Глава 10. Значение тревожных ситуаций в раннем возрасте в развитии эго

Центральной проблемой психоанализа является тревожность и ее преобразования. Множество различных психоневротических заболеваний, которым подвержен человек, могут рассматриваться как в той или иной степени безуспешные попытки справиться с тревожностью. Но рядом с такими методами, которые можно считать паталогическими, существует достаточно много нормальных способов, а они-то и имеют огромное значение для процессов развития эго. Именно некоторым из них мы и уделим внимание в этой главе.

В самом начале своего развития эго подвержено давлению, возникающему по причине ранних тревожных ситуаций. Будучи еще очень слабым, эго, с одной стороны, подвержено жестким требованиям ид, а с другой – открыто угрозам со стороны безжалостного супер-эго, а поэтому вынуждено использовать по максимуму все свои имеющиеся ресурсы для того, чтобы удовлетворить обе эти стороны. Описание Фрейдом эго как «несчастного существа, исполняющего три рода службы и вследствие этого страдающего от угроз со стороны трех опасностей» истинно в особой степени в применении к слабенькому и незрелому эго маленького ребенка, чья принципиальная задача – справиться с давлением страхов, под которым оно находится.

В своей игре даже самый маленький ребенок будет пытаться преодолеть какой-то свой опыт переживания неудовольствия, как это продемонстрировал Фрейд на примере одного маленького полуторагодовалого мальчика. Ребенок снова и снова выбрасывал деревянную катушку, прикрепленную к нити, тем самым делая так, чтобы она исчезала (из вида. – Примеч. пер.), а потом вытягивал ее, заставлял ее появляться обратно; этим он на психическом уровне пытался справиться со своими болезненными переживаниями (связанными с временным отсутствием матери). В таком поведении Фрейд распознал общую важную функцию детской игры: с ее помощью ребенок переводит свои переживания, которые он просто пассивно терпел, в активные действия, превращая неприятные моменты в приятные и благополучно завершая то, что изначально было неприятным.

Психоанализ детей ранних возрастов показал, что в процессе своей игры ребенок не только преодолевает болезненную действительность, но, одновременно, использует ее для того, чтобы справиться со своими инстинктивными страхами и внутренними опасностями, проецируя их во внешний мир.

Усилие со стороны эго, направленное на смещение внутрипсихических процессов во внешний мир и на то, чтобы они протекали там своим естественным образом, кажется связанным с другой умственной функцией, которую Фрейд узрел в снах пациентов, страдавших травматическим неврозом.

Смещение опасностей, инстинктивных и внутренних, во внешний мир позволяет ребенку не только лучше справляться с тревожностью, но и оказываться лучше подготовленным к встрече с ними. Мне кажется, что попытки преодоления тревоги, которые снова и снова предпринимаются во время детских игр, включают в себя «контроль за стимулами в условиях развития тревоги». Перенос тревоги, вызванной внутрипсихическими причинами, во внешний мир (а он идет рука об руку с выталкиванием наружу деструктивного инстинкта), также повышает значимость объектов, поскольку в связи с ними (или их заменителями) активируются как деструктивные инстинктивные импульсы, так и позитивные и реактивные тенденции. Таким образом, объекты становятся для ребенка источником опасности, но, поскольку они выглядят доброжелательными, то они также становятся опорой для борьбы с тревожностью.

Фрейд интерпретировал отбрасывание катушки также, как выражение детских садистических и мстительных импульсов, направленных на мать, которая покинула ребенка. С другой стороны, факт того, что мальчик все время делал так, чтобы катушка появлялась снова, выражая этим возвращение своей матери, кажется, говорит о магическом воскрешении матери, которая на самых ранних стадиях игры была уничтожена – так как отбрасывание прочь приравнивалось к убийству.

Помимо облегчения, которое приносит проекция, позволяющая воспринимать внутренние инстинктивные побудительные стимулы как внешние, перенос тревожности, связанной со внутренними опасностями, во внешний мир, она также приносит и другие выгоды. Детский инстинкт к познанию, который, вместе с садистическими импульсами, направлен на то, что находится внутри тела матери, интенсифицируется страхом перед неконтролируемыми ребенком опасностями и действиями разрушительного характера, протекающими как внутри тела матери, так и внутри его собственного тела. С реальными [внешними] опасностями можно легче справляться, так как ребенок оказывается в состоянии узнать больше об их природе и проверить, будут ли достаточны те меры против них, которые он решил предпринять, достаточно успешными. Эта необходимость практической проверки является сильным побудительным мотивом для развития стремления к знаниям, как и многих других видов деятельности. Те из них, которые помогают ребенку защититься от опасностей, которые показывают несостоятельность его страхов и которые позволяют ему возмещать (ущерб. – Примеч. пер.) своим объектам, имеют своей целью – так же, как и ранние проявления игровых инстинктов – унять тревогу, связанную с опасностями, скрывающимися и внутри, и снаружи, являющимися как реальными, так и воображаемыми.

В качестве последствия взаимодействия интроекции и проекции – процесса, соответствующего взаимодействию формирования супер-эго и объектных отношений – ребенок получает для себя доказательства, опровергающие опасность того, что находится в реальном мире и чего он так боялся, и одновременно ослабляет свой страх посредством интроекции реальных и «хороших» объектов. Так как присутствие и любовь существующих в реальном мире объектов ребенка также имеет целью уменьшения его страха перед интроецированными объектами и его чувства вины, детский страх перед внутренними опасностями усиливает зацикленность на матери, существенно увеличивает его потребность в любви и помощи. Фрейд говорит, что те выражения тревожности у маленьких детей, которые мы можем распознать, могут быть сведены к одному – «к отсутствию любимого (желанного) лица»; он прослеживает эту тревожность вплоть до стадии, на которой незрелая личность всецело зависит от своей матери. Отсутствие любимого или желанного, ощущение потери любви или потери своего объекта в качестве опасности, сильный испуг, связанный с нахождением в одиночестве и темноте или наедине с чужим человеком – это все, как я поняла, является модифицированными формами тревожных ситуаций, пережитых в самом раннем возрасте, то есть, страхами маленького ребенка по отношению к опасным внешним и интернализированным объектам. На некоторой более поздней стадии развития к этому добавляется страх и по поводу собственно объекта. Ребенок начинает бояться того, что его мать умрет вследствие его агрессивных действий, осуществляемых в его воображении, и, вдобавок, страшится того, что он останется один будучи беспомощен. По этому поводу Фрейд говорит: «Он [младенец] еще не умеет различать временного отсутствия и длительной потери. Если он на один только миг не замечает матери, то ведет себя так, как будто бы уже никогда больше не сможет увидеть ее. Ему необходимо на неоднократном опыте убедиться, чтобы узнать, что за таким исчезновением матери обыкновенно следует снова ее появление».

По моим наблюдениям за детьми, мать вынуждена снова и снова доказывать фактом своего присутствия то, что она не является «злой» и агрессивной. Ребенку нужен реальный объект для того, чтобы побороться со своим страхом, связанным с внушающими ужас интроецированными объектами и со своим супер-эго. Более того, присутствие матери служит доказательством того, что она не мертва. По мере того как развивается отношение ребенка к реальности, он во все большей степени использует свои объектные отношения, различные действия и сублимации в качестве помощи в своем противостоянии страху в отношении своего супер-эго и своих деструктивных инстинктов. Я отталкиваюсь от того, что тревожность стимулирует развитие эго. Происходит то, что в своих попытках справиться с тревожностью эго ребенка призывает на помощь объектные отношения и принцип реальности. Поэтому такие попытки имеют фундаментальное значение для адаптации ребенка к реальности и для развития его эго.

Для маленького ребенка его супер-эго не идентично его объектам, но он постоянно старается сделать так чтобы они стали взаимозаменяемыми, частично для того, чтобы уменьшить свой страх перед супер-эго, а частично – чтобы иметь возможность в лучшей мере соответствовать требованиям своих реальных объектов, которые не совпадают с воображаемыми командами его интроецированных объектов. Таким образом, эго маленького ребенка отягощено конфликтом между супер-эго и ид, равно как и противоречивыми командами самого супер-эго, которое содержит различные образы, выявившиеся в процессе развития. В дополнение ко всему этому ребенку приходится справляться с различиями в требованиях со стороны супер-эго и его реальных объектов, в результате чего он постоянно колеблется между своими интроецированными и реальными объектами – то есть между миром своих фантазий и реальным миром.

Попытка скорректировать супер-эго и ид друг с другом не может оказаться удачной в самом раннем детстве, так как давление со стороны ид и соответствующая жесткость супер-эго пока еще поглощают всю энергию эго. Когда с наступлением латентного периода развитие либидо и формирование супер-эго достигают своего завершения, эго уже достаточно сильно и может приступить к достижению цели корректировки действующих факторов друг под друга на более широкой основе. Усилившееся эго объединяется с супер-эго для достижения общей цели, которая прежде всего заключается в подчинении ид и его адаптации к требованиями реальных объектов и внешнего мира. В этот период своего развития эго-идеал ребенка – это послушный, «хороший» ребенок, который удовлетворяет (требованиям. – Примеч. пер.) учителей и родителей.

Такая стабилизация, однако, рушится в период, непосредственно предшествующий наступлению пубертата, а в еще большей мере – в собственно период пубертата. Растущее либидо приводит к усилению требований со стороны ид в то же время, как растет давление со стороны супер-эго. Эго оказывается под сильным давлением и сталкивается с необходимостью установления какого-то нового баланса, так как старый оказался нарушен, инстинктивные импульсы более не могут оставаться сдерживаемыми и ограничиваемыми прежними способами. Тревожность ребенка усиливается тем фактом, что теперь его инстинкты могут более легко прорываться в действительность и иметь более серьезные последствия, чем в раннем детстве.

Поэтому эго, в согласии с супер-эго, ставит новую цель. От исходных объектов любви нужно отказаться. Мы наблюдаем, что подросток часто находится «в контрах» с окружающими и ищет себе новые объекты. Такая потребность, тем не менее, до некоторой степени находится в гармонии с реальностью, которая ставит перед ним в этом возрасте другие и более высокие цели. При дальнейшем течении процесса развития этот «побег» от первоначальных объектов ведет к частичному отделению (себя. – Примеч. пер.) от внутренних объектов вообще и замене последних на принципы и идеалы.

Окончательная стабилизация индивидуума не происходит до того момента, когда он выходит из пубертата. С окончанием этого периода его эго и супер-эго оказываются способными «договориться друг с другом» по поводу постановки уже «взрослых» целей. Вместо сохранения своей зависимости от своего непосредственного окружения индивидуум теперь адаптируется к большому миру, который находится вокруг него. Хотя он признает требования новой реальности, он превращает их в свои собственные внутренние потребности. По мере того как он успешно отделяет себя от своих первоначальных объектов, он достигает большей независимости от всех объектов вообще. Подобное изменение базируется на осознании новой реальности и происходит при помощи усилившегося эго. И еще раз, как и в самый первый период расцвета его сексуальности, давление, возникающее вследствие ситуации угрозы, проистекающей из столкновения между чрезмерными требованиями со сторон ид и супер-эго, в значительной степени способствует укреплению его эго. Напротив, сдерживающий эффект такого давления проявляется в новых ограничениях, обычно уже имеющих постоянный характер, накладываемых на личность в конце этого периода. Новый расцвет фантазийной активности, который, будучи обычно более слабым, чем в первый период детства, сопровождает второй расцвет сексуальности, по окончании стадии пубертата в большинстве случаев сильно ограничен. Перед нами «нормальный» взрослый человек.

И еще одно. Мы видели, что в раннем детстве невозможно примирить супер-эго и ид друг с другом. В латентном периоде стабильность достигается через объединение эго и супер-эго в их погоне за общей целью. В пубертате возникает ситуация, схожая с той, которая имеет место в раннем детстве, за которой снова следует душевная стабилизация индивидуума. Мы уже обсуждали различия между этими двумя видами стабилизации, а теперь мы видим то, что делает их схожими. В обоих случаях баланс достигается путем соглашения между эго и супер-эго в отношении общей цели и созданием эгоидеала, которое учитывает требования реального мира.

В предыдущих главах этой книги я пыталась показать, что развитие супер-эго прекращается, вместе с развитием либидо, с наступлением латентного периода. А сейчас мне хочется подчеркнуть в качестве момента чрезвычайной важности, что то, с чем нам приходится иметь дело на различных стадиях, наступающих после спада конфликта, связанного с эдиповым комплексом, является не изменениями собственно в супер-эго, а ростом эго, который включает в себя и консолидацию супер-эго. В латентном периоде эго и супер-эго ребенка имеют общую цель своего приспособления к окружающей среде и создания эго-идеала, который соответствует этой среде. Данный факт, а не собственно изменения детского супер-эго, может объяснить общий процесс стабилизации в латентном периоде.

Нам сейчас предстоит перейти от дискуссии о развитии эго к рассмотрению связей этого процесса с преодолением ситуаций тревожности, что, как я уже говорила, является существенным фактором в развитии.

Я уже говорила, что игровые действия ребенка помогают ему справляться со страхом внутренних и внешних опасностей, наводя мосты через пропасть между воображением и реальностью. Рассмотрим типичную игру в «дочки-матери» маленьких девочек. Психоанализ нормальных детей показывает, что такие игры, помимо того что служат для воплощения желаний, содержат внутри себя глубокую тревогу, берущую начало в раннем возрасте, и что основой постоянного желания девочек возиться с куклами является потребность в утешении и успокоении. Наличие у себя кукол является (для девочки. – Примеч. пер.) доказательством того, что мать не отняла у нее ее детей, не нанесла разрушающий вред ее телу, что она сама способна иметь детей. Более того, ухаживая за куклами, с которыми она идентифицирует саму себя, наряжая их, девочка получает доказательство того, что у нее есть любящая мать, а это ослабляет ее страх быть покинутой, остаться без дома и без матери. Этой цели служат до определенной степени и некоторые другие игры, в которые играют дети обоих полов, например обставляя дом мебелью или путешествуя, причем за обеими такими играми стоит стремление найти новый дом – а в конечном счете заново «открыть» свою мать.

Типичная мальчишеская игра, которая наиболее отчетливо демонстрирует маскулинные компоненты, – это игра с машинками, игрушечными лошадками или поездами. Она символизирует пути внутрь материнского тела. В своих играх мальчики снова и снова в разных вариациях воспроизводят сцены борьбы с отцом внутри материнского тела и соития с ней. Смелость, сноровка и хитрость, с которыми они защищаются от своих врагов в своих «военных» играх, убеждают их в том, что они способны успешно бороться со своим «кастрирующим отцом», а это уменьшает их страх перед ним. Такими способами, а также представляя себя совокупляющимся различными способами со своей матерью, показывая при этом свою доблесть, мальчик стремится доказать самому себе, что он обладает пенисом и сексуальной потенцией – двумя вещами, утраты которых его глубинная тревожность заставляет страшиться. А так как наряду с агрессивными тенденциями в этих играх наружу выходят также восстановительные тенденции, направленные на мать, то мальчик доказывает себе, что его пенис не является орудием разрушения; этим он ослабляет давление чувства вины.

Большое удовольствие, которые дети, не страдающие никакими игровыми заторможенностями, получают от игр, проистекает не только вследствие удовлетворения их желаний, но и от того, что они в процессе игр чувствуют, что справляются со своей тревогой. Но, по моему мнению, это является не просто вопросом совместного выполнения двух различных функций. Происходит то, что эго в полной мере задействует все «механизмы исполнения желаний», чтобы справиться с тревожностью. Таким образом, с помощью сложного процесса, мобилизующего все ресурсы эго, детская игра трансформирует тревогу в удовольствие. Мы позднее рассмотрим, как этот фундаментальный процесс влияет на экономику психической жизни и на развитие эго у взрослого человека.

Тем не менее в той мере, в какой предметом рассмотрения является маленький ребенок, эго никогда не сможет полностью достичь цели справиться с тревогой с помощью игр. В той мере, в какой тревожность остается, пусть в скрытом, латентном виде, она проявляет себя в качестве постоянной побудительной силы к игре. Но как только она становится открытой, она прерывает игру ребенка.

Поэтому в игре маленьких детей мы можем увидеть, что их раннее эго только частично достигает цели преодоления тревожности. С наступлением латентного периода ребенок лучше справляется со своими страхами и одновременно демонстрирует большую способность соответствовать требованиям действительности. Детские игры теряют свое воображаемое наполнение, их место постепенно занимает деятельность, связанная со школьной учебой. Концентрация на буквах алфавита, на арифметических цифрах и числах, на рисовании, которая поначалу носит игровой характер, в значительной степени заменяет возню с игрушками. То, как отдельные буквы сочетаются друг с другом, рвение ребенка в деле их правильного изображения в том, что касается их формы и порядка, стремление написать их так, чтобы они имели одинаковый размер, радость и восторг от того, что удалось достичь правильного написания в каждой такой детали, – все это основано на тех же самых внутренних предпосылках, как и вся предыдущая деятельность по построению домиков или по игре с куклами. Красивая и содержащаяся в порядке рабочая тетрадь имеет точно такое же символическое значение для девочки, как и свой дом – а именно как здоровое и неповрежденное тело. Буквы и цифры символизируют для нее родителей, братьев и сестер, детей, гениталии, экскременты и являются орудиями для ее первичных агрессивных, а также и реактивных тенденций. Доказательство того, что ее страхи ничем не обоснованы, девочка теперь получает из успешно выполненного домашнего задания, работа над которым вытесняет игру с куклами или обустройство дома. Аналитическая работа с детьми латентного возраста показывает, что не только каждая деталь их домашних заданий, но и все их занятия ручной работой, рисованием и т. п. их воображение использует для «починки» своих собственных гениталий и всего тела, а также тела матери и всего, что находится внутри него, пениса отца, своих братьев и сестер и т. д. Точно так же каждая отдельная деталь их собственной одежды или одежды их кукол – воротнички, манжеты, платки, шапочки, пояса, чулки, туфли – имеет свое символическое значение.

В случае нормального своего развития то старание, с которым дети «вырисовывают» буквы и цифры, распространяется – по мере их взросления – на достижения в интеллектуальной области в целом. Но и в этом их удовлетворенность своими достижениями во многом зависит от оценки и похвалы со стороны окружающих их людей; успехи – это способ получить одобрение старших. Поэтому в латентном периоде мы наблюдаем, что ребенок находит в любви и одобрении со стороны своих реальных объектов доказательства отсутствия опасности в тех ситуациях, которые выглядят опасными. Важность объектных отношений и отношений с реальностью переоценивается.

У мальчика письмо является выражением его маскулинных компонентов. Штрих пера и успех в деле правильного написания букв выражают активную роль в коитусе и являются доказательством наличия пениса и сексуальной потенции. Книжки и тетрадки символизируют гениталии или тело его матери или сестры. Например, для шестилетнего мальчика заглавная буква «L» означает человека на лошади (его самого и его пенис), проезжающего под аркой (гениталиями матери); буква «i» – это пенис и он сам, «е» – его мать и ее гениталии, а сочетание «ie» – это объединение его самого с ней в процессе коитуса. Заглавные и прописные буквы в общем и целом символизируют родителей и детей. Активные фантазии мальчиков на тему копуляции находят выход наружу также в активных играх и в спорте, мы находим выражение тех же самых фантазий в деталях таких игр, как и в их (школьных. – Примеч. пер.) домашних заданиях. Желание мальчика превзойти своего соперника и т. п., для того чтобы обрести уверенность в том, что он может противостоять опасности быть кастрированным своим отцом, – желание, которое соответствует маскулинному типу поведения в тревожных ситуациях и которое приобретает еще более важное значение позднее, в возрасте пубертата, – появляется еще тогда, когда он находится в латентном периоде. В общем и целом, мальчики в меньшей степени, чем девочки, зависят от одобрения окружающих даже в этот период, а достижение успехов ради самих успехов уже тогда начинает играть значительно большую роль в психологии мальчиков, чем девочек.

Мы уже описали стабилизацию, происходящую в латентном периоде, которая основывается на адаптации к реальности и которая является следствием того, что эго приходит к согласию с супер-эго. Достижение этой цели зависит от совместных действий всех сил, вовлеченных в сдерживание и ограничения инстинктов, связанных с ид. Именно тут ребенок вступает в борьбу с собственным стремлением к мастурбации – в борьбу, которая, по словам Фрейда, «отнимает большую часть энергии» в течение латентного периода и которая целиком и полностью направлена против его мастурбационных фантазий. Эти фантазии, как мы каждый раз это видим, формируют элементы не только детских игр, но также и действий, связанных с обучением, и всех их более поздних сублимаций.

Причина того, что в латентном периоде ребенок в подобной мере нуждается в одобрении со стороны своих объектов, заключается в том, что он стремится уменьшить накал противостояния своего супер-эго (которое в это время имеет тенденцию адаптировать себя к своим объектам) своим же десексуализированным мастурбационным фантазиям. Поэтому в данный период он должен, с одной стороны, удовлетворить требование отказаться от мастурбации и подавить свои мастурбационные фантазии, а с другой – исполнить встречное требование об успешном осуществлении – к удовлетворению окружающих его старших – тех же самых мастурбационных фантазий в их десексуализированной форме, заключающейся в преследовании повседневных интересов и осуществлении повседневных действий. Только с помощью такого рода удовлетворяющих сублимаций он сможет добиться всеобъемлющего отрицания тревожащего содержания ситуаций, которые выглядят как несущие в себе тревогу, чего требует его эго. От того, насколько успешно удастся вырваться из тисков этой дилеммы, будет зависеть стабилизация в латентный период. Санкция со стороны тех, от кого ребенок зависит, и в которой он, находясь в латентном возрасте, нуждается, чтобы справиться со своей тревожностью, также является необходимым предварительным условием этого процесса.

Данный короткий обзор этих очень сложных и широко разветвленных процессов развития по необходимости является очень схематичным. На самом деле граница между нормальным и невротическим ребенком не является четко проведенной, особенно в латентный период. Невротичный ребенок может быть очень хорошим учеником. Нормальный ребенок не всегда стремится хорошо учиться, так как он часто ищет другие способы справиться с тревожащими его ситуациями, например демонстрацией своей физической удали. В латентном периоде нормальная девочка часто справляется со своей тревожностью преимущественно маскулинными способами, а мальчик все еще может считаться нормальным, несмотря на то что выбирает более пассивный и женственный тип поведения для достижения той же цели.

Фрейд привлек наше внимание к типичной церемонии, которая возникает в латентном периоде и является результатом борьбы ребенка с мастурбацией. Он говорит, что этот период «характеризуется… возникновением этических и эстетических ограничений в эго». Из-за того, что «в реактивных образованиях в эго у невротиков, страдающих навязчивостью, мы узнаем преувеличение нормального развития характера», демаркационную линию между навязчивой реакцией и характерологическим развитием нормального ребенка, обусловленным его образовательной средой, у детей в латентном периоде так нелегко зафиксировать.

Необходимо помнить, что я выдвинула концепцию того, что ситуация, из которой и вырастает невроз навязчивых состояний, находится в раннем детстве. Но я также говорила о том, что в этот период развития появляются только отдельные навязчивые черты. Они – до наступления латентного периода – не становятся настолько «организованными», чтобы сформировать невроз навязчивых состояний. Систематизация обсессивных черт, которая происходит одновременно с консолидацией супер-эго и усилением эго, достигается тем, что супер-эго и эго устанавливают для себя общую цель. Эта общая цель является краеугольным камнем в их доминировании над ид. И несмотря на то что подавление инстинктов ребенка, требуемое его объектами, происходит с помощью обсессивных механизмов, оно не будет успешным до тех пор, пока все вовлеченные в это дело факторы не будут действовать против ид согласованно друг с другом. В этом всеобъемлющем процессе организации, эго проявляет то, что Фрейд назвал «склонностью эго к синтезу».

Таким образом, в латентный период невроз навязчивых состояний достаточен для удовлетворения потребностей детского эго, супер-эго и объектов ребенка. В целом, взрослые решительно отвергают аффекты ребенка, и это в данном возрасте часто бывает очень успешным, поскольку оно соответствует внутренним потребностям ребенка. В процессе психоаналитической работы мы часто встречаемся с тем, что ребенок вынужден страдать и вступает в конфликты, если те взрослые, который отвечают за этого ребенка, слишком сильно идентифицировали себя с его непослушанием и агрессивными тенденциями. Эго ребенка только тогда ощущает себя соответствующим задаче сохранения ид в подчиненном себе положении и противостояния запретным импульсам, когда старшие помогают в этих усилиях. Ребенок должен получать запреты извне, поскольку они, как мы знаем, поддерживают внутренние запреты. Другими словами, ему необходимо иметь во внешнем мире представителей своего супер-эго. Такая зависимость от объектов, которая помогает справиться с тревожностью, значительно сильнее в латентном периоде, чем в любой другой фазе развития. В самом деле, мне кажется, что необходимым условием успешного вступления в латентный период является базирование способности ребенка справляться с тревожностью на его объектных отношениях и на его адаптации к реальности.

Тем не менее для стабильности ребенка в будущем необходимо, чтобы этот механизм контроля над своей тревожностью не довлел надо всем в излишней степени. Если интересы и достижения ребенка, другие виды получения им чувства удовлетворения в слишком полной мере направлены на завоевание любви и признания со стороны своих объектов; если, прямо говоря, его объектные отношения являются преобладающим способом контроля за тревожностью и смягчения чувства вины, его ментальное, психическое здоровье в грядущие годы не будет произрастать из твердой почвы. Если он менее зависим от своих объектов и если его интересы и достижения, с помощью которых он справляется со своей тревожностью и смягчает свое чувство вины, существуют и достигаются просто ради получения удовлетворения от самих себя, то его тревожность будет лучше контролироваться им, а ее более широкое распределение станет в некотором смысле нивелировано. Как только детская тревожность таким способом уменьшается, способность ребенка к либидинальному удовлетворению возрастает, а это является необходимым условием успешного преодоления тревожности. Она окажется преобразована, только когда супер-эго и ид претерпят удовлетворительные изменения, а эго приобретет достаточную силу.

Поскольку объектные отношения в латентном периоде оказывают такую большую психологическую помощь даже нормальным детям, не так просто оказывается распознать те частые случаи, в которых этот фактор приобретает чрезмерное значение. Но это легко сделать в период пубертата, так как тогда зависимость ребенка от его объектов более не является достаточной, если она – его основное средство контроля и подавления тревожности. Это является одной из причин, как я полагаю, того, что психотические расстройства обычно не проявляют себя открыто до более поздних стадий детства – то есть до наступления возраста пубертата или даже еще позднее. Если мы в качестве мерила примем силу эго, основывающуюся на уменьшении жесткости супер-эго, что включает в себя и большую свободу инстинктов вместе с адаптацией к целям этого периода развития, тогда мы не будем рисковать излишне высоко в латентный период оценивать адаптацию к образовательным требованиям и к требованиям действительности в качестве критерия успешного развития и (психического. – Примеч. пер.) здоровья.

Фрейд говорит, что «момент наступления половой зрелости составляет решающий перелом в развитии невроза навязчивости», и более того, в это время «снова просыпаются агрессивные побуждения раннего детства, а с другой стороны, большая или меньшая часть новых либидинальных побуждений – в тяжелых случаях вся их совокупность – должна направиться по предуказанным регрессией путям и проявиться в виде агрессивных и разрушительных намерений. Вследствие этого преображения эротических влечений и сильных реактивных образований в эго борьба против сексуальности ведется далее под знаменем этических принципов».

Выдвижение новых принципов и создание новых идеализированных образов отца, а также повышенные требования к самому себе – все это используется ребенком для достижения цели своего отдаления от своих исходных объектов. Делая это, он может снова вызвать в себе свою первоначальную позитивную привязанность к отцу и даже увеличить ее с меньшим риском столкновения с ним. Это соответствует расколу его образа отца. Теперь можно любить и обожать возвышенного и вызывающего восхищение отца, в то время как «злой» отец, который очень часто являлся в виде настоящего отца или его заменителем (например, школьным учителем), вызывает обычное для этого периода развития, но странное чувство очень сильной ненависти. И в своем агрессивном отношении к ненавидимому отцу мальчик успокаивает себя тем, что он уже ровня отцу, который не сможет его кастрировать. В своем отношении к обожаемому образу отца мальчик доказывает себе, что у него есть сильный и помогающий отец, с которым он может себя идентифицировать. Из всего этого он выносит большую веру в свои собственные конструктивные способности и сексуальную потенцию.

Именно в это время начинается деятельность ребенка и у него появляются достижения. С помощью этих достижений (спортивного или интеллектуального характера), которые помимо всего прочего требуют смелости, силы и предприимчивости, мальчик доказывает самому себе, что кастрация, которой он так боится, с ним не случилась и что он не импотентен. Эти достижения также удовлетворяют его реактивные тенденции и смягчают его чувство вины. Они показывают, что его конструктивные способности перевешивают его же деструктивные позывы, а также позволяют возмещать (нанесенный ущерб. – Примеч. пер.) его объектам. Предоставляя (ребенку. – Примеч. пер.) такие доказательства (его конструктивности. – Примеч. пер.), эти достижения значительно увеличивают степень приносимого ими удовлетворения. Возможность смягчения тревожности и чувства вины, которая, как он открыл для себя в латентном возрасте, заключается в успешном завершении того или иного своего действия, когда оно (завершение. – Примеч. пер.) становится эго-синтонным благодаря одобрению окружающих его людей, должно в возрасте пубертата в гораздо большей степени происходить из той ценности для него самого, которое его работа и его достижения имеют сами по себе.

А теперь перейдем к краткому рассмотрению тех способов, которыми преодолевают свою тревожность девочки в пубертате. В этом возрасте нормой является то, что у них остаются цели, характерные для латентного периода, а методы контроля и подавления тревожности, адекватные этой фазе, сохраняются дольше, чем у мальчиков. Во многих случаях у девочек в подростковом возрасте преобладает маскулинный характер преодоления тревожности. В следующей главе мы увидим, почему для них труднее принять женственную позицию, чем для мальчиков – маскулинную. Девушка предъявляет к себе и другим повышенные требования. Ее (внутренние. – Примеч. пер.) стандарты и идеалы в меньшей степени принимают форму абстрактных принципов, они, скорее, в большей степени становятся привязанными к людям, которыми она восхищается. Стремление понравиться распространяется также и на достижения в умственной сфере и играет свою роль даже, когда эти достижения выходят на высочайший уровень. Ее отношение к тому, что она делает, в той мере, в какой маскулинные компоненты преимущественно не вовлечены, соответствует ее же отношению к собственному телу. А ее действия в рамках этих двух интересов в очень большой степени связаны с тем, чтобы справиться с ее специфическими ситуациями тревожности. Красивое тело или идеально выполненная работа дает растущей девушке те же самые доказательства, в которых она нуждалась, будучи совсем ребенком, – а именно что ее тело внутри себя никак не повреждено и разрушено, а дети не были из него извлечены. Уже будучи взрослой женщиной, она воспринимает свое отношение к собственному ребенку, которое очень часто заменяет ей отношение к работе, помогая справляться с тревожностью. Иметь его, заботиться о нем, смотреть, как он растет и преуспевает, – все это дает ей, точно так же, как и в случае с маленькой девочкой и ее куклами, постоянно обновляемые доказательства того, что наличие у нее ребенка не подвергается какой-либо опасности, а также служит для смягчения ее чувства вины. Ситуации опасности, как большой, так и незначительной, с которыми ей приходится сталкиваться в процессе воспитания своих детей, если все идет хорошо, снова и снова предоставляют доказательства отсутствия оснований для страхов, берущих свое начало в самом раннем возрасте. Точно так же ее отношение к своему дому, которое эквивалентно отношению к своему телу, имеет особую важность для женственного подхода справляться с тревожностью и, помимо всего прочего, еще одну, более глубокую связь с ее детскими страхами. Как мы уже видели, соперничество маленькой девочки со своей матерью находит свое выражение наряду с другими проявлениями в фантазиях об «отодвигании» последней в сторону и занятии ее места в качестве хозяйки дома. Важную роль в этой тревожащей ситуации для детей обоих полов, но для девочек в особенности, играет страх быть изгнанным из дома и остаться бездомным. Их удовлетворенность своим домом всегда отчасти базируется на том, что это способствует отрицанию такого элемента своих страхов. Неотъемлемой частью нормальной стабилизации женщины является то, что ее дети, ее работа, ее деятельность, забота о собственной персоне и своем доме, стремление их украсить служат цели получения полного и окончательного опровержения наличия опасности в ее ситуациях тревоги. Более того, отношения с мужчинами в очень значительной степени определяются ее потребностью убедить саму себя – с помощью ощущения того, что мужчины ею восхищаются, – в том, что ее тело остается нетронутым (в смысле неповрежденным). Поэтому ее нарциссизм играет важную роль в контроле и подавлении ее тревожности. Результатом женственного подхода к этому является то, что женщина в значительно большей степени зависима от любви и одобрения со стороны мужчин (точнее, всех ее объектов), чем мужчины зависимы от женщин. Но и мужчины также извлекают для себя из своих любовных отношений эффект успокоения своей тревоги, что существенно способствует их сексуальному удовлетворению, получаемому от женщин.

Нормальный процесс контроля и подавления тревожности, как кажется, обусловлен целым рядом факторов. В нем задействуются специфические методы в сочетании с такими количественными элементами, как имеющиеся уровни садизма и тревожности, а также степень способности эго переносить тревогу. Если эти взаимодействующие друг с другом факторы приходят к некоторому оптимуму, то представляется, что ребенок оказывается способен достаточно успешно справиться даже с очень большим объемом тревоги, достичь удовлетворительного, а иногда и выдающегося развития своего эго и высоких стандартов психического здоровья. Условия, при выполнении которых он может справляться со своей тревожностью, настолько же специфичны, как и условия, при которых он сможет полюбить, и, по-видимому, тесно связаны с ними. В отдельных случаях (которые наиболее типичны для возраста пубертата) механизм преодоления тревоги состоит в том, что индивидууму приходится выходить из опасной ситуации, связанной с особо тяжелыми обстоятельствами, вызывающими сильные страхи. В других случаях – в том, что он должен всеми доступными средствами – а в экстремальных случаях даже с помощью фобий – избегать попадания в такие ситуации. Между этими двумя крайними случаями располагается то, что может считаться нормальными стимулами для получения удовольствия от преодоления своих страхов, которые ассоциируются с не слишком в большой степени и не слишком прямым образом (а следовательно, более равномерно) распределенной тревожностью.

В этой главе я попыталась показать, что вся деятельность и все сублимации индивидуума также направлены на преодоление тревожности и смягчение чувства вины. Мотивирующим фактором всех действий и интересов является помимо удовлетворения его агрессивных позывов стремление к возмещению его объектам (ранее причиненного вреда. – Примеч. пер.), а также к восстановлению (целостности. – Примеч. пер.) собственного тела и его половых органов. Мы также видели, что на самой ранней стадии своего развития ощущение всемогущества ставится на службу деструктивным импульсам. Когда у индивидуума начинается процесс становления реакционных образований, это чувство негативного, разрушительного всемогущества вызывает у него необходимость веры в свое конструктивное всемогущество. И чем сильнее было его ощущение садистического всемогущества, тем более сильным должно оказываться чувство позитивного всемогущества, для того чтобы он оказался в состоянии соответствовать требованиям своего супер-эго по осуществлению возмещений. Если эти необходимые от него возмещения требуют очень сильного ощущения конструктивного всемогущества – как, например, в случаях полного возмещения (вреда. – Примеч. пер.) своим родителям, братьям и сестрам и т. д., или – через перенос – другим объектам, или даже всему миру – то тогда, совершит этот индивидуум в своей жизни какие-то великие дела и будет ли развитие его эго и его сексуальности успешным или он станет жертвой сильных заторможенностей, будет зависеть от силы его эго и степени его адаптированности к реальности, которые и регулируют эти воображаемые требования.

Суммируя все сказанное: я попыталась достичь некоторого понимания сложных процессов, требующих от индивидуума всей его энергии, с помощью которых эго старается преодолеть раннюю тревожность. Успешность этого процесса имеет фундаментальную важность для развития его эго и является решающим фактором его психического здоровья. Потому что многократное, устойчивое, берущее начало из множества источников ослабление тревожности и чувства вины, которые нормальный взрослый черпает из своей деятельности, из интересов, из социальных отношений и эротической удовлетворенности, дает ему возможность оставить свои исходные тревожные ситуации далеко позади, распределить и смягчить их давление. Благодаря общей применимости этого механизма даже к незначительным действиям, из преодоления повседневных трудностей для нормальных людей возникает экономически важный способ справляться с тревожностью.

Наконец, мне теперь надо проверить, как мои объяснения нормальных методов преодоления ситуаций тревожности, данные на этих страницах, соотносятся со взглядами Фрейда по этому вопросу. В своей книге «Торможение, симптом, тревога» от пишет: «Таким образом, в процессе становления индивидуума более зрелым прежние условия развития тревоги преодолеваются, а некоторые опасные ситуации утрачивают свое значение». Это его утверждение, однако, уточняется его последующими замечаниями. Сразу же после процитированной фразы он продолжает: «…более того, некоторые из этих ситуаций опасности сохраняются в более поздние годы благодаря тому, что модифицируют свои условия развития тревоги соответственно требованию времени». Мой взгляд на преодоление ситуаций тревоги помогает нам понять то, как нормальный индивидуум отходит от своих опасных ситуаций и изменяет условия, при которых он ощущает тревогу. Аналитические наблюдения в серьезной степени склоняют меня верить в то, что даже существенное удаление себя от своих тревожащих ситуаций, которое достигается нормальным человеком, не означает полного избавления от них. На практике при нормальном развитии прямые последствия тревожных ситуаций отсутствуют, но они появляются при определенных обстоятельствах. Если нормальный человек оказывается под сильным давлением внешних или внутренних обстоятельств или если он заболевает или терпит какую-то иную неудачу, мы может увидеть, что его полностью и прямым образом охватила глубочайшая тревога. Поэтому каждый здоровый человек может стать жертвой невротического расстройства, а это приводит к заключению, что старая тревожность никогда не будет полностью преодолена.

Этот вывод согласуется со следующими предложениями Фрейда: «Невротик отличается в этом случае от нормального тем, что чрезмерно преувеличивает реакции на эти опасности. Наконец, и зрелый возраст не является достаточной защитой против первоначальной травматической ситуации тревоги: душевный аппарат каждого индивида в состоянии одолеть количество раздражений, требующих разрешения только до известного предела, выше которого он оказывается несостоятельным».