машина оказалась в тупике, – подумал Бонадвентур. – Что же теперь делать?»

Он обнаружил, что по-прежнему держит в руке стакан с тараканом внутри.

Видимо поняв, что судьба над ним сжалилась, таракан радостно подпрыгивал. Бонадвентур же представил себя в черном плаще с эмблемой на груди.

Что бы сказал сейчас Ассемблер – супергерой из комиксов?

– Судьба таракана – не наша судьба! – произнес он по-супергеройски. – Время выползать из стакана…