Глава 9
Печеньки, кошки, корзинка, Швеция
Тем же днем, ближе к вечеру, Ульфу позвонила госпожа Хёгфорс – сказать, что Мартен отказывается идти гулять. Она явно встревожилась – это было слышно по ее голосу; раньше он никогда не отказывался от прогулок, сказала она, и в ее глазах это было решающим доказательством – если тут вообще нужны доказательства, – что с Мартеном что-то было сильно не так.
– Вы знаете, я не склонна к преувеличениям, – сказала она (такая склонность у нее имелась). – Но собаки тоже, знаете ли, тоже могут отвернуться лицом к стене. Решают, что их время пришло, и отворачиваются к стене. Прямо как люди.
Это наблюдение госпожи Хёгфорс несколько отвлекло Ульфа от темы их разговора. Ему никогда не приходилось наблюдать, как отворачиваются к стене, но он был готов допустить, что такое возможно. Может, врачей даже специально учили распознавать это состояние – вот входит врач в палату и замечает, что пациент лежит лицом куда-то не туда. Наверное, происходит это постепенно, по стадиям: сначала пациент только поглядывает на стену, потом начинает таращиться, все дольше и дольше, и, наконец, полностью сдается болезни.
Вернувшись мыслями к Мартену, он заверил госпожу Хёгфорс, что этим же вечером отвезет собаку к ветеринару. Доктор Хоканссон держал клинику открытой в вечерние часы, ради удобства тех клиентов, кто не имел времени днем. На этих вечерних приемах всегда было полно народу, но кто-то отменил визит, и Мартена записали на этот же вечер. Ульф очень верил в доктора Хоканссона и его диагнозы, его способность понять, что не так с его пациентами. «Животные могут очень много рассказать без всяких слов, – говорил ветеринар. – Нужно только наблюдать. Они расскажут вам все – по-своему».
Мартен провел вторую половину дня у госпожи Хёгфорс и все еще был у нее, когда Ульф вернулся с работы. Ульф думал, что соседка, скорее всего, драматизирует, но когда он увидел Мартена, то понял, что это не так. Пес лежал под столом, спрятав нос под передними лапами, и совершенно не заинтересовался приходом хозяина. Это было странно уже само по себе, но вдобавок Мартен каждые несколько минут испускал тяжелый вздох. Это был странный, исключительно тоскливый звук, очень похожий на человеческий вздох, исполненный, казалось, глубокого и безнадежного отчаяния. Услышав это в первый раз, Ульф в тревоге посмотрел на госпожу Хёгфорс, которая в ответ сделала жест в духе «я же вам говорила».
– Теперь вы видите? – спросила она тихим голосом, будто находилась у постели больного. – Бедняжка. Именно так вздыхают, господин Варг, когда отворачиваются к стене.
Ульф глянул вниз, на Мартена. Пес действительно лежал – более или менее – носом в стенку.
– Я отвезу его прямо сейчас, – сказал он. – Я уже записал его к доктору Хоканссону.
Госпожа Хёгфорс кивнула.
– Хёгфорс говорил, что некоторые вещи нельзя откладывать на потом. Всегда это повторял.
Несколько банально, подумал Ульф. Уж если собираешься повторять что-нибудь постоянно, стоит найти нечто исполненное более глубокого смысла. Но вслух он эти соображения высказывать не стал, вместо этого ответив:
– Ваш супруг был, как всегда, прав, госпожа Хёгфорс.
– Он, конечно, не всегда следовал собственному совету, – сказала она.
На какое-то мгновение Ульф задумался, уж не отвернулся ли покойный господин Хёгфорс в свое время к стене.
– Обычное дело, – согласился он. – Советы, как правило, предназначаются для других, а не для себя.
Наклонившись, он поднял Мартена, который не выказывал ни малейшей склонности куда-то идти, на руки. Пес не сопротивлялся, но был довольно тяжел, и ходить с ним было неудобно. Госпожа Хёгфорс суетилась вокруг них и даже предложила поехать с ними к ветеринару. Ульф поблагодарил ее, но сказал, что попробует справиться сам. Мартен взирал на них обоих глазами, исполненными бесконечной душевной грусти. Он снова вздохнул.
Ульф отнес его на руках в «Сааб», а потом, когда они приехали, – так же, на руках, в клинику. Там им пришлось немного подождать – они приехали слишком рано, – но вскоре доктор Хоканссон появился на пороге кабинета и пригласил их зайти.
Осмотр много времени не занял. Все, как сказал ветеринар, выглядело хорошо – по крайней мере для первичного осмотра. Температура у Мартена была совершенно нормальная; в брюшной полости не наблюдалось ни опухолей, ни болезненного вздутия; глаза и нос тоже не давали поводов для беспокойства. Доктор Хоканссон выпрямился, отступил от стола и задумался.
– Вы знаете, что у собак тоже бывает депрессия, господин Варг? – спросил он.
– Да, я слыхал об этом, – задумчиво ответил Ульф. Он немного помолчал; Мартен предстал перед ним в новом свете. – Вы думаете, дело в этом?
Доктор Хоканссон кивнул.
– Такая вероятность есть. У нас в Швеции немало собак страдают так называемым сезонным аффективным расстройством. Но проявляется оно, как правило, зимой – причина в нехватке солнечного света.
– И витамина D? – спросил Ульф. – Это ведь связано с витамином D.
– Свидетельства этому есть, – согласился доктор Хоканссон. – Было одно датское исследование, которое показало неплохие результаты при приеме витамина D.
– Так, значит, ему не хватает витамина D.
– Возможно. Мы можем это проверить. Но не забывайте, сейчас лето. САР – это сезонное заболевание. Не думаю, что состояние Мартена носит сезонный характер.
Ветеринар потрепал своего пациента за ушами, но Мартен только коротко посмотрел на него и опять опустил взгляд.
– А больше вы никаких симптомов не наблюдали, господин Варг?
– Это его состояние заметила моя соседка, – объяснил Ульф. – Она сказала, что Мартен перестал чем-либо интересоваться. Не хочет даже ходить на улицу, хотя это совсем на него не похоже. Вообще-то он очень любит прогулки.
– Может, еще гиперфагия?
– Боюсь, я не совсем…
– Это значит – переедание, – пояснил доктор Хоканссон. – Во время депрессии люди склонны переедать.
Ульф ответил, что собаки вообще любят поесть.
– Собаки вечно хотят есть, разве нет? От еды никогда не отказываются.
– Возможно, – сказал ветеринар. – А как насчет летаргии? И снижения либидо?
Ульф поднял бровь:
– Снижение либидо? Да вы же сами его кастрировали, доктор Хоканссон. Я думал, на этом с его либидо было покончено.
Доктор Хоканссон несколько смутился:
– Да, действительно. Но снижение уровня тестостерона не означает, что не осталось тестостероновой памяти.
Ульф некоторое время смаковал эту фразу. Тестостероновая память. Хорошее название для книги – например, для мемуаров знаменитого повесы, который, будучи уже немощным старцем, оглядывается на свою жизнь, исполненную любовных побед.
– Здесь я никаких перемен не заметил, – ответил он. – Мартен никогда не был склонен сбегать или драться с другими собаками, как это свойственно некастрированным псам – насколько я понимаю.
Ветеринар подошел к шкафу и достал оттуда картонную коробочку.
– Думаю, мы можем попробовать давать ему антидепрессанты, – сказал он.
– Прозак? Собакам дают прозак?
– Не совсем прозак, – ответил доктор Хоканссон. – Прозак не предназначен для животных. Есть одно средство против общих поведенческих расстройств, называется кломипрамин. Давайте попробуем.
Ульф встревожился.
– Нельзя ли обойтись без лекарств? Есть ведь и другие возможности?
– А, психотерапия? – спросил доктор Хоканссон. – Если хотите, могу порекомендовать ветеринарную психотерапевтическую клинику, которая специализируется на подобных случаях. Они работают над улучшением настроения. – Он помолчал. – Но честно говоря, мне кажется, нам нужно сделать что-то немедленно. Психотерапия может занять немало времени.
Ульфу это уже было известно. Сам он вот уже два года ходил к психотерапевту, пускай у него и было ощущение, что, может, ему не так уже это нужно. Но если Мартен тоже начнет посещать психолога, это значит, что ему придется платить в два раза больше, чем он уже платил доктору Свенссону.
– Кломипрамин, – сказал он. – Думаю, мы начнем с этого.
Доктор Хоканссон явно был этому рад.
– Препарат дает неплохие результаты, господин Варг.
Первую дозу ветеринар дал Мартену тут же, на месте, и пес проглотил таблетку с отсутствующим видом, будто ему было безразлично, что с ним произойдет. Потом взглянул на Ульфа и медленно поднялся на ноги.
– Надо же, сразу подействовало, – заметил Ульф.
Доктор Хоканссон рассмеялся.
– Посмотрим. Но, по крайней мере, вам не придется нести его на руках.
Они вышли из кабинета в общую приемную. И здесь-то, среди глубоко несчастливых представителей кошачьих и псовых семейств, а также их – по большей части встревоженных – хозяев, он столкнулся нос к носу с Блумквистом.
Блумквист явно ничем встревожен не был.
– Господин Варг! – воскликнул он. – Каким ветром вас сюда занесло?
Этот вопрос, подумал Ульф, и есть причина, по которой Блумквист никогда не дорастет до Следственного управления.
– Моя собака, – сказал он, делая жест в сторону Мартена, который стоял рядом с ним с безутешным видом.
– А, – произнес Блумквист. – Какое симпатичное животное.
– А вы? – спросил Ульф. – Я так понимаю, это ваша кошка?
Блумквист указал на маленькую сумку-переноску, откуда на Мартена с ужасом и презрением взирал тучный рыжий кот.
– Это моей дочери, – сказал он. – Она всегда хотела кошку, и вот недавно мы сделали ей подарок на день рождения – ей исполнилось шесть. Я принес его сюда на прививки. Кошачий грипп, кошачий СПИД – и все такое. В этом мире непросто быть котом.
– С этим не поспоришь, – согласился Ульф. – А мне сказали, что моя собака страдает депрессией.
Блумквист ничуть не удивился.
– Собаки не слишком-то любят большие города, – сказал он. – Страдают по сельскому простору. – Вид у него стал глубокомысленный. – А чем вы его кормите?
– Кормом для собак, – ответил Ульф.
– А, – сказал Блумквист. – Может, вам стоит об этом задуматься. Должно быть, он потребляет слишком много углеводов.
Тут в разговор вмешался еще один посетитель – тощий мужчина в неприметном сером костюме, баюкавший на коленях таксу.
– Вот что я скажу, если не возражаете: это очень важный момент. Многие люди, которые едят слишком много углеводов, страдают депрессией. Понятное дело, это мы о людях, но животных это тоже очень и очень касается.
Блумквист явно обрадовался поддержке.
– Конечно! – воскликнул он. – Углеводы, конечно, хороши в умеренных количествах…
– Это вряд ли, – прервал его владелец таксы. – Вот они советуют есть по триста грамм углеводов в день, но это полная чепуха, если хотите знать мое мнение. Я лично ограничиваюсь шестьюдесятью – самое большее.
Блумквист с энтузиазмом кивнул.
– Это очень хорошо. Я сижу на восьмидесяти, но иногда обхожусь и двадцатью. И никаких макарон. Никакого хлеба.
Человек с таксой был полностью с ним согласен:
– И никакой картошки и сладостей тоже. И, конечно, без шоколада.
– Шоколад – это непросто, – заметил Блумквист, заводя глаза к небу, точно падкий на искушения грешник. – Моя проблема в том, что я его обожаю. К тому же существуют исследования, что если постоянно есть шоколад, то существенно снижается риск инсульта.
– Да, я об этом слыхал, – ответил тот. – И сердечных заболеваний тоже. Шоколад теперь даже признан суперфудом.
– Кроме как для собак, – с тревогой предупредил Блумквист. – Для собак шоколад – это яд.
Он повернулся к Ульфу:
– А вы это знаете, господин Варг? Вы, надеюсь, не даете своей собаке шоколад?
Ульфу вопрос совершенно не понравился. Не Блумквистово это было дело, что он там дает Мартену. И он сомневался, что младшему по званию пристало намекать на то, что он, Ульф, склонен баловать свою собаку.
– Нет, никогда, – твердо ответил он.
– Хорошо, – одобрил Блумквист.
– В любом случае, у него железный желудок, – продолжал Ульф. – Подозреваю, что шоколад не составил бы для него проблему.
У Блумквиста на лице было написано сомнение.
– Какой бы крепкий у него ни был желудок, все же…
Фразы он не закончил, дав ей повиснуть в воздухе.
– Как-то он сожрал мои наушники, – сказал Ульф. – Они не причиняли ему ни малейшего неудобства, и мы с тем же успехом могли бы оставить все как есть, но доктор Хоканссон решил, что все же лучше его прооперировать.
– Очень разумно, – заметил Блумквист.
Мужчина в костюме тем временем обратился к Блумквисту.
– И как вам низкоуглеводный подход – работает? – спросил он.
– Определенно да, – ответил Блумквист. – Я сбросил четыре кило.
– А голода вы не чувствуете?
Блумквист потряс головой.
– В этом-то и весь смысл низкоуглеводной диеты, – сказал он. – Можно есть сколько угодно белков и жиров, и голода просто не ощущаешь.
– Именно, – сказал владелец таксы. – Жиры очень насыщают. Я ем необезжиренный йогурт, бекон, сливочное масло – да что угодно. Никогда не чувствую голода.
Ульф глянул на часы.
– Ну что ж, – сказал он, сунул руку в карман, чтобы достать ключи от машины, и внезапно нащупал сложенный клочок бумаги: это был распечатанный Сигне портрет Сикстена. Он вытащил бумажку и развернул ее. Потом показал Блумквисту. Вряд ли из этого что-нибудь выйдет, но попробовать стоило.
– Это всплыло в одном деле, которое мы сейчас расследуем, – сказал он. – Мы допрашивали одну девушку относительно этого молодого человека.
Он указал на Сикстена.
Блумквист несколько секунд разглядывал фотографию, потом поднял на Ульфа глаза:
– Да, я знаю, кто это, – сказал он. – То есть молодой человек, а не девушка. Понятия не имею, кто она такая, но парня зовут Бо. Он ходит со мной в один тренажерный зал.
Ульф затаил дыхание. Такого он не ожидал.
– Вы с ним знакомы? – недоверчиво спросил он.
– Да, конечно, – ответил Блумквист. – Бо… Как же там его фамилия. Я обязательно вспомню. Вы же знаете, как оно бывает – пытаешься что-то вспомнить, а оно всплывает в памяти уже потом, гораздо позже, когда уже и не нужно.
Он поглядел в потолок, и это явно сработало.
– Полссон, – выпалил он. – Бо Полссон.
Ульф постарался взять себя в руки.
– Вы можете его найти?
– Это будет несложно, – ответил Блумквист. – Он бывает в тренажерном зале три или четыре раза в неделю, по вечерам. Понятия не имею, зачем он проводит там столько времени. И вечно он принимает душ. Я иногда сталкиваюсь с ним в душе.
Ульф на это ничего не сказал. Люди ходят в душ по разнообразным причинам. Нечего было и гадать.
Он наклонился поближе к Блумквисту.
– Слушайте, Блумквист, – сказал он, понизив голос. – Нам надо бы поговорить с этим молодым человеком – если он, конечно, не мертв и не на Северном полюсе.
Блумквист в недоумении воззрился на Ульфа:
– На Северном полюсе?
– Там, на полюсе, есть шведская исследовательская станция – ну, или где-то поблизости. У нас есть информация, что молодой человек находится именно там.
Тут человек с таксой поднял палец.
– Прошу прощения, – сказал он. – Уж так случилось, что я про это немало знаю. Это за полярным кругом, но уж точно не на Северном полюсе; станция находится в местечке под названием Абиско. И там вовсе не сплошной лед – там есть и леса, и болота, и все такое прочее.
Оба – и Ульф, и Блумквист – уставились на него, причем Блумквист не без некоторого любопытства. Такса подозрительно уставилась на них в ответ. Мартен уставился в пол. Кот Блумквиста уставился на Мартена – в этом, впрочем, ничего нового не было.
– Они там в последнее время исследуют выбросы метана. Это очень важная работа, – продолжал человек с таксой.
– Метан? – переспросил Блумквист. – Это большая проблема.
– Да, – подтвердил таксовладелец. – Вечная мерзлота тает…
– Ах да, известное дело, – сказал Блумквист.
– И когда это происходит – когда тает вечная мерзлота, – метан выделяется в атмосферу. А это, конечно, влияет на глобальное потепление.
– Это очень серьезно, – сказал Блумквист. – И углекислый газ тоже. Большая проблема. – Он помолчал. – Коровы, как я слышал, выделяют метан. И собаки тоже, если уж на то пошло. У собак вообще большой углеродный след.
– Да уж, – ответил его собеседник. – Воображаю, доктор Хоканссон мог бы многое нам об этом рассказать.
Ульф повернулся к Блумквисту:
– Простите – но мне нужно кое-что понять: вы видели этого молодого человека недавно? Скажем, в последнюю пару недель?
Блумквист не замешкался с ответом:
– Вчера, наверное. Нет, погодите, позавчера. В душе, кстати, в тренажерном зале.
На несколько секунд Ульф потерял дар речи.
– Вы точно в этом уверены? – спросил наконец он.
Блумквист мгновенно преобразился в полицейского.
– Да, совершенно уверен. Это был он, сомнений нет.
– Хорошо, – сказал Ульф. – Можете привести его к нам? Завтра?
– То есть – арестовать его?
– Нет, – сказал Ульф. – Зачем так радикально. Просто пригласить для беседы.
– А что он сделал? – спросил Блумквист.
– Ничего. То есть это не он… Послушайте, Блумквист, тут все сложно.
Блумквист с упреком посмотрел на Ульфа. «Все сложно». Этим все сказано! Уж эти типы из Следственного управления – в особенности снобы из Отдела деликатных расследований, или как там они себя называют, – вечно они уверены, что такой вот простой полицейский с улицы, как он, Блумквист, не способен понять всякие тонкости. Как же это было несправедливо – особенно учитывая то, что именно он поставлял им большую часть сведений, на которых основывались эти их деликатные расследования. Это был я. Я находил для них факты. Это я раскрыл дело Густафссона. Я рассказал им о Хампусе. А теперь я раскрыл для них еще одно дело, а они даже не хотят рассказать мне, что именно я раскрыл. Обычное дело. Самое обычное, ведь мир несправедлив.
А Ульф в это время думал: надо бы нам с Блумквистом подобрее. У него непростая работа, в наши-то дни, учитывая… да учитывая абсолютно все. Такие уж сейчас времена – эпоха Абсолютно Всего. И абсолютно все создает напряжение в обществе, бросая вызов нашему миру и уверенности в завтрашнем дне. Абсолютно все, включая метан.
Мартен думал… печеньки, кошки, корзинка, Швеция.
Глава 10
Внезапное желание заплакать
На следующей консультации у доктора Свенссона, ближе к концу, психотерапевт спросил у Ульфа:
– Как вы в последнее время – очень заняты?
– Да, – ответил Ульф. – Более или менее. Нам пришлось заняться одним необычным делом – вообще-то совершенно смехотворной ссорой между двумя молодыми женщинами. Им по двадцать лет. Подруги не поладили. Скрытое соперничество. Что-то в этом роде.
– В этом возрасте чувства очень интенсивны, – заметил доктор Свенссон.
– Это уж точно, – согласился с ним Ульф. А потом спросил: – Могу я задать вам один вопрос?
– Конечно. Я здесь именно за этим.
– Воображаемые друзья.
– Да?
– Насколько это частое явление?
Доктор Свенссон пожал плечами:
– На этот счет существует специальная литература. Появляются они в основном в детстве. А почему вы спрашиваете? – Он хитро улыбнулся. – У вас что, есть воображаемый друг?
Ульф оценил шутку.
– Увы, нет. По крайней мере такого, о котором я стал бы рассказывать вам, доктор Свенссон.
– Потому что я испортил бы вашу дружбу?
– Что-то вроде этого. Нет, мне просто любопытно… Нет, больше чем просто любопытно – это имеет отношение к тому делу, о котором я говорил.
– Две молодые женщины?
– Да. Понимаете ли, одна из них создала себе воображаемого возлюбленного. Даже попросила реального человека попозировать ей для фотографии – случайного молодого человека, которого она встретила на улице. Потом она заставила его «исчезнуть», и ее подруга вообразила, что она его прикончила. Та, первая, придумала совершенно нелепую историю о том, что он якобы уехал на Северный полюс.
Доктор Свенссон подался вперед.
– Северный полюс! Это имеет огромное значение, понимаете. Какой символизм!
Ульф ждал дальнейших объяснений.
– Место, где проходит земная ось, – это же фаллический символ, господин Варг.
Ульф нахмурился:
– Но земная ось ведь существует, верно? Это не символ. Это реальное физическое явление.
– Нет, земная ось – вещь воображаемая. Как и Северный полюс. Нет никакой оси, господин Варг. Это лишь идея.
Ульф решил не настаивать.
– Ну хорошо, значит, земной оси не существует. Так откуда тогда фаллический символ?
– Слово вполне может быть символом, – ответил доктор Свенссон. – Это называется семиотика, господин Варг!
– Да, – поспешил согласиться Ульф. – В любом случае вторая женщина – которая подруга первой – пришла к нам с этой фотографией и рассказала историю о таинственном исчезновении молодого человека, которого мы все в то время считали реальной фигурой.
– Понимаю.
– Да. А потом нам нанесла визит ее мать – то есть мать первой женщины. Пришла сказать нам, что ее дочь в ответ на наш вопрос о том, что случилось с ее молодым человеком, наврала нам с три короба. Мать объяснила, что молодой человек был воображаемый и что у ее дочери, когда она была маленькой, был воображаемый друг, которого звали так же, как и созданного ею возлюбленного.
– Понимаю.
– Мать просто рассыпалась в извинениях. Сказала нам, что отец девочки, офицер флота, бросил их и уехал жить на север.
– А-а, – сказал доктор Свенссон. – На север.
– Она попросила нас с пониманием отнестись к поведению ее дочери. Ей было ясно, что она может попасть в неприятности за дачу ложных показаний во время расследования.
– Даже несмотря на то, что расследование велось относительно несуществующего человека?
– Даже несмотря на это. И мы на это согласились. Она отделалась предупреждением.
– Тем дело и кончилось?
Ульф кивнул.
– Да, на этом все – по крайней мере насколько это касается нас. Но я должен сказать, что теперь мне очень любопытно, что это за воображаемые друзья такие. Зачем дети это делают?
Доктор Свенссон ответил, что это, по его мнению, форма игры.
– Они таким образом разыгрывают проблемы, которые заботят их в реальности. Это характерно для детского возраста. Так что воображаемые друзья – это своего рода защита. Такой друг – это зеркало, которое отражает то, что происходит внутри ребенка.
– А потом они от этого друга избавляются?
– Да, – ответил доктор Свенссон. – Взрослым, которые это наблюдают, часто кажется, что это происходит очень внезапно. Родители спрашивают: «А где же Бо?» – а ребенок отвечает что-нибудь вроде: «Бо уехал». Иногда это выглядит почти жестокостью.
Ульф глядел на психотерапевта во все глаза.
– Простите, – сказал он. – Не могли бы вы повторить это еще раз?
– Что повторить?
– Последнее, что вы сказали. Что спрашивают родители, что отвечает ребенок.
– Родители спрашивают: «А где же Бо?», а ребенок отвечает: «Бо уехал». Мне кажется, я выразился примерно так.
– А почему Бо? – спросил Ульф. – Почему вы выбрали именно это имя?
Доктор Свенссон ответил не сразу. Сначала он, отвернувшись, некоторое время глядел в окно.
– Полагаю, что это может рассказать вам кое-что обо мне.
Ульф ждал.
– У меня у самого был воображаемый друг, господин Варг. Так уж случилось, что его звали Бо. Он был моим постоянным спутником, пока мне не исполнилось лет восемь. Потом, как я понимаю – сам я этого не помню, но родители рассказывали мне, как это произошло, – я избавился от Бо. Я просто сказал: «Бо уехал». Только поэтому я и выбрал это имя. Никакого особенного значения в этом нет.
Ульф молчал. Ему вдруг стало жаль доктора Свенссона – в первый раз за все время их знакомства ему было его жаль.
– Жизнь – это череда расставаний, – сказал психотерапевт. – Одно за другим – люди, вещи – всё уходит от нас. Мы теряем их, они умирают, нам объявляют, что они – преходящие ассоциации.
– Мне очень жаль, – сказал Ульф.
– Мне тоже, – ответил доктор Свенссон.
Когда Ульф вернулся в контору, там его ждала записка от Анны.
– Ей нужно было уйти, – сказал ему Карл. – Она оставила тебе записку. У тебя на столе.
Он увидел записку, которая лежала на самом видном месте – на клавиатуре. «Только что услышала, – писала Анна, – что Сигне Магнуссон исчезла. Я позвоню». А потом, перед тем как подписаться, она добавила знак поцелуя – «Х». Раньше она никогда этого не делала, и внезапно Ульф разволновался. Конечно, это могло ничего и не значить; так подписывались очень многие, и, наверное, это была просто формальность – вроде как обращение «Дорогой…» в начале письма. Или это могло означать куда большее. Это мог быть маленький росток чувства, знак привязанности, помещенный здесь для того, чтобы сделать рабочее послание личным. «Люблю, целую, ХХ». Такие расхожие слова и символы, но бывает, сердце сжимается от того, что они означают именно то, что призваны означать.
Он отложил записку. Он-то полагал, что с историей Сикстена было покончено, но оказалось, что все было иначе. Он опять взял записку и снова ее изучил. Радость, которую он ощутил поначалу при виде «Х», сменилась тревогой. И эта тревога, подкравшаяся незаметно, исподтишка, в свою очередь, сменилась сожалением. Он просто не мог себе это позволить… да что же это, собственно, будет такое? Роман? Флирт? Безнадежная дружба?
Он заметил, что Карл наблюдает за ним с другого конца комнаты, когда тот указал на записку у него в руках.
– Что там говорится? – спросил он.
Тут Ульфу пришло в голову, что Карл мог прочитать записку. Если так оно и было, то он мог заметить знак поцелуя. Как неосторожно с ее стороны, подумал он, как безрассудно.
– Пропавшая девушка, – ответил он.
– Что-нибудь еще?
Ульф сложил записку и сунул ее в карман. Карл, посмотрев, как он это делает, спросил:
– Разве ты не собираешься подшить это к делу?
Услышав слово «подшить», Эрик, сидевший за своим столом, встрепенулся.
– Передай это, пожалуйста, сюда. Если мы еще не успели завести папку, я начну новую. Как фамилия подозреваемого?
– Нет никакого подозреваемого, – поспешно ответил Ульф. – Это просто личная записка. Подозреваемого нет, и папку заводить не нужно.
Карл откинулся на спинку стула.
– Но ты же сказал, что это насчет пропавшей девушки – что тут может быть личного?
Ульф отвернулся, притворившись, что не расслышал.
Карл повторил еще раз:
– Я говорю: ты только что сказал, что это насчет пропавшей девушки. Это не личное.
Ульф почувствовал, что краснеет, выдавая тем самым свои чувства; по его лицу медленно разливался жар.
– Там есть кое-что личное, – ответил он. – Ничего важного. Просто Анна спрашивает у меня совета.
Он и сам не понимал, откуда взялись эти слова. В панике он ухватился за соломинку – но, подумал он, это прозвучало вполне правдоподобно.
– Относительно чего? – спросил Карл.
Этот прямой вопрос дал Ульфу возможность перейти в атаку и забыть о предательском жаре на щеках.
– Разве нельзя спросить у коллеги совета по личному вопросу? Например… Например, не знает ли он хорошего стоматолога?
– Анна собирается к стоматологу? – спросил Карл.
Ульф посмотрел на часы. Он оставит вопрос без ответа, сделав вид, что вопрос этот слишком незначителен, чтобы на него отвечать.
– Мне надо идти, – пробормотал он. – У меня встреча.
Он вышел из кабинета и начал спускаться вниз по лестнице. Этот случай его обеспокоил. Надо бы поговорить с Анной и дать ей понять – конечно, самым деликатным образом, – что оставленные в кабинете записки могут попасть в руки коллегам, которым они вовсе не предназначались. Он ничего не скажет насчет нацарапанного ею в конце записки «Х», но если это что-то означало, то она поймет, о чем он. С другой стороны, если это был ничего не значащий жест, то она может удивиться, с чего это он так беспокоится о том, что другие прочтут обычную рабочую записку. В этом не было ничего странного – писать друг другу записки по работе, и, если вы предпочитаете материальное виртуальному, отставлять их у коллег на столах. Анна вполне резонно могла спросить, почему, собственно, он вообще беспокоится, и тогда придется сказать ей об «Х». Это будет крайне неловко, но ему придется это сделать.
Он вышел из передней двери конторы и пересек улицу, направляясь в кафе. Никакой встречи у него не было – это был лишь предлог, чтобы уйти, и, поскольку делать ему было нечего, он решил провести полчаса или около того в кафе, почитывая газету или, может, размышляя над возможными причинами исчезновения Сигне.
В кафе было не слишком людно, и он нашел себе столик у окна. Кто-то как раз оставил на столике экземпляр Sydsvenska Dagbladet, и он принялся перелистывать газету, ожидая, пока ему принесут кофе. Все то же самое: преступления и угроза преступности, заламывание рук, советы, раздаваемые политиками. Раньше все было совсем не так, но опять же, то были невинные времена. Теперь все было по-другому. Ульф вздохнул. И почему люди не могут жить в гармонии? Почему не понимают, что, оскорбляя других, они только делают хуже всем? Его взгляд упал на рекламу какого-то университета: они открывали новую магистерскую программу, посвященную общественным связям. Он прочел небольшой абзац про пользу и актуальность этого курса обучения. Задумался над тем, действительно ли это начинание способно помочь, или оно просто выражало чьи-то надежды и устремления – курс, посвященный тому, что может быть, но пока не сбылось. Но, по крайней мере, они пытались что-то сделать, по крайней мере, не открывали новый курс, обучающий цинизму и равнодушию.
Он перевернул страницу. Журналисты, напустив мраку в предыдущей статье, теперь сменили тон на игривый: статья сопровождала фотографию о новом произведении стрит-арта, посвященного мышам. В последнее время весь Мальмё завороженно наблюдал за появлением на своих улицах крошечных зданий, созданных анонимным художником и предназначенных служить популяции городских мышей. Там был, к примеру, ресторан, причем прохожие оставляли рядом кусочки сыра для настоящих мышей, которые и в самом деле начали посещать заведение; а теперь появилась книжная лавка для мышей более интеллектуального склада. Ульф посмотрел на фотографию и улыбнулся.
Крошечные книги теснились в стеклянных, точь-в-точь как настоящих витринах миниатюрного магазинчика; у стены стояла скамейка; ближе к выходу помещался стенд для распродаж. По соседству располагался ресторанчик или ночной клуб, а может, кондитерская – трудно было разобрать; на переднем плане лежало несколько палых листьев, давая представление о масштабе.
Ульфу внезапно захотелось плакать. Он не мог понять почему; он никогда не страдал приступами плаксивости, но теперь ему просто – и очень сильно – хотелось плакать. Это, наверное, было от того, подумал он, что вот перед ним был этот крошечный, упорядоченный мир – мир, в котором не было ни одной из тех вещей, о которых он читал на предыдущей странице. Или, может, дело было в том, что крошечное здание было воплощением цивилизации, воплощением нашего желания создать урбс – место, где существует гражданское общество, где можно вести достойную и упорядоченную жизнь. Или сама архитектура, при таких масштабах казавшаяся такой близкой, такой человечной – притом что именно чего-то подобного можно ожидать от мышиного архитектора.
Подчиняясь внезапному импульсу, он сунул руку в карман и достал записку. Развернул, прочел в третий раз. Кого я пытаюсь надуть? Этот вопрос он, бывало, задавал себе, когда был еще молодым человеком, и нашел, что это исключительно эффективный способ бороться с самообманом и оправданиями, которые мы сами себе придумываем, чтобы не делать то, что должно. Кого я пытаюсь надуть?
И сейчас этот вопрос был уместен, как никогда. Он пытался убедить себя в том, что не любит Анну. Вот он это и сказал. Сказал, что любит ее. И он ее любит. Любит.
И все же это было нельзя, просто нельзя. Анна замужем за Джо. У нее есть две маленькие дочки, которые – как он предполагал – любят обоих своих родителей. Они – ее семья; он – нет. Как он мог, пусть даже на какое-то мгновенье, подумать о том, чтобы все это разрушить? Как бы он смог, глядя Джо в глаза, сказать ему, что он собирается забрать у него жену, мать его детей? Ответ был прост – ничего этого он сделать не мог, и любовь, которую он только что признал в первый раз, должна быть подавлена, отторгнута, спрятана подальше, как уже столько раз бывало до этого с чувствами – с чувствами, которые не имели права на существование, на которые косо смотрели, с чувствами, которые сломали бы общественный порядок – или чью-то жизнь.
Он погладил записку, будто это был его талисман. Письмо от любимого человека и есть талисман, подумалось ему. Оно несет в себе симпатическую магию той руки, что ее написала, той самой руки. Он прочел записку еще один, последний раз, а потом порвал ее на кусочки, и эти кусочки тоже порвал, и так раз за разом, пока от записки не остались одни конфетти.
В этот-то момент и появился Карл; возник, будто ниоткуда.
– Я думал, у тебя встреча, – сказал он, разглядывая клочки записки, лежавшие у Ульфа на ладони.
Ульф молча стиснул в кулаке обрывки бумаги.
– Ты это видел? – спросил он у Карла. – Это книжная лавка для мышей.
Карл взглянул на фотографию.
– Странно, – сказал он.
– Что ты чувствуешь, когда это видишь? – спросил Ульф.
– Это странно, – повторил Карл.
Ульф сделал жест в сторону пустого стула напротив.
– Почему бы тебе не присесть, Карл? – спросил он. – Тогда мы сможем поговорить.
Карл сел и спросил:
– О чем поговорить?
– Обо всем, что мы хотели бы друг другу сказать, – ответил Ульф, – но слишком до этого смущались, чтобы говорить напрямик.
Глаза у Карла расширились:
– Эта записка: что в ней было?
Ульф сделал глубокий вдох. Придется говорить начистоту. Другого выхода у него не было.
– Анна поставила знак поцелуя в конце… – ну, знаешь, «Х». Это, наверное, ничего не значило, но… – Он запнулся.
– Ты испытываешь к ней чувства, верно? – спросил Карл.
Ульф кивнул.
– Да, это так. Но это невозможно, понимаешь?
Карл отвел взгляд. Ему было ясно, что Ульф говорил правду. Сперва он сидел молча, но потом заговорил:
– Что ты собираешься делать?
– Ничего, – ответил Ульф. – Этого не может быть.
– Это я понимаю, – сказал Карл. Подавшись вперед, он положил Ульфу руку на плечо. – Позволь мне кое-что сказать тебе, Ульф: ты самый хороший, самый добрый, самый забавный человек из всех, кого я знаю. А еще – самый честный.
Ульф подозревал, что в этой тираде скрывался иронический упрек. Честный? Совсем недавно он солгал относительно содержания записки, но Карл, конечно, этого знать не мог. Или он знал? Если он прочел записку, пока Ульфа не было, то его собственное поведение тоже было небезупречным, пускай даже он и не говорил Ульфу неправды. Ульф решился.
– Ты читал записку? – спросил он.
Карл замялся, и его взгляд, до того устремленный на Ульфа, скользнул в сторону. Ульфу все стало понятно, и он облегченно вздохнул про себя.
Теперь они были равны с точки зрения морали – оба стоили один другого.
– Это не важно, – ответил Карл.
Ульф поднял бровь. Это было не дело – отмахиваться от неудобного вопроса, попросту объявив его неважным. Не Карлу было это решать; Ульф задал вопрос для себя.
Но Карл отвечать не собирался. Убрав руку с плеча Ульфа, он стиснул пальцами кулак, в котором Ульф все еще сжимал записку.
– Дай-ка это мне.
Ульф раскрыл ладонь. Карл вынул у него из пальцев бумажные клочки и уронил их на пол.
– Вот и все, – сказал он. – Их нет.
