Глава 6. Неврозы у детей

В своих предыдущих замечаниях я описала методики, с помощью которых ребенок может быть подвергнут глубокому психоанализу – как и взрослый человек. А сейчас я перейду к вопросам показаний для проведения терапии.

Первый возникающий при этом вопрос: какие трудности следует рассматривать как находящиеся в пределах нормы, а какие – как уже сигнализирующие о неврозе, то есть когда ребенка еще можно считать просто непослушным или капризным, а когда он уже болен. Следует ожидать, что (по мере развития. – Примеч. пер.) у детей будут определенные типичные проблемы, различающиеся своими проявлениями и своей интенсивностью. До тех пор пока они не превышают некоторых пределов, их следует рассматривать просто как стороны развития ребенка. Поскольку некоторые из этих проблем неизбежны, то, я думаю, мы склонны не придавать должного значения тому, насколько пристально стоит следить за подобными каждодневными трудностями как индикаторами серьезных нарушений развития.

Более явные расстройства пищевого поведения, а самое главное, открытая тревожность в форме ночных кошмаров или каких-то фобий должны определенно рассматриваться как невротические проявления. Наблюдения за маленькими детьми показывают, что у них тревожность принимает самые разнообразные и замаскированные формы и что даже в таком раннем возрасте, как два или три года, они могут выказывать такие модификации тревожности, которые свидетельствуют об очень сложных процессах ее подавления. Например, когда оказываются преодоленными ночные страхи и кошмары, в течение некоторого времени еще возможны нарушения сна, такие как позднее засыпание, раннее пробуждение, беспокойный сон или сон, который может быть нарушен малейшими внешними воздействиями, неспособность послеобеденного сна. Все они являются ослабленными формами ночных кошмаров, как я обнаруживала в своих аналитических работах. К этому же относятся многочисленные причудливые церемонии, или «обряды», которым дети предаются перед сном и природой которых часто бывает тревога. Точно так же первоначальные расстройства пищевого поведения могут превращаться в привычку есть очень медленно, не пережевывать пищу должным образом, в общее отсутствие аппетита или в просто скверное поведение за столом.

Легко заметить, что страх перед определенными людьми у ребенка часто сменяется общей робостью, которая позднее сменяется заторможенностью в общении с людьми или застенчивостью. Все эти различные уровни страха являются только модификациями изначальной тревожности, которая, как в случае боязни людей, может позднее определить социальное поведение в общем и целом. Открытые фобии по отношению к некоторым животным могут вылиться в отвращение к ним или даже ко всем животным. Страх перед неодушевленными предметами, которые для маленьких детей всегда являются чем-то живым, выйдет наружу позднее, когда у уже взрослого человека будет наблюдаться торможение или подавление в каких-то действиях, связанных с такого рода объектами. Так, в одном из примеров детская фобия, связанная с телефоном, вылилась потом в общее отвращение к общению по телефону; в других случаях страх перед паровозом превращался в нелюбовь к путешествиям или в тенденцию сильно уставать во время поездок; страх улиц переходил в общее нежелание выйти куда-нибудь погулять. И так далее. К этому же типу (расстройств. – Примеч. пер.) относятся нелюбовь к определенным видам спорта, к активным играм или заторможенность в них, что я детально описала в своей работе «Early Analysis». Эти заторможенности могут иметь самые разные проявления, такие как отвращение к определенным видам спорта или к спорту вообще, усталость, неуклюжесть и т. п. К данному типу относятся также индивидуальные особенности, привычки и затруднения нормальных взрослых людей.

Нормальный взрослый человек всегда может оправдать свою неприязнь к чему-либо с более или менее рациональной позиции, аттестуя объекты, связанные с этим, словами типа «скучно», «невкусно», «негигиенично» и т. п. У ребенка же подобные отвращение или привычки к чему-то, которые могут быть более интенсивными и менее адаптированными к нормам общества, часто называются «вредными привычками». И они неизменно являются выражением тревожности и чувства вины, очень тесно связаны с фобиями и навязчивыми церемониями, а все их детали определяются имеющимися у ребенка комплексами. Из-за этого они очень часто не поддаются коррекции с помощью воспитательных мер, но на них можно воздействовать методами психоанализа, как и на любые симптомы неврозов.

Я упомяну здесь только пару примеров из этих интересных наблюдений. В первом – гримасничающий мальчик, при этом широко открывающий глаза; во втором – частое мигание, которое служило способом унять страх перед ослеплением. Еще один – мальчик, сначала держащий свой рот открытым (как признание совершенной фелляции), а затем издающий свист (как отказ от этого признания). Непослушание детей в то время, когда их купают целиком в ванной или только моют им голову, – это не что иное (я неоднократно в этом убеждалась), как скрытый страх перед кастрацией или уничтожением всего своего тела. Оказалось, что ковыряние в носу, как у детей, так и у взрослых, символизирует, помимо всего прочего, анальную агрессию, направленную на тела родителей. Возникающие у родителей или нянь трудности, связанные с убеждением ребенка выполнить какие-либо элементарнейшие просьбы или произвести простейшие действия, что часто сильно раздражает, всегда без исключений оказывались связаны с тревожностью. Например, нежелание ребенка достать какой-то предмет из коробки в нескольких случаях объяснялось тем, что подобное действие означало для него агрессивное посягательство на тело матери и реализацию неких запретных фантазий.

В детях присутствует нечто, что можно назвать «чрезмерной живостью», которая часто сопровождается упрямством и вызывающей манерой поведения и которая, в зависимости от точки зрения (взрослого «наблюдателя». – Примеч. пер.), зачастую неправильно понимается как особый признак «темперамента» или как просто наглость. Такого рода поведение тоже является компенсацией общей тревожности, и этот механизм в значительной степени влияет на формирование характера ребенка и его последующих социальных установок. Суетливость, которая часто сопутствует «чрезмерной живости», является, по моему мнению, важным симптомом. «Разрядка внутреннего моторчика», которая достигается ребенком через его общую непоседливость, в начале латентного периода часто преобразуется в некие двигательные стереотипы, которые обычно остаются незамеченными в общей картине этой гиперактивности. В период полового созревания, а иногда даже раньше, они появляются снова или становятся более отчетливыми и являются основой для тика.

Я постоянно отмечала большое значение заторможенности в играх, которая может оказываться спрятанной за разнообразными формами своих проявлений. Мы можем наблюдать ее различные степени в процессе анализа. Нелюбовь к конкретным играм, недостаток настойчивости и упорства в какой бы то ни было игре – это все примеры частичной игровой заторможенности. Кроме того, некоторые дети просто нуждаются, чтобы был кто-то, кто – помимо них самих – принимает участие в их игре; они отдают инициативу этому человеку, они не приносят с собой свои игрушки и т. п. Другие могут любить только те игры, которые предполагают четко установленные правила, или только определенные типы игр (в этом случае они проявляют изрядное старание в игре). Такие дети отличаются серьезным подавлением своего воображения, которое, как правило, сопровождается некими навязчивыми невротическими влечениями; их игры имеют характер скорее обсессивных симптомов, чем сублимаций.

Существуют такие игры, за которыми – особенно при переходе к латентному периоду – скрываются какие-то двигательные стереотипы или жестко определенные движения. Например, один восьмилетний мальчик играл в дорожного полицейского, находящегося на своем посту, и все время – часами – повторял одни и те же движения, иногда оставаясь неподвижным в некоторых позах в течение длительного времени. В других случаях за какой-то конкретной игрой может скрываться особая гиперактивность.

Общая неприязнь к активным играм и недостаточная ловкость в них являются предвестниками будущих заторможенностей в спорте и всегда сигнализируют, что что-то идет не так, как надо.

В очень многих случаях на базе заторможенности в играх развивается заторможенность в учебе. Были случаи, когда у заторможенных в играх детей, являвшихся хорошо успевающими школьниками, импульсы, побуждавшие их хорошо учиться, носили по большей части навязчивый характер. У некоторых из них позднее – особенно в возрасте пубертата – развивались серьезнейшие ограничения способности к обучению. Интенсивность заторможенности в учебе, как и в играх, может быть любой; формы ее проявления также могут быть разнообразными, например выливаться в леность, отсутствие интереса, сильную неприязнь к отдельным предметам, особо выраженное нежелание выполнять домашние задания, кроме как в самый последний момент и как результат сильного давления. Подобная заторможенность в учебе часто является основой для дальнейших трудностей в профессиональной деятельности, ранние признаки которой можно часто заметить в заторможенности маленького ребенка в игре.

В своей работе «Развитие одного ребенка» я утверждаю, что если ребенок выказывает сопротивление «сексуальному просвещению», то это является очень важным индикатором того, что что-то (в его развитии. – Примеч. пер.) идет не так. Если он избегает задавать какие-либо вопросы на эту тему – что часто потом сменяется навязчивыми расспросами или чередуется с ними, – то это следует рассматривать как симптом серьезного нарушения естественного любопытства. Как хорошо известно, раздражающие вопросы ребенка часто переходят в маниакальную задумчивость взрослого человека, которая всегда связана с невротическими расстройствами.

Склонность к жалости к самому себе, к частым падениям, ударам самого себя, причинению себе боли или вреда (каким-либо иным способом. – Примеч. пер.) должна рассматриваться как выражение чувства вины и различных страхов. Практика детского психоанализа убедила меня в том, что подобные постоянно повторяющиеся мелкие – а иногда и более серьезные – инциденты являются заменителями нанесения себе более тяжелых травм и представляют собой попытки самоубийства, предпринимаемые неподходящими для этого способами. У многих детей, особенно мальчиков, сверхвосприимчивость к боли очень часто и рано сменяется преувеличенной безразличностью к ней, которая на самом деле является выработанным механизмом защиты от тревожности – и ее модификацией.

Очень характерно также отношение ребенка к подаркам. Некоторые дети просто-таки ненасытны в этом отношении – ни один из подарков не доставляет им настоящего удовлетворения, а только всегда вызывает разочарование. Другие дети в чрезмерной степени лишены каких-либо желаний – они одинаково безразличны к любому подарку. Мы наблюдаем аналогичные реакции у взрослых во многих ситуациях. Среди женщин есть много тех, кто всегда хотят новой одежды, но на самом деле не получают от нее должного удовлетворения, а вместо этого постоянно жалуются, что «им нечего надеть». Как правило, такие женщины все время гоняются за развлечениями, легко и скорее часто, чем редко, меняют свои объекты любви и не могут достичь сексуального удовлетворения. Далее, есть такие люди, которые пресыщены всем и имеют мало желаний. В результате психоанализа детей было совершенно четко выявлено, что «подарок» в конечном итоге означает для ребенка все ранние выражения любви, которых он оказывался лишен: материнское молоко, грудь, отцовский пенис, мочу, стул, маленьких детей.

Одновременно подарки доказывают ему, что все те вещи, которые он хотел получить садистическим образом, теперь даются ему в добровольном порядке и тем самым смягчают его чувство вины. В своем бессознательном ребенок трактует отказ ему в подарке – как и любой отказ вообще – как наказание за агрессию, связанную со своими либидинальными желаниями. В других случаях, когда чрезмерное чувство вины сохраняет свое негативное влияние или с ним не удалось успешно справиться, оно – совместно с опасениями по поводу возможных новых разочарований – приводит к подавлению либидинальных желаний в целом. Дети, у которых это наблюдается, оказываются неспособными испытывать настоящую радость от подарков.

Неспособность переживать разочарования приводит к тому, что ребенок бессознательно воспринимает неизбежные в процессе своего воспитания отказы как наказания, а это делает его труднообучаемым и плохо адаптированным к реальности. У подросших детей, хотя в некоторых случаях также и у маленьких, неспособность переносить неудачи часто маскируется показной адаптацией, которая обусловлена стремлением «порадовать» окружающих ребенка людей. Такого рода «показная адаптация» может скрывать более глубокие трудности и проблемы, особенно в латентный период.

Также очень показательно общее отношение ребенка к праздникам. Дети с большим нетерпением ожидают Рождество, Пасху и т. п., хотя по их окончании они остаются совершенно неудовлетворенными тем, как эти праздники прошли. Подобные дни, а иногда и воскресенья, рождают – в большей или меньшей степени – надежды на обновление, на некий «новый старт», а в контексте ожидаемых подарков – на «искупление» или «заглаживание» всего зла, совершенного или выстраданного самим в своем воображении. Семейные праздники в очень серьезной мере затрагивают те комплексы, которые ребенок имеет в связи с общей обстановкой в семье. Например, свой день рождения всегда означает некое «рождение заново», а дни рождения других детей отражают конфликты, связанные с рождением реальных или воображаемых братьев и сестер. То, как ребенок реагирует на подобные события, может поэтому служить признаком наличия у него невроза.

Нелюбовь к театрам, кино, различного рода представлениям тесно связана с нарушениями инстинктивной тяги ребенка к знаниям. Я обнаружила, что основой этих нарушений является как подавленный интерес к сексуальной жизни родителей, так и защита от собственной сексуальности. Подобное отношение, которое вызывает подавление многих сублимаций, имеет своей самой глубокой причиной тревожность и чувство вины, возникшие на очень ранних стадиях развития и проистекающие из фантазий агрессивного толка, в которых эта агрессия направлена на коитус между родителями.

Мне также хочется особо подчеркнуть психогенный элемент в возникновении многих телесных болезней, которым подвержены дети. Я установила, что многие дети находят выход своим чувствам вины и тревожности, уходя в болезнь (а выздоровление оказывает успокаивающее действие), а частые болезни в определенном возрасте, вообще говоря, частично вызваны неврозами. Этот психогенный элемент приводит не только к большей восприимчивости к различным инфекциям, но и к большей тяжести и продолжительности самой болезни. Я обнаружила, что, в общем и целом, после завершения аналитической работы с каким-то ребенком он становился значительно менее предрасположенным, в частности, к простудам. В нескольких случаях восприимчивость к ним была почти сведена к нулю.

Мы знаем, что невроз и формирование характера тесно связаны друг с другом, и также что во многих случаях в результате психоаналитической работы со взрослыми у них происходят значительные изменения характера. Психоанализ детей более старших возрастов почти всегда вызывает изменения характера положительного свойства. Подобная работа с детьми ранних возрастов приводит – через снятие невроза – к предотвращению появления в будущем трудностей в учебе. Поэтому можно провести следующую аналогию: то, что известно, как «трудный характер» у взрослых и у старших детей, называется «трудностями воспитания» у малыша. Развивая эту аналогию, уместно упомянуть, что, говоря о «характере», мы имеем в виду в первую очередь только самого конкретного человека, даже если его характер оказывает негативное влияние на его окружение, а вот обсуждая «трудности воспитания» (или трудности обучения. – Примеч. пер.), в первую и главную очередь имеют в виду те проблемы, с которыми должны справляться люди, ответственные за обучение и воспитание ребенка. При этом часто упускается из виду, что трудности характера у ребенка являются выражением целостных процессов развития, которые завершаются исчезновением эдипова комплекса. Поэтому они являются последствиями формирующегося или уже сформировавшегося характера и причинами более поздних неврозов или дефектов развития. Они проявляют себя в ряду других проблем в виде чрезмерно больших трудностей, и поэтому будет правильнее называть их невротическими симптомами или трудностями характера.

Из того, что было сказано до настоящего момента, я заключаю, что трудности в развитии ребенка, которых никогда не бывает слишком мало, носят невротический характер. Другими словами, каждый ребенок проходит через невроз, отличающийся от того, который имеется у других детей, только своей степенью выраженности. Поскольку сейчас считается, что психоанализ является самым эффективным способом излечения неврозов у взрослых, то выглядит логичным использовать его также в борьбе с неврозами у детей и, более того, предполагая, что каждый ребенок проходит через свой невроз, применять его ко всем детям. В настоящее время, исходя из практических соображений, только в редких случаях представляется возможным корректировать невротические проявления с помощью психотерапии у в целом нормальных детей. Описывая показания к такому лечению, очень важно выделить признаки, указывающие на наличие серьезного невроза – то есть такого невроза, который без малейшего сомнения вызовет существенные проблемы у ребенка и в последующие годы.

Я более не буду вдаваться в подробности случаев, когда – в силу степени и характера симптомов – тяжесть невроза у ребенка в младенческом возрасте безошибочно распознается, но хотелось бы обсудить некоторые ситуации, в которых он остался, в общем-то, нераспознанным, поскольку специфическим проявлениям, характерным для невроза ребенка, не было уделено должного внимания. Причина того, что детские неврозы до сих пор привлекали к себе значительно меньшее внимание, чем неврозы у взрослых, состоит, как я думаю, в во многом существенной разнице их симптоматики. Психоаналитики всегда знали, что в основе неврозов у взрослых лежат детские неврозы, но в течение долгого времени так и не могли прийти к практическому выводу о том, что неврозы должны быть по меньшей мере чрезвычайно распространены среди детей – хотя сами дети давали достаточно доказательств в пользу такой точки зрения.

Нельзя сравнивать детский и взрослый невроз, так как ребенок, наиболее похожий на невротического взрослого, как раз и будет невротичным ребенком. Так, например, ребенок, который удовлетворяет всем требованиям, предъявляемым к нему в воспитательном процессе, и не позволяет своим фантазиям и инстинктам доминировать над собой, который внешне полностью адаптирован к реальности и, более того, не выказывает особых признаков тревожности, несомненно, будет не просто не по годам умным и в большой мере лишенным обаяния, но и просто ненормальным в полном смысле этого слова. А если завершить эту картину сильнейшей подавленностью воображения, что является необходимым предварительным условием развития (по подобному сценарию. – Примеч. пер.), то мы, без сомнения, получим причину беспокоиться о будущем такого ребенка. Дети, развивающиеся подобным образом, страдают не от относительно слабых, а от бессимптомных неврозов; а из психоанализа взрослых мы знаем, что такие неврозы обычно относятся к наиболее тяжелым.

В норме мы должны ожидать, что увидим явные следы серьезной борьбы и кризисов, через которые ребенок проходит в первые годы своей жизни. Однако признаки всего этого во многом отличаются от симптомов, наличествующих у взрослого невротика. До какого-то момента нормальный ребенок открыто демонстрирует свои амбивалентность и аффекты; его подверженность инстинктивным порывам и фантазиям, как и влияние его супер-эго, проявляется весьма заметно. Это создает некоторые трудности в его адаптации к реальности, а поэтому – и в его воспитании, так что он никогда не будет «удобным» ребенком. Но если препятствия на пути его адаптации к реальности перерастают определенные границы, а его тревожность и амбивалентность становятся слишком сильными, короче говоря, если трудности, заставляющие страдать и его самого, и его окружение, являются слишком большими, то тогда такой ребенок должен совершенно определенно считаться невротическим. Тем не менее неврозы такого типа часто бывают менее тяжелыми, чем неврозы детей, у которых подавление аффектов достигло степени полного их разрушения и проявилось слишком рано – так, что практически не осталось никаких признаков того, что аффекты и беспокойство могут проявляться еще сильнее. Что на самом деле отличает менее невротичных детей от более невротичных (сверстников. – Примеч. пер.), если вынести за скобки интенсивность проявления невроза, так это прежде всего способы, которыми они справляются со своими трудностями.

Ранее описанные критерии стали для меня хорошей отправной точкой для изучения способов (часто очень неясных), с помощью которых ребенок справляется со своей тревожностью, и тех базовых установок, которые он уже в себе развил. Например, можно предположить, что, если ребенку не нравится посещать различного рода мероприятия – например, театры или кино, задавать вопросы, если он заторможен в своих играх или может испытывать увлечение только несколькими играми, особо не требующими воображения, то у него серьезно нарушено естественное любопытство и он страдает от чрезмерного подавления своей фантазии, хотя по всем другим параметрам выглядит хорошо адаптированным к реальности и не имеет каких-либо ярко выраженных проблем. В случаях такого рода стремление к знанию оказывается удовлетворенным только в более позднем возрасте и по большей части весьма обсессивными способами, в связи с чем могут проявиться другие невротические нарушения.

У многих детей исходная неспособность должным образом переносить разочарования скрывается за преувеличенной адаптацией к требованиям, предъявляемым к ним в воспитательном процессе. Они очень рано становятся «паиньками» и «послушными» детьми. Но именно они чаще всего отличаются общим безразличием к подаркам и различным «радостям жизни», упомянутым выше. Если в дополнение к этому они выказывают большую заторможенность в играх и чрезмерную зацикленность на каких-то своих объектах, то вероятность того, что у них позднее разовьется невроз, очень высока. У таких детей появляются общий отрешенный облик и пессимистическое отношение. Главной их целью становится борьба со своими страхами и чувством вины любой ценой – даже если это будет означать отказ от влечения, удовлетворения и радости. В то же самое время они зависимы от своих объектов в далекой от нормы степени, так как надеются, что окружающие защитят и поддержат их в противостоянии собственным страхам и чувству вины. Более очевидными, хотя их истинная значимость в должной мере не осознается, являются трудности тех детей, у которых ненасытная жажда все новых и новых подарков соседствует с неспособностью переносить разочарования и запреты, которые на них накладываются в рамках воспитательного процесса.

Весьма вероятно, что в типичных случаях, ранее здесь упомянутых, перспективы достижения ребенком ментальной стабильности в будущем не слишком хороши. Как правило, общее впечатление, которое ребенок производит: его походка, выражения его лица, манера говорить и двигаться – выдает неудачи в его внутренней адаптации. В любом случае, только психоанализом возможно выявить, насколько серьезны имеющиеся нарушения. Я все время подчеркивала, что факт наличия у ребенка психоза или психотических черт может быть установлен только после достаточно долгой аналитической работы с ним, потому что психозы у детей – так же, как и неврозы, – во многом отличаются от психозов у взрослых. У некоторых детей, которых я лечила, неврозы в раннем возрасте уже имели такой же характер, как и сильные неврозы навязчивых состояний у взрослых, а анализ показал также присутствие у них сильных параноидальных проявлений.

Теперь надо рассмотреть следующий вопрос: как ребенок показывает, что он достаточно хорошо внутренне адаптирован? Если он получает большое удовольствие от игр, а в них дает полную свободу своим фантазии и воображению, будучи одновременно в достаточной степени адаптированным к реальности (что можно распознать по некоторым определенным сигналам) и по-настоящему хорошо (не чрезмерно) относящимся к своим объектам, то это является благоприятным знаком. Другой хороший признак – если, наряду с вышеуказанным, он демонстрирует относительно спокойное развитие своего инстинктивного стремления к знаниям, которое идет в нескольких различных направлениях свободно – без того накала и налета принуждения, которые характерны в случаях неврозов навязчивых состояний. Появление тревожности и аффекта в некоторой степени, как я думаю, является непременным условием дальнейшего благоприятного развития. Как эти, так и некоторые другие признаки, дающие право на благоприятный прогноз, имеют, однако, только относительную ценность и не являются абсолютной гарантией на будущее – как это следует из моего опыта. Появится ли в будущем, уже во взрослой жизни, невроз опять или нет, часто зависит и от непредсказуемых внешних обстоятельств, как благоприятных, так и неблагоприятных, с которыми ребенок сталкивается по мере своего роста.

Более того, мне кажется, что мы мало знаем о структуре психики и бессознательных трудностях нормального взрослого человека, так как такие люди были в гораздо меньшей степени объектами исследований психоаналитиков, чем невротики. Мой аналитический опыт работы с ментально здоровыми детьми различных возрастов убеждает меня в том, что, хотя их эго реагирует нормальным образом, они все равно вынуждены сталкиваться со своей достаточно сильной тревожностью, серьезным бессознательным чувством вины, глубокой депрессией и что в некоторых случаях отличия имеющихся у них трудностей от трудностей у детей-невротиков заключаются в том, что первые оказываются способны более активным и обнадеживающим образом справляться с ними. Результаты, полученные в этих случаях, демонстрируют полезность психоанализа даже для детей, которые являются невротиками только в самой малой степени. Представляется разумным предположить, что уменьшение тревожности и чувства вины, а также фундаментальные изменения в сексуальности должны существенно повлиять на будущее не только невротического, но и нормального ребенка.

Следующий вопрос, который надлежит рассмотреть, – это то, в какой момент аналитическую работу с ребенком можно считать законченной. В случае со взрослыми пациентами ответ на него подсказывают разнообразные признаки, такие как появление способности работать и любить, проявлять себя в тех жизненных обстоятельствах, в которых человек оказывался, принимать разнообразные решения, необходимые для того, чтобы вести свою жизнь (нормальным образом. – Примеч. пер.). Если мы рассмотрим факторы, приводящие взрослых людей к неудачам, и если ясно представляем себе наличие похожих факторов у детей, то получаем надежный критерий для завершения аналитической работы.

Взрослый человек может стать жертвой невроза, дефектов своего характера, нарушений своей способности к сублимации или проблем в сексуальной жизни. Детский невроз можно выявить в раннем возрасте по небольшим, но характерным признакам, как я все время старалась показать; лечение таких ранних неврозов является лучшей профилактикой неврозов у взрослого человека. Появление в будущем трудного характера лучше всего предотвратить устранением трудностей в характере ребенка. То, как ребенок играет, позволяет нам проникнуть в глубины его психики и подает четкий сигнал того, когда анализ может считаться завершенным в отношении будущей способности этого ребенка к сублимации. Перед тем как считать анализ маленького ребенка завершенным, должны быть в большей степени устранены все его игровые заторможенности. Под этим я подразумеваю то, что игровые интересы ребенка, соответствующие его возрасту, стали не только более глубокими и стабильными, но и расширились в разных направлениях.

Когда ребенок, который вначале имел один навязчивый игровой интерес, в результате аналитической работы с ним приобретает все расширяющиеся интересы к различным играм, это является эквивалентом процесса роста способности к сублимации и расширения общих интересов, который и является целью психоанализа взрослого человека. Таким путем – путем понимания игры детей – мы можем оценить их возможности к сублимациям в последующие годы; мы также можем оценить, когда аналитическая работа уже в достаточной мере привела к формированию защиты от будущих трудностей и ограничений их способности к учебе и работе.

Наконец, развитие игровых интересов, их качественные и количественные изменения также позволяют сделать достаточно надежные выводы о будущем развитии сексуальности детей. Это можно проиллюстрировать примерами психоанализа двух маленьких детей – мальчика и девочки. Пятилетний Курт, как и большинство мальчишек, поначалу был всецело поглощен игрушечными машинками и вагончиками, имевшимися на моем игровом столике. Он вытаскивал именно эти игрушки из общей кучи и играл в разные игры с ними. Он сравнивал их размеры и мощность, катал их до каких-то определенных мест назначения и таким символическим и типичным (в соответствии с моим практическим опытом) путем сравнивал свой пенис, свою потенцию и свою индивидуальность в целом с тем, что было у его отца и братьев. Исходя из этого, можно было бы предположить, что все эти действия указывали на наличие у него нормальной и активной гетеросексуальной ориентации. Но это вступало в противоречие с его откровенно боязливой и немальчишеской натурой, и по мере продвижения анализа вперед истинность этого впечатления только подтверждалась. Его игры, символизировавшие его соперничество с отцом за обладание матерью, вскоре оказались прерванными сильной тревожностью. Показалось, что у него развилось преимущественно пассивное гомосексуальное общее отношение, но из-за своей тревожности он не смог это отношение сделать стабильным и поэтому попытался сбежать от реальности, находя убежище в фантазиях, имевших характер мегаломании. На этой нереалистичной основе он мог выставить на передний план и сильно преувеличить как в своих глазах, так и в глазах других людей часть активного мужского начала, которое все еще оставалось в нем.

Я снова и снова могла наблюдать то, что детские игры, как и сновидения, имеют свои «фасады» и что мы сможем понять, что скрывается за этими фасадами, их скрытое содержание, только путем тщательного анализа – точно так же, как выявляется скрытый смысл сновидений. Но игра из-за своей большей связи с реальностью и своего первостепенного значения как средства выражения того, что происходит в голове ребенка, часто подвергается большей вторичной переработке, чем сон. По этой причине, только очень постепенно, через изменения, происходящие в игровом поведении ребенка, мы сможем познакомиться с различными течениями его психической жизни.

Психоанализ показал, что активное мужское начало, которое Курт выказывал в своих первых играх, было в значительной степени «притворным» и вскоре оказалось сломленным из-за сильной тревожности. С этой точки и начался анализ его пассивного гомосексуального общего отношения, но только после очень длительного периода психоаналитической работы (которая продолжалась в течение порядка 450 сессий) тревожность, которая противодействовала пассивно-гомосексуальной позиции, была в некоторой степени уменьшена. Тогда игрушечные животные, которые в самом начале символизировали собой воображаемых союзников в борьбе с отцом, превратились в детей, а его (Курта) пассивная женственная установка и желание иметь детей нашли свое более открытое и явное выражение. Чрезмерный страх перед обоими родителями привел к уменьшению как женских, так и гетеросексуальных проявлений.

Анализ страха Курта перед «матерью с пенисом» и его чувство чрезмерного ужаса, испытываемое по отношению к отцу, привели к возрастанию и к новому выходу на передний план его активного гетеросексуального начала. Он стал способен к более стабильному выражению соперничества с отцом в своих играх. Он вернулся к тем играм, в которые играл в начале моей работы с ним, но теперь он играл в них более «напористо» и с большим воображением. Например, Курт уделял очень большое внимание построению гаража, в котором хранились игрушечные машинки, и с неутомимостью добавлял все новые и новые детали, которые служили для совершенствования, или строил различного вида города или деревни, по которым эти машинки ездили (что символизировало его соперничество с собственным отцом за свою мать). В том удовольствии, с которым он стоил эти города, деревни или гаражи, в том, что он вкладывал в это свою душу, он находил выражение своему стремлению восстановить свою мать, которой он в своем воображении причинял вред. Одновременно с этим его отношение к своей матери в реальной жизни претерпело кардинальные изменения. По мере того как уменьшались его тревожность и чувство вины, у него появилась большая способность к реактивным тенденциям и развилось очень нежное отношение к матери.

Постепенное усиление его гетеросексуальных тенденций становилось заметно в многочисленных изменениях его игровых привычек. В самом начале они указывали на то, что его зацикленности, берущие начало в прегенитальном периоде, все еще доминировали в его гетеросексуальном отношении (к внешнему миру. – Примеч. пер.) или постоянно заменяли собой его зацикленности, возникшие уже в генитальной фазе. Например, груз, который поезд привозил в город или грузовик доставлял к конкретному дому, часто символизировал экскременты; и в таком случае доставка осуществлялась на задний двор к черному ходу. Факт того, что эти игры выражали некий жесткий вариант анального коитуса с матерью, проявлялся, помимо всего прочего, в том, что в результате разгрузки, например, угля из машины сад или дом часто оказывались поврежденными, люди, находившиеся в доме, впадали в гнев, а его игра очень скоро прекращалась, будучи остановленной его собственной тревогой.

Транспортировка грузов различного вида, со всем богатством деталей этого процесса, целиком заняла одну из фаз психоанализа Курта. Иногда это были грузовички, которые доставляли продукты из магазинов или, наоборот, в них, иногда – люди, отправляющиеся в длительные путешествия со всем своим скарбом. Дальнейшее исследование его игровых ассоциаций показало, что все это было побегом (от действительности. – Примеч. пер.), а все вещи, грузы – это части тела матери, которые были у нее «украдены» или «похищены». Отдельные мелкие детали были особо показательны. Доминирование его анально-садистических фантазий выражалось в использовании для доставки товаров черных ходов. Несколько позже та же самая «сюжетная линия» игры была продиктована тем, что ему – Курту – следует избегать парадного входа.

Из его ассоциаций, связанных с передним двором или садом, находящимся у главного входа (женскими гениталиями), следовало, что его зацикленность на анусе подкреплялась его отвращением к женским половым органам; отвращением, которое базировалось на страхе перед ними, имевшем множество детерминант, одной из которых была фантазия о «встрече» с пенисом отца во время его совокупления с матерью.

Этот страх, который часто оказывает сдерживающий и тормозящий эффект, может также стимулировать развитие определенных сексуальных фантазий. Детское стремление мальчика сохранить в себе гетеросексуальные импульсы, противодействующие страху перед отцовским пенисом и бегству от него, также приводит к некоторым особенностям сексуальной жизни во взрослом состоянии. Типичная мальчишеская фантазия этого рода, которую также выказывал и Курт, – это одновременное или поочередное с отцом соитие с матерью. При этом задействуется комбинация фантазий из прегенитального и генитального периодов или доминируют фантазии генитального периода. В играх Курта, например, два игрушечных человечка или два грузовичка входят или въезжают в один вход или въезд в здание, которое символизирует тело матери (другой вход или въезд – это ее анус). Эти два человечка часто договариваются между собой о том, входить одновременно или по очереди; или кто-то из них в таком действе силой или хитростью «подавляет» другого. В такой борьбе более слабый – то есть сам Курт – превращается в гиганта, одерживает победу и устраняет другого (своего отца). Но вскоре после этого в качестве реакции приходит тревога, он (Курт. – Примеч. пер.) начинает использовать только другой, черный вход, оставляя главный вход человечку, символизирующему отца. Этот пример показывает, как детский страх кастрации препятствует наступлению у ребенка генитальной стадии и усиливает его зацикленность на, или, скорее, регресс к прегенитальной стадии. Однако немедленным результатом не всегда будет регресс к прегенитальной стадии. Если общая тревожность ребенка не является достаточно сильной, у него могут возникнуть многие виды фантазий, относящихся уже к генитальному уровню, и это помимо тех, которые были здесь упомянуты.

То, что мы рассматриваем здесь как игровые фантазии ребенка, позже встречается нам уже во взрослом мужчине в виде необходимых условий для любви. Фантазии Курта о том, как два игрушечных человечка входят в два разных входа в здание или используют только один вход, одновременно или поочередно, после борьбы друг с другом или по взаимной договоренности, показывают те различные возможные линии поведения в ситуации «треугольника», в которой он является «третьей стороной». При этом он может, например, выбрать для себя положение «ущемленного третьего» или друга семьи, который хитростью или силой одолевает мужа, и т. д. Еще одно последствие тревожности – это уменьшение частоты игр такого рода, то есть символизирующих коитус, а это в дальнейшей жизни может проявиться в виде ослабленной или нарушенной потенции такого человека. То, в какой степени он будет способен реализовать на практике свои детские сексуальные фантазии в дальнейшей своей жизни, зависит от других факторов, влияющих на его развитие, особенно это касается его опыта взаимодействия с реальным миром. Но фундаментально условия, при выполнении которых мужчина сможет почувствовать любовь, можно увидеть во всех деталях его мальчишеских игровых фантазий.

Из развития этих фантазий следует, что по мере продвижения сексуальности вперед к генитальной стадии также развивается и способность к сублимации. Например, Курт строил дом, в котором он должен был жить один. Этот дом – его мать, которой он хотел обладать, не деля ее ни с кем. Одновременно он никогда так и не смог сделать все, чтобы это дом был построен «правильно» и был красивым.

Игровые фантазии подобного рода уже указывают на готовность ребенка быть отлученным от объекта любви, что произойдет несколько позднее. Например, в случае другого моего маленького пациента он представлял тело матери как карту. Поначалу он просил у меня все большие и большие по размеру листы бумаги для того, чтобы сделать эти карты как можно большими. Затем, после того как эта игра оказалась прерванной приступом тревоги, он начал делать ровно противоположное – «создавать» карты очень небольшого размера. Таким маленьким размером он хотел подчеркнуть их непохожесть на его первоначальный большой объект – его мать, а также свою «отстраненность» от него. Однако эта попытка потерпела неудачу – его карты затем становились все больше и больше опять до тех пор, пока не достигли первоначального размера, после чего игра в рисование карт снова оказалась прервана накатившей тревожностью. Этот ребенок выказывал ту же самую мысль, когда вырезал бумажных кукол. Маленькая куколка, которая всегда в конце концов оказывалась выброшенной по причине того, что он предпочитал ей большую куклу, символизировала его маленькую подружку, которую он пытался сделать объектом своей любви вместо матери. Через примеры такого рода мы видим, что способность индивидуума к «либидинальной отстраненности» от своих объектов в возрасте пубертата имеет свои корни в самом раннем детстве и что психоанализ маленьких детей может оказать большую помощь в процессе ее развития.

По мере продвижения психоаналитической работы мальчик становился все более способным к выражению в играх и сублимациях своих гетеросексуальных фантазий, в которых он осмеливается бороться с отцом за обладание матерью. Его прегенитальные зацикленности снимались, а характер подобной борьбы сильно изменялся. Уровень садизма уменьшался, что облегчало ведение борьбы, потому что вызывало в нем меньшие тревожность и чувство вины. Таким образом, его возросшая способность воплощать свои фантазии в играх в спокойной и устойчивой манере, в лучшей мере интегрировать элемент реальности свидетельствовали о том, что он обрел основы своей сексуальной потенции в дальнейшей жизни. Подобные изменения в фантазиях и играх всегда сопровождаются и другими важными переменами во всем поведении, такими как возросшая активность и свобода. Это можно наблюдать по фактам снятия многих заторможенностей и изменений в отношении как к своему непосредственному окружению, так и к относительно чужим людям.

Теперь я перейду к описанию развития игровых фантазий в процессе психоанализа одной маленькой девочки. Рите было два года и девять месяцев, и она выказывала серьезную игровую заторможенность. Игра с куклами и игрушечными зверьками – это было единственное, чем она могла заниматься, и то очень неохотно и с очевидной заторможенностью. Но и это занятие носило обсессивный характер: оно заключалось в основном в том, что она постоянно мыла своих кукол и переодевала их; и все это носило навязчиво-невротический характер. Как только она вносила в свои действия небольшой элемент фантазии, то есть когда она действительно начинала играть в полном смысле этого слова, у нее немедленно случались приступы тревоги и она игру прекращала. Психоанализ показал, что ее женское и материнское начала были очень слабо развиты. В игре в куклы ее роль как матери проявлялась в очень малой степени. По большей части она идентифицировала себя с куклой. Ее собственный сильный страх быть грязной, разрушенной или злой понуждал ее постоянно заботиться о чистоте своих кукол и переодевать их – так как она ассоциировала с ними саму себя. Только после того, как удалось частично разобраться с ее комплексом кастрации, стало ясно, что ее навязчивая игра в куклы в самом начале нашей с ней аналитической работы уже означала наличие у нее глубочайшей тревожности, а именно страха, что ее мать отнимет у нее всех ее детей.

В то время, когда ее комплекс кастрации удалось «вытащить наружу», плюшевый мишка символизировал для Риты пенис, который ей удалось утащить у отца и с помощью которого она хотела вытеснить отца и попытаться завоевать любовь своей матери. Та тревожность, которая была характерна для этой части ее психоанализа, появилась в связи с маскулинными фантазиями такого рода. И только после того, как аналитически исследованной оказалась ее залегавшая в самых глубоких слоях тревога по поводу своего женственного и материнского начала, стало проявляться ее истинное материнское отношение к ее плюшевому мишке и кукле. Когда Рита обнимала и целовала мишку, звала ласковым именем, она говорила: «Мне больше не грустно, потому что у меня теперь есть такой милый ребенок». Примат генитальной стадии, который был теперь ею достигнут, гетеросексуальное и материнское отношение, выражались в разных формах, в частности в изменившемся отношении к своим объектам. Ее отвращение к отцу, которое ранее было столь открытым и заметным, уступило место привязанности к нему.

То, что характер и развитие игровых фантазий ребенка могут дать нам информацию о его будущей сексуальной жизни как уже взрослого человека, объясняется тем фактом, что именно мастурбационные фантазии лежат в основе всех детских игр и сублимаций. Если, как я убеждена, игры являются средством выражения мастурбационных фантазий и избавления от них, то становится ясно, что характер детских игровых фантазий можно рассматривать как показатель их будущей сексуальности. Однако это также означает, что детский психоанализ не только благоприятствует развитию стабильной способности ребенка к сублимации, но и обеспечивает психическое здоровье и счастье взрослого человека.