Здесь мы можем провести интересную аналогию с тем, что Фрейд описал в своей работе «Из истории инфантильного невроза» (1918) («History of an Infantile Neurosis»). Когда Эрне было пять лет и с момента, когда она в последний раз наблюдала совокупление своих родителей, прошло уже восемнадцать месяцев, они все поехали в гости к бабушке. Тогда в течение короткого времени у них была одна спальня, но никакого случая наблюдать за коитусом у нее не было. Тем не менее однажды утром она огорошила свою бабушку, сказав, что «папа забрался в постель к маме и они там “покувыркались”». Данная история, рассказанная ребенком, оставалась необъяснимой до тех пор, пока мой анализ не выявил, что девочка в два с половиной года стала свидетелем некой сцены, о которой скоро забыла, но которая осталась где-то глубоко в ее памяти. Эти события снова всплыли из глубин ее памяти в три с половиной года, но также оказались забытыми. Наконец, спустя восемнадцать месяцев после этого, когда она оказалась в сходной ситуации (в одной спальне с родителями), в ней пробудились бессознательные ожидания увидеть точно такие же события, что вызвало появление тех более ранних переживаний. В случае с Эрной, как и с «человеком-волком», первичная сцена была вроде бы полностью подавлена, но позднее реактивирована и на какое-то время всплыла в сознании.

В своей работе «Торможение, симптом и тревога» («Inhibitions, Symptoms and Anxiety», 1926, S.E. 20, p. 154) Фрейд утверждает, что существующий объем тревоги определяет вспышки невроза. По моему мнению, тревога высвобождается деструктивными тенденциями (см. главы 8 и 9), поэтому вспышка невроза на самом деле является последствием чрезмерного развития этих деструктивных тенденций. В случае с Эрной ее ненависть была усилена видом первичной сцены, что вызвало появление тревоги и привело к заболеванию.

См. Абрахам, «Краткое исследование развития либидо» («Short Study of the Development of the Libido», 1924), часть II.

Во время аналитической работы с ней она постоянно жаловалась на странное чувство, которое часто овладевало ею. Она говорила, что иногда задумывается над тем, не является ли она животным. Оказалось, что это чувство определяется ее ощущением вины за свои каннибалистические импульсы. Анализ показал, что ее депрессия, которую она тогда выражала словами «что-то в жизни мне не нравится», оказалась настоящей «усталостью от жизни» и сопровождалась суицидальными мыслями. Корни этого – в чувствах тревоги и вины, бравших свое начало в орально-садистических тенденциях.

Из последней информации, полученной мной о ней через два с половиной года после окончания аналитической работы с ней, эти улучшения оказались долговременными.

В главе 5 в связи с работой по психоанализу Ильзы – девочки, находившейся в возрасте полового созревания, – я более детально поговорю о том, какие факторы определяют успешный переход в латентный период, а какие – дальнейший успех при переходе к пубертату.

В предшествующей главе я указывала, что психоанализ ребенка, в той же мере, что и взрослого человека, должен проводиться в очень сдержанной, умеренной манере; но так как дети отличаются от взрослых, следует пользоваться иными критериями. Например, принимая участие в играх и фантазиях ребенка, психоаналитик дает ему гораздо большую степень реальной удовлетворенности, чем это происходит в случае работы со взрослым пациентом; но мера такого удовлетворения оказывается на самом деле меньшей, чем кажется на первый взгляд. Она ограничена тем фактом, что, так как игра является для ребенка способом самовыражения, роль аналитика в этой игре существенно не отличается от того внимания, с которым он следует за выраженными словами фантазиями взрослого. Более того, всегда надо помнить, что чувство удовлетворенности, которое дети получают в процессе своего психоанализа, по большей части относится к их фантазиям. Действительно, в течение определенного времени Эрна на наших аналитических сессиях регулярно мастурбировала. Но она – исключительный случай. Нам не следует забывать: в ее случае степень навязчивости в стремлении к мастурбации была настолько сильной, что она тогда занималась мастурбацией большую часть дня, иногда даже в присутствии других людей. Когда же эта ее внутренняя непреодолимая побуждающая сила была существенно ослаблена, обстановка наших аналитических сессий привела к тому, что на них (то есть во время этих сессий. – Примеч. пер.) реальная мастурбация прекратилась и оказалась замененной различными формами выражения ее мастурбационных фантазий.

Я тут имею в виду, что ушла ее привычка к частой мастурбации, а случаи мастурбации в присутствии других людей, имевшие корни в синдроме навязчивого поведения, прекратились. То есть она вообще перестала мастурбировать.

Поскольку Эрна была в значительной мере оторвана от реальности, я могла анализировать только материал, связанный с ее фантазиями; но я постоянно была наготове и ждала проявления любых «зацепок», пусть даже малейших, которые бы смогли связать проявления данных фантазий с реальностью. Идя этим путем и постоянно уменьшая уровень ее тревожности, я постепенно смогла упрочить ее связь с реальностью. В следующей главе я попытаюсь более четко показать, что при работе с ребенком в латентном возрасте аналитику очень часто приходится сосредоточиться на материале детских фантазий и тратить большую часть своего времени именно на них, прежде чем ему удастся получить доступ к тому, что происходит в реальной жизни этого ребенка, и к интересам, связанным с его эго.

Я считаю абсолютно необходимым, чтобы комната, в которой происходит аналитическая работа с детьми, была обставлена таким образом, чтобы они могли выражать свои эмоции абсолютно свободно. К повреждениям мебели, пола и т. п. следует относиться до определенной степени терпимо.

Такого рода ремарки даже очень маленьких детей доказывают, что они полностью осознали природу ситуации переноса и понимают, что ослабление накала их эмоциональных вспышек произошло вследствие интерпретаций их первоначального состояния и сопутствующих ему эмоций. В таких случаях, например, Петер часто проводил различие между мной, бывшей его «мамой понарошку», и его «настоящей мамой». Например, гоняя игрушечную машинку взад-вперед (что символизировало совокупление родителей), он плюнул в мою сторону и захотел ударить меня, обозвав меня «непослушной тварью». Он яростно не соглашался с моими интерпретациями, но далее, шаг за шагом, он становился спокойнее и нежнее, а потом спросил: «Когда папина штуковина таким же образом входила в маму, хотелось ли мне сказать своей реальной маме “животное”?»

См. также мою работу «Ранние стадии эдипова конфликта» (1928).

См. главу 8.

В случаях психоанализа других пациентов я тоже обнаружила, что такого рода агрессия, направленная на мой нос, ноги, голову и т. д. – в фантазиях или в реальности, – никогда не относилась просто к данным частям моего тела как таковым; эти нападки направлялись на них как на то, что выражает собой, символизирует пенис отца, тем или иным способом находящийся во мне, то есть в матери.

См. также мою работу «Ранние стадии эдипова конфликта» (1928 год, Сочинения I), в которой обсуждается связь между торможением/затруднениями в работе у какого-либо субъекта и его садистической идентификацией со своей матерью.

Сравните с тем, что я описываю в случае с Ильзой в главе 5.

В этом случае см. еще мою работу «Роль школы в либидинальном развитии ребенка» («The Role of the School in the Libidinal Development of the Child» (1923)), Сочинения I.

В своей работе «Некоторые бессознательные факторы в чтении» («Some Unconscious Factors in Reading». – The Int. Journ. of Psycho-Analysis, vol. XI, 1930) – Джеймс Стрэчи помимо других факторов подчеркнул это бессознательное значение чтения.

Интерес к сексуальным вопросам, таким образом, служит способом получения доступа к подавленному аналитическому материалу. После моих интерпретаций в случаях с Ингой и Гретой я не получила от них никаких вопросов, направленных на их дальнейшее сексуальное просвещение, но эти интерпретации дали мне материал, который открыл путь к пониманию их тревожности и чувства вины. Такой эффект оказался достигнут потому, что было частично снято подавление. Инга в самом деле частично осознавала свой интерес к тому, откуда берутся дети, но вряд ли она осознавала, что у нее также есть интерес к различиям между полами и что в связи с этим у нее имеется какая-либо тревога. В случае с Гретой подавлены были оба этих момента. Влияние, оказанное моими интерпретациями на обеих девочек, заключалось в том, что я им показала существование их же интереса на примере материала, который дали они сами, а поэтому установила связь между их любопытством к гендерным вопросам, скрытой тревожностью и чувством вины.

Чисто рассудочные объяснения обычно не только не отвечают на вопросы, которые на самом деле волнуют детей больше всего, но и пробуждают и обостряют те проблемы, которые до того подавлялись, не решая их. В подобных случаях ребенок реагирует на такие объяснения с отвращением и отвергает их. В моей работе «Сопротивления в детском психоанализе» («The Child's Resistance to Analysis» или «Der Widerstand gegen die Aufklärung»), которая является частью «Развития одного ребенка» («The Development of a Child», 1921, Сочинения I; или «Eine Kinderentwicklung»), я выдвигаю идею о том, что дети могут быть восприимчивы к сексуальному просвещению только в том случае, когда их собственные тревожность и внутренние конфликты этому не препятствуют, а поэтому их сопротивление такому просвещению следует рассматривать как симптом. С тех пор этот взгляд вроде бы можно рассматривать как общепринятый (см. «Über Sexuelle Aufklärung», «Sonderheft der Zeitschrift für psychoanalytische Pädagogik», 1927, и O. Fenichel, «Some Infantile Theories not Hitherto Described», 1927). Каждый раз, когда рассудочные объяснения приводят к облегчению, этим самым одновременно разрешаются некоторые элементы подавления на верхних уровнях сознания. Откровенные ответы на спонтанные вопросы, затрагивающие эти темы, воспринимаются ребенком как доказательство доверия и любви, а это помогает ослабить в нем чувство вины путем перевода сексуальных вопросов в плоскость открытого обсуждения.

Как я уже говорила в главе 2, это в одинаковой степени верно и для очень маленьких детей.

Аналитическая работа с Ингой, которая потребовала ни много ни мало 375 часов, носила профилактический характер. Ее основная проблема заключалась в заторможенности в процессе школьного образования, которая не бросилась в глаза, когда она впервые пришла ко мне, но анализ показал, что эта проблема имела очень глубокие корни. Инга была веселым и активным ребенком, хорошо адаптирующимся в обществе, в результате чего казалось, что ее можно было назвать абсолютно нормальной. Тем не менее психоанализ привел к заметным изменениям в ее личности. Оказалось, что ее живость основывалась на гомосексуальных склонностях, а ее общая способность хорошо ладить с мальчишками – на ее идентификации с ними. Более того, анализ впервые указал на тяжесть депрессий, к которым она была склонна, и на то, что за ее кажущейся уверенностью в себе скрывался серьезный комплекс неполноценности и страх любого своего провала, которые, как оказалось, стояли за ее трудностями в школьной жизни. После проведения аналитической работы с ней она стала значительно более свободной, счастливой и открытой натурой, ее взаимоотношения с матерью стали более нежными и открытыми, а ее сублимации – более стабильными и многочисленными. Инга успешно перешла в период полового созревания, не испытывая при этом трудностей и развиваясь вполне удовлетворительным образом. Изменения в ее сексуальных отношениях, в результате которых ее женские черты вышли на первый план в гораздо большей степени (чем ранее. – Примеч. пер.), благоприятно сказались на ее будущей жизни. Через семь лет после окончания работы с ней ее развитие продолжалось весьма нормально, и она успешно вошла в возраст пубертата.

В главе 10 выдвигается точка зрения, что в основном первые и наиболее фундаментальные источники стремления к знанию проявляются на очень ранней стадии человеческого развития, еще до того, как ребенок начнет говорить. Исходя из моего опыта, эти ранние «вопросы» (которые, по всей видимости, остаются частично или полностью бессознательными) начинаются в то самое время, когда возникают первые представления о половом поведении и растет садизм, то есть примерно в середине первого года жизни. И, таким образом, это соответствует тому периоду развития, в течение которого, на мой взгляд, также зарождается конфликт, связанный с эдиповым комплексом.

По Эрнсту Джонсу, ребенок всегда воспринимает какую-либо депривацию как намеренное действие со стороны его человеческого окружения (см. его работу «Early Development of Female Sexuality», 1927, а также то, что высказывала по этому вопросу Джоан Ривьер (Joan Riviere) на Симпозиуме по детскому психоанализу (A Symposium on Child-Analysis) в 1928 году).

Работа с Кеннетом заняла 225 часов и прервалась по внешним обстоятельствам. К этому моменту его невроз оказался заметно смягчен, хотя и не излечен полностью. С практической точки зрения – то есть касательно его реальной жизни – достигнутые частичные результаты вылились в уменьшение степени серьезности целого ряда его трудностей: среди прочего, он стал в большей мере соответствовать требованиям его школы и общим принципам воспитания.

В своей работе «Гомосексуальность и эдипов комплекс» («Homosexualitä t und Ödipuskomplex» (1926)) Феликс Бем (Felix Boehm) указал на то, что представление о спрятанном, скрытом женском пенисе получает значение патогенного фактора, будучи бессознательно связанным с образом страшного, но скрытого внутри матери пениса отца.

В случае Вернера налицо были следующие симптомы: беспокойство и робость, которые выражались в разнообразных формах, но особенно – в тревогах в школе, в больших и все возрастающих трудностях в учебе; навязчивые церемониалы, которые постоянно делались все более и более изощренными и длились часами, и сильно невротический характер которых превращал его воспитание в чрезвычайно трудное дело. Аналитическая работа с ним, продолжавшаяся на протяжении 210 часов, привела к устранению данных трудностей в значительной мере. В настоящее время (через пять лет после окончания терапии) общее развитие этого парня протекает в очень благоприятном русле. Навязчивые церемониалы прекратились, он хорошо выполняет данные ему задания, ему нравится ходить в школу, он хорошо ладит со всеми, с кем ему приходится общаться и дома, и в школе, а также социально хорошо адаптирован. У него хорошие взаимоотношения со своим непосредственным окружением и теми, кто находится от него на некоторой дистанции. Однако прежде всего стоит отметить – этого не было ранее – он получает удовольствие от большинства разнообразных видов деятельности, спорта и чувствует себя хорошо.

Дальнейший анализ показал, что было уже достаточно бессмысленно воздерживаться от интерпретаций собранного материала столь долго. Речевая заторможенность была преодолена только после пятнадцати месяцев работы, незадолго до ее окончания. Я еще ни в одном случае не увидела, что «политика воздержания от интерпретаций» дает какое-либо преимущество или выгоду. В основном, когда я делала подобные попытки, мне приходилось отказываться от имевшихся планов такого рода потому, что развивалась острая тревога и возникал риск того, что анализ просто будет невозможно продолжать. В случае с Эгоном, у которого тревожность изначально была задавлена в громадной степени, оказалось возможным продолжать этот эксперимент дольше.

Я намереваюсь углубиться в детали этого случая в главе 9.

Мелитта Шмидеберг обсуждала похожий случай в своей работе «Вклад в психологию мании и навязчивых идей о преследовании» («A Contribution to the Psychology of Persecutory Ideas and Delusions», 1931). Пациентом был шестнадцатилетний парень, который во время аналитических сессий почти ничего не говорил. В этом случае опять нарушения и торможение речи были вызваны мыслями о преследовании. Пациент начал более свободно общаться только после того, как его психоанализ позволил уменьшить его параноидальную тревогу.

В общем можно сказать, что результат психоаналитической работы с Эгоном был абсолютно удовлетворительным. Его лицо более не напоминало маску, стесненность и «жесткость» его движений оказались в прошлом. Он начал получать удовольствие от игр, времяпрепровождения и интересов, типичных для мальчишек его возраста. Его взаимоотношения с семьей и внешним миром стали хорошими, он стал счастливым и довольным. Последний раз я получила информацию о нем через три с половиной года после окончания работы с ним – он продолжал развиваться здоровым образом, и это развитие не отягощалось теми серьезными проблемами, которые до того были у него.

Инга, у которой, как я уже говорила, были серьезные проблемы с письмом, страстно хотела писать «быстро и красиво» – как взрослые. Компромиссом между этим ее желанием и имевшейся у нее заторможенностью была как раз мазня, каракули, являвшиеся отражением ее фантазий о красивом почерке и умелом написании «от руки». Ее желание превзойти взрослых в умении писать, очень большие амбиции и стремление к знаниям, существовавшие одновременно с глубоким ощущением того, что она еще ничего не знает и не умеет делать, в значительной степени способствовали ее неудачам в реальной жизни.

Сравните это с тем, что говорилось в данной главе о работе с Эгоном и Гретой.

Именно женщиной, как в случае с автором – М. Кляйн. Недаром в немецком оригинале тут стоит «Analytikerin», а не «Analytiker» (суффикс «in» в немецком языке указывает на женский род). – Примеч. пер.

В некоторых случаях, когда мне приходилось проводить анализ ребенка и его матери одновременно, проявлялся бессознательный страх матери перед тем, что кто-то может отнять у нее детей. Детский психоаналитик символизировал для нее суровую мать, требующую возмещения за похищенных ею детей, одновременно выявляющую те ее агрессивные импульсы, которые она в свое время имела по отношению к собственным братьям и сестрам, и наказывающую за них.

См. главу 2.

В качестве иллюстрации я хочу привести пример одной матери, которая хорошо знала, что такое психоанализ, и верила в него, основываясь на успешно прогрессировавшем лечении ее сильно невротической десятилетней дочери. Несмотря на это, мне оказалось очень трудно отговорить ее от постоянного контроля за выполнением девочкой домашних заданий, хотя даже для нее (матери) было очевидно, что, поступая так, она только усиливает трудности ребенка с уроками. Когда же наконец по моему настоянию она (мать) отказалась от этого контроля, я узнала во время аналитических сессий с ребенком, что мать все время старается выпытать, как проходит наша работа. Опять же по моему требованию она прекратила это, но начала говорить дочке, что у той по утрам под глазами темные круги – ремарка, которой она ранее сопровождала свои запреты мастурбации. Когда же эти комментарии, которые явно мешали анализу, в свою очередь закончились, мать стала обращать чрезмерное внимание на одежду дочери, говорить, что та слишком много времени проводит в туалете, таким образом только усиливая строптивость ребенка. Тут я прекратила все свои попытки повлиять на мать девочки в связи со всем этим и стала относиться к вмешательству такого рода как к части аналитического материала. Через некоторое время, в течение которого с моей стороны не было никаких увещеваний, эти вмешательства уменьшились. Из чего я смогла сделать вывод о том, что для ребенка все это приобретало одинаковое значение на уровне бессознательного, а именно символизировало попытки разузнать о мастурбации и упрекнуть в этом. То, что это («воспитательные» попытки контролировать. – Примеч. пер.) имело аналогичные корни в комплексах самой матери, подтверждалось тем фактом, что ее сознательное стремление исправить ошибки в воспитании, против чего я возражала, было весьма тщетным. В самом деле, казалось, что мои советы только увеличивали ее трудности в отношениях с дочерью. Могу отметить, что у меня были аналогичные примеры в целом ряде других случаев.

В случае с одним четырнадцатилетним парнем, взаимоотношения которого с членами его семьи были исключительно сложными и наполненными стрессом, которого привели ко мне для его психоанализа по причине серьезных трудностей в его характере, я обнаружила, что улучшение его состояния имело исключительно положительное влияние на характер его сестры, которая была на год его старше и никогда не проходила никакой психотерапии; отношения между матерью и сыном также улучшились.

Имеется в виду, что они не могут это оценивать, поскольку не являются профессионалами в психоанализе. – Примеч. пер.

В очень многих случаях работы с мальчиками, находившимися на пороге возраста пубертата, а иногда еще не вышедшими из латентного периода, очень много времени занимали обсуждения историй с индейцами, или какие-то детективы, или фантазии о путешествиях, приключениях и битвах. Все это повторялось из раза в раз и было часто связано с описаниями воображаемых технических конструкций, таких как особые корабли, механизмы, автомобили, военная техника и т. п.

Абрахам, как он сам говорил мне, провел успешную аналитическую работу с мальчиком примерно двенадцати лет, используя в основном – как он образно выражался – «язык почтовой марки». В рамках этого такие детали, как оторванный угол марки, являлись способом получить доступ к комплексу кастрации.

См. главу 4.

Билл был нервным, заторможенным и имел различные невротические трудности. Аналитическая работа с ним продолжалась только три месяца (45 часов). Через шесть лет после этого я получила информацию, что он развивался вполне успешно.

То, что езда на велосипеде символизирует мастурбацию и коитус, становилось все более и более очевидно. В моей работе «Early Analysis» (1923) («Zur Fr ü hanalyse») я отмечала общую важность шариков, футбольных мячей, велосипедов и т. п. как предметов, символизирующих пенис, и более детально обсуждала либидинальные фантазии, связанные с различными видами спорта, в контексте этого символизма. Поэтому, анализируя все то, что пациент говорит о спорте в его символическом аспекте, и соотнося это с его общим эмоциональным состоянием, аналитик может получить доступ к либидинальным и агрессивным фантазиям, а также к чувству вины, порождаемому ими.

Аналитическая работа с Людвигом начиналась как профилактическая мера. У него, конечно, случались депрессии, но они не носили ярко выраженного ненормального характера. Он не любил быть в компаниях, был неактивным и довольно замкнутым в себе, его отношения с братьями и сестрами были не лучшими. Но его социальная адаптация происходила нормально; он хорошо учился и вообще не выказывал никаких явных признаков чего-то «неправильного» в своей личности. Его психоанализ потребовал проведения 190 сессий. В результате – последнюю информацию об этом парне я получила через три года после окончания работы с ним – с этим подростком, которого, без сомнения, можно было назвать совершенно нормальным, произошли изменения такой природы, что это заметили даже те, кто не входил в его ближайшее окружение, кто не знал о том, что он проходил психотерапию. Например, оказалось, что его общее нежелание пойти в театр или кино было связано с тем, что у него было сильно заторможено стремление к знаниям, несмотря на то что – как уже говорилось – он был хорошим учеником. Когда эта заторможенность была снята, его ментальные горизонты расширились и он существенно продвинулся вперед в интеллектуальном смысле. Анализ его общей пассивности привел к тому, что он увлекся несколькими видами деятельности. Его отношение к своим братьям улучшилось, как и способность к социальной адаптации. Эти и другие изменения привели к развитию в нем более свободной, сбалансированной и зрелой личности. Более того, данные изменения, будучи сами по себе не столь уж кардинальными, отражали другие, более глубокие, изменения, которые, почти несомненно, станут важными впоследствии. Вместе с исчезновением его пассивности в обыденной жизни произошли изменения и в его сексуальной ориентации. Гетеросексуальные тенденции стали значительно сильнее, он избавился от некоторых трудностей, которые известны как служащие основой нарушений потенции в последующей жизни. К тому же оказалось, что его депрессии носили более глубокий характер, чем поначалу представлялось, и шли рука об руку с мыслями о самоубийстве. А его замкнутость в себе и неприязнь к компаниям базировались на очень сильном стремлении убежать от реальности. Я могу тут добавить, что, как показал углубленный анализ, все это было только частью трудностей, от которых парень страдал.

В этой связи мне хочется обратить внимание на то, как серьезны могут быть трудности, испытываемые даже вполне нормальными детьми (см., например, случай с Ингой). Данный факт вытекал из наблюдений за повседневной жизнью; просто удивительно, как часто люди, которые до поры до времени казались вполне нормальными, вдруг под действием весьма незначительных факторов впадают в невроз или совершают самоубийство. Но даже у тех людей, которых нельзя считать больными/заболевшими, масштаб интеллектуальных и сексуальных заторможенностей, недостаток способностей к наслаждению (жизнью. – Примеч. пер.) не может быть оценен иначе, кроме как психоанализом – что подтверждено аналитической работой с нормальными взрослыми людьми.

Английский переводчик тут сохранил знак наклонной черты в соответствии с текстом на немецком языке, несмотря на его двусмысленность. Вероятно, автор имеет в виду его старшего друга, о котором упоминается позже, поэтому можно считать, что здесь подразумевается либо тот, либо другой. – Примеч. пер.

См. Джоан Ривьер, «Женственность как маскарад» («Womanliness as a Masquerade») (1929).

Интерпретации такого рода не направлены на то, чтобы выявить что-то (например, мастурбацию), что ребенок сознательно стремиться скрыть, и тем самым получить контроль над ним. Основная цель – отследить глубокие корни чувства вины, связанного с мастурбацией (или чем-либо еще), и через это – уменьшить данное чувство.

На самом деле у Ильзы не было каких-либо интересов, которые она могла бы выразить словами. Она была страстной читательницей, но при этом ее волновало не содержание книг, которые она читала, а сам процесс чтения, который был для нее способом убежать от реальности.

См. Джон Карл Флюгель, «Психология одежды» (Flugel, «The Psychology of Clothes» (1930)).

В статье «History as Phantasy» (1929) Элла Шарп (Ella Sharpe) рассматривала пример одного взрослого психотического пациента, в случае которого она долгое время черпала материал для своего анализа, практически целиком и полностью отталкиваясь от его интереса к историческим событиям. На основе этого материала ей удалось проникнуть на глубочайшие уровни (его психики. – Примеч. пер.).

См. Ferenczi, «Ü ber forcierte Phantasien» или «On Forced Phantasies» (1924).

Одна из главных торговых улиц Берлина.

В моей статье «Роль школы в либидинальном развитии ребенка» («Die Rolle der Schule in der libidinösen Entwicklung des Kindes» – Int. Ztschr. f. PsA, Bd. IX, 1923, или «The Role of the School in the Libidinal Development of the Child» (1923, Сочинения I)) я обсуждала общую значимость заторможенностей, связанных с различными отдельными областями знания.

Через два с половиной года после окончания ее анализа до меня дошла информация о том, что она хорошо развивалась, несмотря на большие жизненные трудности внешнего характера.

В главе 7 мы вернемся к более детальному обсуждению этих отношений в несколько другом контексте.

См. главу 2.

В целом ряде случаев с детьми от трех до двенадцати лет, когда мне по внешним причинам приходилось досрочно прекращать свою работу, длившуюся от трех до девяти месяцев, я отмечала, что картина, которую эти случаи стали представлять собой после указанной терапии, была гораздо более обнадеживающей по сравнению с той, что была, когда эти дети приходили ко мне в первый раз. Помимо случаев с Ритой, Труде и Рут, которые читатель вспомнит по главе 2, я могу упомянуть пример с двенадцатилетним мальчиком, который пришел ко мне с ярко выраженными навязчивыми идеями о том, что его вот-вот отравят. После шести месяцев работы с ним оказалось, что ему надо уехать за границу. К этому моменту не только существенно меньшими стали его страхи, но и произошли очевидные изменения к лучшему в его общем состоянии, что выражалось, среди прочего, в более свободной манере его поведения. (Когда я в последний раз получила информацию о нем через два с половиной года после окончания работы с ним, эти улучшения сохранялись.) Более того, каждый пример говорил о том, что ребенок стал чувствовать себя лучше. И хотя вообще-то такие незаконченные аналитические работы не могли дать иного результата, кроме уменьшения, а не полного снятия невроза, я, тем не менее, убедилась, что подобного рода «частичный» анализ значительно уменьшал риски возникновения психоза или тяжелого невроза навязчивых состояний в будущем. Я пришла к убеждению, что каждый шаг, даже самый маленький, в направлении уменьшения детской тревожности, коренящейся в глубоких слоях психики, приводит если не к излечению, то, по крайней мере, к улучшению состояния ребенка.

В главе 9 я буду обсуждать природу тревожности, лежащей в основе таких нарушений в раннем возрасте.

1923 [Сочинения I].

См. Reich, «Phobie und Charakterbildung». – Int. Ztschr. f. PsA; или «Character Formation and the Phobias of Childhood» (1930).

В своей работе «Вклад в психогенез тиков» («A Contribution to the Psychogenesis of Tics» (1925) или «Zur Genese des Tic» (1925). – Int.Ztschr.f.PsA, Bd. XI) я показала, что тик часто следует истолковывать как признак глубинных, скрытых нарушений.

«The Development of a Child» или «Eine Kinderentwicklung» (1921).

Следует помнить, что книга писалась почти сто лет назад, когда субботы еще не стали повсеместно выходными днями, как воскресенья. Поэтому в сегодняшней реальности в данном фрагменте более уместно было бы писать не о «воскресеньях», а о «выходных» («уик-эндах»). – Примеч. пер.

В некоторых случаях, когда, например, при коклюше психоаналитическая работа быстро возобновлялась, после очень небольшого перерыва, я обнаружила, что тяжесть приступов кашля возрастала во время первой недели аналитической работы, но затем очень быстро спадала, а сама болезнь уходила значительно быстрее, чем обычно. В этих случаях каждый приступ кашля, в соответствии с его бессознательным значением, вызывал сильную тревогу, а она, в свою очередь, значительно усиливала дальнейшие позывы к кашлю.

Эта точка зрения, которой я придерживалась в течение достаточно долгого времени, недавно получила серьезную поддержку. В своей книге «Проблема любительского анализа» («The Question of Lay Analysis» или «Die Frage der Laienanalyse») (1926) Фрейд пишет: «Поскольку мы поняли, как можно увидеть больше четких деталей, у нас возникло искушение сказать, что невроз у детей – это не исключение, а правило, как если бы его вряд ли возможно было избежать на пути от инфантильного состояния к интегрированности в социальную культуру» (S.E. 20, p. 215).

См. N. M. Searl, «The Flight to Reality» (1929).

См. случаи с Эрной (глава 3) и Эгоном (глава 4).

См. случаи с Людвигом (глава 5) и Ингой (глава 4).

Это предположение подтверждается также тем фактом, что в целом ряде случаев, с которыми я сталкивалась, ребенок совершал успешный переход к следующей стадии своего развития, и это отмечалось несколько раз даже при критически важном переходе к возрасту полового созревания и последующем переходе из пубертата к взрослой жизни.

В случае детей более старшего возраста затруднения в учебе и активных играх должны быть аналогичным образом серьезно уменьшены.

Пассивное отношение Курта было усилено следующими обстоятельствами: он был значительно младше своих братьев. Поэтому во многих отношениях его ситуация была похожей на положение единственного ребенка; он сильно страдал от сравнения себя со своими более активными старшими братьями, чье превосходство действовало на него еще более угнетающе, так как у них была привычка заставлять его чувствовать это превосходство.

В своей статье «Ранние стадии эдипова конфликта» («Early Stages of the Oedipus Conflict» (1928) или «Frühstadien des Ödipuskonfliktes». – Int. Ztschr. f. PsA, Bd. XIV, 1928) я обсуждала самые ранние стадии формирования женской позиции у мальчиков и пыталась показать, что этот комплекс очень рано подвергается модификации и оказывается «погребенным» под тяжестью комплекса кастрации, в который (в свою очередь. – Примеч. пер.) вносит свой вклад. Именно по этой причине мальчики часто и быстро прекращают свои игры с куклами – они соответствуют их «женским компонентам» – и переходят к играм, в которых уже чрезмерно подчеркивается мужественность.