Дочки-матери: когда связь обрывается

Мы, люди, – существа социальные. Наше счастье зависит от других. Отделяясь от человека или группы, мы естественным образом хотим наладить отношения с другими. При нормальном развитии девочка-подросток ослабляет привязанность к матери и направляет больше энергии в отношения с группой ровесников, а иногда с романтическим партнером. Это серьезный разрыв, но он не окончателен. Дочь периодически возвращается к маме в периоды стресса. Двигаясь по траектории «два шага вперед, один назад», подросток переходит в состояние независимости, которое помогает окончательно отделиться от семьи и завести свою.

Девочка может испытывать позитивные и негативные эмоции по отношению к своей маме, это нормально. Чувства любви и защищенности связывают ее с важным источником заботы и поддержки, а гнев и обида помогают отдалиться и сохранять дистанцию, которая нужна для перехода в самостоятельную жизнь. В эти годы дочь полностью признает, что ее мать неидеальна. Она может даже смущаться или стыдиться, сравнивая ее с другими женщинами. Девочка делает важный шаг в сторону независимости, когда осознает, что не хочет быть такой, как ее мать. Она признает, что у нее есть силы стать другой, и начинает двигаться к этой цели.

Отделение редко проходит легко. Зачастую оно усложняется поведением матери. Мамы часто считают дочерей продолжением себя и в большей степени связывают себя с дочерьми, а не с сыновьями. По этой причине они могут помешать дочерям отделиться от них. При этом мама сама когда-то была подростком и понимает, что ее дочь должна стать самостоятельной, поэтому подталкивает ее к взрослой жизни и независимости. В этот период немногие матери и дочери понимают друг друга, борьба обычно продолжается до позднего подросткового возраста дочери. В начале 1980-х ученые изучили 100 автобиографией студенток Колледжа Уэллсли. По результатам исследования, более 75 % девушек по-прежнему относились негативно к своим матерям.

Когда у девушки-подростка умирает мать, то, что было временным отстранением с надеждой на более позднее примирение, становится необратимым разрывом. Ей хочется кричать: «Подожди! Я имела в виду совсем другое! Вернись!»

На пике бунтарского поведения девушка может винить себя и сожалеть, если ее мать умерла. В ее воспоминаниях 15 лет отношений сократятся до шести ужасных ссор за последний год. Иногда я думаю о том, как обижала свою маму, выкрикивая: «Ты меня не любишь!», «Я тебя не люблю, я тебя ненавижу!» – и самое ужасное и сбывшееся: «Я хочу, чтобы ты оставила меня в покое!» В такие минуты я злюсь на подростка, которым когда-то была. Я никогда не думала, что моя мать умерла, потому что я хотела этого, но у многих девочек остается склонность к магическому мышлению, возникшая еще в детстве.

«Когда человек, с которым у нас сложились неоднозначные отношения, умирает, особенно если только что произошла ссора, мы нередко испытываем огромную боль и угрызения совести за все злые мысли о нем, – поясняет Арлин Инглендер, дипломированный социальный работник со степенью MBA и психотерапевт в Норт-Палм-Бич, штат Флорида. Она специализируется в области горя и осложненной скорби. – В состоянии стресса люди откатываются на более раннюю стадию развития. У подростков и даже взрослых снова возникает магическое мышление на осознанном уровне. Они верят, что в каком-то смысле причастны к смерти».

34-летняя Ли вспоминает разговор с лучшей подругой, когда ей было 13 лет. «Мы говорили о том, что казалось важным девочкам-подросткам, – делится она. – Обсуждали, кого мы хотели бы потерять, если бы нам пришлось выбирать. Я выбрала маму, потому что была ближе с отцом, и моя жизнь мало бы изменилась. Через пару месяцев мама умерла от инсульта. Мне было 13 лет, и я училась в католической школе. Прошло много лет, прежде чем я перестала считать, что в тот момент Бог услышал меня».

Девочка-подросток может также винить себя в том, что она не была «хорошей» дочерью, и грустить из-за потерянной возможности исправиться. 27-летней Поле было 15 лет, когда ее мать умерла. Она винила себя за то, что часто ссорилась с ней. «Мне кажется, если бы я знала, насколько тяжело она была больна, я не говорила бы те ужасные вещи, – признается Пола. – Я до сих пор вспоминаю свои плохие слова. Но теперь добавляю самой себе: “Что ж, ты была подростком. Тебе было нелегко”, или: “Возможно, у тебя был ПМС”. В общем, я говорю себе что-то, чтобы успокоиться. Потому что теперь, когда мне 27, у меня нет возможности поболтать с мамой, посмеяться и спросить: “О, помнишь это?”»

«Ты надеешься, что твоя мама поймет, что у тебя был сложный период и это не навсегда, – продолжает Пола. – Ты надеешься, что она не умерла, думая, что ты ее не любила. Я очень боюсь этого. В такие моменты говорю себе: “Все в порядке. Что сделано, то сделано. Она все понимала. Вы больше не вместе, но если бы она была рядом, ты все исправила бы”».

Как и Пола, я пытаюсь унять свое чувство вины, говоря себе, что моя мама когда-то говорила то же самое своей маме. И хотя отношения Полы с матерью были сложными сами по себе, они показывают, что могло бы произойти в моем случае.

«Дочь должна понять: ее мать знала, что враждебное отношение – нормально, – утверждает Ивелин Бассофф. – В фильме “Язык нежности” была сцена, в которой мать умирает, а ее старший сын злится и бунтует. В этот момент она говорит: “Я знаю, что ты любишь меня”. Это чудесная сцена, которая, на мой взгляд, отражает альтруистичную, заботливую и щедрую мать. Она произносит эти слова, несмотря на ужасное поведение сына, и тем самым делает ему потрясающий дар. Но мне кажется, что даже в жизни без такого примирения можно понять, что вы вели себя плохо и не могли найти общий язык с мамой, но она была достаточно зрелой и мудрой женщиной, чтобы знать, что со временем вы исправили бы отношения. Целительная мысль звучит так: “Моя мудрая и взрослая мать понимала, что рано или поздно я пройду этот период”».

Взросление – индивидуальный процесс. Дети-подростки отделяются от матерей в разном возрасте. Кто-то вовсе не отделяется. Если мать умирает или уходит из семьи, при этом между ней и дочерью сложились теплые и близкие отношения, девочка вряд ли будет винить себя в ее смерти или уходе. Тем не менее она ощутит огромную боль. Ее реакция на утрату напомнит реакцию зависимого ребенка, внезапно оказавшегося в открытом море без крепких отношений в качестве спасительного берега. Мариана, которой было 16 лет, когда ее мать умерла от почечной недостаточности, рассказала мне, как боялась потерять мать, потому что в подростковом возрасте была очень робкой. Должно быть, она заметила мое удивление – я действительно поначалу не поверила в это. Мариана была, пожалуй, самым открытым человеком из всех опрошенных мной женщин на той неделе.

Когда моя мама умерла, я была очень застенчивой. Я почти не выходила из дома. В семье меня прозвали “отшельницей”, потому что я редко выходила даже из своей комнаты. Мы с мамой были очень близки. Она была мне не только мамой, но и лучшей подругой. Потеряв мать, я потеряла близкую подругу. Она делала все для меня, поэтому я была не готова к жизни. Мама защищала меня от всего.

Окончив школу, я сразу устроилась на работу. Если бы мама была жива, я бы, скорее всего, поступила в университет рядом с домом, но мне не хотелось оставлять папу одного. Он не выходил из больниц из-за диабета и депрессии. Я проработала год и решила устроиться волонтером в Конгрессе США. Из-за волонтерства я почти не проводила время с семьей, но чувствовала, что, если не уйду из дома, сойду с ума. Работа с Джо в Конгрессе все изменила. Он был очень молодым, всего на 10 лет старше меня. Я работала с молодыми современными людьми. Для работы на политической арене нужна раскрепощенность. Волонтерство изменило меня. Наконец я сбросила внутреннюю раковину.

Смерть матери вынудила Мариану стать самостоятельной. Вряд ли она обрела бы самостоятельность так быстро, если бы это вообще произошло. Девушки, которые теряют мам в самые турбулентные периоды жизни, редко развивают определенные черты. Задержки в развитии характерны не только для детей. Они могут возникнуть и в подростковом периоде, когда подросток испытывает противоречивые чувства к матери в момент утраты и по ряду причин не может пройти горевание и отделиться от нее. 32-летней Гейл исполнилось 18 лет, когда умерла ее мать. У девушки было восемь братьев и сестер, и она была так крепко (и несчастливо) привязана к матери, что ее отделение произошло лишь через 12 лет после утраты.

Мои отношения с матерью были такими разными. Всю мою жизнь она серьезно болела – эмоционально и физически. Мама родила меня в 40 лет. Иногда она была моей подругой, иногда управляла мной. Она точно знала, как я должна прожить жизнь. Я стала последним ребенком в семье, и мама прочно привязалась ко мне. Она с трудом отпустила остальных братьев и сестер, когда для них пришло время уйти, но я не отделилась от нее в подростковом возрасте. Я пыталась, но мы были очень близки, будто связаны пуповиной. Когда я думаю об этом, мне кажется, что у нас было одно тело на двоих. Я была ей, для нее, с ней. Когда я кричала – а я часто кричала, пытаясь одолеть ее в подростковом возрасте, – я всегда в итоге сдавалась, потому что победить маму было невозможно.

Последние годы стали периодом, когда я переосмыслила свою жизнь. Я пересмотрела отношения с мамой и поняла, что не горевала по ней после ее смерти. Я прожила много лет, захлопнув эту дверь с мыслями: «Ну вот. Я просто продолжу жить и не буду об этом думать». Теперь, когда я наконец скорблю по маме, чувствую, что только перешла в подростковый период.

Процесс переживания горя нередко активирует эмоции, возникшие в момент утраты. Девушка, которая возвращается в прошлое, будучи взрослым человеком, может обнаружить, что проходит этапы развития, которые не были завершены в подростковом периоде. Девушки вроде Гейл, застрявшие на начальном этапе развития, наконец взрослеют. Те, кто был вынужден слишком рано повзрослеть и чувствует, что обошел подростковый период, говорят, что позволяют себе вести себя безответственно или беззаботно даже спустя 10–15 лет.

Утрата раздувает типичные проблемы и стресс подросткового возраста. Легче ли детям, потерявшим матерей в более раннем возрасте, пережить эти бурные годы? По-видимому, нет. Исследование, проведенное в 1950-х годах в Хэмпстедской клинике детской терапии в Англии с участием детей-сирот, показало, что дети, лишившиеся матери в первые пять лет жизни, сталкиваются с большим количеством проблем в подростковом возрасте, чем дети, потерявшие матерей именно в этот период. Многие дети, потерявшие матерей до пяти лет, пережили предподростковую фазу, которая часто сопровождается лихорадочным поиском материнской фигуры. Возможно, они нуждались в привязанности, которую позже можно было ослабить.

Люси, девочка, потерявшая маму в младенчестве, о которой мы говорили ранее в данной главе, рухнула в эту пропасть, став подростком. Она никогда не считала мачеху достойной заменой матери и почти ничего не знала о родной маме. В 15 лет она впала в депрессию. Вот что писала Элизабет Флеминг в своем исследовании:

Депрессия отмечалась чувствами подавленности и безнадежности. Люси с трудом вставала по утрам, потеряла интерес к общению и не ходила в школу. Она словно окаменела внешне и внутренне – раньше эта черта не проявлялась. Кроме того, усугубились старые проблемы: она набрала вес, ухудшилось ее здоровье, и девочка расцарапала свое запястье. Люси связывала сложности с грустью после расставания с первым парнем… Отчаяние возникло из-за того, что у нее не было образа родной матери, от которого она могла отстраниться в детстве и на который можно было бы равняться или не равняться во взрослом возрасте. В следующие два года Люси самостоятельно собирала информацию о матери, чтобы сформировать связный образ, которого никогда не было. Затем она впервые побывала на могиле матери. Эти достижения положили конец признакам депрессии.

Очевидно, отделение от матери или материнской фигуры в подростковом возрасте – важный этап превращения девочки в уверенную и самостоятельную женщину.