Глава 5. Методика психоанализа (ребенка) в период полового созревания

Психоаналитическая работа, типичная для случаев с пациентами, находящимися в возрасте полового созревания, во многих принципиальных моментах отличается от таковой, проводимой с детьми в латентном возрасте. Инстинктивные импульсы ребенка более интенсивны, воображение богаче, а эго имеет другие цели и другое отношение к реальности. С другой стороны, в этих случаях имеются некоторые моменты сходства с анализом маленьких детей благодаря тому, что в возрасте пубертата мы опять сталкиваемся с большим влиянием инстинктивных импульсов и бессознательного, а также с гораздо более богатым воображением. К тому же в возрасте полового созревания проявления тревожности и эмоций носят значительно более острый характер, чем в латентный период, и являются своего рода возрождением той тревожности, которая так характерна для маленьких детей.

Усилия, направленные на то, чтобы побороть страхи и каким-то образом модифицировать тревогу, которые являются важной функцией эго и у маленького ребенка, имеют (в возрасте пубертата. – Примеч. пер.) значительно больший успех по причине большей развитости эго у подростка, который в существенной степени ставит на службу борьбы со своей общей тревожностью уже появившиеся у него разнообразные интересы и деятельные увлечения (спорт и т. п.), компенсирует ее, скрывает ее от себя и маскирует от других. Достигается это частично путем выказывания своего общего бунтарского отношения (к внешнему миру. – Примеч. пер.), пропитанного духом неповиновения, что свойственно для периода полового созревания. И в этом кроется большая техническая трудность анализа (пациентов в возрасте полового созревания. – Примеч. пер.), так как если нам не удастся достаточно быстро получить доступ к аффекту пациента – особо сильному в этом возрасте, выражающемуся главным образом в переносе, который имеет окраску явного вызова, – то с большой вероятностью может случиться, что анализ внезапно прервется. Я могу сказать, что в своей практике работы с парнями этого возраста я постоянно сталкивалась с тем, что во время моих с ними первых сессий они ожидали серьезной физической агрессии с моей стороны.

Например, четырнадцатилетний Людвиг просто не пришел на второй сеанс, и его матери пришлось приложить очень много усилий, чтобы убедить его «дать психоанализу еще один шанс». Во время третьего занятия мне удалось убедить его, что он идентифицирует меня с зубным врачом. До этого момента он утверждал, что не боится дантистов (мой внешний вид напомнил ему именно их), однако мои интерпретации материала, который он к тому времени мне предоставил, оказались достаточно вескими, чтобы он был вынужден признать обратное, так как они показали ему его страх того, что стоматолог, как и я сама (в той мере, в какой он идентифицирует меня с ним. – Примеч. пер.), не только вырвет у него зуб, но и раскромсает все его тело на кусочки. Снизив его тревогу по этому поводу, мне удалось установить аналитическую ситуацию. Несмотря на то что в ходе дальнейшего анализа его весьма сильное беспокойство такого рода достаточно часто вырывалось наружу, связанное с этим сопротивление (анализу. – Примеч. пер.) в общем и целом оставалось под контролем, а проведение аналитической работы было гарантированно возможным.

В других случаях, когда я могла наблюдать скрытые проявления латентной тревожности, я сразу же на первом психотерапевтическом сеансе старалась их интерпретировать, тем самым немедленно начиная уменьшать негативный перенос. Но даже когда имеющуюся тревожность не удается распознать сразу же, она может внезапно прорваться наружу, если аналитический альянс с пациентом не был достаточно быстро установлен с помощью интерпретаций бессознательного материала. Этот материал у подростка в очень большой степени похож на то, что мы видим у маленького ребенка. В возрасте полового созревания или очень незадолго до него мальчики очень часто в своем воображении «играют» с людьми и различными вещами схожим образом, как и маленькие дети в реальности играют с игрушками. То, что Петер, которому было всего три года и девять месяцев, выражал в своей игре с машинками, вагончиками, паровозиками, четырнадцатилетний Людвиг делал путем длительных (продолжавшихся несколько месяцев) разглагольствований о конструктивных различиях между различными автомобилями, мотоциклами, велосипедами и т. п. Если Петер просто катал машинки и сравнивал их, то Людвиг был искренне и страстно заинтересован вопросами о том, какие машины и гонщики выиграют те или иные автогонки; там, где Петер восхищался навыками игрушечного человечка в вождении автомобиля и воображал, что тот выделывает в этой связи всякие трюки, Людвиг не уставал восторгаться своими идолами из мира спорта.

Воображение подростка, однако, в значительно большей мере уже связано с реальным миром и его собственным эго, поэтому содержание его фантазий может быть распознано со значительно меньшими усилиями, чем в случае с маленьким ребенком. У подростка также меняется характер фантазий благодаря этой его большей связи с реальностью и его деятельным поведением. Становится более заметным стремление доказать свою реальную мужественность, потребность в соревновании с другими. Это является одной из причин того, что спорт, открывающий обширное поле для соперничества, а также для восхищения выдающимися достижениями спортсменов, который на самом деле прежде всего служит способом борьбы с тревожностью и преодоления ее, играет такую большую роль в жизни подростков и в их фантазиях.

Эти фантазии, в которых находит выход соперничество с отцом и за обладание матерью, и в отношении сексуальной потенции, сопровождаются, как и у маленьких детей, чувствами ненависти и агрессии в разнообразных формах, за которыми часто следуют тревожность и чувство вины. Но особые механизмы, характерные для пубертата, скрывают все это гораздо лучше, чем это делают аналогичные механизмы у маленьких детей. Парень в возрасте полового созревания в качестве своих моделей (которым стоит подражать. – Примеч. пер.) выберет различных героев, великих людей и т. п. Ему будет проще идентифицировать себя с этими объектами и сохранять эту идентификацию потому, что они находятся где-то далеко; он сможет также более стабильно «компенсировать» негативные чувства, направленные на образ отца. Разделяя образ – отца, он перенаправляет свою агрессию на другие объекты. И поэтому, если мы будем рассматривать открывающееся нам в процессе анализа его компенсирующее восхищение одними объектами вместе с чрезмерными ненавистью и презрением по отношению к другим, таким как его школьный учитель, родственники и т. п., мы сможем найти путь для полного анализа аффектов и эдипова комплекса парня такого возраста.

В некоторых случаях (внутреннее. – Примеч. пер.) подавление (психических проявлений. – Примеч. пер.) приводит к таким экстремальным ограничениям индивидуальности, что у подростка остается только один-единственный интерес – например, к конкретному виду спорта. Подобный единственный интерес является эквивалентом однообразной игры, в которую без конца играет маленький ребенок, не обращая внимание на другие возможности. Он (интерес. – Примеч. пер.) становится выражением всех подавленных фантазий и, вообще говоря, в большей степени имеет характер навязчивого симптома, а не сублимации. Однообразные разговоры о футбольных матчах, велогонках и т. п. могут в течение месяцев быть единственной темой, обсуждаемой на аналитических сеансах (с таким пациентом. – Примеч. пер.). И именно из таких, кажущихся совсем неплодотворными ассоциаций нам предстоит выуживать содержание подавленных фантазий. Если мы будем использовать методику, аналогичную подходу, основанному на интерпретациях снов и манеры игры, а также принимать во внимание механизмы смещения, сжатия, символического представления и т. д., и если мы заметим существование связи между малейшими признаками тревожности у пациента и его общим эмоциональным состоянием, мы сможем постепенно распознать (за фасадом этого однообразного интереса) его самые глубокие психические комплексы. А вот аналогия с некоторым экстремальным видом анализа пациента в латентном возрасте. Давайте вспомним монотонное и однообразное рисование каракулей семилетней Гретой, в котором не было почти никакого элемента фантазии и которое только и оставалось доступным мне на протяжении месяцев работы с ней; или случай Эгона, еще более экстремальный. Эти дети демонстрировали крайнюю степень того, что вообще-то обычно для латентного возраста: ограниченности своего воображения и имевшихся у них способов самовыражения. Я пришла к выводу о том, что, с одной стороны, там, где мы сталкиваемся со столь серьезным ограничением круга интересов и средств самовыражения в пубертатном возрасте, мы имеем дело просто с затянувшимся состоянием, характерным для латентного периода, а с другой стороны, если существенное ограничение свободы воображения и фантазии (заторможенность в играх и т. п.) наблюдается в раннем детстве, то такой случай должен рассматриваться как преждевременный вход в латентный период. В любом случае, наступает латентный период слишком рано или заканчивается слишком поздно, существенные нарушения в развитии (ребенка. – Примеч. пер.) выражаются не только в таких временных сдвигах, но и в чрезмерной выраженности тех особенностей, которые в норме характерны для латентного периода.

Для иллюстрации того, что мне представляется правильной методикой анализа подростков возраста пубертата, приведу два примера. Во время работы с пятнадцатилетним Биллом его непрерывная цепь ассоциаций, связанных с его велосипедом, с отдельными частями этого велосипеда – например, озабоченность тем, чтобы не повредить его при слишком быстрой езде, – дала очень богатый материал об имевшемся у него комплексе кастрации и чувстве вины за мастурбацию. Он рассказал мне о велосипедной прогулке с другом, во время которой они обменялись велосипедами, и он беспричинно почувствовал сильную тревогу на предмет того, что его велосипед может оказаться поврежденным. Учитывая это, а также другие истории подобного рода, рассказанные им мне, я указала ему на то, что его страхи могут вытекать из каких-то действий сексуального характера, которые произошли с ним в детстве. Он согласился и вспомнил некоторые детали о подобных отношениях с одним мальчиком. Связанное с ними чувство вины у него и последовавший страх повредить свой пенис и все тело были фактически бессознательными.

При работе с четырнадцатилетним Людвигом, начальную фазу которой я описала выше, мне удалось на основе аналогичного материала понять причину его сильного чувства вины по отношению к младшему брату. Когда, например, Людвиг говорил о своем паровом двигателе, нуждающемся в ремонте, за ним последовали ассоциации с паровым двигателем его брата, который сломался окончательно. Оказалось, что его связанное с этим сопротивление и желание, чтобы наша сессия поскорее закончилась, вызывались страхом перед матерью, которая может узнать о тех сексуальных отношениях, которые ранее существовали между ним самим и его младшим братом и которые он частично и осознанно помнил. Данные отношения оставили в нем сильное бессознательное чувство вины, так как он, будучи старшим и более сильным, иногда заставлял своего брата делать это. С тех пор он чувствовал свою ответственность за ненормальное развитие своего брата, который был серьезным невротиком.

В связи с некоторыми ассоциациями, возникшими по поводу планируемого тура на пароходе, в который он собирался отправиться со своим другом, до Людвига дошло, что корабль может утонуть, и он внезапно вытащил из кармана сезонный проездной билет на поезд и спросил меня, могу ли я сказать ему, когда истекает срок действия этого билета, так как не знал, какие цифры относятся к месяцу, а какие – к дню. Дата «окончания срока действия» билета означала дату его смерти; а путешествие с другом – взаимную мастурбацию, которой он занимался в раннем детстве (со своим братом/ другом) и которая породила в нем чувство вины и страх смерти. Далее Людвиг сказал, что он разрядил свою электрическую батарейку для того, чтобы не испачкать футляр, в котором она находилась. Потом он рассказал о том, как играл с братом дома в футбол шариком для пинг-понга, так как эти шарики не представляют опасности и никто не окажется ответственным за то, что сильно ударил в голову другого или разбил окно. В этот момент он вспомнил эпизод из раннего детства, когда получил болезненный удар футбольным мячом в голову и потерял сознание. Он сказал, что в результате этого никак не травмировался, но легко мог бы оказаться с разбитым носом или выбитыми зубами. Воспоминания об этом инциденте оказались напоминанием о его отношениях со старшим другом, который соблазнил его. Теннисный шарик символизировал относительно небольшой и безобидный пенис его младшего брата, а футбольный мяч – пенис того его старшего друга. Но так как в отношениях со своим младшим братом он идентифицировал себя с этим своим старшим другом, ранее соблазнившим его самого, у него и появилось сильное чувство вины по поводу того [предполагаемого] вреда, который он причинил своему брату. Разряженная батарейка и опасение испачкать ее футляр – следствия его тревоги по поводу того, что он растлил своего брата и причинил ему вред, заставив последнего взять его член в рот и заниматься фелляцией (что, впрочем, он сам испытал на себе до этого со стороны своего старшего друга). Его страх в связи с тем, что он «изнутри» испачкал и ранил своего брата, был основан на садистических фантазиях по отношению к брату и привел к еще более глубоким причинам его тревожности и чувства вины, а именно к садистическим мастурбационным фантазиям, направленным против родителей. Таким образом, отталкиваясь от его признания о связи с собственным братом – которое было сделано в символической форме его ассоциаций о требующей ремонта паровой машине, – мы получили доступ не только к его другим переживаниям и событиям в его жизни, но и к глубинным причинам его тревожности. Мне также хочется обратить внимание на богатство символических форм, в которые был облечен аналитический материал. Это типично для случаев анализа пациентов в возрасте пубертата и, как и в случаях с маленькими детьми, требует соответствующей интерпретации всех встречающихся символов.

Теперь я перехожу к анализу находящихся в возрасте полового созревания девочек. Начало менструаций влечет за собой возникновение сильной тревоги. В дополнение ко всем другим многочисленным смыслам, которые это явление несет в себе и с которыми мы хорошо знакомы, оно в конечном счете явно и видимо символизирует полное разрушение того, что находится внутри тела, равно как и имеющихся там детей. По этой причине окончательное формирование у девочек женственного отношения (к миру. – Примеч. пер.) требует большего времени и сопровождается большими трудностями, чем появление маскулинности у мальчиков. Эта большая сложность женского развития может приводить к тому, что у девочек в период полового созревания наблюдается усиление маскулинного компонента. В других случаях в период пубертата начинается только частичное, преимущественно интеллектуальное, развитие, в то время как сексуальность и индивидуальность остаются в затянувшемся латентном периоде, который зачастую продолжается даже после достижения возраста полового созревания. При анализе первого, активного типа девочек, для которых характерно ощущение соперничества с мужским полом, мы отталкиваемся от материала, схожего с тем, что предоставляют нам мальчики. Однако по мере того, как мы углубляемся в психику, очень скоро проявляются различия в структуре мужского и женского комплексов кастрации. Мы сталкиваемся у девочки с тревожностью и чувством вины, которые являются результатом агрессии, направленной ею на мать, и которые приводят к отрицанию своей женской роли и влияют на формирование комплекса кастрации. Мы видим, как ее страх того, что мать разрушит ее тело, вызывает отторжение ею своего предназначения женщины и матери. На этой стадии анализа получаемый нами материал напоминает тот, который мы имеем в случае маленькой девочки.

В случае же с девочками, у которых сексуальное развитие сильно заторможено, психоанализ обычно начинается с материала, аналогичного получаемому от пациентов латентного возраста: рассказов о школе, о желании угодить учительнице и хорошо выполнить задания, об интересе к шитью и т. п. – все это занимает очень большую часть времени анализа. Соответственно, в таких случаях мы должны применять методы, характерные для работы с девочками латентного возраста, и, шаг за шагом снимая тревожность, высвобождать подавленные воображение и фантазию. Когда нам удастся этого достичь, по крайней мере в некоторой степени, страхи и чувство вины станут проявляться более отчетливо. Эти страхи и чувства преграждают путь к развитию ее женственности и приводят к общей сексуальной заторможенности, в то время как у девочек первого типа они выливаются в идентификацию с отцом. Даже у девочек с доминирующей женственностью имеет место тревожность в период пубертата, которая носит более сильный характер и находит более острое выражение в своих проявлениях, чем у взрослых женщин. Негативный перенос с элементами дерзости и вызова является характерной особенностью этого возраста и требует незамедлительного установления аналитического альянса (с пациентом. – Примеч. пер.). Анализ достаточно часто показывает, что в этих случаях женственность становится преувеличенной и выдвигается на первый план отчасти с целью скрыть и закамуфлировать тревожность, имеющую корни в маскулинном комплексе и, даже еще глубже, в страхах, вытекающих из ранних женственных ощущений самой себя.

А теперь мне хочется привести выдержку из одного аналитического случая, хоть и не абсолютно типичного для (пациентов. – Примеч. пер.) этого периода, но способного проиллюстрировать мои общие выводы о методике, которую следует применять в работе с девочками возраста полового созревания или только вступающими в пубертат. Этот пример поможет продемонстрировать те трудности, которые характерны для такого анализа.

Двенадцатилетняя Ильза выказывала явные признаки шизоидного характера, а ее личность была необычайно недоразвита. Она не только не достигла уровня восьми-девятилетнего ребенка в плане своего интеллектуального развития, но у нее даже не было никаких интересов, характерных для детей этого возраста. Она совершенно явно демонстрировала серьезную заторможенность деятельности, связанной с воображением и фантазиями. Она никогда не играла в истинном смысле этого слова и не получала никакого удовольствия от своих занятий чем бы то ни было, за исключением навязчивого и бессмысленного рисования, характер которого я опишу позднее. Например, ее никак не привлекали компании, она не любила ходить по улицам и что-то рассматривать, испытывала отвращение к театрам, кино и любым другим видам развлечений. Ее основной интерес был сосредоточен на еде, а любые разочарования по этому поводу приводили к вспышкам гнева и к депрессии. Она очень ревниво относилась к своим братьям и сестрам, но эта ревность проистекала не из того, что ей приходилось делить любовь своей матери с ними, а из предполагаемых предпочтений в еде, исходя из которых мать якобы давала другим своим детям более вкусную еду. Неприязненное отношение к матери, братьям и сестрам являлось одним из проявлений общей низкой социальной адаптируемости. У Ильзы не было друзей и никакого желания, чтобы ее любили или хотя бы хорошо о ней думали. Взаимоотношения с матерью были особенно напряженными. Время от времени она испытывала припадки ярости, направленной на мать, но в то же время Ильза была слишком зациклена на ней. Длительная «выключенность» из домашней обстановки – она провела два года в школе-интернате при монастыре – также не привела к долговременным изменениям ее состояния.

Когда Ильзе было одиннадцать с половиной лет, ее «застукала» мать за занятием сексом с ее старшим братом. В результате этого инцидента мать – на основе других своих воспоминаний – осознала, что подобного рода события, вероятно, случались и до того. Психоанализ показал, что это убеждение было далеко небезосновательным; также оказалось, что подобные отношения продолжались даже после «открытия», сделанного матерью.

Ильза пришла для психоаналитического обследования только в результате настояния своей матери, которому она подчинилась в русле своей некритической покорности воле последней, абсолютно нехарактерной для такого возраста; покорности, которая, наряду с общим полным ненависти отношением характеризовала ее зацикленность на матери. Поначалу я предложила ей расположиться лежа на диване. Ее небогатые образные ассоциации в основном ограничивались сравнением обстановки моего рабочего кабинета с тем, что было у нее дома, особенно в ее собственной комнате. Она ушла (с первой сессии. – Примеч. пер.) в состоянии сильнейшего сопротивления, отказалась прийти на следующий день, но мать все-таки с большим трудом ее переубедила. Как я теперь вижу из собственного практического опыта, в подобных случаях совершенно необходимо очень быстро установить аналитический альянс, так как поддержка (аналитику. – Примеч. пер.) со стороны семьи ребенка не может быть долговременной. Уже на первом нашем сеансе я заметила, что Ильза делала некие движения пальцами. Она постоянно разглаживала складки своей юбки, высказывая замечания по поводу мебели в моем кабинете и сравнивая ее с тем, что имеется у нее дома. На втором часовом сеансе, когда она сравнивала одну из моих чашек с похожей, но не такой красивой, что была у нее дома, я начала высказывать ей свои интерпретации. Я объяснила, что объекты, которые она сравнивала между собой, на самом деле символизировали людей; она сравнивала меня или свою мать с самой собой и при этом проигрывала в этих сравнениях, так как испытывала чувство вины по поводу того, что мастурбировала, тем самым причиняя вред своему телу. Я сказала, что ее постоянное разглаживание складок на юбке означает как саму мастурбацию, так и попытку «вылечить» свои гениталии. Она с негодованием отвергла это; тем не менее я смогла заметить тот эффект, который произвела эта интерпретация на нее, в ставшем более богатым аналитическом материале, который она мне давала. Она также не отказалась прийти на следующие сессии. Однако перед лицом ее отчетливой инфантильности, трудностей в вербальном самовыражении и острой тревожности, от которой она, по-видимому, страдала, я подумала, что будет полезным прибегнуть к игровой методике.

В течение следующих нескольких месяцев ассоциации Ильзы преимущественно выражались через рисунки, которые она делала – вроде как совершенно без какой-либо фантазии – с помощью циркуля и после точных измерений. Эти измерения и расчеты различных частей фигур было тем основным, что составляло суть ее действий, а навязчивый характер этого занятия становился все более очевидным. После очень медленно продвигавшейся работы, требовавшей большого терпения, проявился тот факт, что различные формы и цвета этих фигур символизировали различных людей. Ее навязчивое стремление все измерить и просчитать, как оказалось, происходило из ставших обсессивными желаний достоверно узнать, что же находится внутри тела матери, сколько там детей, в чем состоят различия между полами и т. д. Точно так же в этом случае подавление личности и всего ее интеллектуального роста проистекало из подавления мощного стремления к знанию в самом раннем возрасте, что вылилось в вызывающее отторжение любого знания. Отталкиваясь от этих рисунков и (связанных с ними процессов. – Примеч. пер.) измерений и вычислений, мы смогли достичь существенного прогресса, а общая тревожность Ильзы стала менее острой. Поэтому через шесть месяцев после начала психотерапевтической работы с ней я снова предложила ей лечь на диван для дальнейшей аналитической работы, и она пошла на это. Ее тревога сразу же стала более острой; но мне удалось очень оперативно ее снизить, и после этого дальнейший анализ пошел быстрее. Из-за бедности и однообразности ее воображения (и вытекавших из этого ассоциаций. – Примеч. пер.) данная часть аналитической работы ни в коей мере не соответствовала тому, что было бы нормальным для такого возраста, но по мере продвижения вперед эта работа по своей сути все больше приближалась к своему «стандартному руслу». Ильза стала более стремиться к удовлетворению требований своей учительницы и получению хороших оценок, но серьезная заторможенность в освоении знаний не позволяла ей достичь этих целей. Только теперь она полностью осознала степень разочарований и боль, вызванную своей неполноценностью. Она стала часами плакать перед тем, как приступить к написанию заданного на дом сочинения, которое, при том при всем, у нее так никак и не получалось написать. Она могла впасть в отчаяние, если, собираясь в школу, вдруг обнаруживала, что не заштопала свои чулки, в которых были дырки. Ее ассоциации, связанные с ее неспособностью к учебе, неоднократно приводили нас к вопросам каких-то недостатков ее одежды или тела. На протяжении нескольких месяцев тот час, который отводился на наши с ней сессии, заканчивался, наряду с рассказами о школе, однообразными ремарками о ее манжетах, блузках, воротничках, галстуках, вообще о любом предмете одежды – о том, что они все либо слишком длинны, либо слишком коротки, либо уже грязные, либо какого-то неправильного цвета.

Аналитический материал, который лежал передо мной в это время, по большей мере представлял собой те детали, которые вытекали из ее неспособности выполнять домашние задания. Отталкиваясь от ее нескончаемых жалоб на то, что она абсолютно не знает, что можно написать на задаваемые темы, я подтолкнула ее к описанию мыслительных ассоциаций, которые данные темы вызывают у нее в голове, и эти захватывающие фантазии оказались очень поучительными. Написание школьного сочинения означало для Ильзы признание своего «невежества», а именно незнания того, что происходит между родителями во время полового акта, или того, что находится внутри тела матери, и т. п. Поэтому тревожность и вызывающее, дерзкое неповиновение, связанные с этим фундаментальным «невежеством», каждый раз активировались при получении нового школьного задания. Как и у многих других детей, необходимость написания школьного сочинения означала для Ильзы понуждение к признанию в чем-то, что очень болезненно затрагивало ее чувство вины и общую тревожность. Например, одной из тем было «Описание Курфюрстендамм», которое вызвало в голове картины витрин, их содержимого, вещей, которые ей хотелось бы иметь, таких как, например, большая и богато украшенная коробка для спичек, которую она видела в витрине одного из магазинов, прогуливаясь как-то с матерью. Тогда они зашли в этот магазин и мать зажгла одну из больших спичек, чтобы посмотреть, как та горит. Ильзе хотелось сделать то же самое, но она ничего не сказала из страха перед матерью и продавцом, который символизировал ее образ отца. Спичечный коробок, его содержимое, как и содержимое всех магазинных витрин, символизировали тело матери, чирканье спички о него – коитус между родителями. Ее зависть к матери, которая «владела» ее отцом в процессе полового акта, и ее (Ильзы. – Примеч. пер.) агрессивные, направленные на мать импульсы и были причиной владевшего ею глубокого чувства вины. Другой темой для сочинения были «Собаки сенбернары». Когда Ильза упомянула, что эти животные спасают людей от замерзания насмерть, у нее начало проявляться чувство сильного сопротивления. Дальнейшие ее ассоциации показали, что в ее воображении засыпанные снегом дети означали детей, которых бросили родители. Оказалось, что все неприятные мысли и тяжелые чувства, вызываемые этой темой, имели источник в ее желании смерти младших сестер, причем как до, так и после их рождения, а также в страхе того, что – в качестве наказания за это желание – мать бросит ее саму. Более того, любое школьное задание, устное или письменное, для нее означало требование признания целого ряда вещей. И ко всем этим трудностям добавлялось подавление способностей к математике, геометрии, географии и т. д.

По мере того как трудности Ильзы в учебе продолжали уменьшаться, во всей ее натуре произошли существенные изменения. У нее появилась способность к социальной адаптации, она подружилась с некоторыми девочками, улучшила свои взаимоотношения с родителями, братьями и сестрами. Можно сказать, что она стала нормальным ребенком, а ее интересы приблизились к тем, которые считаются адекватными ее возрасту, а так как она превратилась в успевающую школьницу, любимицу учительниц и даже несколько излишне послушную дочь, то ее семья, будучи полностью удовлетворена успехами, достигнутыми в результате психоанализа, перестала чувствовать необходимость его продолжения. Но я не разделяла их мнения. Было очевидно, что в этот момент, когда ей уже исполнилось тринадцать лет, и уже после наступления физического полового созревания в психологическом плане у нее в действительности произошел успешный переход только к латентному возрасту. Проведенная аналитическая работа, сняв тревожность и уменьшив чувство вины, позволила осуществить социальную адаптацию и переход – в психологическом отношении – к латентному возрасту. Но какими бы вдохновляющими ни были эти изменения, передо мной все еще была личность, которая оставалась весьма зависимым ребенком, по-прежнему чрезмерно зацикленным на своей матери. Хотя круг ее интересов значительно расширился, она оставалась неспособна к выработке своих собственных мыслей и идей. Она обычно предваряла выражение каких-либо своих соображений словами типа «моя мама считает, что…» Ее стремление нравиться, большое внимание, которое она теперь уделяла своей внешности, в отличие от ее прежнего полного безразличия к этому, ее потребность в похвале и одобрении – все это в значительной степени проистекало из стремления угодить матери и учительницам. Этим же было обусловлено ее желание превзойти своих подруг. В ее психике главенствующую позицию занимала гомосексуальность, гетеросексуальные импульсы почти не возникали.

Продолжение аналитической работы, которая теперь протекала нормальным образом, привело к далеко идущим изменениям не только в данном отношении, но и во всем, что касалось развития личности Ильзы. Этому помогло в очень значительной степени то, что нам удалось проанализировать тревожность, которая была вызвана у нее началом менструаций. Чрезмерная позитивная привязанность к матери была вызвана страхами и чувством вины. Время от времени Ильза все еще разражалась взрывами гнева, направленными на мать, хотя эти проявления стали менее частыми. Дальнейший анализ полностью обнажил ее изначальное отношение соперничества с матерью, сильные чувства ненависти и зависти к ней, вызванные тем, что она «обладает» отцом и, соответственно, его пенисом, а он любит ее (мать. – Примеч. пер.). После этого в ней усилились гетеросексуальные тенденции, а гомосексуальные – серьезно ослабли. Только тогда и началось ее психическое созревание, соответствующее пубертату. До того Ильза не была способна критически относиться к своей матери и формировать свое собственное мнение (о ней. – Примеч. пер.), потому что это представлялось ей серьезной садистической агрессией, направленной на мать. Дальнейший анализ этого садизма позволил Ильзе обрести большую степень самостоятельности, соответствующую ее возрасту, что стало проявляться как в ее действиях, так и во всем мышлении. Одновременно более отчетливо проявилось ее противостояние собственной матери, но это не вызвало появления каких-то особых трудностей, поскольку влияние благоприятных изменений у девочки перевесило этот эффект. Позднее, по окончании анализа, продолжавшегося более 425 часов, его результатом стали стабильные и сердечные отношения Ильзы с матерью и удовлетворительное закрепление ее гетеросексуальной ориентации.

На примере этого случая мы видим, как неспособность девочки справиться со своим сильнейшим чувством вины приводит к трудностям не только перехода к латентному периоду, но и всего ее развития. Ее эмоциональные проявления были смещены на вспышки ярости, в то время как попытки справиться со страхом не дали результата. Ильза, по своему внешнему виду производившая впечатление несчастного и недовольного человека, не осознавала ни глубоко засевшую в ней тревожность, ни неудовлетворенность самой собой. Огромным шагом вперед в процессе ее анализа было то, что мне удалось разъяснить ей (и она это поняла и осознала. – Примеч. пер.), что она в общем и целом глубоко несчастна; показать ей, что она ощущает себя в некотором роде неполноценной и никем не любимой, что эти ощущения приводят ее в отчаяние, что – из чувства безвыходности из данной ситуации – она не предпринимает никаких усилий, чтобы завоевать любовь других людей. Ее предыдущая (по крайней мере, внешняя. – Примеч. пер.) индифферентность к проявлениям любви и похвалам уступила место чрезмерной потребности во всем этом, что вылилось в преувеличенную послушность матери, что, в свою очередь, является характерным для латентного периода. Дальнейшая часть ее анализа, которая выявила более глубокие причины серьезного чувства вины и (различных. – Примеч. пер.) неудач, была гораздо менее сложной, так как теперь у нее было полное понимание своей болезни.

Я уже ранее упоминала о сексуальных контактах между Ильзой и ее братом, который был на полтора года старше. Вскоре после начала занятий с Ильзой я также стала проводить и его психотерапию. Оба этих аналитических случая показали, что сексуальная связь между братом и сестрой имеет корни в раннем детстве обоих и продолжалась в течение всего латентного периода, пусть случалась не очень часто и носила «мягкий» характер. Примечательно то, что у Ильзы не было никакого осознанного чувства вины за эти отношения, а только большая ненависть к брату. Работа с ним привела к тому, что он положил конец этой сексуальной связи, и это поначалу вылилось в усиление чувства ненависти к нему у Ильзы. Но позднее, по мере продвижения ее анализа, наряду с другими изменениями, происходившими с ней, она стала испытывать сильное чувство вины и у нее появилась высокая тревожность в связи с этими эпизодами.

Способ, которым Ильза пыталась справиться со своим чувством вины, состоявший в отказе от ответственности за свои действия и в неприязненном, дерзком, вызывающем отношении к своему окружению, является, как я обнаружила, характерным для определенного типа асоциальных личностей. В примере с Кеннетом, который открыто демонстрировал свое полное безразличие к мнению окружающих и необычайное бесстыдство, работали механизмы, заметные – пусть в меньшей степени – и у более «нормальных» детей, которых можно назвать просто трудными. Аналитическая работа с детьми всех возрастов показывает, что ослабление латентных чувств вины и тревоги приводит (в тем большей мере, чем глубже и дальше этот анализ заходит) к лучшей социальной адаптируемости и усиливает чувство личной ответственности.

Рассмотренный случай также дает нам некоторые подсказки относительно того, какие факторы развития девочек определяют их успешное вступление в латентный период, а какие – последующий переход к половой зрелости. Как уже говорилось, мы часто наблюдаем, что девочки, возраст которых должен уже соответствовать пубертату, все еще пребывают в затянувшемся латентном периоде. Анализируя ранние тревожность и чувство вины, возникающие из агрессии, направленной на мать, мы можем способствовать не только нормальному переходу в стадию пубертата, но и дальнейшему вступлению во взрослую жизнь, обеспечивая таким образом полноценное развитие личности и женской сексуальности.

Наконец, мне хотелось бы привлечь внимание к методике, применявшейся в данном случае. Вначале я использовала подходы, характерные для работы с пациентами в латентном периоде, а потом переключилась на методы, более подходящие пубертату. В своих замечаниях я неоднократно упоминала о связях между различными психоаналитическими методиками, соответствующими разным стадиям (развития ребенка. – Примеч. пер.). Я сейчас хочу особо подчеркнуть, что я рассматриваю методику анализа детей ранних возрастов как основу всех остальных методов и подходов, применяемых к детям всех других возрастов. В предыдущей главе я говорила, что моя методика анализа ребенка, находящегося в латентном периоде, базируется на игровом подходе, разработанным мной для маленьких детей. Но, как показывают приведенные в этой главе примеры, методика анализа пациентов ранних возрастов бывает незаменимой и для многих пациентов возраста полового созревания; мы потерпим неудачу во многих, часто очень сложных случаях, если не примем во внимание в должной мере потребность подростка в действии, в выражении своих фантазий, если будем недостаточно осторожно пытаться управлять высвобождаемой тревожностью и – обобщая – не будем применять достаточно гибкие подходы.

Анализируя самые глубинные уровни сознания, необходимо соблюдать некоторые определенные условия. По сравнению с модифицированной тревожностью, относящейся к верхним слоям (психики. – Примеч. пер.), тревожность, произрастающая из глубин, существенно больше как по интенсивности, так и по объему, а поэтому совершенно необходимо, чтобы ее высвобождение происходило дозированно. На практике это означает непрерывное отслеживание корней тревоги и постоянное ее уменьшение, систематический анализ эффектов переноса, связанных с текущей ситуацией.

В первых главах этой книги я описала, как в случаях с робкими или недружелюбно настроенными по отношению ко мне детьми я немедленно начинала анализ их негативного переноса. Данный метод имеет целью своевременное распознавание и интерпретирование скрытых признаков латентной тревожности еще до того, как они станут очевидными и приведут к приступам тревоги. Для того чтобы оказаться в состоянии сделать это, точное знание о тревожных реакциях на ранних стадиях развития ребенка и о защитных механизмах, которые эго активирует для борьбы с этими страхами, является обязательной предпосылкой. В общем, психоаналитик должен обладать теоретическим пониманием структуры самых глубоких слоев психики. Его работа по интерпретациям должна быть направлена в основном на ту часть имеющегося у него материала, которая связана с большим количеством тревоги, и иметь целью выявить и раскрыть те ситуации тревоги, которые были активированы. Аналитик также должен понять, в чем суть связи между латентной тревожностью и (а) конкретными садистическими фантазиями, стоящими за ней, а также (б) защитными механизмами, которые эго задействует для того, чтобы с этой тревогой справиться. Можно сказать, что, снимая какой-то элемент тревожности с помощью интерпретаций, он в определенной мере должен отследить соответствующие угрозы со стороны супер-эго, импульсы со стороны ид и попытки эго примирить эти две стороны. Таким путем, шаг за шагом, интерпретации должны привести к осознанию сути и содержания того конкретного элемента тревожности, который в данный момент был активирован. Для этого абсолютно необходимо, чтобы аналитик придерживался строго аналитических методов работы с пациентом, так как, только воздерживаясь от какого-либо морального и образовательного воздействия на ребенка, он сможет проникнуть в самые глубинные слои детской психики и достичь их понимания. Если же он каким-либо образом воспрепятствует проявлению определенных инстинктивных импульсов ребенка, то это также неизбежно приведет к невозможности выхода наружу других импульсов ид. Для того чтобы отследить и понять самые примитивные детские орально-садистические и анально-садистические фантазии, потребуется очень тяжелая и утомительная аналитическая работа, даже если пациентом является очень маленький ребенок.

Более того, систематически контролируя объем тревожности ребенка, можно предотвратить накопление у него чрезмерного беспокойства даже в случае преждевременного прекращения аналитической работы или во время перерывов в ней. Действительно, в случае подобных перерывов тревожность часто может становиться на какое-то время более острой, но эго ребенка сможет быстро справиться с этим – гораздо успешнее, чем до начала психоанализа. В некоторых случаях это временное обострение тревоги даже и не возникало вовсе.

После того как я обратила ваше внимание на некоторое сходство между возрастом пубертата и ранним периодом жизни ребенка, мне хочется еще раз кратко проговорить о различиях между ними. В период полового созревания развитое в большей степени, чем в латентном возрасте, эго и более зрелые интересы требуют подходов, приближенных к методикам анализа взрослых. В отдельных случаях или в отдельных фазах анализа нам может потребоваться прибегнуть к другим методам выражения (ребенком самого себя. – Примеч. пер.), но в общем и целом в анализе пациента в возрасте полового созревания нам стоит основываться на вербальных ассоциациях, так как именно язык является тем средством, которое позволяет молодому человеку установить свою окончательную связь с реальным миром и определиться с кругом своих нормальных интересов.

По этим причинам анализ подростков в возрасте полового созревания требует от аналитика владения в полной мере и методиками психоанализа взрослого человека. Я считаю, что регулярная практика в аналитической работе со взрослыми является необходимым условием для овладения специальными методиками детского психоанализа. Никто из тех, кто еще не накопил достаточного опыта и не провел солидного объема практической работы со взрослыми пациентами, не должен пытаться заняться технически более сложным делом детского психоанализа. Следование основным аналитическим принципам лечения при необходимой их модификации, обусловленной природой ребенка в различном его возрасте, требует, по моему опыту, полного овладения методиками, используемыми в анализе взрослых, помимо полной компетентности в подходах, применяемых в аналитической работе с детьми.