Интересно мне стало, кто решает, какой порок постыдный, а какой – ничего так, в принципе сойдет…
А ведь ранжируются они все одинаково смертными.
Все знают, что зависть – это мерзко, и ее принято скрывать. Никто не скажет тебе в лицо: чтоб ты сдох вместе со своей трёшкой внутри Садового.
Нет, черную зависть принято хранить и взращивать внутри.
Обжорство – норм, а если в сеть выкладывать, вообще зачет.
Жадность – нет, ну разве что чуть-чуть, когда не «скупость», а «расчетливость».
Гнев – пойдет, но только если «не убий».
Ревность – можно, даже нужно! Она теперь вообще синоним любви.
«Он прям в бар ворвался, прям как дернет меня за руку, чуть не оторвал: „А ну домой, я сказал. Не хрен шляться и задницей крутить“. Прикинь? Такой мужественный был в тот момент!»
Вчера звоню своему режиссеру строго по делу. Звоню! На его мобильный! Поднимает трубку его жена:
– Вам кого?
– Того, кому я звоню на ЛИЧНЫЙ номер.
– А вы кто?
– А вы, простите, кто?
– Я его жена, между прочим.
– Я его коллега, и этот звонок срочный.
– Знаю я вас, «коллег», целыми днями названиваете этому кобелю чертовому. А мне, скажите, куда от вас, коллег, деваться…
– Так перестань чужую трубку брать, поможет.
Ну ясно, он на следующий день извиняется, краснеет. Она, говорит, ревнивая такая у меня. А я спрашиваю:
– Почему она отвечает на твой мобильник? Пусть ревнивая, пусть копается в телефоне украдкой, как все нормальные, пока ты в душе, но почему она отвечает на звонок и вываливает свои умозаключения?
Он плечами пожимает: как-то сразу так повелось. И почту она мою просматривает. Не, ну а что?
– Но ты же все равно перетрахал всю съемочную группу.
– Ну я ж тихонько и без улик.
Угу, понятно. Похоть – нет.
Я тогда в НИИ работала сразу после университета. Институт небольшой – красивые мужчины наперечет.
У нас завлаб симпатичный был очень, высокий брутал, импозантный, всегда одет с иголочки, пах Францией, и толковый. Я только из-за него из науки не уходила, все надеялась Нобеля словить, чтобы он обратил на меня внимание.
Ему лет сорок было, и у него жена ровесница. Красивая пара. Они долго вместе жили, даже сына вполне взрослого имели.
И тут вдруг как гром – слушок пошел: завлаб наш роман закрутил с аспиранткой. Ему сорок, ей от силы двадцать. Познакомились на его лекциях в универе – и понеслось.
Гспди, классика!
Ну он-то ладно – мужик, бес в ребро, старую свою кобылу на переправе задумал поменять… Но эта молодая вертихвостка. Ясно, что ради научных работ в связь вступила. Конечно, а чего еще-то ради? С его помощью сейчас диссертацию защитит и в Америку укатит – и все! Больно ей он там нужен. Жену бывшую вот жалко. Женщин брошенных всегда жалко. Уже немолодая, да с ребенком, кому нужна-то?
Много гадостей говорили про аспирантку и извращенца старого, даже страшно было, как эта пустышка молоденькая будет в институте работать, мы же сгноим ее.
Мы же с брошенной женой, разумеется, солидарны. Многие из нас в ее шкуре уже побывали, и сколько еще побывает.
Короче, никакой интриги! Приготовились мы все аспирантку ненавидеть. Прям вот проходу не давать, извести на корню. Только пусть попробует спросить у нас, где эппендорф или амперметр какой, прям мы ей все выскажем, сучке малолетней.
И вот возвращается наш, стало быть, завлаб, одет как Джек Николсон, красивый, холеный, бицуха еще больше стала, а за его спиной какой-то паренек елозит. Завлаб его вперед выталкивает и нам представляет как эту самую аспирантку-разлучницу. А он, она, вернее, – щуплый совсем, без груди, прыщавый, в мешковатой одежде – ужас, а не любовница.
Я запаниковала даже, как мне такую гнобить? Как дворняжку, пинать у помойки. Но слава богу, все женщины с нашей лаборатории согласны со мной были.
Старший научный сотрудник Диана прямо так и сказала разочарованно:
– А-а-а-а-а… такая… Ну здесь явно злого умысла нет. Может, это все же любовь? А что еще-то? Кто же на нее такую позарится, она вон и моется-то раз в год, не чаще… во время турпохода по Ахтубе.
В общем, пришлось взять убогую под свое крыло.
Этим же вечером все на жену завлаба перекинулись: «Это как же ж надо достать мужика, чтобы он на ТАКОЕ позарился. А он ведь ей верный был столько лет, из командировок шмотки привозил, все для нее. А она крутила им как могла, а сама-то и не представляла собой ничего. Строила из себя фифу, так что поделом ей!»
Еще тогда я поняла, что быть некрасивой сучкой выгоднее.
Вот просто ненавижу! Сладким, но чуть снисходительным голоском:
– Неужели все выходные дома просидишь? ОДНА? Идем с нами. Ну прошу! Оденемся красиво, поболтаем, выпьем. Ну? Давно ж не выбирались!
Благотворительный акт. Вывела ОДИНокую подругу в свет, чтоб я в субботу дома не сидела ОДНА и в ОДИНочестве фотографии старые по папкам не сортировала.
Естественно, сидят они с мужем напротив, она, нацепив светскую улыбку, расспрашивает про работу: есть ли кто у меня там, а в курилке тоже ничего приличного? А в соседнем офисе?
– Да на тебя не угодишь, может быть, пора снизить планку? Хи-хи, это я так шучу, разумеется. С мужиками сейчас трудно, что, я не понимаю, что ли?
И чмок своего лысбеса в щеку и еще под столом за руку его цоп, прям крепко, чтобы знал, к кому принадлежность имеет. Лысому откровенно скучно, он бы дома посидел, да и я, впрочем, тоже.
Но она ему диким шепотом поди на все такси шипела, что нужно доброе дело сделать, чтобы я поняла, как им вместе хорошо, и тоже себе пару искала. Пора бы уже! Тик-так, нахрен, потому что.
Она мне часики завела. Давно еще, как только замуж сама вышла, в этот же день и меня поставила на счетчик.
А тут еще у Маринки свадьба. Вторая.
Нет, не так. «Даже толстозадая Маринка выходит замуж! Второй раз!»
Я иду на свадьбу. Купила платье, которое мне не по карману. Чтобы войти к ним всем туда, и чтобы они упали – шикарная, одинокая, совсем без плесени, вот, видно в декольте.
Маринкин брат – мой бывший. Он пухлый, и у него талия. Талия и бедра! Но даже у него есть новая, он тычет ею в нос любому, особенно мне:
– Не помню, я вас уже знакомил?
О да, уже раз сто!
«Тогда знакомьтесь, это моя бывшая: что, бросила меня, и никого? Ну где же все твои качки-бруталы? Ауууу! Не вижуууу! А это – моя новая! И к слову, у нее свой бизнес… и может, я уже упоминал, она за сборную России плавала… и любит вот меня всего, прям с талией моей и бедрами. Чо, съела? Пойдем, любимая, я буду жмакать твой упругий зад прям на танцполе».
Сама Маринка, забыв про молодого, козла мне тащит на веревке через весь зал. Козел орет и упирается. Маринка делает глаза: ты обещал, сказал, что познакомишься. Да вон она, смотри! Довольно милая, и платье дерзкое. Она свидетель, ты свидетель… Ы-ы! Ну? Нет? Совсем никак?
Козел мотает головой, он хочет выпить на халяву, ему вообще не до меня. Маринка жмет плечами. Она пыталась, но, видит бог, я излучаю негатив…
Я без на деж на.