Глава одиннадцатая

Дневник Айоки

Ветер почувствовал себя лучше только после полудня. Следы ожогов затягивались быстро, но не настолько, чтобы к нему вернулась подвижность. Не зная, куда себя деть, галерец принялся доставать вторую белль вопросами о патрульном офицере, подозревая, что Анна знает что-то, но не желает сообщать ему.

– Чтобы ты не вздумала горевать, Анни, если твой офицерчик вообще вычеркнул нас из своих планов. Он сейчас небось дома и небось выкручивается, объясняя, с какого звездеца понесся в эпсилон. Я его предупредил, чтобы не вздумал вешать угон кораблей на меня – иначе ему не поздоровится. И он как будто отказался от идеи свалить все на парня с «Галеры». Но полагаться на этого патрульного я бы не советовал. И вообще, все патрульные мутные. Они по жизни сами по себе: привыкли, что начальство далеко и никто им не указ, и ребята говорят, проворачивают втихаря разные делишки. Анни, только глазом моргни – я тебе подгоню пару-тройку суперских ребят с курса летных практик. Вы-бе-решь дружка сама-а-а! Белль!.. – кричал он в спину скрывшейся в лесу Анны.

Анна ушла к звездолету прямо через джунгли, ориентируясь на одинокий клык утеса вверху холма, видимого с высоты ее роста, и на верхушку буйно цветущего лириодендрона, потому что вчерашняя выжженная сезамами тропа почти заросла. Она собиралась снова обратиться к кораблю: готов ли звездолет принять людей? Но что-то сдерживало. Как будто «Игла‐2» стартует сразу же, лишь она закроет за собой люк. Но Мрию нельзя оставлять на этой планете одну. Одну – потому что Ветер в счет не шел, от него Мрии проку немного; с галерцем возни еще больше, чем с Надьеждой…

И где-то в городе остался офицер Тимох.

Тимох…

Имя его – как шелест листвы…

Вторая белль обошла «Иглу‐2» и пристроилась под кораблем на аппарели.

Металл наклонного схода приятно нагрелся на солнце, Анна легла животом на аппарель, сняв платье и подстелив его под себя. От жаркого послеполуденного солнца тело спасал какой-то высокий тростник, вымахавший за одну ночь рядом с кораблем. Узкие тростниковые листья умиротворяюще шелестели от малейшего движения воздуха. Солнечные лучи проникали сквозь заросли, но не были обжигающими. От далекого тюльпанного дерева донесся едва различимый аромат. На удалении нестерпимо приторный запах этого растения казался приятным. С другой стороны настигла легкая волна горьковатого запаха – они вчера проходили мимо сырой ложбины, заросшей мясистыми сочными листьями, так пахло в ложбине.

Анна достала тубус, развернула начало писчей пленки и принялась за чтение.

Вскоре она забыла обо всем на свете.

То, что она держала в руках, было не что иное как копия дневниковых записей, на которые постоянно ссылались наставницы, обучавшие юных белошвеек. Но никто не видел эти дневники целиком.

В том, что Анне достался дневник Айоки, сомневаться не приходилось.

В тубусе сохранилась история самой первой белошвейки, и эта девушка перевернула все в жизни земного человечества. А потом – исчезла.

Бисерный почерк мадам Айоки Кюссо явно увеличили в эпоху очередной смены информационных носителей. Так дневники, написанные от руки перышком на престижной бумаге в конце двадцать первого века, оказались на пленке. Аккуратные круглые буковки изящно соединялись друг с другом, укладывались в строчки и напоминали звенья разорванной цепи, уложенные в ряды. Именно автобиографическая рукопись считалась подлинной и неоспоримой реликвией, в отличие от многочисленных книг, изданных самой Кюссо в течение жизни и еще больше – после смерти мадам, оставившей этот мир в почтенном возрасте.

Анна даже разволновалась оттого, что держит в руках эту бесценную реликвию.

Да только ради того, чтобы прочитать полную историю первой белошвейки, уже стоило оказаться на Ило!

«…В то время я и мой муж были еще очень молоды. Баи работал над очередной проблемой, суть которой была мне абсолютно непонятна и неинтересна, как и все его астофизические изыскания. Я – модельер, мое дело – восхищать публику. Смелость, неповторимость, эпатаж, шик, элегантность – вот чем заполнен космос внутри моей головы, и на лохматый и парадоксальный космос Баи Кюссо там места не оставалось. Но однажды Баи стал искать помощи у меня. В ту весну мы жили в нашем сингапурском доме, а вечером ему предстояло лететь в Колорадо-Спрингс, и он признался, что чувствует себя не готовым к ответственному выступлению.

– Ускользает что-то важное, без чего моя теория не может быть полной, – пожаловался он.

Вид у мужа был нездоровый. Я попыталась отделаться советом больше отдыхать и меньше зависать в лабораториях Центра Космических исследований.

Он даже не раздражился, как всегда, в ответ на замечание. Так подкосила его сложная задача, решению которой он отдал семь лет и, по его словам, сейчас был близок к завершению, но целостная картина упорно не складывалась.

Он бурчал:

– Я даже не придумал название этому явлению… Гравитационные петли, торсионные траектории… все не точно, и все не то. А без названия суть не ухватить, – вздыхал Баи, валяясь с задранными на спинку дивана ногами и в совершенно расслабленном состоянии, осунувшийся и постаревший. Таким он казался, когда от нервного и умственного напряжения терял силы, а он любит нещадно эксплуатировать свой организм. Потом прозвучал и условный сигнал „Сдаюсь!“ – уж я-то знала своего мужа.

– Айока, ты меня любишь?

„Стоп, – сказала я себе. – Баи в депрессии. Придется отложить дела, сидеть со своим благоверным, поддакивать и утешать его. Заказать эскулапа, заглядывать электронному чурбану в мелкофасеточные глаза, потому что он без этого не функционирует, обещать, что прослежу за выполнением всех врачебных рекомендаций, и сообщить на фирму, как эскулап справляется с диагностикой и довольны ли мы их услугой. За обратную связь фирма предоставляет приятную скидку“.

Я сделала полдюжины звонков, отменяя встречи. Благо ничего значительного в студии сегодня не планировалось.

После этого я вернулась в лоджию, где в очередной раз умирал расклеившийся гений человечества, муж легкомысленной модельерши, сделавшей на модных тряпках приличное состояние. Что, впрочем, воспринималось как должное и мне в заслугу не шло, а надо бы. Потому что пока я, по его мнению, крутила кружева, он мог спокойно заниматься своими исследованиями, не думая о счетах, регулярно накапливавшихся в трех странах, где у нас была недвижимость.

– Айока, ты меня любишь?

– Конечно, люблю! – сжалилась я над ним. Положила пальцы на шею Баи и принялась массировать. Верхние позвонки в отвратительном состоянии. Все гении так бестолковы, или только мой не хочет найти время, чтобы подумать о здоровье?

– Ну, покажи мне свою проблему, – ласково пропела я. Все-таки люблю этого лохматого и нескладного чудака. Стоило мне произнести эти волшебные слова, и начинало происходить что угодно: лекция о характеристиках межзвездного газа, популярное изложение особенностей очередного тупика, в который зашла астрофизика, и даже качественный секс без оглядки на время и место. Помня об этом, я на всякий случай удалила из дому прислугу.

В тот раз произошло первое, затем третье, а уж после – второе. Оживший Баи вдохновенно принялся втолковывать усталой и расслабленной модельерше теорию пространственных туннелей – невероятных, фантастических путепроводов от звезды к звезде.

– Смотри, – говорил он, – это рисунок торсионных полей. Они свернулись и образовали пространственный коридор. При этом точка А, начальная точка путешествия, сблизилась с точкой В – конечной точкой полета. Как, по-твоему, это хорошо?

– Конечно, хорошо, – согласилась я, обмахиваясь диванной подушкой, потому что веер свалился на пол. – Точки сближаются, это лучше, чем если бы они разбегались друг от друга.

Баи вышагивал по кругу, вертя пальцами:

– В космосе ожидается следующий эффект: гравитационные поля разместятся вокруг звездолета строго по обозначенной торсионами схеме и колоссальная освобожденная энергия деформированного пространства-времени подхватит и унесет звездолет в немыслимые дали. Там даже не в энергии дело, хотя и в ней тоже, а именно в искривлении – корабль как бы заскользит по выпуклостям, вогнутости затормозят его движение, и, наконец, он выйдет из деформированного пространства-времени в нужной точке вселенной.

– И кто смеялся с презренного занятия модельера, а сам проектирует пафосные наряды для кораблей? Наряжает звездолеты, и те несутся в не-мы-сли-мы-е дали… – пробурчала я, чувствуя великолепное послевкусие „Hennessy“ на языке и строя глазки астрофизику сквозь стекло круглой коньячной рюмки.

– Я – что делаю? – переспросил ошарашенный Баи, нажимая на „что“. – Наряжаю?! Откуда ты взяла это слово?

– Вот, – я ткнула пальцем в интерактивный экран.

– По-твоему, эта схема похожа на, так сказать, наряд?

– Похожа на рукава с кружевом в три ряда вдоль шва. Плюс вот здесь, возле оката, вижу часть кокетки, и к ней пришит воротник а-ля Людовик Четырнадцатый, – буркнула я. – Вообще не понимаю, почему в этой модели столько всего наворочено? Что за излишества? Кружевная отделка торчит и топорщится… У твоих торсионов совершенно отсутствует вкус!

Баи открыл было – и закрыл рот. А потом принялся шипеть и булькать, и так – до слез. У него некрасивый смех. Но я не должна слишком много требовать от гениального астрофизика.

Баи отобрал у меня две круглые рюмки без ножек, которые я примостила на глазницы, чтобы смотреть на него глазами огромными, как у стрекозы. Баи в свою очередь посмотрел на меня через эти шары и велел:

– А ну-ка, признавайся, как мы можем улучшить эту нелепую модель?

Теперь смеялась я.

У Баи узкие глаза, а через бокал казалось – они расщелинами тянутся за окружность головы.

Но Баи не отступал и требовал, чтобы я изменила рисунок торсионов.

Когда вам приказывает инопланетянин со щелями вместо глаз, вы волей-неволей подчинитесь. Я подошла к стереоэкрану, уточнила, откуда и куда теоретически планируется лететь, всмотрелась в рисунок звезд и начертала новый наряд для такого случая.

– Как он называется? – завис надо мною Баи. Он внимательно наблюдал за моими манипуляциями.

– Это древнеримская стола, я ее слегка осовременила! – гордо заявила я, глядя на мелкоскладчатую колбасу, перетянутую двумя тонкими поясками. Баи оставался серьезным и сохранил мою новую схему, введя ее в память компьютера.

– Тебе понравилось? – поинтересовалась я.

– Надо сделать расчеты… – буркнул он и бросился в свой кабинет, забыв о недавней депрессии и ничего не замечая вокруг.

Из самолета муж позвонил мне и сказал, что у него самая гениальная жена.

Оказывается, моя схема гораздо лучше подходила для пространственного туннеля или, может, не туннеля: я не смыслю в физике космоса ровным счетом ничего.

Баи вернулся с конгресса триумфатором. Но странным был его триумф.

– Разрази меня гром! – сказал он в крайней растерянности, так задергав свои волосы, что шевелюра у него сбилась на одну сторону. О том, что Баи посетило очередное научное прозрение, я догадалась по его привычке грызть мелкие предметы, попадавшиеся под руку. Соломинка от коктейля была измочалена так, что половина ее сплющилась в ленту, скрутилась спиралью и свисала с нижней губы супруга. Баи, глянув на спираль невидящими глазами, недолго думая, принялся обгладывать другой конец соломки, поминать всех дэвов, коситься в мою сторону и бормотать: „Нет, это невозможно, невозможно… Куда там ей?“

Я чувствовала, что каким-то образом его растерянность связана со мной и схемой „наряда“ на стереоэкране.

Но выжидала. Баи все скажет сам.

Так и вышло.

Он вкрадчиво приступился ко мне:

– Айока, как ты изобретала наряд?

Я не спешила с ответом: сейчас Баи все равно не слышит меня. Он слонялся по кабинету, все больше перед рабочим экраном с объемной голографической картиной звездного неба, и пялился на звезды и строки уравнений, занявших все поле экрана.

Потом он рассказал вот что:

– Стоило мне назвать торсионную схему „нарядом“, и все подхватили это слово. Название просто само легло на язык. Даже на все языки. Японцы, американцы, русские, европейские астрофизики, пакистанские и китайские исследователи, – со всех сторон только и слышалось: „нарядить звездолет“. А старец Гаспар Бессон добавил: „Не хватает только белошвеек, чтобы плести кружева на звездах-коклюшках!“ Но никто не оценил его шутку. Вернее, наоборот, принялись живо обсуждать то, что сказал француз Гаспар, с точки зрения работы с торсионными моделями. И этот старый дурак весь вечер просидел в недоумении: как так вышло – подкинул повод для теоретических споров, но сам не возьмет в толк, что такое изрек? …Айока, ты закрутила все это, теперь скажи, что делать?

– Что делать астрофизикам? Ты о чем, Баи?

– Разве я не сказал тебе, что у нас все готово для старта первого корабля? На его борту самый совершенный электронный мозг будет создавать торсионную схему метаморфирующего пространства.

Я подняла брови.

– Метаморфоз – изменение формы. Превращение чего-то во что-то совершенно другое. Пространство метаморфирует – значит изменяется, искривляется…

– Постой-постой, вы до чего там на своей конференции договорились? Зачем пространству метаморфировать? Чем это обернется для Земли?

– Айока, звезда моя, ничем плохим не обернется! В том-то вся прелесть работы с торсионами! Ты работаешь так аккуратно, чтобы ни одной своей частью наряд не касался материальных объектов вселенной, чтобы весь он, какой бы замысловатой формы ни получился, лежал в межзвездном пространстве. А в космосе очень много пустоты. Можно сказать, что космос – бескрайняя пустота с редкими крохами вещества. И вот вместо того, чтобы по привычке работать с материей, мы совершили революционный переворот в науке: мы готовы работать с пустотой – сжимая ее, скручивая, сворачивая и, возможно, даже завязывая в узлы!

– Ничего не понимаю. Кто-то создает объемную схему, сидя на стуле у экрана, а в результате настоящий корабль переносится на огромные расстояния?

– В том-то вся прелесть! Гениальное – просто! Этот „кто-то“ не просто начертает наряд: он расположит и сориентирует торсионные поля на модели нужным образом, так чтобы они образовали пространственный туннель. Для настоящего космоса торсионная модель служит образцом, лекалом, по которому в пустоте начинает деформироваться пространственно-временной континуум…

– А он, континуум, раньше деформировался?

„Континуум“ – красивое слово. Я успела подумать, не ввернуть ли его в текст рекламы перфоманса с моделями? Креативно получится!

– Еще как деформировался, мы наблюдаем это везде и всю свою жизнь. Каждая звезда, каждая планета деформирует пространство-время вокруг себя. Это называется – гравитация.

Баи хотел добавить, что суть гравитационного эффекта знает каждый школьник. Но вовремя передумал. И правильно: не люблю, когда он щелкает по моему носу своей ученостью. Еще на заре нашей совместной жизни Баи убедился в этом на собственной шкуре.

– И чем замечательно твое открытие?

– Межзвездные полеты! – Баи гордился собой. – Полеты на кораблях без горючего, без двигателей, вернее, с двигателями, но только для маневрирования на орбите, – а большего от новых звездолетов и не требуется! Можно бы, конечно, создавать наряд и для полетов с планеты на планету, но это опасно.

– Чем опасно?

– Х‐х-х… – выдохнул Баи, подбирая слова и надеясь, что меня отвлечет неожиданный телефонный звонок и объяснять ему не придется. Тут-то смартфон и позвонил. Но я, не глядя, сбросила вызов, а телефонишко демонстративно зашвырнула в аквариум – бриллиантовые стразы на его корпусе сверкнули на лету и погасли в воде. Иногда, знаете ли, количество непоняток становится критическим и надо вникнуть в тему как следует, иначе завтра мне с моим гением просто не о чем будет говорить.

– Вы предвидите опасность. Так? – принялась уточнять я. – Опасность для корабля? Для планеты? Для Солнечной системы? Вы предвидите опасность космического масштаба, но упорно двигаете свои исследования? Это очень характерно для астрофизиков!

– Хорошо-хорошо, я тебе все объясню! Зря ты нас демонизируешь! – стал оправдываться Баи. – Чем дальше корабль в космосе, тем безопаснее работа с торсионными моделями. …Мы уже готовы называть торсионные модели нарядами. Это твоя идея, и она замечательная. Для создания пространственного туннеля нужно очень много пустоты – парсеки пустоты, гигапарсеки пустоты. Как будто ты шьешь очень длинное платье и тебе нужно много ткани…

– Обойдись без аналогий с тканью, – раздраженно приказала я. – Я и без примитивных аналогий все понимаю. Между планетами пустого места для вашего открытия мало, а межзвездной пустоты вам достаточно.

– Это потому, что необходимо искривить пространство с троекратной надежностью, слишком велики напряжения, словно пружину сжимаешь слишком сильно. Если наряд слабый, он не сдержит гравитационный поток. Масса нашего звездолета благодаря искривлению пространства в наряде находится так неизмеримо далеко и в ином направлении от самого корабля, что местная сила притяжения роли не играет и ты могла бы держать самый гигантский корабль, даже будь он размером с планету, на кончике ногтя. Потому что внутри наряда корабль становится невесомый, он как бы выпадает из всех характеристик пространства: он не обладает ни массой, ни инерцией. Он как бы лишается своей материальности, он – лишь образ звездолета, который мы отправили в путешествие. Наряд – это туннель, но особенный, не такой, каким его представляли. Он сворачивает, скручивает, сжимает пространство, разделяя все физические константы. И лишь на выходе из наряда все физические характеристики – эти самые константы – опять соединяются привычным образом. И звездолет снова становится массой, и для перемещения его массы снова требуется огромная энергия…

– Ладно, я разобралась, – смилостивилась я.

Но Баи не так-то просто остановить:

– Есть мнение, и его придерживаются все ученые, что путешествия от звезды к звезде мы освоим гораздо раньше. А вот на Луну и на Марс нам придется летать по-прежнему на термоядерной энергии. Слишком тесно в Солнечной системе, негде развернуться. А в межзвездном пространстве пустого места сколько угодно, и даже если белошвейка ошибется, создавая наряд, фатальных последствий не ожидается.

– А какие ожидаются?

– Эээ… корабль выпадет и окажется не внутри наряда, а снаружи: инертный, тяжелый, вещественный до безобразия. Следовательно, никуда не переместится.

– И долго он будет висеть в космосе?

– Ну, пока не исчезнет прежний наряд и эта область вселенной разгладится и вернется в прежнее состояние.

– А потом кораблю создадут новый наряд, чтобы лететь в нем?

– Звезда моя, Айока, ты все понимаешь! Как могу я расстаться с тобой?

– Что?! – перебила я своего лохматого муженька, полубезумного от моделирования метаморфоз пространства: – Ты задумал слинять к звездам?

Он отнял лицо от моей груди и пристально заглянул в глаза:

– Ты же… сама… лететь… не согласишься… ведь так?

– Я??? – Я задохнулась от неожиданности. – Вам понадобился модельер в космосе?

– И это странно, не правда ли? – ответил Баи».