В цветочных ящиках дома на Брук-стрит распустились тюльпаны. От стоявшей в холле огромной вазы с белыми лилиями к открытой двери устремились волны душистого аромата.

Средних лет дворецкий принял у Пуаро шляпу и трость, которые тут же перехватил подоспевший лакей.

– Не будете ли вы столь любезны проследовать сюда, сэр? – почтительно предложил дворецкий.

Пуаро прошел за ним через холл и спустился на три ступеньки вниз. Дверь открылась, и дворецкий объявил имя гостя, четко и безошибочно произнеся каждый слог. Дверь закрылась у него за спиной. Сидевший в кресле у камина высокий сухощавый мужчина поднялся и шагнул навстречу детективу.

Лорду Диттишему было около сорока, и он не только носил титул пэра, но и был поэтом. Две его стихотворные драмы, перенесенные ценой немалых затрат на театральную сцену, имели succès d’estime. Высокий, выпуклый лоб, энергичный подбородок и неожиданно красивый рот привлекали внимание к его лицу.

– Садитесь, месье Пуаро.

Детектив сел и принял предложенную хозяином сигарету. Закрыв портсигар, лорд Диттишем, чиркнул спичкой, подержал ее, пока гость прикуривал, после чего сел сам и задумчиво посмотрел на гостя.

– Знаю, вы пришли повидать мою жену.

– Леди Диттишем любезно согласилась встретиться со мной.

– Да.

Последовала пауза, прервать которую рискнул Пуаро:

– Надеюсь, лорд Диттишем, вы не станете возражать?

Вспыхнувшая вдруг улыбка преобразила тонкое, мечтательное лицо.

– В наши дни возражения мужей никто всерьез не принимает.

– Так вы возражаете?

– Нет. Не могу сказать, что возражаю. Но, должен признаться, немного тревожусь за нее. Буду с вами откровенен. Много лет назад, когда моя жена была юной девушкой, ей выпало тяжкое испытание. Надеюсь, она оправилась от пережитого шока. Я даже полагал, что все уже забыто. И вот появляетесь вы, и ваши вопросы, несомненно, пробудят те давние воспоминания…

– Мне очень жаль, – вежливо сказал Пуаро.

– Я не знаю, каким будет результат вашего разговора…

– Могу лишь уверить вас, лорд Диттишем, что сделаю все возможное, чтобы не расстроить вашу супругу. Она, несомненно, натура тонкая и легко возбудимая.

Совершенно неожиданно и к полнейшему удивлению Пуаро его собеседник рассмеялся.

– Эльза? Да она здорова, как лошадь.

– Тогда… – Пуаро не договорил. Ситуация складывалась любопытная.

– Моя жена перенесет любой шок. А вот знаете ли вы, почему она согласилась принять вас?

– Из любопытства? – предположил Пуаро.

В глазах лорда Диттишема мелькнуло уважение.

– Ага, так вы догадались…

– Это легко. Женщины всегда соглашаются встретиться с частным сыщиком! Мужчины же нередко посылают его ко всем чертям.

– Некоторые женщины могут поступить так же.

– Да, но только после разговора с ним, а не до.

– Возможно. – Лорд Диттишем помолчал. – Откуда эта идея издать книгу?

Пуаро пожал плечами.

– Кто-то воскрешает старинные мелодии, кто-то – старинные постановки и костюмы. Некоторые воскрешают давние убийства.

– Фу!

– Фу… Можно и так сказать. Но человеческую природу вы этим не переделаете. Убийство – трагедия. А жажда трагедии присуща людям.

– Я знаю… знаю… – прошептал лорд Диттишем.

– Так что, поймите, книга будет написана. Моя же задача заключается в том, чтобы не допустить грубых искажений и фальсификации установленных фактов.

– Насколько я понимаю, факты – это общественное достояние.

– Да. Факты, но не их интерпретация.

– Что вы хотите этим сказать? – резко спросил лорд Диттишем.

– Видите ли, одно и то же событие можно рассматривать по-разному. Вот пример. О Марии, королеве Шотландской, написано множество книг. В одних она изображена мученицей, в других – беспринципной и развратной женщиной, в третьих – святой простушкой, в четвертых – убийцей и интриганкой или же жертвой обстоятельств и судьбы. Каждый вправе выбирать сам.

– А в данном случае? Крейла убила его же супруга – это, конечно, неоспоримо. Во время суда моя жена подверглась, как я считаю, незаслуженным оскорблениям, стала мишенью для клеветы. Из здания суда ее пришлось выводить тайком. Общественное мнение было настроено крайне враждебно.

– Англичане – люди высокоморальные.

– К дьяволу их! – Лорд Диттишем посмотрел на Пуаро и добавил: – А вы?

– Я веду очень добродетельный образ жизни. Но это не совсем то же самое, что иметь высокие моральные принципы.

Хозяин дома кивнул.

– Иногда я задаюсь вопросом, что на самом деле представляла собой миссис Крейл. Этот образ оскорбленной жены… У меня такое чувство, что за ним стояло нечто другое.

– Может быть, ваша жена могла бы рассказать…

– Моя жена ни разу и ни единым словом не упомянула то дело.

Пуаро взглянул на него с живым интересом.

– Ага, теперь я понимаю…

– Что вы понимаете?

– Творческое воображение поэта… – Детектив почтительно склонил голову.

Лорд Диттишем поднялся, позвонил в колокольчик и отрывисто бросил:

– Моя жена примет вас.

Дверь открылась.

– Вы звонили, милорд?

Мягкий ковер на лестнице. Приглушенный свет. Деньги, деньги повсюду. А вот вкуса определенно недоставало. В комнате лорда Диттишема царила строгая простота. На остальной части дома лежала тяжелая печать роскоши. Только самое лучшее. Не обязательно самое эффектное или самое удивительное. Просто – «расходы не важны» и недостаток воображения.

– Наелся до отвала? Да, до отвала, – пробормотал Пуаро.

Комната, в которую его провели, не отличалась внушительными размерами. Большая гостиная располагалась на первом этаже. В этой, малой, своих гостей принимала хозяйка дома, и когда Пуаро предложили войти, она уже стояла у камина.

Она умерла молодой…

Фраза эта первой пришла на ум, когда он увидел Эльзу Диттишем, бывшую некогда Эльзой Грир. В этой женщине не осталось ничего от девушки с картины, которую показал ему Мередит Блейк. Там был прежде всего портрет юности, портрет жизненной энергии. Здесь же ничего не осталось, словно и не было никогда.

Однако теперь Пуаро увидел то, чего не заметил на картине Крейла: как красива Эльза. Да, женщина, которая шла ему навстречу, была очень красива. И определенно не стара. В конце концов, сколько ей? Тридцать шесть, вряд ли больше, если во время трагедии было двадцать. Идеально уложенные черные волосы, почти классические черты, изысканный макияж…

Сердце почему-то сжалось от боли. Вспомнились слова старого мистера Джонатана о Джульетте. Здесь от Джульетты не было ничего… если только не представить, что она не умерла и осталась жить без Ромео. Умереть молодой – разве не в этом заключалась сущностная часть образа Джульетты?

Эльза Грир осталась в живых…

И теперь обращалась к нему ровным, монотонным голосом:

– Вы очень меня заинтересовали, месье Пуаро. Садитесь и расскажите, чего вы хотите от меня.

«Ничем я ее не заинтересовал, – подумал он. – Ее уже ничто не интересует».

Большие серые глаза напоминали мертвые озера.

Как обычно, Пуаро предстал в гротескной роли иностранца.

– Я в растерянности, мадам, в полной растерянности, – воскликнул он.

– О нет, почему?

– Потому что вдруг понял – эта реконструкция давней трагедии может быть чрезвычайно болезненной для вас!

Она посмотрела на него с любопытством. Ее это позабавило. Определенно позабавило.

– Предположу, что это мой муж вбил вам в голову такую мысль. Он увидел вас, когда вы приехали, и, конечно, ничего не понял. Как и всегда… Я вовсе не такая впечатлительная особа, какой он меня считает. – Ее все еще занимала эта ситуация. – Знаете, мой отец был рабочим, но пробился наверх и сколотил состояние. У ранимых и впечатлительных такое не получается. Он был толстокожим, и я такая же.

Да, это правда, подумал Пуаро. Впечатлительная и ранимая в доме Каролины Крейл надолго не задержалась бы.

– Так что вы от меня хотите? – спросила леди Диттишем.

– Вы уверены, мадам, что разговор о прошлом не будет для вас слишком тяжелым? Слишком болезненным?

Она задумалась на минуту. Пуаро вдруг пришло в голову, что леди Диттишем на самом деле очень откровенная женщина. Солгать она могла бы, но только по необходимости.

– Нет, не болезненным, – медленно сказала Эльза. – Я бы даже хотела испытать ее… боль.

– Почему?

– Так глупо никогда ничего не чувствовать, – нетерпеливо ответила леди Диттишем.

Да, Эльза Грир умерла, снова подумал Пуаро.

– В таком случае, мадам, вы облегчаете мне задачу.

– Что же вы желаете знать? – спросила она беззаботно.

– У вас хорошая память?

– Думаю, это так.

– И вас не затруднит вспомнить события тех далеких дней?

– Нисколько. Больно ведь бывает только тогда, когда что-то случается.

– Да, я знаю, у некоторых это так.

– Как раз этого и не может понять Эдвард, мой муж. Он все еще считает, что суд и все, с ним связанное, были для меня ужасным испытанием.

– А разве нет?

– Нет. Мне это даже нравилось. – В ее голосе прозвучало эхо пережитого когда-то удовольствия. – Боже, как он нападал на меня, этот чертов старикашка Деплич!.. Сущий дьявол. Мне доставляло огромное наслаждение сражаться с ним. Он так и не сумел меня одолеть.

Она с улыбкой посмотрела на Пуаро.

– Надеюсь, я не развеяла ваши иллюзии. Двадцатилетней девушке, наверное, следовало бы раскаиваться, сгорать со стыда… Я не мучилась и не терзалась. Мне было наплевать на их мнение и пересуды. Я хотела только одного.

– Чего же?

– Чтобы ее повесили, конечно.

Пуаро смотрел на ее руки – красивые, с длинными, слегка загнутыми ногтями. Руки хищницы.

– Считаете меня мстительной? Да, я мстительная – в отношении каждого, кто причинил мне зло. Та женщина была, в моем понимании, самой презренной, самой гадкой из всех. Знала, что Эмиас любит меня, что готов уйти от нее ко мне, и убила – чтобы только я не получила его. – Она подняла голову и посмотрела на Пуаро. – По-вашему, это мерзко?

– Вы не признаете ревность? Не сочувствуете тем, кто ревнует?

– Нет. Думаю, что нет. Кто проиграл, тот проиграл. Не можешь удержать мужа – дай ему уйти, отпусти с миром. Чего я не понимаю и не признаю, так это собственничества.

– Возможно, вы бы поняли это, если б вышли за Эмиаса Крейла.

– Не думаю. Мы не… – Она вдруг улыбнулась, и Пуаро стало немного не по себе от этой улыбки, в которой не было никакого настоящего чувства. – Хочу, чтобы вы поняли меня правильно. Не думайте, что Эмиас Крейл соблазнил невинную девушку. Вовсе нет! Скорее это я соблазнила его. Мы познакомились на какой-то вечеринке, и я сразу в него влюбилась и сказала себе, что должна его заполучить…

Пародия, гротескная пародия – но…

– Несмотря на то, что он был женат?

– Посторонним вход воспрещен? Нарушители преследуются по закону? Одной табличкой от реальности не отгородишься. Если он был несчастен с женой и мог быть счастлив со мной, то почему бы нет? Жизнь у каждого только одна.

– Но он, как говорят, был счастлив с женой.

Эльза покачала головой.

– Нет, они постоянно ссорились. Жили как кошка с собакой. Она все время его дергала, упрекала, придиралась… Такая… ох… ужасная женщина! – Леди Диттишем поднялась, закурила и усмехнулась. – Возможно, я к ней несправедлива. Но я действительно считаю ее отвратительной.

– Случилась большая трагедия, – медленно произнес Пуаро.

– Да, трагедия большая. – Леди Диттишем вдруг повернулась к нему, и в ее мертвенно-усталом лице дрогнуло что-то живое. – Это убило меня, неужели вы не понимаете? После того ничего уже не было… совсем ничего. Только пустота. – Она раскинула руки. – Я рыбье чучело в стеклянном ящике.

– Неужели Эмиас Крейл значил для вас так много?

Эльза кивнула. Кивнула как-то странно доверительно, коротко и… трогательно жалко.

– Думаю, я никогда не отличалась широтой мышления, – хмуро призналась она. – Наверное, в таких случаях нужно заколоть себя… как Джульетта. Но это означало бы признать, что ты проиграла, что жизнь побила тебя.

– И вместо этого?..

– Цель осталась прежней – получить все; нужно было лишь пережить неудачу. Я это сделала. Прошлое больше не значило для меня ничего. Я думала, что пойду дальше, к следующей цели.

Да, к следующей цели. Пуаро уже представлял, как она пытается осуществить задуманное, как идет к цели. Красивая и богатая, соблазнительная в глазах мужчин, она старалась загрести своими жадными, хищными руками больше и больше, чтобы заполнить ставшую вдруг пустой жизнь. Ее влекло к героям – брак со знаменитым летчиком, потом с исследователем, человеком-глыбой, Арнольдом Стивенсоном, в чем-то даже физически напоминавшим Эмиаса Крейла, и – наконец! – возвращение к творчеству – Диттишем!

– Никогда не была лицемеркой! – заявила леди Диттишем. – Есть такая испанская пословица, мне она нравится. «Бери, что пожелаешь, но плати сполна – так говорит Господь». Это я и делала. Брала, что хотела, но всегда расплачивалась.

– Вы только не понимаете, что кое-что нельзя купить, – сказал детектив.

Она посмотрела на него.

– Я имею в виду не только деньги.

– Нет, нет, я понимаю, о чем вы. Но не все в жизни имеет ценник. Есть то, что не продается.

– Чепуха!

Пуаро сдержанно улыбнулся. В ее голосе ему послышалась самоуверенность пробившейся наверх фабричной девчонки. Ему вдруг стало жаль эту женщину. Он смотрел на ее нестареющее гладкое лицо с усталыми глазами и вспоминал девушку на картине Эмиаса Крейла.

– Расскажите мне о книге, – попросила Эльза Диттишем. – Зачем она нужна? Чья это идея?

– Моя дорогая! Какая еще может быть цель, кроме как подать вчерашнюю сенсацию под сегодняшним соусом?

– Но пишете ее не вы?

– Нет, я специалист по преступлениям.

– То есть с вами консультируются, когда пишут криминальные книги?

– Не всегда. В данном случае я исполняю поручение.

– Чье?

– Я… как бы это сказать… имею право ветировать публикацию от имени заинтересованной стороны.

– Что за сторона?

– Мисс Карла Лемаршан.

– А кто она такая?

– Дочь Эмиаса и Каролины Крейл.

С минуту Эльза непонимающе смотрела на него. Потом кивнула.

– Ах да, конечно… Был же еще ребенок. Помню. Девочка, надо полагать, уже взрослая?

– Да, ей двадцать один год.

– Какая она?

– Высокая, темноволосая, на мой взгляд, красивая. А еще она смелая и с сильным характером.

– Хотела бы я ее увидеть, – задумчиво сказала Эльза.

– Возможно, она не захочет видеть вас.

– Почему? – удивилась Эльза. – О, понимаю… Какая чепуха! Она, наверное, и не помнит ничего о тех событиях. Ей вряд ли было больше шести.

– Она знает, что ее мать судили за убийство ее отца.

– И думает, что это произошло из-за меня?

– Это одно из возможных объяснений.

Эльза пожала плечами.

– Какая глупость! Если б Каролина вела себя как разумная женщина…

– То есть вы никакую ответственность на себя не принимаете?

– С какой стати? Мне нечего стыдиться. Я любила его. Со мной он был бы счастлив. – Она посмотрела на Пуаро, и что-то невероятное вдруг случилось с ее лицом – он увидел девушку с картины. – Если б вы только смогли посмотреть на все с моей стороны… Если б вы только знали…

Пуаро подался вперед.

– Но именно этого я и хочу. Послушайте, мистер Филипп Блейк, бывший там в то время, пишет сейчас подробный отчет обо всем случившемся. То же сделает и мистер Мередит Блейк. Если б вы…

Эльза Диттишем глубоко вздохнула.

– Эти двое! – презрительно бросила она. – Филипп всегда был глупцом, а Мередит вечно топтался возле Каролины… такой милый… Но из их отчетов вы не поймете, как все было в действительности.

Наблюдая за ней, Пуаро заметил, как оживают глаза, как пробуждается спавшая мертвым сном женщина.

– Хотите узнать правду? – спросила она быстро и с чувством. – Нет, не для публикации. Только для себя…

– Без вашего согласия ничто опубликовано не будет.

– Я хотела бы написать правду. – Эльза Диттишем помолчала с минуту, обдумывая что-то. Жесткая гладь ее щек смягчилась и потеплела. Прошлое позвало, и жизнь хлынула в нее освежающим потоком. – Вернуться назад… все описать, показать, какой она была… – Глаза ее вспыхнули, грудь заволновалась. – Она убила его. Убила Эмиаса. Человека, который хотел жить и наслаждаться жизнью. Ненависть не должна быть сильнее любви, но ее ненависть была сильнее. Как и моя к ней. Ненавижу ее… ненавижу… ненавижу…

Она подошла к Пуаро. Наклонилась, вцепилась пальцами в рукав.

– Вы должны знать… должны понять, что мы чувствовали. Мы, Эмиас и я. Сейчас я покажу вам кое-что.

Она вихрем пронеслась по комнате. Открыла замок, выдвинула ящик стола, вернулась, держа в руке мятый конверт с выцветшими чернилами, и бросила его на колени Пуаро. А он вдруг вспомнил трогательный момент, когда знакомая девочка точно так же сунула ему в руки одно из своих сокровищ, подобранную на берегу и ревностно оберегаемую морскую раковину. Точно так же та девочка отступила потом и наблюдала за ним, не сводя глаз. Гордая, испуганная, с волнением ждущая, как будет принят ее дар.

Пуаро развернул пожелтевшие страницы.

Эльза, чудесное дитя! Не было на свете ничего прекраснее. И все же я боюсь – я уже не молод, у меня ужасный характер, и мне не свойственно постоянство. Не верь мне, не верь в меня – я человек дурной – ни в чем, кроме моей работы. Все мое лучшее – в ней. И не говори потом, что я не предупреждал тебя.

К чертям, любимая, – ты все равно будешь моей. Ради тебя я пойду в ад, и ты это знаешь. Я напишу твой портрет, и весь этот тупоголовый мир ахнет от восторга и замрет! С ума схожу по тебе – спать не могу и есть не могу. Эльза, Эльза, Эльза… Я твой навек – до самой смерти. Эмиас.

Шестнадцать лет прошло. Выцвели чернила, смялась бумага. Но слова жили, дышали, вибрировали…

Пуаро посмотрел на женщину, для которой они были написаны.

Но теперь перед ним была не женщина, а юная, влюбленная девушка.

И он снова подумал о Джульетте.