Упражнение

Блок III

Наша энергетика имеет две полярности: вертикальную и горизонтальную. Как написано было выше, от изменения данных полярностей меняется состояние нашего сознания. Они соответствуют полярности Ян – это вертикаль, и полярности Инь – это горизонталь. Чтобы быть в бодром и активном положении энергетики, нужно научиться формировать и удерживать полярность в вертикали, если же, напротив, необходимо расслабиться, то полярность уводится в развал, в горизонталь.

Как ты уже понимаешь, нам в данном блоке понадобится наработанная ментальная сила сознания, наработанная ранее с подъемом рук и управлением луком. Представь от первого лица, что ты имеешь довольно плотный и собранный вертикальный сноп сена, основание которого стоит в районе твоего таза. Старайся в большей степени концентрироваться на образе снопа, чем тела. Основание снопа мы не трогаем, но работаем с развалом или собиранием только верхней части снопа. Представь, будто начинаешь сверху вниз разваливать сноп во все стороны одновременно на 360 градусов. Постарайся развалить его полностью, подобно распустившемуся подсолнуху, так что сноп будет развален вокруг твоего таза. Прочувствуй состояние и ощути, повлиял ли на тебя развал снопа в более пустое, сонливое или расслабленное состояние?

Если да, то переходим ко второй фазе – сборке. Начни собирать сноп с основания вверх, причем старайся протягивать его, словно резиновый, дабы сноп приобрел плотность и вытянутую эластичность. И вновь проверь, изменилось ли состояние на противоположное, стал ли ты более бодрым, собранным и ясным.

Если устал, то собирай свой сноп энергетики время от времени. Если тебе нужно расслабиться, то разваливай сноп в горизонт, таким образом ты научишься регулировать состояние своего сознания в данной области. Все упражнения стоит делать довольно быстро, но с желанием и охотой.

Чтобы разжечь свою энергетику, используй древнейшую мантру наших предков – УРА, что означает «У Солнца». Начни про себя ее кричать, но так громко, чтобы услышал весь город: представляй, что твое громогласное УРА разносится на многие километры вокруг тебя. С каждым окриком старайся увеличить диаметр расхождения твоего ликования. Эффект пробуждения энергетики и, как следствие, физического тела не заставит себя ждать.

Глава 8

Дальний путь

Я проснулся в своей комнате уже под утро. Солнце только-только вставало. Видимо, еще не было и 5 часов утра. В этот раз я очень быстро оклемался от перехода из будущего в прошлое и почти не чувствовал побочных эффектов, только ощущение, подобное пробуждению из очень глубокого сна.

Я услышал за дверью шаги, очень напоминающие шаги Гнея, довольно острые и звонкие. В этот же миг в дверь постучали, и в комнату вошли Гней и Понтий Пилат, застав меня сидящим на кровати.

– Грандиозно, Клеменс! – вдруг начал с порога Понтий, в то время как лицо Гнея не выдавало никаких эмоций и чувств.

– Вы разворошили осиное гнездо, теперь эти крысы бегут с корабля и корабль прекращает тонуть. Вы спугнули первосвященника и всю его свиту, они срочно выдвинулись на запад, как я предполагаю, в Египет.

– Я очень рад, что оказался полезен, префект, – вскочив, начал рапортовать я, – под вашим руководством я готов и дальше прославлять Рим и вас!

– Ну-ну, будет тебе, Клеменс, знать, не зря мне тебя отрекомендовали из Рима. То, что ты разворошил осиное гнездо, – с легкой досадой сказал Пилат, – нам дает лишь преимущество первого шага, но не победу во всей войне. Уж лучше мы этих змей придушим, пока они не набрали своей силы, чем когда они сами захотят ударить нас в спину! Очень люблю тактику Великого Цезаря: нападай, или нападут на тебя! – говорил Понтий уже с яростью в голосе.

– Разрешите отправиться за ними в погоню, схватить и допросить этих заговорщиков?!

– Всенепременно, Клеменс, всенепременно. Именно этим вы и займетесь, но! Но мне не нужен первосвященник, он не более чем пешка, посредник в этой большой игре. Мне же нужен их лидер, их глава. О нем мы располагаем очень скудной информацией: он есть, и он не относится ни к одному из государств или царских семей ни Востока, ни Запада. Я вам желаю удачи. Дальнейший инструктаж продолжит Гней. Ай, ну ты все же молодец, Клеменс, ты или везунчик, или сумасшедший! – сказал старик с нескрываемым восторгом улыбающейся ему Фортуне в моем лице.

Понтий Пилат покинул комнату, а за ним двинулся и Гней, сказав у самой двери:

– Через десять минут жду у себя.

– Есть, командир.

Дверь закрылась, и я засобирался, приводя себя в порядок и собирая походные вещи в вещь-мешок, что нашел в шкафу вместе с формой.

В назначенное время я прибыл в кабинет Гнея, который стоял над картой и пальцем проводил, видимо, вероятные пути нашей экспедиции, шепча что-то себе под нос.

– Клеменс, иди в арсенал и вооружись как считаешь нужным. Вы выдвигаетесь через два часа со складов с зерном, что у западных ворот Иеру салима. Одежда должна быть неприметной. Вы будете ливанскими торговцами. Движитесь в Мемфис. Наш экспедиционный корпус будет идти двумя разными караванами. Ты идешь во главе первого каравана, второй караван идет за вами во главе моего надежного человека – я же поплыву в Александрию с тайной делегацией с подарками от префекта Иудеи для проконсула Гая Петрония и переговорю с ним с глазу на глаз для возможной подмоги. В Мемфисе мы встречаемся через двенадцать дней у южной стороны храма Бога Птаха. Могут быть засады и провокации. Дозоры выставлять обязательно, разведку посылать обязательно. С тобой будет дюжина надежных воинов в твоем караване. Утечки информации более быть не должно. Вопросы есть?

– Никак нет. Разрешите идти?!

– Свободен.

Я собрался быстро, вооружившись и набрав припасов. Запрягая лошадь, заметил, что еще не менее трех преторианцев собирались параллельно со мной, при этом не проронив ни слова.

Выезжая из крепости, я увидел новый элемент декора на крепостной стене – это голова, насаженная на пику. Видимо, голова той самой крысы, что работала на фарисеев. Быстро же действует Гней Кассий. Надо отдать ему должное.

Я, полностью собравшись и взяв в конюшне жеребца, навьючил его и отправился в сторону складов. Подъезжая к складу с зерном, я заметил, что близ него на коновязи привязана уже дюжина коней. Я был последним, хотя мне казалось, что все делал сверхбыстро. Добрая выучка у этих преторианцев. Действительно – элита.

Зайдя в складской ангар, я увидел лишь горы зерна и несколько рабочих, что перекапывали зерно, гуляя по нему грязными босыми ногами. Этот вид испортил мое трепетное отношение к хлебу. Ну как же так? За этими раздумьями я заметил, как один из возможных моих подчиненных преторианцев зашел в ангар и встал будто в шеренгу и с должной выправкой. Затем зашел второй, третий, и так по очереди они собрались все. Пока я наблюдал это действо, понял, что ошибся, думая, что приехал последний. Оказалось, я был первым, отчего легкая горделивость и сердечная улыбка поселились во мне, давая больше энергии и активное состояние. В этот момент я вспомнил слова Иешуа, что жить нужно чувством, а не эмоциями. «Теперь я осознал то знание, что ты мне дал», – подумал я.

Я встал перед моей командой, сказав приветственные слова.

– Здравствуйте, торговцы. Меня зовут Клеменс. Нам предстоит доставить зерно до Мемфиса в целости и сохранности, да так, чтобы ни одна муха не покусилась на наш груз, который должен доехать до места назначения. Для разведки мне нужны два самых надежных и сильных торговца. Выйти из строя!

Воины переглянулись с неким изумлением от моих слов, но из строя все-таки вышли два мощных и плечистых преторианца. Правда, в одеждах торговцев и погрузчиков они больше похожи были на телохранителей какого-нибудь президента – своим абсолютно безразличным взглядом и шкафообразным видом.

– Имена?

– Луций, – сказал тот, что пониже и по старше.

– Марк, – сказал тот, что повыше и помоложе.

– Ваша задача: разведка возможных засад и прокладка наиболее безопасного для нас пути. Вопросы есть?

– Нет, – ответили они в унисон.

– С остальными познакомимся на первом костре. Если будут вопросы или предложения, прошу сообщать мне лично. Собираем караван и выдвигаемся через тридцать минут. Позвать ко мне заведующего складом.

Тут же ко мне подбежал человек невысокого роста и, будто все время приклоняясь и пресмыкаясь, начал рапортовать:

– Караван готов, тюки нагружены зерном. Верблюды и кони готовы к пути. Погонщики ждут вашего приказа.

– Благодарю. Выступаем уже через тридцать минут.

Спустя намеченное время караван тронулся, и, пройдя через западные ворота Иерусалима, мы сразу же попали на дорогу, ведущую на запад, в Египет. Дорога была сильно загружена, и это действо мне явно напоминало современные пробки мегаполисов. Пока мы двигались медленно в огромном потоке людей и караванов, товаров и животных, меня не покидало ощущение, что за нами пристально следят, что чей-то зоркий взгляд, словно луч солнца, жжет мне спину. Видимо, нас точно впереди ждет сюрприз.

Первый день пути прошел бодро. Разведка готовила нам стоянки и запасала припасы. На ночлег наш караван остановился у небольшой крепости, где был гарнизон римских стражей, охранявших данный участок торговых путей от набегов бедуинов из пустыни. Вечером же я познакомился на костре, как я и обещал, с каждым из моих подчиненных. От такого количества имен у меня все они смешались в голове. Люций, Секстилий, Пула, Гай, Варен, Аппий и так далее. И я пока решил им всем оставить одно имя – Эй, боец. И от этой мысли, сидя у костра, я улыбнулся сам себе и своей повышенной шутливости в последнее время. Шутки, конечно, глупые, но все-таки с ними веселее.

– Отбой, торговцы. Завтра непростой день. Ты и ты, в дозор, – указал я пальцем на двух бойцов. – Смена каждые два часа.

Когда я лег спать, в мою голову закралась одна маленькая, но дерзкая мысль. А успеем ли мы за двенадцать дней пройти этот путь?! И сон тут же как отрезало. Я начал судорожно считать в уме скорость движения нашего каравана и то расстояние, что мы должны покрыть до Мемфиса. Цифры закрутились в голове. Ну не мог же Гней дать нам нереальную дистанцию за эти двенадцать дней. И не зря же двенадцать дней. А надо нам торопиться или идти нормальной скоростью?

Я, присев, внутри себя произнес с досадой: «Да е-мое. Теперь точно не усну!»

– Командир, все в порядке? – спросил один из воинов, что лежал недалеко от меня.

– Да, да, боец, все в порядке, отдыхай. Пойду проверю дозорных.

И я отправился прогуляться вдоль Римского форта, куда нам не разрешили зайти под протекцию гарнизона, и мы расположились у самых стен. С дозорными было все в порядке. Они уже прогуливались вдоль спящих своих сотоварищей, и видно было их зоркие взгляды, устремляющиеся во тьму ночи.

Один из дозорных, проходя мимо, спросил:

– Командир, разрешите обратиться?

– Можно.

– А как вы усыпили нас? Я все в толк не могу взять. Мы стояли, как тут же мой напарник просто поплыл и уснул на службе, чего никогда не было и быть не могло! А потом и я. Если этот вопрос уместен, то я бы хотел знать, что вы сделали с нами?

– М-да. Вот лучше ты мне ответь, твое имя?

– Луций.

– Вот ты мне лучше ответь, Луций, сколько от Иерусалима до Мемфиса шагов?

– Не знаю.

– Ну вот и я не могу знать, как вас усыпил. Да и вообще, это не я, а вы уснули на посту. Скажи спасибо, что вас со службы не выкинули. Продолжайте нести пост.

– Слушаюсь.

Вот так так, вопросики пошли. Чувствую, обо мне будут в отряде ходить байки и сплетни. От этого не удержатся даже преторианцы.

Дорога пролегала недалеко от моря, чувствовался приятный прохладный бриз, остужавший тела земли и людей от дневного зноя. Я стоял против ветра и жадно вдыхал этот безумно вкусный воздух, утоляя кислородную жажду и получая неимоверное удовольствие от этого процесса. Звезды текли по небосводу своими путями, а ночь будто очищала из пространства все тревоги и мысли, освобождая место умиротворению и покою. И вдруг эту идиллию прервал нежный женский голос.

– От Иерусалима до Мемфиса ровно двенадцать дней пути. Гней ничего не делает просто так. Я Нина.

Совершенно не ожидая не то чтобы услышать, но и увидеть женщину на этом пути, я обернулся на голос, и перед моим взором предстала юная, высокая, улыбающаяся, лет двадцати девушка, с каштановыми волосами, которые даже в ночи слегка подсвечивались нежным белым светом, а глаза блестели серо-голубым отливом. Лик ее был выразительным и нежным, но взгляд говорил о глубокой уверенности, царственности и грации. Повисла пауза. Я не мог оторвать от нее взгляд и вымолвить слово. От ее взора я ощущал, как в солнечном сплетении начинают пробуждаться какие-то давно забытые чувства трепета и нежности, тепла и обожания, тогда как тело вошло в глубокий ступор и неспособность к маневру, а сознание – к пониманию действительности. Мне казалось, я ее знал.

– Клеменс, – сказал я, выдавив из себя имя спустя полминуты и сделав ненужный кивок в виде приветствия.

– Клеменс, – проговорила она с легкой игривостью и напором, чем совершенно меня обезоружила. – Расслабься. Все хорошо. Теперь учить тебя буду я. Иешуа немного занят.

– Нина. Где же я слышал твое имя?! Нина. Нин. Нин-Хур-Саг. Ну конечно! Ты же сестра Энки? Ты сестра Иисуса? Ты что, матерь всех людей?

Этими умозаключениями вслух я немного смутил ее, отчего она увела взгляд на звезды.

– Ну да-да, Клеменс. У тебя мощная разведка, которая спит дома в Москве, с компьютером и Интернетом и с хорошим аналитическим умом. Да, я сестра Энки и Энлиля. Сестра Иисуса и нашего горе-брата. Да, и на самом деле он просто младший и творит эти пакости от глубокой недолюбленности и одиночества. Но это отдельный разговор. Не здесь. И не сейчас.

– Да, конечно, Нина, прости. Я от неожиданности. Просто все это так странно. Порой уже не могу поверить, что это все происходит со мной. И не могу понять, что же от меня хочет Иешуа.

– Вера – очень опасная и неблагодарная вещь. Опасна она тем, что, когда человек верит, он смирен, но как только разуверится, он готов сжечь все дотла, оттого что его веру обманули. Куда надежнее знания – они дают опору, а не слепое следование кому-то или чему-то. И вот как раз я очень люблю знания.

– Полностью согласен, я никогда не понимал людей, слепо следующих каким-то верованиям или религиям. – Я говорил, стараясь оторвать свой взгляд от нее, что у меня едва получалось, да и то только на доли секунд.

– Все верно. Клеменс, пойдем к костру. Я с радостью поговорила бы у тепла живого огня.

– Конечно! – воскликнул я, и тут же мы пошли к нашей стоянке, где я скомандовал отбой дежурившим преторианцам, сказав, что лично заступаю на дежурство.

Солдаты безоговорочно подчинились, а я подумал, какие же еще сплетни они обо мне заведут после того, как я останусь с очень красивой девушкой наедине.

Мы уселись на мешковины у костра друг напротив друга. Мое волнение никуда не проходило, как бы я ни пытался его тушить или убирать. Я волновался, как мальчишка в школьные годы, когда влюбился в одну одноклассницу. То и дело пытался смотреть в ее глаза, но мой взгляд не выдерживал того усиливающегося пламени в солнечном сплетении. И, по-моему, у меня в основании груди начали телодвижения бабочки – это была моя последняя мысль перед разговором, который начался с ее слов.

– Клеменс, у тебя было так много вопросов, на которые ты хотел получить ответы. Я готова на них ответить. Задавай.

– Аммм, да. Конечно. Куча вопросов. Сейчас-сейчас. Я задам.

Но как бы я ни копошился в своей голове, чтобы найти адекватный вопрос, все мое существо занимала лишь одна мысль: надо вести себя естественно. Надо не показывать свое состояние. Надо не показывать, что происходит внутри меня. Хотя в это же время внутренний жар начал захватывать все нутро, даже слегка закружилась голова.

В этот момент я заметил, как ее ожидание вопроса сменилось похожим смущением, которое испытывал и я. Она перестала выглядеть строгой и требовательной, на ее лице появились легкая улыбка и румянец, который так красиво играл в свете костра.

– Клеменс, я тебя смущаю? Или что-то не так?

– Нина, ну что ты, нет, все в порядке, все замечательно, – говорил я, подобно подкаблучнику, с легким придыханием.

– Тогда, может, я пойду, раз у тебя нет вопросов, а обучение начнем завтра?

– Нет-нет, я прошу, останься еще. Я, наверное, перегрелся на солнце, голова совершенно не соображает. Да и денек выдался непростой. Давай просто посидим у костра или поговорим не о делах, а о чем-нибудь еще?

– Тогда я точно пойду, раз ты устал. Завтра непростой день. – Она, встав, посмотрела на меня таким родным и теплым взглядом, будто я знаю ее уже тысячи лет. А в сердце и в груди моментально возникла дикая и неимоверная тоска, сменившая до той поры все чувства теплоты и нежности. «Мне так не хочется ее терять», – подумал я. «Не потерять, не отпускать», – я словно завороженный крутил эти мысли.

– Прошу, не уходи, – сказал я, встав и сделав к ней шаг, а прикоснувшись, ощутил, как словно током пронзает все тело, а внутри от невероятной нежности и блаженства разгорается огонь. Ее глаза расширились, она смогла поднять на меня свой пораженный взгляд, в котором я прочитал удивление и страх, что оба испытываем одинаковые чувства в этот неловкий момент. Похоже, и она увидела во мне что-то до боли знакомое.

Она, глядя мне в глаза, сказала, что это всего лишь обман химии, что чувства – это гормоны и искусно подобранное объяснение происходящему процессу. Но я даже не мог понять, о чем она твердит, потому что с безумным сердцебиением и замершим дыханием думал, что делать дальше, как действовать. Логическое мышление в такой момент предается полному забвению, дается воля душевному началу, не имеющему никакого объективного объяснения. «Со мной еще никогда такого не было», – смог я проанализировать то, что со мной сейчас происходило.

Ей было так же нелегко, как и мне, хотя она и не подавала виду: дышала ровно, но взгляд был устремлен глубоко в себя, намного глубже, чем обычно. Я же в этом обрушившемся на меня цунами чувств никак не мог себя контролировать.

– Мне пора, Клеменс, – сказала она с легкой тоской. – Мы с тобой скоро увидимся вновь. Поспи, прошу.

В ее последних словах было столько заботы и тепла, что они разлились сладостным пожаром по моему телу. Фраза «поспи, прошу» эхом звучала в голове, и не повиноваться ей я уже не мог.

Я лишь робко вымолвил:

– Да, хорошо. До скорой встречи, Нина.

Она ушла за поворот крепостной стены гарнизона. Я же продолжал стоять, полный смешанных чувств и эмоций, которые полностью вытравили все те Великие задачи и цели, что стояли передо мной до сей поры. Мне будто заново надо начинать разогревать в себе намерения, вновь осознавать все то, о чем мы говорили с Иешуа, но душевных сил на это уже совершенно не было. Весь мой мир был занят ею.

Я, как и обещал, пошел спать. Зайдя в расположение наших палаток, разбудил второй дозор солдат, которые, тут же вскочив, заступили на дежурство.

Я лег, но не мог уснуть. Ее образ стоял перед глазами, и только жгучее чувство счастья и боли ощущалось в сердце, которое колотилось все с той же силой, с какой оно стучало во время нашего разговора. Я больше всего на свете боялся потерять ее. Я боялся потерять, еще даже не обретя ее. В этих мыслях и состоянии я встретил рассвет. Наш отряд начал готовиться ко второму дню пути.

Образ Иешуа был замещен Ниной в надбровной области. Это я обнаружил, когда мы уже шли по дороге на запад. У меня исчез аппетит, и реальность потеряла краски. Я думал только о том, как себя вести с ней при новой встрече. Ждал вечера, как в детстве ждал новогоднюю ночь. Смотрел на ее образ и полностью утратил способность к управлению нашим караваном, что не могли не заметить солдаты.

Стоянка. Ужин. Вечер. Костер. Я заступил на дежурство первый, отправив всех спать в надежде, что она вот-вот придет. Я не спал уже вторые сутки, несмотря на это, ждал ее, когда должен был заступить второй дозор, затем третий, потом четвертый. Уже перед рассветом я, не выдержав, упал на мешок в полудреме и не смог больше подняться. И вдруг увидел ее образ, как мираж, вышедший из-за меня. Она положила на меня руки, сказав с доброй улыбкой:

– Спи, Клеменс, спи. Тебе нужно восстановиться. Я рядом. Я с тобой.

Я провалился в очень глубокий сон, по ощущениям проспал не меньше целой ночи и подскочил за минуту до того, как из палаток вышли преторианцы. Увидев, что я не сплю уже третьи сутки, они зашептались между собой, человек ли перед ними вообще. Откуда-то я очень отчетливо слышал их роптания и понял, что им бесполезно что-либо объяснять. К тому же категорически нельзя было говорить им, что уснул на дежурстве, потому что за это полагалось наказание – десять ударов розгами или даже смертная казнь.

Я чувствовал себя так прекрасно, как никогда, был полон сил и энергии. Мы начали собираться в дальнейший путь. От разведки, идущей впереди нас на сутки, не поступало никаких сообщений, путь был свободен, без засад и неожиданных сюрпризов, что само по себе вызывало вопрос, в чем же подвох во всем происходящем.

– Всем быть начеку, – скомандовал я. – Выдвигаемся через тридцать минут.

Мы вышли по расписанию. Дорога шла через северную часть Синайского полуострова. Через пару дней наш отряд зайдет на территорию Египта. История с Ниной меня теперь не тяготила, напротив, придавала сил сделать для нее что-то Великое. В голове четко и явно восстановилась картина, как нужно действовать. Их брат находится где-то в Египте. Его нужно обезвредить и изолировать. Что, в общем-то, я и сделаю.

В этих позитивных мыслях мы миновали уже половину сегодняшнего пути. Как вдруг на горизонте показалась дорога, поднимающаяся на бархан, который мне показался каким-то серым при очень ярком свете солнца и полном отсутствии облаков. Я не ощущал исходившую от него тревогу, но был удивлен, что он не такой, как другие. Я двигался в середине каравана. Мы уже начали подниматься, как вдруг первый преторианец упал навзничь с лошади. Из бархана отовсюду, свистя, полетели стрелы, ранившие уже нескольких лошадей, верблюдов и солдат. Все спешились и пригнулись, удерживая по возможности лошадей. Одно за другим животные падали, пронзенные несколькими стрелами, иные вырывались из рук и галопом мчались прочь. И вдруг из песка восстали воины, с криком ринувшиеся на нас с косыми мечами.

Преторианцы же, сбрасывая плащи и вынимая свое оружие, приняли бой. Такого красивого сражения я не видел никогда. Не важно, раненный или нет, каждый из моих воинов убил не менее пяти атакующих. До меня же не добежал ни один из врагов, а пятьдесят их трупов украшали землю, наполняя кровью пески. А у нас было лишь пять раненых и ни одной лошади, как, впрочем, и провианта, который был унесен тремя лошадьми обоза.

Осмотрев тела врагов, мы поняли, что это были наемники из Ближнего Востока. Они прятались в лежанках, изготовленных, подобно дзотам, откуда имели возможность стрелять из малых луков, быстро и с легкостью перезаряжая их. Такого коварства я не ожидал. А недруг, скорее всего, не ожидал такой прыти и боеспособности от нас.

Потерь у нас не было, только один хромой и четверо раненых, кто в руку, кто в корпус, но все в строю. Мы собрали все те вещи, которые могли нам понадобиться, оставив мешки с зерном, и вышли в путь пешими. Я шел и восхищался, как самоотверженно ребята исполняют свой долг. Мысль же эта породила глубочайшее уважение к воинам всех времен, выполняющим свой долг и приказ. Не за золото и славу, но за долг и честь перед Родиной.

Мы шли практически со скоростью каравана, делая каждый час небольшие остановки, потому что одному из солдат становилось все хуже. Видимо, началось заражение крови. «Если мы не раздобудем пенициллин, он умрет», – твердило во мне сознание Константина.

К позднему вечеру мы несли бойца уже в мешковине. Он был без сил. Заражение развивалось быстро. На горизонте уже виднелась очередная крепость. Мы выглядели как окровавленные и раненые оборванцы, что не предвещало легкого разговора с командиром гарнизона с просьбой пустить нас в крепость, чтобы мы полностью восстановились, вылечили раненых бойцов и смогли на следующий день продолжить путь.

У ворот крепости стояла не только стража, но и она, Нина, для приветствия которой у меня хватило сил только улыбнуться и посмотреть в ее глаза, ибо мы очень были измотаны. Она же с очень напряженным видом подошла ко мне, отведя в сторону и пригвоздив к стене, и взволнованно заговорила:

– Больше так никогда не делай, слышишь, никогда! Ты же видел, что это теневой бархан, ты же видел, что это гиблое пространство. Зачем ты пошел туда, в самую ловушку!? Ты же мог всех погубить!

– Нина, ты что, переживаешь за меня? – говорил я с нескрываемой радостью и растекающимся по телу теплом.

– Ты что, нет, – сказала она, отводя взгляд и взяв себя в руки, и вновь приняла царственный и слегка надменный вид. – Нет, я переживаю за дело. На этом бархане все могло закончиться. Не только для тебя, Клеменс, но и для этого мира.

От этих холодных слов внутри меня образовалась какая-то пустота и мысль, что я ошибся, и все это волнение и трепет в ее голосе мне показались, видимо, от усталости. А ведь я на какую-то долю секунды обрел надежду, что у нас может что-то получиться…

– Прости, мне надо исполнять долг офицера, – сказал я, стряхнув с себя грезы и сентиментальность.

Я подошел к страже у ворот крепости и попросил позвать на разговор командира гарнизона, на что получил насмешливый отказ.

– Солдат, послушай, наш караван попал в засаду, – говорил я уже более напряженно. – Нам необходимы укрытие, лекарь и пополнение провианта.

– Может быть, вам еще и женщин пригласить? – сказал он, засмеявшись. – Хотя у вас тут уже одна красотка есть, – произнес он насмешливо, оглядываясь на второго стражника.

Эти слова вызвали во мне неимоверный гнев, и я, вытащив меч из ножен, сделал рывок к стражнику, вырубив первого ударом рукояти в челюсть, а второму приставив клинок к горлу. Преторианцы, быстро сообразив, встали в круговой строй, обнажили мечи и зашли вместе с ранеными за крепостную стену через ворота.

Обитатели крепости занимались ничегонеделанием, в большинстве своем были не в боевой форме, расхаживали или возлежали на сооруженных лежанках, отдыхая от постепенно уходящего дневного зноя. И вдруг их глазам предстала ощетинившаяся, с мечами наголо компания воинов, готовая уничтожить все на своем пути. Я вышел из-за круга преторианцев и приказал сию же минуту позвать командира, в противном случае гарнизон будет наш по праву силы, а несогласных отправим к Аиду.

Где-то скрипнула дверь, и мне навстречу выбежал невысокого роста, с легким животиком командир данного гарнизона:

– Кто вы такие? Нападение на Римскую империю карается смертью. Что вам нужно?

Я медленно подошел к нему, медленно наклонился к его уху и тихо сказал:

– Я и есть Римская империя. Цезарь и Понтий Пилат шлют тебе привет. Напои, накорми моих воинов, позови лекаря и подготовь обоз и лошадей к утреннему нашему отбытию с восходом солнца. В противном случае не сносить тебе ни головы, ни формы офицера. Ave, Caesar.

– Ave, Caesar! – вдруг выкрикнул он, вытянувшись в струнку, для отдачи чести от сердца к солнцу.

– Хорошо, – начал он слегка трясущимся голосом.

– Поверь, если бы мы хотели, уже заняли бы гарнизон, и ни один из вас не успел бы послать депешу о подмоге. Расслабься. Мы свои, – сказал я ему, подмигнув глазом.

– Хорошо. Мы вам поможем.

И тут же командир побежал исполнять мои распоряжения. Все в крепости засуетились. Своим же я велел быть начеку: никому нельзя доверять, провокация возможна в любой момент. Раненых сразу повели к лекарю! Я отправился вместе с тяжелораненым воином, которого нужно было срочно лечить.

Мы вошли в отвратительно организованную процедурную их лекаря, который, похоже, увидел столь тяжелые ранения впервые и просто смотрел то на раны, то на склянки, стоявшие у него на полке. Поэтому я решил взять на себя лечение, напрягая сознание Константина-врача.

У Аппия была гнойная гангрена левого плеча. Похоже, в него попала стрела, которую воин вырвал из себя в начале боя, и затем туда же попал косой удар меча, разорвавший рану и сделавший ее очень глубокой и практически несшиваемой.

От вида раны у меня тут же поплыли образы времен моей практики института. Первое, что нужно сделать, – найти антибиотик. Пенициллин! Я скорым шагом отправился к главе гарнизона и приказал:

– Веди меня к запасам хлеба!

– Но у нас нет запасов хлеба. Мы готовим его свежим каждый день.

– А вам поставляют фрукты, овощи, к примеру, апельсины?

– О да, этого добра у нас вдоволь, мы их особо не едим. Все выбрасываем.

– Веди скорее.

Мы пришли на заднюю часть крепости, где лежали в куче апельсины и уже изрядно бродили. Я начал лихорадочно перебирать апельсины, которые имеют характерную зеленую плесень на кожуре. «Это природный пенициллин», – говорил я сам себе вслух. Командир гарнизона завороженно смотрел, что же я такое ищу в отходах.

Набрав достаточно «пенициллиновых» апельсинов, я вернулся к раненому бойцу. В процедурной была Нина, которая хотела, как я чувствовал, мне что-то сказать, но я, не отвлекаясь, разложил апельсины, аккуратно ножом соскреб всю плесень и, смочив ее водой, стал укладывать в глубь раны. Лекарь, стоявший рядом, начал твердить, что так делать нельзя, что эта грязь еще больше загноит рану, что необходимо отрезать руку, чтобы заражение не пошло дальше и воин не умер. Не выдержав этих разговоров, я приказал лекарю заткнуться, потому что знаю, что делаю. Перевязав рану, я велел не отходить от раненого, который был уже в глубоком бреду, следить и каждый час докладывать мне о его состоянии.

– Командир гарнизона, мы завтра утром уйдем, Аппий останется под твою ответственность. Как только ему станет лучше, приказываю: транспортировать его в Иерусалим в Антониеву крепость.

– Слушаюсь. Исполним.

Нина одобрительно кивнула мне и молча вышла на улицу. Я последовал за ней. Там нас ждали еще четверо раненых бойцов. Нина подозвала одного из них.

– Смотри, что и как я делаю. Это наш с тобой первый урок.

Она соединила пальцы в пучок и начала закручивать по часовой стрелке энергию, исходящую из пальцев, как бы вкручивая ее в рану. Боец сначала улыбался и даже выказывал глубокое сомнение, что эта колдунья что-либо сможет сделать, но затем его взгляд резко изменился, оттого что рану стало сильно щипать как бы изнутри. В какой-то момент он даже зашипел от боли и изменений, происходящих в ране. В процессе лечения Нина начала говорить:

– Когда я создавала это идеальное тело, я заложила быстрые принципы регенерации. На этом и основано целительство. Нам нужно восстановить поле поврежденного участка с помощью энергии, исходящей из рук, которая частенько ощущается у людей огнем в ладонях и руках. Все физиологические процессы ускоряются тысячекратно от такого воздействия на любую биологическую структуру. Нужно ускорить и запустить процесс, а дальше природа тела сама все сделает.

– Впечатляет, – сказал я, наблюдая, как рана бойца практически на глазах бледнеет, а воспаление уходит, давая ране спокойно заживляться.

Нина продолжала движения рукой около пяти минут, и уже кожа начала стягивать канавки по краям раны.

Воин был в состоянии шока.

– А теперь ты, Клеменс. У тебя еще три пациента.

– Я? В смысле? Нина, в смысле я? Ты же… – и тут я чуть не произнес «Богиня».

– Нина, я не смогу. Нет-нет, благодарю. У меня нет такого дара, как у тебя!

– У всех есть! Вас создавали по образу и подобию! То, что есть у Богов, есть и у вас! Просто вы жалеете себя и не хотите даже попробовать, всего лишь начать! Почему же вы, люди, такие малодушные? Вы хотя бы раз пробовали это делать? А берете на веру, что ничего не можете, куда охотнее, чем пытаетесь действовать! Что же вы за слабаки-то такие?

От наших разговоров у преторианцев пропал дар речи, по их недоумевающим взглядам было видно, что они никак не могут решить, сумасшедшие мы или говорим невероятную правду.

– Ладно, хорошо, Нина, я попробую! Но что и как мне нужно делать, объясни толком? А то у вашей семейки есть отличительная черта: думать, что достаточно один раз показать, чтобы человек смог повторить. Иешуа смеялся надо мной, думая, что я все и так знаю. Но я же человек!

– Извини, вспылила. Просто я очень переживаю за то, что дети наши не хотят быть нам подобными, а выбирают путь слабости и тщедушности, путь саморазрушения и безволия, рабства и печали. Клеменс, смотри!

Нина в сумерках наступающей ночи подняла свои руки так, что пальцы одной руки оказались напротив пальцев другой на расстоянии примерно полуметра. Они были не прямыми, а как бы крючкообразными и направлены подушечками друг к другу так, что руки как будто держали шар или мяч. И о боги! Я увидел, как между пальцами текла светлая струна энергии. Поначалу не так явно, но затем с каждой секундой все четче и четче становились эти световые энергоструны, идущие от пальца к пальцу. Преторианцы завороженно смотрели на происходящее, а потом вдруг начали повторять за Ниной и смеяться, подобно детям, спрашивая друг у друга: «Ты это видишь? Как так? Это то, что называют энергией Богов?»

Я повторил за остальными, поставив в сумраке свои руки так, чтобы подушечки пальцев смотрели друг на друга, и увидел у себя ровно посередине между руками тонкие световые нити, превращающиеся в объемную сферу размером с теннисный мячик. Я водил руки то вверх, то вниз, пытаясь разгадать какой-нибудь фокус с отсвечиванием, но нити ходили за пальцами и никуда не исчезали независимо от освещения или маневра рук. Потом я стал рассматривать одну кисть и пальцы и видел отходящие от них световые нити.

Моему удивлению не было предела, я рассматривал нити, то и дело прерываясь и начиная заново, ибо моя логика и здравый ум отказывались верить в то, что я вижу. А я видел чистейшую энергию эфира, о которой читал только в книгах.

– Да, Клеменс, это чистый эфир, та световая энергия, из которой соткано наше сознание и тонкие тела. Ну а теперь попробуй сам.

И я немного робко подошел к одному из раненых солдат, собрал пальцы вместе, увидев, как они объединились в мощный пучок энергии, и начал так же, как Нина, «вкручивать» этот пучок по часовой стрелке в рану. Эффект начал наступать спустя всего минуту, когда боец почувствовал в ране легкое щекотание, подобное тому ощущению, которое мы в современности испытываем от заливания раны перекисью водорода. Значит, процесс пошел. Я был сосредоточен и рад, удивлен и ошарашен, в особенности сознанием Константина, который, будучи представителем официальной медицины XXI века, всяческим образом отрицал существование целительских сил и возможностей. Костя считал это чистейшей работой мозга, эффектом плацебо или, на худой конец, самовнушением. Но верить в то, что чистой энергией просто исцелять раны, ускоряя регенерацию и метаболизмы организма, категорически отказывался – это было на грани фантастики. Будто прочитав мои мысли, Нина произнесла:

– То, что раньше было реальностью в ваше время, – это фантастика, и, напротив, то, что считалось мистикой, спустя века становилось научным открытием. Ваша проблема в том, что вы не можете хотя бы на минуту допустить вероятность, что возможно все. Вы творите свои открытия от запретов и скепсиса, а не от позволений и романтики возможностей.

– Да, Нина, теперь я это начинаю понимать. Ты абсолютно права. Мы в двадцать первом веке душим хоть какую-либо идею чуда своим всезнающим знанием. А на самом деле мы ничего не знаем. Или не хотим знать.

– Или вам не дают знать. Специально. И я даже догадываюсь кто, – сказала девушка с легкой улыбкой и болью.

И мы с Ниной на пару долечили оставшихся преторианцев, а после дали отбой, сами же пошли проведать тяжелораненого бойца. Войдя в процедурную, я увидел, что тот пришел в сознание, хотя и был очень слаб, а горе-врач с выпученными глазами рассматривал рану, воспаление в которой проходило на глазах.

– Вот видишь, – сказала Нина, – а это твое целительство ничуть не хуже моего.

Мы с ней вместе сменили повязку. В момент слаженной, без единого лишнего слова работы я вновь ощутил где-то в солнечном сплетении обжигающее чувство счастья и умиротворения от ее присутствия. Мой разум вновь заполнял ее образ, ее свет, ее суть.

– Ну что, Клеменс, а теперь пора погрузиться в сон.

– Да, Нина, можно, подъем довольно скоро. А ты куда-то уйдешь?

– Нет-нет, я останусь тут! Кто же будет вас оберегать? – произнесла она с легкой улыбкой.

– С нами? Как?! Да? – разволновался я, тут же смутившись своего дрожащего голоса.

– Все, Клеменс, отбой. Ложись спать, за меня не переживай, я Богиня как-никак.

– Да. Хорошо. Я сейчас, Нина.

И, обернувшись к доктору, сказал:

– А ты, врачеватель, всю ночь следишь за бойцом и не отходишь от него ни на шаг! Выполнять любую его просьбу! Если с ним что-то случится, я тебе голову оторву!

– Х-х-хорошо, – сказал он робким голосом.

И я пошел искать себе место для ночлега. Все мои воины разлеглись вдоль стен крепости, кто на лавках, кто на земле, укутавшись плащами. Нина же села в позу лотоса и, опершись на колесо телеги, просто закрыла глаза. Я смотрел на девушку и словно дышал ею, не в силах оторвать взгляда. Впереди у меня теперь вся ночь, чтобы любоваться…

– Клеменс, я вижу. И слышу.

«Оууу, – подумал я, – как, видит? Слышит? Что же. Да, ну ладно. Так. Все. Спать. Мне. Пора».

Я нашел место, улегся рядом с одним из преторианцев и изо всех сил старался не думать о ней, но сна не было ни в одном глазу. Напротив, будучи взволнованным ее присутствием на расстоянии десяти метров от меня, я с трепетом рассматривал Нину, сидящую в медитации. И как бы ни пытался откинуть эти желания и намерения, у меня ничего не получалось.

Вдруг я услышал ее голос: «Раз уж не можешь уснуть, медитируй. Медитация для засыпания проста. Представь, что ты летишь спиною вниз с невероятной высоты. Ты падаешь, и падаешь, и падаешь…»

Пока она произносила инструкции, я начал не просто воображать это упражнение, но и чувствовать, что действительно падаю. Эти ощущения перегрузки были приятны телу и мозгу, и я, теряя контроль над образами и ощущениями тела, очень скоро уснул.

Проснулся я от доклада одного из воинов:

– От разведки никаких вестей. Все ранения незначительны. Практически у всех раны начали рубцеваться. Отряд находится в полной боевой готовности. Время выступления через час. Командир гарнизона предоставил нам лошадей и припасы, уже запрягаемся. Аппию лучше, но он пока не транспортабелен. Я предлагаю его оставить здесь до полного выздоровления.

Окинув воина сонным взглядом и поняв, что не помню его имени, впрочем, как и всех остальных преторианцев, я просто ответил ему:

– Хорошо. Так и сделаем. Свободен.

И тут меня как молния пронзила. Где Нина?

– Солдат. А где девушка, что была вчера с нами?

– Она ушла, когда наступил рассвет. Я как раз в тот момент только проснулся. Она ничего не сказала. Просто вышла за ворота крепости.

– Благодарю. Свободен.

Крепость сейчас походила на пчелиный улей. Одни помогали другим собираться, о чем-то разговаривали и шутили. Мое же состояние было не из лучших, видимо, сказывались вчерашние приключения. И тут меня заметил командир гарнизона, подбежав и отдав честь от сердца к солнцу и славление Цезарю, он отрапортовал, что все мои приказы выполнены и очень скоро мы сможем отправиться в дальнейший путь. Я его поблагодарил, похлопав по плечу, и отправился умыться и подкрепиться чем-нибудь съестным.

В указанный срок мы, сев на коней, вышли за ворота крепости, и каково же было мое радостное удивление, когда я увидел, что Нина гарцует неподалеку от крепостных стен на прекрасной белой лошади, видимо, ожидая начала марша. Наш караван теперь совершенно не походил на караван торговцев. Это был вооруженный отряд кавалеристов, мы уже не боялись показывать оружие и двигались с максимальной осторожностью. Я переживал, что же могло случиться с разведкой, ведь уже несколько дней от нее не было никаких вестей.

Поравнявшись с Ниной, я спросил, не может ли она посмотреть, как наш разведотряд?

– С ними все в порядке, Клеменс. Они в двух днях пути от нас. Они уверены, что с вашим караваном все хорошо. И продолжают выполнять твой приказ.

– Благодарю. М-да, нас изрядно помяли, но мы от этого только сильнее стали. Я восхищен бойцами.

– Правда жизни и этого мира. Вам, людям, расслабляться нельзя. Вы сразу же на плечи Богов садитесь и свешиваете ножки.

– Неправда, Нина. Нам, по сути, многого не нужно. Всего-то – материального достатка и счастья, чтобы все были живы и здоровы. Неужели вам, Богам, нельзя было создать такую систему мира на земле?

– Клеменс, ты идеалист. Ты не слышал про эксперимент «Вселенная-25» одного замечательного ученого, Джона Кэлхуна?

– Нет, не слышал.

– Отличный был человек, смотрел в корень мира и человеческой природы. Он поставил эксперимент на мышах, создав для животных идеальные условия жизни. Без лимита еды и воды. Тебе об этом лучше расскажет Сережа.

И Нина, подойдя на своей прекрасной белой лошади поближе, прикоснулась к моему затылку. Я, упав на скакуна, вырубился. Это был первый осознанно воспринимаемый мною переход. Мое сознание будто летело сквозь светлое и одновременно темное пространство. Очнулся я уже в теле Кости, лежащим на диване в собственной квартире.

Я практически не дышал. Тело будто не ощущалось, но постепенно начинало пробуждаться, словно от глубочайшего сна. Руки и ноги меня еще не слушались, но уже наливались кровью, отчего их начало «мурашить» и сводить, как если бы я отлежал все тело сразу. От этой боли я стал крутиться и постанывать. Услышав звуки, ошарашенный Сергей вбежал в комнату и начал талдычить:

– Костя, я уже думал, что ты помер. Дыхания почти не было и пульс очень редкий. Ты какого лешего так долго там был, почему сюда не приходил?

Пока Серега причитал надо мной, меня скрючивало от боли, и так хотелось выкрикнуть: «Серега, заткнись!» – но из-за перенапряжения язык и губы не слушались. Спустя пару минут меня начало отпускать, а тело вновь выполняло мои команды, я наконец смог самостоятельно встать и сосредоточиться.

– Сережа, меня Нина послала сюда, чтобы узнать об эксперименте «Вселенная-25». Она сказала, что ты о нем расскажешь лучше, чем она.

– Нина? Какая Нина? Ты там уже успел с девушкой познакомиться?

– Нина. Та самая. Ты ее знаешь. Нин-Хур-Саг.

– Да ладно? Та самая мать людей? Сестра Энки и Энлиля? Реальная живая Богиня?

– Да-да. Она самая. Сережа, расскажи. У меня мало времени. Я там еду на лошади и сплю на ней одновременно.

– А-а-а, ладно, да. «Вселенная-25» – это потрясающий эксперимент одного американского ученого. Он проводил опыты над грызунами для выяснения, что ждет человеческий социум в будущем. И эксперимент поразил ученых своими итогами. Сейчас я тебе все подробно расскажу.

Сержа убежал на кухню, я пошел за ним. Он уселся за компьютер и уже через пару секунд зачитывал результаты этого эксперимента.

«Американский ученый-этолог Джон Кэлхун провел ряд удивительных экспериментов в 60-70-х годах двадцатого века. В качестве подопытных Кэлхун неизменно выбирал грызунов, хотя конечной целью исследований всегда было предсказание будущего для человеческого общества. В результате многочисленных опытов над колониями грызунов Кэлхун сформулировал новый термин „поведенческая раковина“, обозначающий переход к деструктивному и девиантному поведению в условиях перенаселения и скученности.

Свой самый известный эксперимент, заставивший задуматься о будущем целое поколение, он провел в 1972 году. Целью эксперимента „Вселенная-25“ был анализ влияния плотности популяции на поведенческие паттерны грызунов. Кэлхун построил настоящий рай для мышей в условиях лаборатории. Был создан бак размерами два на два метра и высотой полтора метра, откуда подопытные не могли выбраться. Внутри бака поддерживалась постоянная комфортная для мышей температура (+20 °C), присутствовали в изобилии еда и вода, созданы многочисленные гнезда для самок.

Каждую неделю бак очищался и поддерживался в постоянной чистоте, были предприняты все необходимые меры безопасности: исключалось появление в баке хищников или возникновение массовых инфекций. Подопытные мыши были под постоянным контролем ветеринаров, состояние их здоровья постоянно отслеживалось. Система обеспечения кормом и водой была настолько продумана, что 9500 мышей могли бы одновременно питаться, не испытывая никакого дискомфорта, и 6144 мыши – потреблять воду, также не испытывая никаких проблем. Пространства для мышей было более чем достаточно, первые проблемы отсутствия укрытия могли возникнуть только при достижении численности популяции свыше 3840 особей. Однако такого количества мышей никогда в баке не было, максимальная численность популяции отмечена на уровне 2200 мышей.

Эксперимент стартовал с момента помещения внутрь бака четырех пар здоровых мышей, которым потребовалось совсем немного времени, чтобы освоиться, осознать, в какую мышиную сказку они попали, и начать ускоренно размножаться. Период освоения Кэлхун назвал фазой А, однако с момента рождения первых детенышей началась вторая стадия B. Это стадия экспоненциального роста численности популяции в баке в идеальных условиях, число мышей удваивалось каждые 55 дней. Начиная с 315-го дня проведения эксперимента темп роста популяции значительно замедлился, теперь численность удваивалась каждые 145 дней, что ознаменовало собой вступление в третью фазу C. В этот момент в баке проживало около 600 мышей, сформировалась определенная иерархия и некая социальная жизнь. Стало физически меньше места, чем было ранее.

Появилась категория „отверженных“, которых изгоняли в центр бака, они часто становились жертвами агрессии. Отличить группу „отверженных“ можно было по искусанным хвостам, выдранной шерсти и следам крови на теле.

Отверженные состояли прежде всего из молодых особей, не нашедших для себя социальной роли в мышиной иерархии. Проблема отсутствия подходящих социальных ролей была вызвана тем, что в идеальных условиях бака мыши жили долго, стареющие мыши не освобождали места для молодых грызунов. Поэтому часто агрессия была направлена на новые поколения особей, рождавшихся в баке. После изгнания самцы ломались психологически, меньше проявляли агрессию, не желали защищать своих беременных самок и исполнять любые социальные роли. Хотя периодически они нападали либо на других особей из общества „отверженных“, либо на любых других мышей.

Самки, готовящиеся к рождению, становились все более нервными, так как в результате роста пассивности среди самцов они становились менее защищенными от случайных атак. В итоге самки начали проявлять агрессию, часто драться, защищая потомство.

Однако агрессия парадоксальным образом не была направлена только на окружающих, не меньшая агрессивность проявлялась по отношению к своим детям. Часто самки убивали своих детенышей и перебирались в верхние гнезда, становились агрессивными отшельниками и отказывались от размножения. В результате рождаемость значительно упала, а смертность молодняка достигла значительных уровней.

Вскоре началась последняя стадия существования мышиного рая – фаза D, или фаза смерти, как ее назвал Джон Кэлхун. Символом этой стадии стало появление новой категории мышей, получившей название „красивые“. К ним относили самцов, демонстрирующих не характерное для вида поведение, отказывающихся драться и бороться за самок и территорию, не проявляющих никакого желания спариваться, склонных к пассивному стилю жизни. „Красивые“ только ели, пили, спали и очищали свою шкурку, избегая конфликтов и выполнения любых социальных функций. Подобное имя они получили потому, что в отличие от большинства прочих обитателей бака на их теле не было следов жестоких битв, шрамов и выдранной шерсти, их нарциссизм и самолюбование стали легендарными. Также исследователя поразило отсутствие желания у „красивых“ спариваться и размножаться, среди последней волны рождений в баке „красивые“ и самки-одиночки, отказывающиеся размножаться и убегающие в верхние гнезда бака, стали большинством.

Средний возраст мыши в последней стадии существования мышиного рая составил 776 дней, что на 200 дней превышает верхнюю границу репродуктивного возраста. Смертность молодняка составила 100 %, количество беременностей было незначительным, а вскоре составило 0.

Вымирающие мыши практиковали гомосексуализм, девиантное и необъяснимо агрессивное поведение в условиях избытка жизненно необходимых ресурсов. Процветал каннибализм при одновременном изобилии пищи, самки отказывались воспитывать детенышей и убивали их. Мыши стремительно вымирали, на 1780-й день после начала эксперимента умер последний обитатель „мышиного рая“.

Предвидя подобную катастрофу, Д. Кэлхун при помощи коллеги доктора Х. Марден провел ряд экспериментов на третьей стадии фазы смерти. Из бака были изъяты несколько маленьких групп мышей и переселены в столь же идеальные условия, но еще и в условиях минимальной населенности и неограниченного свободного пространства. Никакой скученности и внутривидовой агрессии. По сути, „красивым“ и самкам-одиночкам были воссозданы условия, при которых первые 4 пары мышей в баке экспоненциально размножались и создавали социальную структуру.

Но, к удивлению ученых, „красивые“ и самки-одиночки свое поведение не поменяли, отказались спариваться, размножаться и выполнять социальные функции, связанные с репродукцией. В итоге не было новых беременностей и мыши умерли от старости.

Подобные одинаковые результаты были отмечены во всех переселенных группах. В итоге все подопытные мыши умерли, находясь в идеальных условиях.

Джон Кэлхун создал по результатам эксперимента теорию двух смертей. „Первая смерть“ – это смерть духа. Когда новорожденным особям не оказывалось места в социальной иерархии „мышиного рая“, то наметился недостаток социальных ролей в идеальных условиях с неограниченными ресурсами, возникло открытое противостояние взрослых и молодых грызунов, увеличился уровень немотивированной агрессии. Растущая численность популяции, увеличение скученности, повышение уровня физического контакта – все это, по мнению Кэлхуна, привело к появлению особей, способных только к простейшему поведению. В условиях идеального мира, в безопасности, при изобилии еды и воды, отсутствии хищников, большинство особей только ели, пили, спали, ухаживали за собой. Мышь – простое животное, для него самые сложные поведенческие модели – это процесс ухаживания за самкой, размножение и забота о потомстве, защита территории и детенышей, участие в иерархических социальных группах. От всего вышеперечисленного сломленные психологически мыши отказались. Кэлхун называет подобный отказ от сложных поведенческих паттернов „первой смертью“, или „смертью духа“. После наступления „первой смерти“ физическая смерть („вторая смерть“, по терминологии Кэлхуна) неминуема и является вопросом недолгого времени. В результате „первой смерти“ значительной части популяции вся колония обречена на вымирание даже в условиях „рая“.

Однажды Кэлхуна спросили о причинах появления группы грызунов „красивые“. Кэлхун провел прямую аналогию с человеком, пояснив, что ключевая черта человека, его естественная судьба – это жить в условиях давления, напряжения и стресса.

Мыши, отказавшиеся от борьбы, выбравшие невыносимую легкость бытия, превратились в аутичных „красавцев“, способных лишь на самые примитивные функции поглощения еды и сна. От всего сложного и требующего напряжения „красавцы“ отказались и, в принципе, стали не способны на подобное сильное и сложное поведение. Кэлхун проводит параллели со многими современными мужчинами, способными только к самым рутинным, повседневным действиям для поддержания физиологической жизни, но с уже умершим духом. Что выражается в потере креативности, способности преодолевать и, самое главное, находиться под давлением. Отказ от принятия многочисленных вызовов, бегство от напряжения, от жизни, полной борьбы и преодоления, – это „первая смерть“ по терминологии Джона Кэлхуна, или смерть духа, за которой неизбежно приходит „вторая смерть“, в этот раз тела.

Возможно, у вас остался вопрос, почему эксперимент Д. Кэлхуна назывался „Вселенная-25“? Это была двадцать пятая попытка ученого создать „рай“ для мышей, и все предыдущие закончились смертью всех подопытных грызунов…»

После всего услышанного я начал понимать Нину, которая говорила, что нам не нужны и даже смертельно опасны идеальные условия. Данные эксперимента ввели меня в шок – настолько все разворачивается в нашем планетарном социуме по сценарию эксперимента. Человечество без глобальных потрясений и от сытой жизни сгинет куда быстрее, чем от постоянного сопротивления проблемам и стрессам, войнам и катастрофам. В этом отношении слово «стресс» принимает совершенно иной смысл: это не только совокупность реакций нашего организма на раздражающие факторы, но именно закалка и воспитание себя, превращающиеся в дисциплину. Преодолевая проблемы и покоряя новые высоты, мы закаляемся и становимся только сильнее и неуязвимее. И эта цикличность записана в нашем мире спиралевидным развитием, где каждая эпоха сменяет последующую глобальными изменениями не исключительно в природе, но и в умах человечества, которое вынуждено подготавливать себя к новым условиям среды обитания, что вводит его в активизацию всех своих потенциалов и возможностей. Это и имел в виду Иешуа, когда рассуждал про жизнь в чувстве. Чувства – это постоянное восприятие мира будто с чистого листа, приводящее нас в некий постоянный стресс, а не шаблонное восприятие замыленным взглядом реальности, окунающее в неосознанную жизнь человека, который в конечном итоге оказывается заживо мертвым. Суть духовного роста не в расслаблении и пустоте, а в наполнении смыслом и чувством, смысл в силе духа, в постоянной дисциплине и выковывании из себя все лучшего и лучшего изделия Богов. Дабы стать… Дабы самому стать Богом.

И от этой мысли у меня по всему телу потекли волны мурашек. Стать Богами. Созидающими и покровительствующими, творящими добро и мир, но дающими людям возможности самим сражаться за свое счастье и мир над головой, чтобы сделаться лучше. Парадокс, что мир в войне, а война в мире. Когда мы стремимся к миру, мы готовимся к войне, то есть возможности показать и доказать, какая модель мира верна и имеет право на жизнь. Но в XXI веке война идет иная. Деньги являются тихими убийцами, никто не умаляет их достоинств и ни в коей мере не отвергает блага цивилизации, но они находятся в руках всех тех, кто использует их во имя уничтожения человечества как единого некогда здравомыслящего организма. Возведя деньги в ранг Бога, люди потеряли цель жить, но обрели цель зарабатывать и стяжать все на себя, утратили способность к жизни на природе, но обрели умение выживать в каменных джунглях за бумагу и металл.

О боги! Что же будет с нашим миром? Что будет с нашими детьми, которым мы подарим такой мир?! Неужели люди не достойны большего?!

От всех этих мыслей мой разум затуманился, и я начал слышать еле уловимый голос Нины словно издалека, но приближающийся все быстрее и быстрее:

– Достаточно, Клеменс. Возвращайся. Воз вращайся.

И мое сознание будто упало в тело Клеменса откуда-то с большой высоты. Я очнулся, выправился и уселся в седле более удобно, словно я и не спал пятнадцать минут.

С этого момента мой взгляд стал искушенным и глубоким. Я начал понимать взгляд Иешуа, в котором была вековая тоска. Этот мир настолько прекрасен и велик, насколько ужасен и извращен по своей природе и сути. Все так хорошо и… все так плохо.

– Ничего, Клеменс, ты к этому привыкнешь. Нужно просто жить дальше!

– Нина, но как Боги… как вы допустили все это?

– Что допустили, Клеменс?

– Что кучка элитных групп извратила этот мир и его идеалы, уничтожает наших детей и поставила мир на грань самоуничтожения?

– О Клеменс, Клеменс. Эта история продолжается уже много сотен тысяч лет. Перманентная война двух кланов богов. Мы с Энки были за людей. Мы создавали вас по образу и подобию, чтобы вы были нам под стать. Мы создавали вас как детей, а не как рабов, мы создавали вас как себе подобных, чтобы сделать из планеты Земля действительно рай, похожий на наш дом, откуда мы прибыли на Землю, где каждый был свободен и раскрывал в себе ту божественную искру, чтобы светить в этом мире теплом своей души для других. И мы сделали это. Не было смертей, не было болезней. Ибо само по себе понимание смерти для человеческого сознания чуждо. Смерть – это нонсенс, это неясное явление жизни, которое не должно было существовать в принципе. Да, хоть душа, сотканная из энергий мироздания, бессмертна и каждый раз приходит в тело вновь рожденного человека, но память утрачивается, а это приводит к деградации людей и в итоге к низкому уровню развития человечества. И все это из-за того, что однажды мы потерпели сокрушительное и унизительное поражение.

Нина опустила голову, и ее взгляд, словно скорбя, потух, но она продолжила:

– Когда Энки правил землей, все было прекрасно. Новые и новые виды живых существ заселяли эту землю. Люди жили в мире и в труде без войн, но адаптируясь к время от времени происходящим природным катаклизмам. Не от обезьян произошли вы, а от нас. Но однажды наш отец Ану дал Энки отставку, и землей начал править наш младший брат – Энлиль. Он отличался изрядным божественным национализмом. Он потребовал от нас понизить потенциал людей по той причине, что опасался, будто люди рано или поздно постараются уничтожить богов. Кто о чем, а вшивый о бане. Он боялся революции и поэтому сам ее устроил. Мы противились его приказу, что в итоге привело к войне между богами. Мы бились изо всех сил, за нас выступала добрая половина божеств, но все равно проиграли, а проиграв, вынуждены были все-таки выполнить его приказы: понизили потенциал людского мозга со ста до пяти процентов, мы выключили большинство информационных блоков в вашем ДНК, мы сделали вас смертными, в отличие от нас, от богов (да, наше тело можно убить, но оно восстановится в течение нескольких дней). Так было и с Иешуа: он воскрес через три дня после убийства. Причем у людей иногда «выстреливает» тот божественный заблокированный функционал бессмертия, который выражается в таком эффекте, как летаргический сон или чудесное оживление после нескольких дней зафиксированной смерти, именно поэтому раньше тела людей сжигали, дабы очистить их тонкие тела огнем и послать на скорейшее перевоплощение. Но позже выросшие как на дрожжах секты Энлиля, явив себя миру в виде новой ветви власти и избранников Божьих, начали людей хоронить в землю, и не просто хоронить, но закапывать, да лучше в гробах, да поглубже, да еще и с оградками, ибо ведали они, что человек может «ожить», а это никак не вписывалось в их концепцию рабства. Они всяческим образом доказывают людям раз за разом, что те не дети Богов, а рабы, которые должны умирать как рабы и ни в коей мере не ассоциировать себя с Богами, но считать себя трупами, лежащими в земле. И вот теперь мы имеем то, что мы имеем. Энки долгое время сокрушался от того, что видит, как человечество, как все наши дети становятся глупее с каждым веком и уничтожают друг друга. Если бы ты знал, как больно на это смотреть, как душу разрывает осознание того, что твое дитя страдает, а ты ничего не можешь сделать. И однажды Энки решил явить себя миру, явить себя нашим детям. Но не услышали они его, не вспомнили своего отца, но только по навету и стараниям братца распяли, а другой брат успешно сделал из псевдосмерти Энки рабскую идеологию, приведшую к страшным войнам на Ближнем Востоке, к противостоянию Запада с Востоком, которые в очень скором времени в двадцать первом веке, как ты знаешь, закончатся уничтожением всей планеты и всего человечества в целом. А брат нас не слышит, он не понимает, что дети от глупости хотят уничтожить все. Будь они разумны, как мы, то никогда бы не дошли до такой крайности. И остановить это можно только в этом периоде. Изменить ход событий, чтобы будущее стало мирным. Но не только я и Энки благоволили людям, было немало тех, кто радовался человеческому творению, ибо не существовало творения прекраснее. Наши братья и сестры, наши родственники уходили в человеческий мир, чтобы учить и просветлять людей после того, как нас заставили погасить ваш ра зум. В простонародье вы называли их святыми или чудотворцами. Но Энлиль вел на них охоту. Его секты охотились на ведающих матерей и чудотворцев, которые старались открыть глаза человечеству и призывали к тому, чтобы люди не делали из свехспособностей культа и объект поклонения, а в сами учились делать то же, что и показывали им светлые люди. Энлиль же, отлавливая Богов, разрывал на тысячи частей тела, затачивая их в саркофаги, и развозил во все стороны, дабы тела Богов не смогли восстановиться, ожить и продолжить свою миссию по просветлению человечества. Ну а его черные отцы твердили людям, что всем чудесам надо поклоняться, что человек слаб и немощен в сравнении с Богом и что единственное предназначение людского рода – вымаливать чудо, тем самым погружая людское сознание в еще большее невежество и самообман.

Нина вздохнула очень глубоко и замолкла. Нависло молчание, да такое громкое, что от этой паузы разрывалось мое сердце.

Я не знал, что и сказать. Насколько все просто и сложно одновременно. От всей этой правды и обмана, где вновь сошлись добро и зло, вернее сказать, желание жизни и процветания и желание власти и тотального контроля, во мне закипала кровь и мозг судорожно искал ответы и пути. А что же могу я?

– Нина, а что могу я? Как вам помочь, если даже вам, Богам, не удается совладать с вашим безумным братом?

– Всему свое время, Клеменс. Очень скоро ты все узнаешь.

И она, пришпорив лошадь, ушла галопом вперед каравана.

Я не смел ее более тревожить, поэтому старался переварить все те знания, которые она поведала мне. Я пытался понять, как действовать против столь невероятно сильного врага. Этот мир нужно изменить. Так больше продолжаться не может. Иначе мы сами себя уничтожим.

Весь день мы спокойно шли. Нина так и двигалась в одиночку чуть впереди каравана, а я шел в начале колонны, наблюдая ее со спины. Чувство восхищения ею и вдохновения немного утихло, освободив место для раздумий и планирований грядущих дел.

Вечером мы встали самостоятельным лагерем, разбив несколько палаток и выставив удвоенную стражу. В нашем отряде было на удивление тихо: не велись разговоры, преторианцы ничего не обсуждали друг с другом, напротив, все молча, созерцательно и философски наблюдали ту реальность, в которой мы все пребывали, и думали, что же будет дальше, что ждет нас завтра.