Часть 2. Ситуации тревожности в раннем возрасте, и их влияние на общее развитие ребенка

Глава 8. Ранние стадии эдипова конфликта и формирование супер-эго

В последующих главах я намереваюсь сделать некоторый вклад в наши знания о происхождении и структуре супер-эго. Теоретические выводы, которые я намерена сделать, базируются на реальных примерах психоаналитической работы с маленькими детьми, которая позволила мне получить непосредственное представление о процессах психического развития в самом раннем возрасте. Эта работа показала, что оральные фрустрации вызывают импульсы, связанные с эдиповым комплексом, и что супер-эго начинает формироваться именно в это самое время. Генитальные инстинктивные импульсы первоначально остаются скрытыми, поскольку обычно они становятся преобладающими над прегенитальными только на третьем году жизни. С этого начинается период в развитии, который характеризуется отчетливым выходом на передний план генитальных импульсов и который известен ранним расцветом сексуальности, а также как этап появления и развития конфликтов, связанных с эдиповым комплексом.

На следующих страницах я обрисую процессы развития, предшествующие этому раннему проявлению сексуальности, и попытаться показать, что ранние стадии формирования супер-эго и эдипова комплекса относятся к периоду между серединой первого года и третьим годом жизни.

При нормальном развитии удовольствие от процесса сосания заменяется таковым от кусания. Недостаток удовольствия на стадии орального сосания увеличивает потребность в удовольствии на стадии орального кусания. Мнение Абрахама о том, что невозможность для ребенка получить должное удовлетворение во время «периода сосания» определяется проблемами «зависимости от особых условий питания», было подтверждено общим аналитическим опытом. Мы также знаем, что эта ситуация является одним из фундаментальных факторов возникновения болезней и недостатков развития у детей. Тем не менее неблагоприятные условия питания, которые можно рассматривать как факторы внешних фрустраций, кажутся не единственной причиной того, что ребенок не получает достаточного удовлетворения во время «сосательной стадии». Это можно видеть из того факта, что некоторые дети не испытывают никакого стремления к сосанию – они являются «ленивыми едоками», несмотря на то что в достаточной мере получают питание. Их неспособность получать удовольствие от процесса сосания является, по моему мнению, последствием внутренней фрустрации и происходит, как следует из моего опыта, из ненормально высокого уровня орального садизма. По всей видимости, уже в этих ранних процессах развития проявляется полярность инстинктов жизни и смерти. Мы можем рассматривать силу зацикленности ребенка на «орально-сосательной стадии» как проявление силы его либидо, а также, аналогично, раннее и сильное наступление орального садизма указывает на преобладание деструктивного компонента.

Как указывали Абрахам и ван Опхайзен, конституциональное усиление ответственных за кусание зон (жевательных мышц) является фундаментальным фактором зацикленности ребенка на орально-садистическом уровне. Наиболее серьезные нарушения развития и психические заболевания появляются там, где внешние фрустрации – то есть неблагоприятные условия питания – сопутствуют конституционально усиленному оральному садизму, который отрицательно влияет на получение ребенком удовольствия от процесса сосания. И наоборот, если наступление орального садизма происходит не преждевременно и не носит слишком насильственного характера (что предполагает удовлетворительное течение «сосательного периода»), то это представляется необходимым условием для начала нормального развития [ребенка].

Если дело именно в этом, фактор времени обретает особую важность, так же как и факторы количественного характера. Если усиление орально-садистических тенденций у ребенка происходит слишком резко, в его объектных отношениях и формировании его характера будут доминировать садизм и амбивалентность, а слишком раннее усиление орального садизма приводит и к слишком раннему развитию эго. Как мы знаем, одним из факторов возникновения неврозов навязчивых состояний является опережающее развитие эго у ребенка по отношению к развитию его либидо. Фундаментальную причину слишком раннего развития эго можно увидеть в преждевременном и чрезмерном возрастании орального садизма, который будет оказывать очень большое давление на еще несозревшее эго.

Что касается причин возникновения тревожности, то Фрейд расширил свое первоначальное представление об этом. Обоснованность предположения о том, что она является результатом непосредственной трансформации либидо, сохраняется лишь в очень ограниченных рамках. Фрейд показывает, что у голодного грудного младенца тревога возникает в результате увеличения напряжения, вызванного его потребностью, но у этой тревожной ситуации уже есть еще более ранний прообраз. Он говорит: «Ситуация неудовлетворенности, при которой все раздражения достигают мучительной высоты … должна для младенца быть аналогична переживаниям при рождении, воспроизведением той ситуации опасности. Общим в обоих положениях являются экономическое нарушение и нарастание силы раздражений, требующих разрешения. Этот момент составляет, в сущности, ядро “опасности”. В обоих случаях возникает реакция тревоги». С другой стороны, ему трудно примирить тот факт, что «что тревога фобий представляет собой тревогу эго, возникает в эго и не происходит из вытеснения, а сама вызывает таковое», с его первым утверждением о том, что в некоторых случаях тревожность возникает из-за напряжения либидо. Его предположение о том, что «эго ждет опасности от ситуации нарушенного коитуса, прерванного возбуждения, воздержания и реагирует на это тревогой», по его же мнению, не дает удовлетворительного разрешения этого противоречия. В одном из следующих фрагментов он еще раз возвращается к этим проблемам при обсуждении других вопросов. Он связывает возникновение тревоги к «состоянию, аналогичному рождению, при котором эго чувствует себя беспомощным против все нарастающего требования влечения, или, другими словами, повторяется первая и самая первоначальная ситуация, обусловливающая развитие тревоги». Он считает ядром опасной ситуации «признание нашей беспомощности перед ней [опасностью]: физической беспомощности – в случае реальной опасности, психической беспомощности – в случае опасности, исходящей от (инстинктивного. – Примеч. пер.) влечения».

Самый яркий случай трансформации неудовлетворенного либидо в тревогу, как я думаю, – это реакция грудного младенца на напряжение, вызванное его физическими потребностями. Однако такая реакция, без сомнения, выражается не только в тревожности, но и в гневе. Трудно сказать, в какое время происходит соединение деструктивных и либидинальных инстинктов. Есть достаточно много доказательств того, что оно существует с самого момента рождения и что напряжение, вызываемое потребностями, служит для усиления садистических инстинктов у младенца. Мы, однако, знаем, что деструктивные инстинкты направлены против самого организма, и поэтому эго должно воспринимать их как опасность и угрозу. Я полагаю, что именно эта опасность ощущается человеком в виде тревоги. Поэтому тревожность будет брать свое начало в агрессии. Но, как мы знаем, либидинальные фрустрации усиливают садистический инстинкт, неудовлетворенное либидо будет, в соответствии с такими взглядами, непрямым образом высвобождать или усиливать тревогу. По этой теории, предположение Фрейда о том, что эго чувствует опасность воздержания, является в конце концов решением данной проблемы. Мое единственное утверждение состоит в том, что опасность, которую он называет «психической беспомощностью – если она [опасность] является инстинктивной», возникает из разрушительных инстинктов.

Фрейд говорит нам, что нарциссическое либидо организма выталкивает инстинкт смерти наружу к своим объектам, чтобы предотвратить разрушение самого организма. Он считает этот процесс основополагающим для садистических отношений индивида с его объектами и для механизма проекции. Далее он говорит: «Другая часть [инстинкта смерти] не участвует в этой передислокации вовне, она остается в организме и либидинозно связывается там при помощи упомянутого сексуального совозбуждения; в ней-то мы и должны признать изначальный, эрогенный мазохизм».

Мне кажется, что у эго имеется и другой способ справиться с этими деструктивными импульсами, которые продолжают оставаться в организме, а именно оно мобилизует часть этих инстинктивных побуждений, чтобы защитить себя от другой их части. Таким образом произойдет расщепление между ид, которое, как я думаю, является первым шагом в формировании и инстинктивных запретов, и супер-эго и которое может быть тем же самым, что и первичные подавления. Мы можем предположить, что такого рода расщепление становится возможным благодаря тому факту, что, как только процесс инкорпорации начался, инкорпорированный объект становится средством защиты от разрушительных импульсов в организме.

Я думаю, что беспокойство, спровоцированное у ребенка его деструктивными инстинктивными импульсами, проявляется в эго в двух направлениях. В первую очередь это подразумевает уничтожение его собственного тела в результате действия таких импульсов, которые представляют собой страх внутренней инстинктивной опасности. Но вторым идет страх перед его внешними объектами, на которые направлены его садистические чувства и которые воспринимаются как источники опасности. Начало развития его эго, которое сопровождается растущей способностью «тестировать» реальность, приводит к тому, что ребенок воспринимает свою мать как кого-то, кто может давать удовлетворение или отказывать в нем, и таким образом он приобретает знание о том, что у его объекта имеются сила, власть в отношении удовлетворения его потребностей, – знание, которое, как кажется, является самой первой реальной причиной его страха перед объектом, к тому же причиной, находящейся во внешней действительности. В этой связи может показаться, что ребенок реагирует на невыносимый страх опасностей, связанных с действием инстинкта, полностью перенося удар с их стороны на его объект, таким образом трансформируя внутренние угрозы во внешние. А затем детское незрелое эго ищет способ защититься от этих внешних угроз в полном уничтожении своего объекта.

Теперь мы должны рассмотреть, каким образом перенаправление инстинкта смерти наружу влияет на отношения ребенка к его объектам и приводит к полному развитию его садизма. Растущий оральный садизм достигает своей высшей точки в процессе отлучения от материнской груди и сразу после этого, что ведет к максимально полной активизации и развитию садизма, проистекающего из всех его источников. Орально-садистические фантазии ребенка, которые, как думается, представляют собой связь между «оральнососательной» и «орально-кусательной» фазами, имеют вполне определенный характер и содержат мысли о полном обладании содержимым материнской груди, достигаемом путем высасывания и вычерпывания. Подобное стремление (высосать и вычерпать) поначалу направлено на грудь матери, а затем его объектом становится и все то, что находится внутри материнского тела.

В моей статье «Ранние стадии эдипова конфликта», я описала раннюю стадию развития (ребенка. – Примеч. пер.), в которой преобладают агрессивные тенденции в отношении тела матери, а ведущее желание на этом этапе – лишить тело матери содержимого и уничтожить его.

Насколько можно это увидеть, садистической тенденцией, наиболее близкой оральному садизму, является уретральный садизм. Наблюдения подтвердили, что детские фантазии о затоплении и разрушении огромным количеством мочи (в смысле размягчения этого «чего-либо», утопления, сжигания или отравления) являются садистической реакцией на отлучение от жидкости, получаемой из матери, и в конечном счете направлены против ее груди. Мне хочется в этой связи обратить внимание на большую важность уретрального садизма в развитии ребенка, которая до сих пор не была в должной мере осознана. Такие хорошо известные психоаналитикам фантазии, как затопление и разрушение чего-либо огромным количеством мочи, а также более широко известная связь между играми с огнем и писанием в кровать, являются просто более видимыми и менее подавленными признаками садистических импульсов, которые сопровождают функцию мочеиспускания. Занимаясь психоанализом как детей, так и взрослых, я постоянно сталкивалась с фантазиями, в которых моча представляется жидкостью, которая вызывает возгорания, разложение и отравление, как тайный и медленно действующий яд. Эти уретрально-садистические фантазии имеют фундаментальную роль в придании пенису бессознательного значения как инструмента садизма, а также в нарушениях мужской потенции. В ряде случаев я обнаруживала, что ночное недержание мочи было вызвано именно фантазиями такого рода.

Все другие способы садистической агрессии, которые применяет ребенок, такие как анальный или мышечный садизм, направлены в первую очередь против материнской груди (которая не постоянно находится в доступе), но вскоре объектом этой агрессии становится все то, что находится внутри тела матери, которое таким образом становится целью всех самых эффективных средств садизма. В процессе психоанализа маленького ребенка эти анально-садистические деструктивные устремления постоянно перемежаются с желанием уничтожить тело матери, пожрав его или описав его. Но во всем этом всегда явно различимо изначальная цель съесть и уничтожить материнскую грудь.

Та фаза жизни, в которой преобладают детские фантазии о садистических и агрессивных актах в отношении того, что находится внутри тела матери, инициируется орально-садистической стадией развития и завершается вместе с окончанием прежней анально-садистической стадии и охватывает период, когда садизм достигает своей высшей точки во всех отношениях.

В работе Авраама показано, что удовольствие, которое младенец получает от процесса кусания, связано не только с либидинальным удовлетворением его эротогенных зон, но и с четко выраженным разрушительным страстным желанием, направленным на уничтожение его объекта. Это справедливо в еще большей мере в фазе, когда садизм достигает высшей точки своего развития. Образ маленького ребенка – возраста от шести до двенадцати месяцев, который стремится уничтожить свою мать всеми средствами, имеющимися в распоряжении его садистических позывов – зубами, ногтями, экскрементами, а также всем своим телом, превращаемым в воображении во всевозможные виды опасного оружия, – для нашего ума представляется не только ужасающим, но также и невероятным. Как я знаю из своего собственного опыта, очень трудно признать самому себе, что такая отвратительная картина на самом деле отражает истину. Но разнообразие, накал и большое количество жестоких фантазий, которые сопровождают эти страстные устремления, очень явно бросаются нам в глаза в процессе психоаналитической работы с детьми ранних возрастов, они настолько ясны и убедительны, что не оставляют места для сомнений. Нам уже знакомы эти детские садистические фантазии, которые находят свою кульминацию в каннибализме, и это облегчает нам принятие следующего факта, заключающегося в том, что по мере роста у ребенка количества методов его садистической агрессии его садистические фантазии обретают все свою полноту и силу. Мне кажется, что подобный элемент эскалации таких импульсов является ключом ко всему этому. Если либидинальные фрустрации являются тем, что интенсифицирует садизм, мы легко поймем то, что деструктивные устремления, сливающиеся с либидинальными и остающиеся неудовлетворенными – в первую очередь это устремления орально-садистического характера, – должны привести к дальнейшему усилению садизма и активизации всех его методов.

Из анализа детей ранних возрастов мы видим, что оральные фрустрации вызывают у ребенка на бессознательном уровне осведомленность о том, что его родители получают друг от друга удовлетворение сексуального характера, которое поначалу воспринимается как носящее оральный характер. Под давлением своих собственных фрустраций ребенок реагирует на эту свою фантазию чувством зависти к родителям, что, в свою очередь, только укрепляет его ненависть к ним. Его стремление «высосать и вычерпать» приводит к желанию высосать и поглотить все жидкости и остальные вещества, которые содержатся в родителях (или скорее в их органах), включая и те, которыми они обменивались в процессе оральной копуляции. Фрейд показал, что сексуальные представления детей являются филогенетическим наследием. По моему опыту, такие бессознательные знание и фантазии о половом акте между родителями возникают на этой самой ранней стадии развития. Оральная зависть является одним из мотивирующих факторов, заставляющих детей обоих полов стремиться проникнуть внутрь тела матери и рождающих связанное с этим любопытство. Детские деструктивные импульсы, однако, довольно скоро перестают быть направленными только на мать и распространяются также на отца. В воображении ребенка пенис отца становится частью матери во время оральной копуляции и остается внутри ее тела (у отца имеется большое количество пенисов), а поэтому агрессия против ее тела направляется также против его пениса, находящегося внутри этого тела.

Я думаю, что причиной того, почему у мальчика на самых глубинных уровнях его разума имеется такой огромный страх перед кастрирующей матерью и почему у него сохраняется тесно связанная с этим страхом мысль (или представление. – Примеч. пер.) о «женщине с пенисом», является его боязнь ее как человека, в теле которого находится пенис отца; поэтому в конечном счете то, чего он боится, – это пенис отца, инкорпорированный в тело матери. Смещение объекта чувства ненависти и тревоги с пениса отца и перенос этого на тело матери, которое вбирает его (пенис. – Примеч. пер.) в себя, очень важно, как я полагаю, для понимания истоков психических расстройств; это также является основополагающим фактором нарушений в сексуальном развитии и формирования гомосексуального отношения. Данное смещение, как я считаю, происходит следующим образом: страх пениса отца, инкорпорированного в тело матери, устраняется с помощью хорошо известного механизма его перемещения на меньший страх «материнского пениса». Боязнь отцовского пениса, «поглощенного» матерью, настолько велика потому, что на этой ранней стадии развития действует принцип pars pro toto, а поэтому пенис представляет также и всего отца. Таким образом, пенис, находящийся внутри матери, символизирует комбинацию матери и отца в одном лице, которая воспринимается как особо ужасающая и несущая в себе угрозу. Как я указывала ранее, в этот период максимально сильного детского садизма он концентрируется вокруг коитуса между родителями. Те желания смерти родителям, которые чувствует ребенок во время первичной сцены или в своем обусловленном такой сценой воображении, связаны с необычайно буйными (по содержанию) садистическими фантазиями, которые, в частности, состоят в садистском уничтожении родителей вместе или по отдельности.

У ребенка также есть фантазии, в которых родители разрушают друг друга при помощи своих гениталий и экскрементов, которые воспринимаются (в воображении. – Примеч. пер.) как опасное оружие. Эти фантазии оказывают важное влияние, очень разнообразны и многочисленны: в них просматриваются такие сюжеты, как инкорпорированный в тело матери пенис превращается в опасного зверя или в оружие, полное внутри себя взрывчаткой или как вагина превращается в опасное животное или какой-то инструмент убийства, например мышеловку с отравленной приманкой. Так как эти фантазии являются фантазиями-желаниями и так как детские сексуальные представления в большой степени определяются садистическими устремлениями, у ребенка возникает чувство вины по поводу тех травм и ран, которые в его воображении родители наносят друг другу.

В дополнение к количественному увеличению садизма ребенка по поводу каждого из источников его происхождения происходят и качественные его изменения, способствующие его дальнейшему росту. В поздней части садистической фазы атаки ребенка на его объект, происходящие в детском воображении и имеющие крайне жестокий характер, с применением всех доступных этому садизму способов, дополняются самыми изощренными агрессивными действиями исподтишка, которые являются более опасными (для объекта). Например, в первой части этой фазы, когда превалирует открытая жестокость, экскременты рассматриваются как средства прямого нападения, но далее они получают в воображении значение взрывоопасных или ядовитых веществ. Все эти элементы, вместе взятые, обусловливают дальнейший рост садистических фантазий, чье число, разнообразие и богатство практически неисчерпаемы. Более того, эти садистские импульсы, направленные против матери и отца в состоянии совокупления, ведут к тому, что ребенок ожидает наказания за них одновременно от обоих родителей. На такой ранней стадии детский страх этого приводит к интенсификации садизма и увеличению силы тех импульсов, которые направлены на уничтожение опасных объектов; поэтому у ребенка в еще большем количестве возникают деструктивные и садистические устремления, направленные на своих «сборных родителей», а следовательно, у него растет страх перед ними как перед враждебной силой.

В соответствии с моими представлениями, конфликт, связанный с эдиповым комплексом, появляется у мальчиков сразу же, как только они начинают испытывать чувство ненависти по отношению к пенису отца и хотят вступить в генитальные отношения со своей матерью, чтобы уничтожить отцовский пенис, который, предположительно, должен находиться внутри ее тела. Я считаю, что ранние генитальные импульсы и фантазии, начинающиеся в фазе развития, в которой доминирует садизм, и представляют собой у детей обоих полов ранние стадии эдипова конфликта, так как они удовлетворяют принятым его критериям. Хотя прегенитальные импульсы у ребенка все еще преобладают, он уже помимо своих оральных, уретральных и анальных желаний начинает ощущать генитальные устремления, направленные на родителя противоположного пола, а также ревность и ненависть к родителю одного с собой пола и даже на этой ранней стадии испытать конфликт между своей любовью и ненавистью к последнему. Мы можем, более того, сказать, что острота эдипового конфликта проистекает из этой ранней ситуации. Например, когда маленькая девочка отворачивается от матери с чувствами ненависти и разочарования и устремляет свои генитальные и оральные желания на своего отца, она остается привязанной к матери мощными силами своей оральной фиксации и своей общей беспомощности; а маленький мальчик тянется к своему отцу силами своей позитивной оральной привязанности и одновременно отталкивается от него чувствами ненависти, возникающими в результате ранней эдиповой ситуации. Но на этой стадии развития ребенка (эдипов. – Примеч. пер.) конфликт выражен недостаточно четко по сравнению с тем, что происходит в дальнейшем. Это случается, как я полагаю, частично по причине того, что у маленького ребенка имеется меньше средств выражения своих чувств, и потому, что его объектные отношения на этой ранней стадии продолжают оставаться все еще неясными и расплывчатыми. Его реакция на свои (реальные. – Примеч. пер.) объекты частично оказывается перенаправленной на объекты воображаемые, поэтому он часто направляет основной заряд своей ненависти и страха на последние (то есть на воображаемые объекты. – Примеч. пер.), особенно на интернализированные, а поэтому его отношение к своим родителям только частично отражает все те трудности, которые у ребенка имеются в объектных отношениях. Но эти трудности находят свое выражение в нескольких других видах. Например, по своему опыту я знаю, что ночные кошмары и фобии уже у маленьких детей появляются в результате эдипового конфликта.

Я не считаю, что возможно провести четкую границу между ранними и поздними стадиями конфликта, связанного с эдиповым комплексом. Как показывают мои наблюдения, генитальные импульсы появляются в то же самое время, что и прегенитальные, влияют на них, изменяют их, а поэтому, как результат их этого раннего взаимодействия, несут в себе следы некоторых прегенитальных импульсов даже на более поздних стадиях развития, а достижение генитальной стадии просто означает усиление генитальных импульсов. То, что генитальные и прегенитальные импульсы слиты между собой воедино, видно из того хорошо известного факта, что, когда дети становятся свидетелями первичной сцены или у них появляются связанные с этим фантазии (а и то и другое имеет генитальный характер), они испытывают очень сильное воздействие прегенитальных импульсов, таких как недержание мочи и кала, сопровождаемое садистическими фантазиями, направленными против их совокупляющихся родителей.

По моим наблюдениям, детские мастурбационные фантазии своим ядром имеют ранние садистические фантазии, возникавшие вокруг копуляции своих родителей. Именно эти деструктивные импульсы, слившись с либидинальными, заставляют супер-эго возводить защитные редуты против мастурбационных фантазий и, между прочим, против мастурбации как таковой. Получается, что детское чувство вины, связанное с генитальной мастурбацией в раннем возрасте, является производным от садистических фантазий, направленных против своих родителей. Более того, так как в этих мастурбационных фантазиях содержится суть эдипова конфликта, в результате чего они могут рассматриваться как центральная точка всей сексуальной жизни ребенка, чувство вины, возникающее из детских либидинальных импульсов, в действительности является реакцией на деструктивные импульсы, которые слиты с ними. Если это действительно так, то не только инцестуозные тенденции в первую очередь порождают чувство вины, но и ужас перед самим инцестом вытекает из деструктивных импульсов, которые накрепко связаны с самыми ранними инцестуозными желаниями ребенка.

Если мы правы, предполагая, что детские эдиповы тенденции берут свое начало тогда, когда садизм достигает своей наивысшей точки, мы должны признать, что конфликт, связанный с эдиповым комплексом, как и формирование супер-эго, инициируется в основном на почве имеющихся импульсов ненависти, которые определяют все это даже на самых ранних и решающих этапах. Подобные воззрения, хотя и кажущиеся на первый взгляд чуждыми общепринятой теории психоанализа, тем не менее соответствуют нашему знанию того факта, что развитие либидо перетекает от прегенитальной к генитальной стадии. Фрейд постоянно указывает на то, что стадия ненависти предшествует развитию любви. Он пишет: «Ненависть по отношению к объекту является более ранней, чем любовь. Она проистекает из ядерного неприятия нарциссическим эго внешнего мира со всеми его раздражающими факторами». И еще: «Эго питает отвращение ко всем объектам, которые являются для него источником неприятных чувств, ненавидит и преследует их с намерением уничтожить – независимо от того, мешают ли они получению сексуального удовлетворения или удовлетворения потребности в самосохранении».

Первоначально считалось, что формирование супер-эго начинается в фаллической фазе. В своей работе «Гибель эдипова комплекса» Фрейд заявляет, что эдипов комплекс заменяется возникновением супер-эго – что он распадается на мелкие части, а супер-эго является его наследием,. А в работе 1926 года «Торможение, симптом, тревога» мы читаем: «Тревога фобии животных представляет собой, таким образом, аффективную реакцию эго на опасность. Опасность же, о которой здесь сигнализируется, – это кастрация. В данном случае нет другого отличия от реальной тревоги, которую эго нормально проявляет в ситуации опасности, как только то, что содержание тревоги остается бессознательным и осознается только в искаженном виде». Если это так, то тогда детская тревожность, которая присутствует до наступления латентного возраста, может быть сведена к кастрационной тревоге у мальчика и страху потери любви у девочки. Согласно этой концепции, формирование супер-эго не начнется до тех пор, пока прегенитальные стадии не останутся в прошлом, и будет осуществляться путем регрессии к оральной стадии. Фрейд пишет: «Первоначально в примитивной оральной фазе индивида, вероятно, нельзя отличить загрузку объектом от идентификации», и «оно (супер-эго. – Примеч. пер.) – на самом деле является результатом первых объектных катексисов ид и наследником эдипового комплекса после его исчезновения».

В соответствии с моими наблюдениями, формирование супер-эго является более простым и прямым процессом. Конфликт, связанный с эдиповым комплексом, и супер-эго формируются в обстановке преобладания прегенитальных импульсов, а объекты, которые были интроецированы в течение орально-садистической фазы, – первые катексисы и идентификации объектов – образуют начала зарождающегося супер-эго. Более того, именно деструктивные импульсы и вызываемая ими тревожность инициируют формирование супер-эго и управляют им на ранних стадиях его развития. Так же и по моему мнению, важность объектов для формирования супер-эго остается несомненной; однако она предстает в несколько ином свете, если мы будем рассматривать инстинктивные влечения в качестве фундаментального фактора в возникновении супер-эго. Я обнаружила, что идентификации, делаемые ребенком в самом раннем возрасте, дают искаженные, нереальные изображения объектов, лежащих в их основе. Как мы знаем из Абрахама, на ранних стадиях развития и реальные, и интроецированные объекты по большей части представляются как их органы. Мы также знаем, что пенис отца главным образом является объектом страхов и приравнивается к различного рода опасному оружию или к зверям, которые могут ужалить или пожрать, а вот вагина в бессознательном представляется как несущее опасность отверстие. Такое приравнивание, в той мере, как я научилась его распознавать, является универсальным механизмом фундаментального значения для формирования супер-эго. Насколько я могу судить, ядро супер-эго находится в частичном инкорпорировании, которое происходит во время каннибалистической фазы развития; в раннем возрасте воображаемые персонажи приобретают у ребенка черты, определяемые им прегенитальными импульсами.

То, что эго воспринимает интернализированный объект как очень жестокого врага ид, логически объясняется тем фактом, что деструктивный инстинкт, который эго перенаправляет вовне, направлен против этого объекта, и поэтому от него можно ожидать только враждебности по отношению к ид. Однако, по всей видимости, филогенетический фактор также участвует в возникновении очень раннего и сильного страха перед интернализированным объектом – страха, который, как показывает мой опыт, испытывает ребенок. Отец первобытной орды был внешней силой, которая заставляла подавлять инстинкт. Страх перед этим отцом, приобретенный в ходе истории человечества, когда индивидуум начинает интернализировать свои объекты, отчасти служит защитой от тревоги, которая возникает из деструктивного инстинкта.

В работах Фрейда мы находим два частично дополняющих друг друга взгляда на формирование супер-эго. Согласно одному из них, суровость супер-эго обусловлена строгостью реального отца, чьи команды и запреты повторяет супер-эго. Согласно другому, о чем говорится в некоторых его высказываниях, эта суровость является следствием деструктивных инстинктивных импульсов субъекта.

То, что может следовать из этого второго взгляда, не было проработано в психоанализе. Общая концепция, которая стала основой для исследования супер-эго, заключается в том, что, как показывает литература, супер-эго возникает под воздействием родительского влияния. Тем не менее мое мнение, которое подчеркивает важность влияния инстинктивных побуждений на генезис супер-эго и утверждает, что супер-эго не идентично со своими реальными объектами, недавно было частично подтверждено Фрейдом.

Как мне кажется, будет справедливо называть ранние идентификации «ранними стадиями формирования супер-эго» точно так же, как я использовала термин «ранние стадии эдипового конфликта». Уже на самых ранних стадиях развития ребенка эти катексисы объектов оказывают такое влияние, которое характеризует их как супер-эго, хотя они качественно отличаются по своим воздействиям от идентификаций, характерных для более поздней стадии. Каким бы жестоким ни было это супер-эго, сформированное при господстве садизма, оно, принимая на себя защиту эго от деструктивного инстинкта, даже становится на этой ранней стадии той инстанцией, из которой исходят инстинктивные запреты.

Фенихель (Fenichel) приводит некоторые критерии, которые различают «предшественников супер-эго» (так он называет ранние идентификации, в соответствии с предположением Райха) от собственно супер-эго. Эти «предшественники» рассыпаны независимо друг от друга. У них отсутствуют единство, суровость, противопоставление (себя. – Примеч. пер.) эго, бессознательность и великая сила – все, что характеризует уже сформированное супер-эго как «наследника» эдипова комплекса. По моему мнению, подобная дифференциация не является корректной в нескольких отношениях. Насколько мне удавалось наблюдать самой, именно раннее супер-эго обладает особой суровостью и жесткостью, и в нормальной ситуации ни в одном другом периоде жизни противоречия между эго и супер-эго не являются такими сильными, как в раннем детстве. В самом деле, это объясняет, почему на первых стадиях жизни напряженность между ними преимущественно ощущается в виде тревоги. Более того, я обнаружила, что команды и запреты со стороны супер-эго носят не менее бессознательный характер у маленького ребенка, чем у взрослого, и что они ни в коем случае не идентичны командам, которые исходят от его реальных объектов. Я думаю, что Фенихель прав, когда говорит, что супер-эго ребенка не является еще в такой мере организованным, как у взрослого человека. Но эта разница, за исключением того, что она не является универсально верной, поскольку многие маленькие дети демонстрируют хорошо организованное супер-эго, а многие взрослые – слабо организованное, мне кажется, просто соответствует меньшей степени организованности разума маленького ребенка по сравнению с умом взрослого. Но это различие (которое, кроме всего прочего, не является общепризнанным, поскольку многие маленькие дети демонстрируют хорошо организованное, а многие взрослые – слабо организованное супер-эго), как мне кажется, просто характеризует меньшую степень организованности ума маленького ребенка по сравнению с сознанием взрослого человека. Нам также известно, что эго ребенка в латентном возрасте более организовано, чем эго малыша, но это не означает, что у последнего нет эго вообще, а имеются только его – эго – «предшественники».

Я уже говорила, что в фазе, когда садизм достигает своей высшей точки, дальнейшее усиление садистических тенденций приводит к росту тревожности. В угрозах со стороны раннего супер-эго в сторону ид содержатся все детали садистических фантазий, направленных на объект, и теперь они одна за одной поворачиваются против эго. Поэтому давление, оказываемое тревожностью на этой ранней стадии, количественно соответствует степени изначально присутствующего садизма, а качественно – множественности и богатству сопутствующих садистических фантазий.

Постепенное преодоление садизма и тревожности является результатом прогрессирующего развития либидо. Но и избыток страха также выступает для индивидуума стимулом преодолеть его. Тревожность способствует росту силы нескольких эрогенных зон и тому, что они одна за другой добиваются превосходства. Господство орально- и уретрально-садистических импульсов заменяется господством анально-садистических импульсов; и так как механизмы, относящиеся к ранней анально-садистической стадии, неважно, насколько мощными они могут быть, уже действуют как защитники от тревоги, возникающей еще из более ранних периодов этой фазы, то из этого следует, что та самая тревога, которая является главным тормозящим фактором в развитии личности, в то же время является фактором фундаментальной важности, способствующим росту его эго и его сексуальной жизни.

На этой стадии способы защиты являются чрезвычайно жесткими, поскольку они пропорциональны чрезмерному давлению тревоги. Мы знаем: на ранней анально-садистической стадии то, что он (ребенок. – Примеч. пер.) изгоняет из себя, является его объектом, который воспринимается как нечто враждебное и приравниваемое к фекалиям. Однако, по моему мнению, то, что уже изгоняется из себя на ранней анально-садистической стадии, – это ужасающее супер-эго, интроецированное в орально-садистической фазе. Таким образом, этот акт «изгнания» является средством защиты, которое применяет движимое страхом эго против супер-эго; оно изгоняет, выбрасывает наружу свои интернализированные объекты и одновременно проецирует их на внешний мир. Механизмы таких проекций и выброса тесно связаны с процессом формирования супер-эго. Точно так же, как эго пытается защитить себя от супер-эго путем жесткого выталкивания, а значит, и разрушения последнего, оно пытается избавиться от своих деструктивных тенденций с помощью принудительного их изгнания. Фрейд считает, что концепция защиты является уместной, если «оно должно служить обозначением всех тех технических приемов, которыми пользуется эго при всех своих возможных конфликтах, ведущих к неврозу. Между тем название “вытеснение” останется для одного определенного метода отражения, который стал нам впервые лучше известен, чем другие, вследствие направления наших исследований». Более того, он подчеркивает возможность, что «вытеснение является процессом, имеющим особое отношение к генитальной организации либидо, и что эго пользуется другими методами защиты, когда вынуждено обезопасить себя от либидо на других ступенях организации». Моя точка зрения нашла поддержку у Абрахама и выражена его фразой: «…то, что последняя [на втором, собственно анальном этапе] консервативная тенденция, обеспечивающая защиту объекта, возникла в процессе вытеснения из первоначального деструктивного инстинктивного направления…».

Что касается разделительной линии между двумя анально-садистическими стадиями, то тот же самый автор пишет следующее: «Считая эту разделительную линию чрезвычайно важной, мы находимся в согласии со взглядами традиционной медицины. Разграничение, которое сделали мы – психоаналитики, основано на эмпирических данных и фактически совпадает с разделением на невроз и психоз, сделанным в клинической медицине. Только мы не будем пытаться проводить жесткое различие между невротическими и психотическими расстройствами. Напротив, мы осознаем, что либидо человека может развиваться регрессивно и переступить через границу между двумя анально-садистическими фазами, как только соответствующая болезнь даст этому толчок, и если определенные точки фиксации, возникающие в индивидуальном развитии его либидо, способствуют такому регрессу».

Как известно, нормальный человек отличается от невротического не по структурным, а по количественным показателям. Вышеприведенная цитата из Абрахама показывает, что он также видит разницу между психотической и невротической личностями как выражающуюся в различной степени одного и того же. Моя собственная психоаналитическая работа с детьми не только привела меня к убеждению, что точки фиксации в случае психозов лежат в стадиях развития, предшествующих второму анальному уровню, но и что эти точки также присутствуют и у невротических, и у нормальных детей, хотя и (заметны и выражены они. – Примеч. пер.) в меньшей степени.

Мы знаем, что уровень тревожности у психотической личности гораздо выше, чем у невротической. Тем не менее до сих пор нет объяснения тому факту, что подобная столь подавляющая тревога может появляться на таких ранних стадиях развития (на которых, согласно исследованиям Фрейда и Абрахама, находятся точки фиксации психозов). Самые последние концепции Фрейда, изложенные в его книге «Торможение, симптом, тревога», исключают возможность того, что этот огромный объем тревоги способен возникнуть в результате превращения неудовлетворенного либидо в страхи. Мы также не можем принять мысль о том, что детский страх быть съеденным, разрезанным на куски и убитым своими родителями может быть реальным. Но если предположить, что чрезмерная тревога может являться только следствием интрапсихических процессов, то это будет близко к моей теории о том, что тревожность на ранних стадиях развития вызвана деструктивными инстинктивными побуждениями и давлением раннего супер-эго. То давление, которое на этих ранних стадиях существует со стороны супер-эго ребенка с целью его защиты от его же деструктивных тенденций и которое как по своей величине, так и по форме соответствует его садистическим фантазиям, отражается, по моему мнению, в ситуациях самой ранней тревожности, которые тесно связаны с фазой доминирования садизма. Они запускают определенные защитные механизмы внутри эго и имеют особое значение для характера психотического расстройства, а также для развития в целом.

Однако прежде чем пытаться исследовать связь между тревожностью у детей ранних возрастов и специфической природой психотических расстройств, мне бы хотелось сначала рассмотреть, как формирование супер-эго и развитие объектных отношений влияют друг на друга. Предположение о том, что ядро супер-эго формируется на столь ранней стадии развития эго, которая еще очень далека от реальности, проливает новый свет на развитие объектных отношений. Тот факт, что образ объекта искажается собственными садистическими импульсами индивидуума, имеет следующие последствия: не только меняется характер влияния на формирование супер-эго как со стороны реальных объектов, так и в результате объектных отношений, но, в отличие от теории, принятой до сих пор, также увеличивается важность формирования супер-эго в объектных отношениях. Когда индивидуум, будучи еще маленьким ребенком, только начинает интроецировать свои объекты, которые – об этом надо всегда помнить, – будучи воспринимаемы различными органами, пока еще имеют весьма смутные очертания, его страх перед этими интроецированными объектами запускает механизмы вытеснения и проекции, что я и пыталась показать. Теперь дело доходит до взаимодействия между проекцией и интроекцией, которое является фундаментальным как для формирования супер-эго, так и для развития объектных отношений и адаптации к реальности. Непрерывное и устойчивое стремление проецировать пугающую идентификацию на объект, как кажется, приводит к усилению импульса к повторению интроекции объекта снова и снова и поэтому становится определяющим фактором в развитии объектных отношений.

Мне кажется, что взаимодействие между объектными отношениями и супер-эго также выражается в том, что методы, которые эго использует в отношениях со своим объектом на всех этапах развития, точно соответствуют тем, которые супер-эго использует в отношениях с эго, а эго – в отношениях с супер-эго и ид. В садистической фазе индивидуум защищает самого себя от своего страха по отношению к своим (прибегающим к насилию. – Примеч. пер.) объектам, как интроецированным, так и внешним, путем удвоенной в своей интенсивности агрессии, направленной на этот объект, которая – в воображении – приводит к его уничтожению. Устранение объекта, в частности, служит тому, чтобы заставить замолчать супер-эго, высказывающее со своей стороны нестерпимые угрозы. Реакция такого рода предполагает, что механизм проекции инициируется по двум направлениям: посредством одного эго ставит объект на место супер-эго, от которого хочет освободиться, и посредством другого создает объект, обозначающий ид, от которого он также хочет освободиться. Таким образом, к тому объему ненависти, который был первоначально направлен против объекта, добавляется и ненависть, предназначавшаяся для ид и супер-эго. Поэтому может показаться, что у людей, у которых тревожность в раннем возрасте слишком сильна и которые сохранили защитные механизмы, присущие этой ранней стадии, страх супер-эго (если по внешним или внутренне-психическим причинам он выходит за определенные рамки) будет заставлять уничтожить свой объект и послужит основой для развития поведения криминального типа.

Эти случаи экстремально высокой тревожности в раннем возрасте играют фундаментальную роль, по моему мнению, в развитии шизофрении. Но в защиту этой гипотезы я могу привести тут только два следующих соображения. Как уже говорилось, проекцией своего ужасающего супер-эго на свои объекты индивидуум усиливает свое чувство ненависти по отношению к этим объектам, а значит, и свой страх их, приводящий к тому, что, если его агрессия и тревога являются чрезмерно сильными, внешний мир для него превращается в ужасное место, его объекты – во врагов, а он сам ощущает угрозу преследования со стороны как внешнего мира, так и своих интроецированных врагов. Если его тревожность слишком велика или если его эго не может с ним мириться, он попытается уклониться от страха перед внешними врагами, регулируя свои механизмы проекции. Это будет одновременно предотвращать осуществление каких-либо дальнейших интроекций объектов и останавливать развитие отношения к реальности, и он (индивидуум. – Примеч. пер.) будет в еще большей мере подвержен страху перед своими уже интроецированными объектами. Данный страх будет принимать разнообразные формы агрессии со стороны врага, находящегося внутри самого индивидуума, от которого нет спасения – врага, который наносит индивидууму различные повреждения. Такой страх, вероятно, является одной из глубочайших причин ипохондрии. Избыток подобной тревоги, которая не поддается какой-либо модификации или сдвигу, очевидно, будет порождать особенно жесткие методы защиты. Более того, нарушения в работе механизма проекции, по-видимому, сопряжены с отрицанием внутренней психической реальности. Страдающий от всего этого индивидуум отрицает и, так сказать, устраняет не только источник своей тревоги, но также и ее влияние. Целый ряд явлений, характерных для клинической картины шизофрении, может быть объяснен как попытка отбиться от внутреннего врага, сдержать его или объявить ему бой. Кататонию, например, можно рассматривать как попытку парализовать интроецированный объект, удерживать его в неподвижном состоянии и такими образом сделать его безвредным.

Самый ранний период садистической фазы характеризуется особой жестокостью нападок на объект. В последующем периоде этой фазы, совпадающем с ранней анальной стадией, в которой преобладают анально-садистические импульсы, преобладают более скрытые формы агрессии, такие как использование отравляющих веществ или взрывчатки. При этом экскременты символизируют яды, а в своем воображении ребенок использует экскременты как нечто, что преследует его объекты, и каким-то магическим способом (в чем я вижу основу черной магии) вставляет их в анус и другие отверстия в телах этих объектов и оставляет их там. Как следствие этого, он начинает бояться и собственных экскрементов, представляя себе их как вредные и опасные для своего тела субстанции, и экскрементов, содержащихся внутри тел его объектов, от которых он ожидает аналогичных скрытых агрессивных действий (в отношении себя самого. – Примеч. пер.) с помощью тех же самых опасных средств. Таким образом, его фантазии приводят к страху того, что внутри его тела существует множество преследователей, к страху быть отравленным. Эти фантазии являются основой его страхов ипохондрического характера, а также приводят к росту тревоги, вызванной приравниванием интроецированного объекта фекалиям, поскольку этот объект становится еще более опасным, будучи связанным с ядовитым и разрушительным «калом фрагментарным» (scybalum). И тот факт, что в результате своих уретрально-садистических импульсов ребенок воспринимает мочу как нечто очень опасное, как нечто, что может сжечь, отравить или порезать, подготавливает его на бессознательном уровне к тому, чтобы относиться к пенису как к садистическому органу и бояться опасного помещенного внутрь пениса отца (преследователя). Таким образом, осуществленное в воображении ребенка садистическое превращение экскрементов в опасные вещества увеличивает его страх перед интернализированным преследователем.

В период, когда превалирует агрессия, инструментом которой являются ядовитые испражнения, страхи ребенка перед аналогичной агрессией со стороны его интроецированных и внешних объектов, но уже направленной на него самого, становятся все более и более многообразными в соответствии с ростом разнообразия и изощренностью его собственных (воображаемых. – Примеч. пер.) садистических процедур. Они также повышают эффективность проекционных механизмов до максимума. Страх распространяется и переносится на многие объекты и источники опасности, находящиеся во внешнем мире. Поэтому ребенок начинает бояться, что на него нападет множество его преследователей. Высокий уровень скрытности и изощренности, который он приписывает этим ожидаемым нападениям, заставляет его наблюдать за окружающим миром бдительным и подозрительным взглядом, усиливает его отношения с реальностью, хотя и односторонним образом. В это же время его страх перед интроецируемым объектом является постоянным стимулом для поддержания механизмов проецирования в действии.

Точкой фиксации паранойи, как я думаю, является период, когда садизм достигает своего максимума, когда средствами агрессии ребенка на все то, что находится внутри тела его матери, и на пенис, который, как он предполагает, находится тоже там, являются ядовитые и опасные экскременты; паранойя и мания преследования, как мне кажется, проистекают из этих тревожных ситуаций.

В соответствии с моей концепцией, страх, испытываемый ребенком перед своими интроецированными объектами, заставляет его проецировать этот страх во внешний мир. Делая это, ребенок отождествляет свои органы, фекалии и другие всевозможные вещи, равно как и свои интернализированные объекты, с объектами внешними. При этом ребенок распространяет свой страх перед (каким-то. – Примеч. пер.) внешним объектом на большое число приравненных к нему объектов.

Я думаю, что такого рода объектное отношение, частично основанное на страхах, является [со стороны индивидуума] продвижением вперед в установлении объектных отношений и адаптации к реальности, так как исходное оно заключалось только во взаимодействии c одним объектом – грудью матери, которая представляла собой всю мать. Однако в воображении маленького ребенка это множество различных объектов находится в том самом месте, которое является главной целью его деструктивных и либидинальных импульсов и также его пробуждающегося стремления к знаниям – а именно внутри тела его матери. По мере того как его садистические тенденции увеличиваются, а в своем воображении он овладевает всем тем, что находится внутри материнского тела, эта ее часть становится «представителем» объекта и одновременно начинает символизировать внешний мир и реальность.

Первоначально объект [ребенка], который представлен грудью [его матери], является идентичным всему внешнему миру. Но потом все то, что находится внутри ее тела, начинает представлять собой внешний мир и объект в более широком понимании, так как оно (тело. – Примеч. пер.) становится местом, в котором находится множество разных объектов – по причине более широкого распространения тревожности.

Таким образом, садистические фантазии ребенка о том, что находится внутри тела его матери, формируют у него фундаментальное отношение к внешнему миру и реальности. Но его агрессия и тревога, которую он испытывает вследствие нее, являются одним из фундаментальных факторов его объектных отношений, на которые в то же время активно влияет и его либидо. Его либидинальные отношения к своим объектам и влияние, оказываемое действительностью, нейтрализуют его страх перед внутренними и внешними врагами. Его вера в существование добрых и полезных объектов – вера, которая основана на силе его либидо, – позволяет реальным объектам проявляться все сильнее, а его фантазийные образы отодвигаются на задний план.

Взаимодействие между формированием супер-эго и объектными отношениями, основанное на взаимодействии проекции и интроекции, оказывает глубокое влияние на его (ребенка. – Примеч. пер.) развитие. На ранних стадиях проекция его ужасных фантазий во внешний мир превращает этот мир в опасное место, а его объекты – во врагов; но в то же время одновременные интроекции реальных объектов, которые в действительности к нему относятся очень хорошо, работают в противоположном направлении и уменьшают силу его страха перед этими ужасающими фантазиями. В этом свете формирование супер-эго, отношения к объектам и адаптация к реальности являются результатом взаимодействия между проекцией садистических импульсов индивидуума и интроекцией его объектов.