Глава двенадцатая

Дорога к звездам

Анна испытывала редкое и потому особо приятное чувство прикосновения к чужому разуму, легко и непринужденно рассказывавшему о самом грандиозном открытии человечества. Сделалось чуть сладко под языком, – верный признак вовлеченности в поток информации. Белль распутывала вязь слов на пленке, потому что записи становились бледнее и местами были трудноразличимы.

«Баи мерял шагами кабинет, то и дело озираясь на меня:

– Мы пришли к выводу, что, возможно, без женщин метаморфозы не осуществить. В конце концов, кто, как не вы, тысячелетиями только и делали, что крутили тряпки. Шили, мастерили фестончики, защипывали разные складочки – непонятно что творили. Чем дальше мы продвигаемся в моделировании и чем точнее расчеты, тем очевиднее наряд напоминает именно наряд! У пакистанцев модель туннеля к альфа Центавра получилась похожей на изящный ажурный чулок, бедняги испытали чувство неловкости, когда демонстрировали свои результаты. Дело кончилось тем, что им не поверили, отдел закрыли, да еще ребятам пришлось бежать от радикалов-исламистов. У британцев торсионные схемы очень странно свернулись, наподобие столовой салфетки, обернутой вокруг обруча. Русские подсказали им, что так в древности завязывались некие платки „убрусы“. …Айока, мы потерялись среди бесконечного разнообразия форм, в которые складываются торсионные поля! Классификация невозможна! Схемы не повторяются, они все время разные для разных участков космоса. Они разные даже для одного участка вселенной, если менять направление движения. Они иные в каждую минуту времени. И это в теории. На практике, при пилотировании корабля, мы ждем еще большее разнообразие вариантов. А это обнуляет работу всех теоретиков. Обнуляет, обнуляет!

Баи любил это слово. Оно так часто звучало из его уст, что я назвала одну из последних модных коллекций „Умножение на ноль“ и отхватила за нее круглую сумму с количеством нулей за цифрой, полностью удовлетворившим мои амбиции.

Баи же боялся обнуления результатов – это был его личный кошмар, и потому он не унимался:

– Вы, женщины, наделены интуицией, вы каким-то шестым чувством умеете складывать и соединять несоединимое, да еще делать это гармонично. У вас своя логика, абсурдная с астрофизической точки зрения, но она есть, несомненно! Как только я впервые произнес слово „наряд“ применительно к тому, что удалось смоделировать на звездных картах, – все встало на свои места. И в головах у астрофизиков наступила ясность:

пространственные туннели нужно именно плести, механически, как плетут кружева или салфетки, ориентируясь на звезды, планетные системы, туманности – используя их, как кружевница использует коклюшки и следуя законам… ф-ф-ф… Кто его знает, каким законам надо следовать? Возможно, законам красоты, соразмерности? Но по этой части мы бессильны!

– И вам понадобились женщины для продолжения исследований? Сколько женщин? Какого возраста, цвета кожи, образования?

Баи проигнорировал иронию в моих словах.

Впрочем, он вообще не склонен замечать иронию, его всегда интересовал лишь смысл сказанного. Он серьезно ответил:

– Возраст, диплом, цвет кожи и радужки глаз не имеют значения. По крайней мере, сейчас. И нужна всего одна женщина – такая умная, как ты. Но не для экспериментов на Земле. Она должна переместить корабль к Сириусу. Я говорил тебе, что корабль, генерирующий наряд, готов. Дело за малым: найти повелителей торсионных полей. На конгрессе единодушно решили, что для экспедиции достаточно одной белошвейки и профессионального пилота с опытом полетов на межпланетных маршрутах.

Ха, Баи никогда не рассказывал мне о звездолете, готовом перемещаться в пространственном туннеле. Впрочем, с него станется, он часто так поступает: он уверен, что я читаю его мысли и знаю его работу во всех деталях.

Некоторое время мы молчали.

Баи вцепился в меня, и я чувствовала, как по пальцам его бродят токи: „Не соглашайся! Не соглашайся! Не соглашайся!“

И я, конечно, возмутилась такому предложению.

Теперь пришла моя очередь сновать между столами, экранами и диваном, часто любившим нас обоих:

– Никуда я не полечу! Это исключено! Конечно, замечательно – оставить след в науке. Но через месяц „Айока-сан“ проводит „Весенний подиум“, и показ новой коллекции будет поважнее, чем твоя конференция. А еще я расширяю мастерские и перевожу их в цеха производства „Хиони“, я выкупила у этой фирмы ее промышленные площади. Потом, у меня девочки: школа модельеров и дизайнеров приняла новый состав…

„А вот это я вовремя вспомнила!“

Пять девчонок, все как на подбор видные, амбициозные, свободные, готовые менять свою жизнь и, главное, умелые мастерицы. Я собираю их по всему миру, чтобы оставить на фирме только прошедших отличную практическую подготовку. Мне не нужны высокомерные позерки, способные лишь черкать в блокнотах глупые рисунки глупых одеяний. Я готовлю будущих генералов исключительно из солдат, чтобы оградить свое дело от случайных людей. Все мои девочки – универсалы. Они досконально знают швейное производство, а кто не знает, потому что специализировался на синтетиках типа меха, перьев, кожи, на фурнитуре и кружевах, – таких я сначала отправляю в раскройные залы, затем сажу в цеха, за швейные машины. Зато после, когда я прихожу к решению обновить команду модельеров, а делаю я это часто, мои сотрудницы из агентства высокой моды остаются благодарны мне: их не выставляют на улицу, им предлагают ведущие посты на производстве.

Я сказала:

– Баи, я обещаю найти вашему звездолету первую белошвейку. Тебя это устроит?

Баи расцвел:

– Айока! Впервые за этот месяц я вздохнул свободно… Мне почему-то не пришло в голову, что тебя можно заменить… В смысле, отправить в полет другую девушку, которую ты подготовишь. Ведь ты подготовишь ее к эксперименту? Мы не должны рисковать. В полет вложены огромные средства, это же мечта человечества – перемещаться со сверхсветовой скоростью, с практически неограниченной скоростью, увидеть далекие звезды…

Он уже сидел за компьютером, вдохновенный и невменяемый. Его проблема решилась. Дальше предстояло действовать мне.

И белошвейка нашлась.

Не сразу, и не скоро, но у меня было время на ее поиски, и я знала, кого искать. Девушка должна быть с воображением, отличная мастерица, умна, хоть ее образование пока не имело значения. Она должна смело браться за новое дело и быть авантюристкой: другая просто не согласится рисковать своей жизнью во имя высокой цели. Белошвейка должна быть еще и терпеливой труженицей. А найти сочетание противоположностей: авантюрной смелости и привычек рабочей пчелы – это сложнее всего. Баи согласился с моими рассуждениями. Правда, он рассматривал характер будущей белошвейки с других позиций. „Уравновешенная девушка способна сосредоточенно работать над торсионной моделью. Думаю, для нее одной работы будет даже слишком много, ей понадобится все упорство и терпение, на которое она способна. А отправлять команду белошвеек, или рисковать большим экипажем из гениальных ученых, способных худо-бедно состряпать наряд, было бы неправильным, – под программу и так выделили очень скудный бюджет“.

Девушку, согласившуюся лететь, звали Улада.

Полное имя на языке ее маленькой славянской страны звучало как Уладзислава – и на слух длинно струилось, как вода, гонимая быстрым течением. Сокращенная форма имени – Улада – звучало звонко, с холодным оттенком и, что тоже показалось мне символичным, это имя переводилось как „власть“. Мы нашли все варианты имени и благозвучными, и значительными. О полетах Уладе не говорили до тех пор, пока я лично не подобрала ей пилота. Я оставила с носом всех психологов Центра космических исследований; я обратилась к профессиональной гадалке – свахе с хорошей репутацией. Для верности воспользовалась еще и услугами старого монаха из провинции Цинхай, у них там до сих пор практикуют гадание боинхэ, я нахожу его очень прозорливым. Я передала гадателям данные пилота, которого присмотрела сама, и сведения о моей белошвейке – самые обычные сведения, как будто молодые люди собрались строить семью. Результат гаданий меня устроил. И только потом я обратилась к профессиональным психологам Центра. Те выделили еще пару вариантов удачной психологической совместимости, но я настояла на своем кандидате. Я заявила, что пилотом будет не кто иной, как сын русской матери, немец по отцу, Эдуард Гессен. Потом я устроила знакомство пилота и белошвейки в неформальной обстановке. И лишь после этого моя воспитанница получила официальное назначение лететь к Сириусу в компании Гессена, высокого атлета с римским профилем и красивой дельтой спины. К тому времени я была уверена в мастерстве моей избранницы: Улада оказалась девушкой с гибким умом, воображением и невероятной, просто фантастической интуицией. Внутри проекции космоса она без расчетов и приборов обнаруживала то, что мой супруг называл „узлы гравитационных напряжений“, и начинала создавать основу, ориентируя торсионные поля вдоль избранных направлений. Работала она вдохновенно, а это было едва ли не самое важное в ее ремесле. Дальше процесс частично запускался сам: торсионные поля выявляли новые прогибы, ткань пространства мялась, сворачивалась или скручивалась, обрастая светящимися петлями. Баи говорил, что петли „кружев“ – на самом деле выходы излишков энергии деформированных гравитационных полей. Он пытался подвести научную базу под действия Улады, но наша белошвейка объясняла свое чутье исключительно вдохновением. Да, так и говорила. Источником этого „магнификат“ она считала сами торсионы.

„Возможно, я пишу музыку сфер, – однажды сказала Улада, – вот только музыка слышна мне одной, а вы видите только шестимерную нотную запись“.

„Обязательно ли называть наряды?“ – спрашивали мы, потому что первая белошвейка присваивала каждому пространственному туннелю новое название.

„Я чувствую – наряд нужно называть. Им это нравится“, – ответила она.

На просьбу пояснить, кому именно это нравится, девушка ничего не добавила. Впрочем, я заметила в тот момент приближавшегося Эда Гессена, пилота звездолета. Возможно, Уладе просто не хотелось отвечать на вопросы.

Ей доверили назвать корабль, стартующий к Сириусу.

– „Игла“! – сказала белошвейка, когда ей показали звездолет, собранный в космосе. Он был тонкий, длинный, с гладким корпусом, не испорченным разными выступающими штуками вроде телескопов, солнечных батарей и прочего.

Вскоре „Игла‐1“ стартовала, ведомая Эдуардом Гессеном.

„Игла‐1“ отключила двигатели в двадцати миллионах километров от Земли. На связь выходил только пилот. Девушка работала в звездной сфере, и он волновался за ее состояние, потому что Улада не останавливалась ни на минуту, не реагировала на его просьбы отдохнуть и подкрепиться и оставляла без внимания мольбу прекратить изнурительное занятие.

Белошвейка пребывала в странном вдохновенном трансе двое суток. Гессен намеревался прервать эксперимент, чтобы сохранить жизнь своей белошвейке. Тем временем сфера – голографическая проекция космоса нашего рукава Млечного Пути – стала пульсировать: внутри нее вспыхивало и гасло непонятное свечение. Центр управления удержал Гессена от попытки остановить работу белошвейки, доказывая, что природа гравитационных возмущений до конца неясна и Гессен рискует погубить или звездолет, или даже Землю – слишком близко от планеты создается наряд для „Иглы‐1“. А то, что он создается, было уже очевидно. Сигналы с „Иглы‐1“ приходили с искажениями, и характер искажений позволял воспроизвести форму наряда – будущего пространственного туннеля.

Последняя видеосвязь принесла изображение взвинченного до предела Гессена. Он до сих пор пассивно наблюдал работу белошвейки и считал, что эксперимент погубит девушку. Сфера, по его словам, перестала пульсировать и начала светиться изнутри. Затем за его спиной беззвучно, как в замедленной съемке, сфера полыхнула ослепительной вспышкой, и связь прервалась.

Всех на Земле охватила скорбь.

Эксперимент провален, корабль бесследно исчез. Радиотелескопы фиксировали лишь следы гравитационных возмущений – остатки наряда.

Человечество готовилось расстаться с мечтой о полетах к звездам.

Через девятнадцать суток „Игла‐1“ возникла за орбитой Марса и вышла на связь с марсианской радиостанцией. На Земле не сразу поверили, что „Игла‐1“ уходила в межзвездное пространство и вернулась в Солнечную систему – все решили, что первый наряд перенес корабль в пояс астероидов. Но даже этот скромный результат вдохновлял на продолжение исследований.

Тем временем Гессен запросил помощи.

„Игле‐1“ не хватало собственного ресурса, чтобы дотянуть до земной орбиты. Улада была готова обеспечить перемещение корабля к Земле, но Эдуард категорически запретил ей входить в звездную проекцию.

Он с трудом пережил бесконечно долгий первый рабочий сеанс, когда девушка готовилась отправлять корабль к Сириусу. Ее работа длилась двое суток подряд, затем девушка превратилась в огненный шар и – молниеносный прыжок в пространстве, оставшийся за пределами всех чувств и ощущений. Когда Эдуард Гессен оправился от ужаса, он понял, что все живы, системы „Иглы‐1“ в полном порядке, изменилось лишь местоположение звездолета: корабль находился у двойной звезды Сириус.

Предстояло повторить эксперимент, чтобы вернуться обратно с расстояния в девять световых лет. Но Эдуард настаивал на том, что белошвейка должна как следует отдохнуть. Возможно, им обоим просто не хотелось никуда торопиться. Они исследовали систему Сириуса, обнаружили перспективную планету на шестой орбите и лишь после этого решились на обратный гиперпрыжок. Улада возражала против такого названия. Гиперпрыжок, в ее понимании, был неподходящим словом для обозначения перемещения корабля. На самом деле, утверждала Первая белошвейка, в своей сфере она наблюдает винтообразное проскальзывание звездолета в другую часть космоса. Это как движение пули в ружейном стволе, вот только ствол ружья намного короче пули и одновременно в нем хватало места для разгона и полета. Улада пыталась объяснить, что они попали по назначению, как если бы ввинтились внутрь самих себя. И это явление не похоже на прыжок, тем более на гиперпрыжок. Это скорее выворачивание наизнанку: словно система другой звезды была подтянута так близко к Солнечной системе, что мгновенного прокола в точке А стало достаточно, чтобы выпасть в открытый космос в точке В.

Так первая белошвейка открыла человечеству дорогу в большой космос.

Опыт экипажа „Иглы‐1“ и данные, собранные Гессеном, подстегнули космическую программу.

Первый межпространственник был в отличном состоянии, Улада и Эд сделали еще три прорыва: в сектор Лебедя, затем к Эридану и Спике. На вершине популярности Улада поставила условие: пусть названия будущих космических кораблей почерпнут из ее родного языка. Она хотела увековечить память о родине, культуре которой грозила перспектива постепенно раствориться в глобальной мировой культуре. Интерес к личности Первой белошвейки был всеобщим, на какое-то время потеснив даже славу мировых див, и предложение белль приняли с энтузиазмом. Вскоре человечеству, вырвавшемуся за пределы Солнечной системы, понадобится много межпространственников, и в выборе названий для кораблей не станут ограничиваться ничем. Помнится, я удачно прочувствовала этот момент и выпустила серию моделей из мягкого струящегося твида, назвав ее „Лагода“ („Безмятежность“), и поданная вовремя „Лагода“ не только произвела фурор, но и стала маркой модного бренда.

Третьему путешествию Улады на Эридан я посвятила коллекцию „Сусвет“ и прекрасно помню, как долго не затухали разговоры не только вокруг умопомрачительно-звездного шелка моих платьев, но и вокруг слова „сусвет“ (что переводилось как „вселенная“).

Санскритологи объявили, что это слово древнее нашей цивилизации, приписав его возникновение чуть ли не сензарскому, и весь этот лингвистический ажиотаж тоже лил воду на мою мельницу моды».

Анна с трудом оторвалась от чтения, и только потому, что дневниковые записи оборвались: в этом месте пленка была слегка подпорчена, приходилось не столько читать, сколько угадывать написанное. Но от прочитанного у Анны дух захватывало.

Анна развернула пленку на длину руки – убедиться, что записи сохранились. Увы, дневник оказался коротким. Дальше шел пробел, затем пленка испещрена более свежими записями, сделанными другим почерком с колкими хвостами букв. Белль поспешно свернула записи, чтобы яркий дневной свет их не повредил, и, оставив небольшой кусок, принялась дочитывать последние строчки, написанные госпожой Айокой.

«Первая белошвейка указала на качества, необходимые девушкам, которые согласятся прокладывать дорогу к звездам. Она оставляла дневники и подробные наблюдения. Девчонка оказалась толковая и неутомимая, и я до сих пор хвалю себя, что выбрала именно ее. Пожалуй, если я войду в историю, то лишь благодаря Первой белошвейке.

Во время четвертого прыжка в сектор Спики погиб Эдуард – ему пришлось выйти в открытый космос в скафандре, где его настигло жесткое излучение. Он умер на руках белль, и я лучше, чем кто-то другой на планете, понимала, в каком состоянии вернулась Первая белошвейка.

Улада доставила дорогое ей тело к Земле, а вместе с тем новые бесценные данные из сектора Спики.

Под вопросом стояла миссия Первой белошвейки: сможет ли она работать дальше, ведь облучение должно было сказаться и на ее здоровье? Но она настаивала на следующем путешествии, ее „Игла‐1“ находилась в тот момент на околоземной орбите. Получив отказ Центра, белошвейка совершила невероятное. Она угнала „Иглу‐1“. Предполагали, именно тогда Улада впервые создала „малый“ наряд для перемещений в пределах Солнечной системы, чтобы иметь время для подготовки к большому прыжку. Она перевела корабль с околоземной орбиты дальше от планеты – насколько хватило ресурса корабельных систем, а потом звездолет исчез. Через семь дней за орбитой облака Оорта обнаружили остатки гравитационных искажений на месте старта, возможно, ставшего последним в жизни сероглазой девушки с длинной косой.

После этого белошвейку и ее „Иглу‐1“ не видел никто.

Девушкам, готовившим себя к этой профессии, я отдала распоряжение отращивать косы в память о лучшей моей ученице. Пройдет время, и жизнь снова докажет правоту моего решения: торсионы работают лишь с длинноволосыми повелительницами.

А еще через несколько лет ажиотаж вокруг белошвеек стал сходить на нет, и неожиданно, как по мановению чьей-то руки, прекратился.

Нет, прыжки к звездам продолжались.

Мой муж принимал участие в разработке новых маршрутов, а я искала будущих белошвеек, способных на незаметную кропотливую работу, и все чаще находила их среди девушек, занятых в производстве одежды. Чему удивляться – любая профессия собирает людей с определенным набором качеств.

Человечество тем временем занялось терраформированием Сириуса‐6, затем обживало мир Фомальгаута. Я застала время, когда был открыт чарующий Ило Семилунный, и оплакала ушедшего из жизни Баи в то время, когда обнаружили холодный, девственно-чистый и свежий континент на планете Флай. Но к тому времени ажиотаж вокруг полетов в дальний космос сошел на нет, о белошвейках перестали говорить. Их имена не упоминали в новостях, и я чувствовала, как меняется отношение к моим девочкам с восторженного на пренебрежительное и даже надменное. Ими пытались повелевать, как командуют армией, в руках которой сосредоточена огромная разрушительная мощь. Не такой судьбы заслуживали мои ученицы. Тогда я составила и утвердила Кодекс юных белошвеек, Кодекс наставниц белошвеек и все свое огромное состояние потратила на то, чтобы создать закрытый орден девушек под защитой традиции. Традиция и особые установления навсегда отделили их от остального общества, зато за белошвейками сохранялась определенная степень свободы. Только так мои девушки могли чувствовать себя личностью, а не инструментом космических перемещений. Я убедила людей, наделенных властью, что, обеспечивая белошвеек нарядами, украшениями и всем необходимым для лоска, они навсегда избавят человечество от перспективы однажды…»

Письмо оборвалось.

Анна испытала досаду.

На самом интересном месте пленка разрезана и склеена заново. Кто-то не хотел, чтобы выводы мадам Айоки стали известны. Почему-то они, эти выводы, были важны настолько, что их удалили с копии документа полуторавековой давности. А ведь время делает неважными старые тайны. Значит, эта тайна по-прежнему актуальна?

Что хотела сказать в своем напутствии Госпожа с Земли, воспитательница первых белошвеек?

Анна в задумчивости перемотала белое, ничем не заполненное поле пленки; потом бегло просмотрела хозяйственные пометки, сделанные разными почерками: на этой части пленки оставляли пометки все, кому не лень. Она прочла записку, показавшуюся ей любопытной (надо спросить Тимоха Рея – какое здешнее дерево называется селлозия?) Человек писал, что из надреза на стволе этого дерева нацедили молоко, похожее на кокосовое, приятное на вкус и питательное. Записи, судя по датам, шли в обратном порядке. Ей даже пришлось перевернуть свиток, чтобы читать их, – эту часть пленки наспех подклеивали к дневнику госпожи Айоки, и подклеили неправильно – верх к низу.

Белль обнаружила еще один рисунок бункера. Схема сделана от руки, зато четкая, совсем не выцветшая, и понятная – на ней были только емкости для воды, находившиеся во внутреннем помещении, где они провели ночь, и краткие записи. Пометки делали бегло, раз в сутки, и все время – по утрам. И они принадлежали людям четвертой разведывательной экспедиции.

Тимох успел ей рассказать, что первый экипаж, опустившийся на Ило Семилунный, погиб в полном составе.

Ровно через сутки вторая команда обнаружила следы их миссии, запеленговав пустую разведывательную капсулу, заросшую колючим терном и лианами. Удивленные разведчики обнаружили в палатке с эмблемой «Вiдавочца» на месте своих товарищей точные их копии, словно сплетенные из густо перевитых корней. Странная смерть застала людей во сне, тончайшие корни имитировали даже рельефы прикрытых веками глаз и складки одежды. Все звездолетчики лежали на спине, расслабленные и умиротворенные. Загадочные местные растения уже начали разрастаться, разрушая занятую форму. Это был кошмар наяву: из руки капитана корабля, Жака Аарона, тянулся пучок зеленых облиственных стеблей. В середине грудной клетки навигатора Ингвара Торвальдсена выросло юное деревце, поражавшее мощью свилеватого ствола.

Опоздай второй экипаж еще на сутки, от их товарищей не осталось бы и следа. Но первая трагедия кое-чему научила исследователей, и они не рискнули провести ночь на очаровательной планете, тем более вне корабля. Пока не подтянулись отряды службы терраформирования и не были сооружены первые бункеры, люди изучали Ило Семилунный с космической орбиты.

Так рассказал Тимох.

Он хорошо рассказывал.

У него низкий бархатный голос с ровными интонациями, и Мрия несправедлива к нему: пилот не картавит, он чуть раскатывает «р», но от этого его речь приобретает весомость и совсем не похожа на легкомысленную болботню голубей с Земли, родины белошвеек.

Анна подумала, что сегодня Тимох должен вернуться.

Пусть бы он вернулся скорее и с хорошими новостями. Ей хотелось снова видеть его. Единственное, что смущало: рядом с ним она теряла уверенность в себе и ее прежние планы отступали и казались неважными. Она решила – это потому, что все белль слишком много времени проводят в одиночестве. Ей нужно помнить о других людях, как это умеет Мрия. Мрия не замыкалась в своем челноке, она всегда была такая… популярная. Мрия любит игру в мяч и любит зрелища. И поступление в университет – идею Анны – она поддержала сразу. Правда, сейчас Мрия об этом не вспоминает. Первая белль нашла своего Ветера, а потом появилась малышка Надья, и Мрия счастлива – Анна видит, как она счастлива.

Вторая белошвейка окинула взглядом безмятежно-яркое небо Ило.

У нее есть еще полчаса на одиночество, потом она вернется на базу.

Анна стала просматривать бытовые записки и скоро не пожалела о том, что потратила время, разбирая следы гелиевой ручки, оставленные разными людьми и порой похожие на каракули.

«Пробили скважину и достигли уровня грунтовых вод. Пошла сильно минерализованная вода. Решили не устанавливать опреснители, будем, как раньше, пить воду из местного ручья, она отличного качества. Минералкой заполнили цистерну. Исследование покажет, как можно ее использовать».

«Очищаем периметр бункера от растений, выжигая санитарную полосу вдоль стен».

«Утром наше убежище оставалось чистым. Главное правило: не заносить землю и растения внутрь».

«Сегодня с трудом выбрались наружу: внешний периметр покрылся белесой плесенью, похожей на грибницу, густо прорастающую грибами. Не только пол, но и стены до уровня пояса – все покрыто мерзкой слизью, лишь на вид кажущейся крепкой, но расползающейся под пальцами, как желе. У Вилли повреждена левая ладонь. Выходя, он дотронулся до дверного проема, и этого было достаточно, чтобы получить болезненные ожоги. Вилли сердится. Мы стали смывать плесень минеральной водой, расчищая дорогу к внешней двери. Оказывается, плесень гибнет от этого раствора. Бункер отмыт. На общем совете решили закачать в емкости минеральный раствор, гидролизом повысить концентрацию солей и использовать для дезинфекции базы. Вечером на всякий случай смочили помещения первого уровня минеральной водой из скважины».

«Утро. Бункер чист. Плесень оказалась не плесень, а местный гриб, но он не стал занимать нашу территорию. Сушим и проветриваем бункер: в помещениях повышенная влажность, накануне мы щедро полили бетонный пол здешней минеральной водой. Но теперь можем не бояться за наши жизни, по крайней мере в пределах этих стен».