Глава 14
Пять вопросов

– Зачем вы стали расспрашивать мисс Кэрролл, не собирался ли лорд Эджвер жениться еще раз? – спросил я, когда мы ехали домой.

– Я просто подумал, mon ami, что такая вероятность существовала.

– Почему?

– Я мысленно искал что-то такое, что могло бы объяснить внезапную volte face лорда Эджвера в отношении развода. В этом есть нечто любопытное, друг мой.

– Да, – задумчиво протянул я. – Это довольно странно.

– Видите ли, Гастингс, лорд Эджвер подтвердил все то, что нам рассказала мадам. Она нанимала всевозможных адвокатов, но он отказывался хоть на дюйм сдвинуться с места. Нет, он не соглашался на развод. И вдруг уступает!

– Или он нам так сказал, – напомнил я ему.

– Абсолютно верно, Гастингс. Вы сделали совершенно справедливое замечание. Так он сказал. У нас нет никаких доказательств того, что то письмо было написано. Eh bien, с одной стороны, этот господин лжет. По какой-то причине он рассказывает нам выдумку, прикрас. Так ли на самом деле? Мы не знаем. Но гипотетически если он все же написал то письмо, то у него должна была иметься для этого причина. Первое, что, естественно, приходит на ум – что он встретил какую-то даму и пожелал на ней жениться. Это великолепно объясняет его внезапную перемену решения. И поэтому, естественно, я навожу справки.

– Мисс Кэрролл категорически отвергла эту идею, – сказал я.

– Да. Мисс Кэрролл… – проговорил Пуаро и замолчал.

– К чему вы ведете? – с нетерпением спросил я.

Пуаро – мастер своим тоном вселять сомнения.

– Какая причина могла побудить ее солгать? – не унимался я.

– Aucune… aucune. Однако, видите ли, Гастингс, трудно доверять ее свидетельским показаниям.

– Вы думаете, она лжет? Но зачем? Она кажется мне порядочным человеком.

– Так и есть. Иногда нелегко провести грань между намеренной ложью и бескорыстной неточностью.

– Что вы имеете в виду?

– Одно дело – лгать намеренно. А вот быть абсолютно уверенным в том, что определенные детали не имеют значения для ваших фактов, для ваших идей и вообще для истины, – это, друг мой, особое качество чрезвычайно честного человека. Заметьте, мисс Кэрролл уже сказала нам одну ложь. Она говорила, что видела Джейн Уилкинсон, хотя на самом деле видеть ее не могла. Как подобное произошло? Взгляните на это с такой точки зрения. Она смотрит вниз и видит в холле Джейн Уилкинсон. У нее не возникает ни малейшего сомнения в том, что это действительно Джейн Уилкинсон. Она знает, что это Джейн. Она говорит, что отчетливо видела ее лицо, – она уверена в своих фактах, а вот конкретные детали для нее значения не имеют! Ее внимание обращают на то, что видеть лицо она не могла. Разве? Ну, какая разница, видела она лицо или нет – это точно была Джейн Уилкинсон. Та же история и с другими вопросами. Она знает, и точка. И на все вопросы отвечает в свете своего знания, а не потому, что помнит факты. К уверенному свидетелю нужно относиться с подозрением, друг мой. А полагаться на сомневающегося свидетеля, который не помнит, не уверен, хочет подумать минутку – ах да, было вот так! – гораздо надежнее!

– О, боже, Пуаро! – воскликнул я. – Вы разрушили все мои представления о свидетелях.

– В ответ на мой вопрос о желании лорда Эджвера жениться еще раз она высмеивает идею просто потому, что такая мысль никогда не приходила ей в голову. Она не берет на себя труд вспомнить, не было ли хоть малейших признаков, указывавших на такое желание. В результате этого мы находимся там, где были раньше.

– Однако ее, кажется, совсем не огорошило ваше замечание о том, что она не могла видеть лицо Джейн Уилкинсон, – напомнил я.

– Да. И поэтому я решил, что мисс Кэрролл из тех, кто склонен к бескорыстной неточности, а не к намеренной лжи. Я не вижу мотивов для намеренной лжи, если только… точно, идея!

– Вы о чем? – оживился я.

Но Пуаро покачал головой:

– Идея сама пришла мне в голову. Только это слишком невозможно… да, слишком невозможно.

Больше он ничего не сказал.

– Кажется, вам понравилась девочка, – заметил я.

– Да. Совершенно очевидно, что она была полна решимости помочь нам. А каково ваше мнение, Гастингс, по поводу высокородной Джеральдин Марш?

– Мне было жаль ее… я всей душой сочувствовал ей.

– Вас, Гастингс, всегда отличало нежное сердце. Вы расстраиваетесь каждый раз, когда красавица в печали.

– А вы разве чувствовали себя по-другому?

Пуаро мрачно покачал головой:

– Нет… у нее была безрадостная жизнь. Это ясно написано у нее на лице.

– Как бы то ни было, – с горячностью произнес я, – вы понимаете, насколько нелепым было предположение Джейн Уилкинсон… о том, что она имеет отношение к убийству.

– Без сомнения, ее алиби вполне убедительно, однако Джепп еще со мной не связывался.

– Мой дорогой Пуаро, вы хотите сказать, что, увидев ее и поговорив с ней, вы всё еще не удовлетворены и хотите получить алиби?

– Eh bien, друг мой, каков результат того, что мы увидели ее и поговорили с ней? Мы понимаем, что она прошла через великие тяготы; она признает, что ненавидела своего отца и рада его смерти, и она глубоко встревожена тем, что он о чем-то говорил с нами вчера утром. И после всего этого вы заявляете: не нужно никакое алиби!

– Ее откровенность доказывает ее невиновность, – сказал я.

– Откровенность – это характерная черта всех членов семьи. Новый лорд Эджвер… каким жестом он выложил карты на стол!

– Это точно, – сказал я, улыбнувшись. – Довольно оригинальный метод.

Пуаро кивнул:

– Он… как у вас говорится… выбил почву перед нашими ногами.

– У нас из-под ног, – поправил его я. – Да, все это выставило нас в глупом виде.

– Очень любопытная мысль. Возможно, вы и выглядели глупо. Я ни в малейшей степени не чувствовал себя глупо, да и, думаю, не выглядел таковым. Как раз напротив, друг мой, я смутил его.

– Разве? – усомнился я, не помня никаких признаков смущения.

– Si, si. Я слушаю его… слушаю. И наконец задаю вопрос о чем-то совершенно постороннем, и это, как вы, вероятно, заметили, страшно озадачивает нашего отважного господина. Вы ничего не заметили, Гастингс.

– Я подумал, что его ужас и удивление от вести о смерти Карлотты Адамс были неподдельными, – сказал я. – А вы, как я предполагаю, назовете это хорошей игрой?

– Определить невозможно. Но я согласен, все это действительно выглядело неподдельным.

– Почему, как вы считаете, он столь цинично бросил нам в лицо все эти факты? Ради развлечения?

– Такое всегда возможно. У вас, англичан, крайне странное представление о юморе. Но это могло быть и стратегией. Если факты скрывают, они приобретают подозрительное значение. Если же факты открыто признают, они воспринимаются как менее важные по сравнению с их реальной значимостью.

– К примеру, его ссора с дядей в то утро?

– Именно. Он знает, что этот факт рано или поздно вылезет наружу. Eh bien, он сам вытаскивает его на всеобщее обозрение.

– Он не так глуп, как кажется.

– О, он совсем не глуп. У него достаточно мозгов, только он не всегда ими пользуется. Как я сказал, он отлично видит, каков расклад, и открывает карты. Вы же играете в бридж, Гастингс. Скажите мне, когда так поступают?

– Вы сами играете в бридж, – рассмеялся я. – И сами отлично знаете – когда все взятки ваши и вы хотите сэкономить время и перейти к новому кругу.

– Да, mon ami, это истинная правда. Но иногда бывает другая причина. Я один или два раза обращал на это внимание, когда играл с les dames. Возможно, есть небольшие сомнения. Eh bien, la dame, она бросает на стол карты, говорит «все остальные мои», собирает карты и начинает сдавать. Возможно, другие игроки соглашаются с таким исходом, особенно если они не очень опытные. Заметьте, подвох не так очевиден. Чтобы понять, где он, нужно подумать. И где-то в середине следующего кона один из игроков говорит себе: «Да, но она должна была бы, хотела она того или нет, побить ту четвертую бубну у болвана, и тогда ей пришлось бы ходить с маленькой трефы, но в этом случае сыграла бы моя девятка».

– И что вы думаете?

– Я думаю, Гастингс, что излишняя бравада – очень интересная штука. Еще я думаю, что время обедать. Une petite omelette, n’est ce pas? А после этого, часов в девять, я хотел бы сделать еще один визит.

– Куда?

– Сначала, Гастингс, мы пообедаем. И пока не перейдем к кофе, не будем обсуждать это дело. Во время еды мозг должен служить желудку.

Пуаро сдержал слово. Мы зашли в небольшой ресторанчик в Сохо, где его хорошо знали, и там нам подали великолепнейший омлет, камбалу, курицу и Baba au Rhum, любимое лакомство Пуаро.

Затем, когда мы пили кофе, сидевший напротив Пуаро тепло улыбнулся мне.

– Мой добрый друг, – сказал он, – я завишу от вас гораздо больше, чем вы думаете.

Это неожиданное признание и озадачило меня, и обрадовало. Раньше Пуаро ничего подобного мне не говорил. Иногда в глубине души я испытывал легкую обиду. Казалось, он из кожи вон лез, чтобы принизить мои умственные способности.

Хотя я не считал, что его собственные способности ослабевают, я все же вдруг осознал, что в последнее время мой друг стал зависеть от моей помощи сильнее, чем можно было предположить.

– Да, – мечтательно произнес он, – возможно, вы не всегда понимаете, как это происходит, но вы часто, очень часто указываете верный путь.

Не веря своим ушам, я, запинаясь, произнес:

– Послушайте, Пуаро, я безумно рад… я в той или иной степени многому научился у вас…

Он покачал головой.

– Mais non, ce n’est pas ça. Вы ничему не научились.

– О! – ошарашенно произнес я.

– Так и должно быть. Ни один человек не должен учиться у другого. Каждая личность должна предельно развивать свои способности, а не пытаться подражать кому-то. Я не хочу, чтобы из вас получился второй – и худший – Пуаро. Я хочу, чтобы вы были лучшим Гастингсом. И вы и есть лучший Гастингс. Я нахожу, что вы являетесь почти совершенной иллюстрацией нормального разума.

– Надеюсь, во мне нет отклонений, – сказал я.

– Нет-нет. Вы идеально и совершенно сбалансированы. Вы олицетворяете здравомыслие. Вы понимаете, что это значит для меня? Когда преступник готовится совершить преступление, его первые усилия направлены на обман. Кого он стремится обмануть? Образ, который сложился в его сознании, – это образ нормального человека. Не исключено, что такого и не существует – это просто математическая абстракция. Но вы очень близко подошли к пониманию того, что это возможно. Бывают моменты, когда у вас происходит всплеск способностей, когда вы поднимаетесь над средним уровнем, и моменты – надеюсь, вы простите меня, – когда вы опускаетесь в интересные глубины тупости; но при этом для всех вы, как ни удивительно, остаетесь нормальным. Eh bien, какая мне от этого польза? А вот такая. Я вижу, как в вашем сознании, словно в зеркале, отражается именно то, во что пытается заставить меня поверить преступник. Это ужасно полезно и поучительно.

Я не все понял. Мне показалось, что в словах Пуаро совсем нет похвалы. Однако мой друг быстро развеял это впечатление.

– Я плохо выразился, – сказал он. – Вы умеете заглянуть в сознание преступника, чего я сам не умею. Вы показываете мне, во что преступник заставляет меня поверить. Это великий дар.

– Заглянуть в сознание, – повторил я. – Да, наверное, я наделен проницательностью.

Я устремил на него взгляд. Пуаро курил свои крохотные сигаретки и с величайшим дружелюбием смотрел на меня.

– Ce cher Гастингс, – сказал он, – я и в самом деле искренне привязан к вам.

Мне было приятно это слышать, однако я смутился и поспешил сменить тему.

– Ладно вам, – деловито произнес я, – давайте поговорим о деле.

– Eh bien. – Пуаро откинулся на спинку, прищурился и медленно выдохнул дым. – Je me pose des questions.

– И?.. – с энтузиазмом откликнулся я.

– Вы, без сомнения, тоже?

– Естественно, – ответил я, тоже откинулся на спинку, прищурился и выдал: – Кто убил лорда Эджвера?

Пуаро тут же сел прямо и замотал головой:

– Нет-нет. Вовсе нет. Разве это вопрос, а? Вы как те, кто читает детективный роман и по очереди подозревает всех героев безо всякого на то основания. Когда-то, согласен, я и сам вынужден был так поступить. Но то был исключительный случай. Как-нибудь я расскажу вам о том деле. Это предмет моей гордости… Но о чем мы говорили?

– О вопросах, которые вы задаете себе, – сухо напомнил я.

Я не мог избавиться от ощущения, что нужен Пуаро лишь в качестве компаньона, перед которым можно хвастаться. Эти слова так и рвались у меня с языка, но я сдержался. Если ему так нравится вразумлять кого-то – пусть.

– Начинайте, – предложил я. – А мы послушаем.

Его тщеславию только это и было надо. Пуаро опять откинулся на спинку и заговорил:

– Первый вопрос мы уже обсудили. Почему лорд Эджвер изменил свое отношение к разводу? Парочка идей напрашивается сама собой. Одну вы знаете.

Второй вопрос, что я задаю себе: что случилось с тем письмом? Кто был заинтересован в том, чтобы лорд Эджвер и его жена юридически оставались связанными друг с другом?

Третий: что означало выражение на его лице, когда вы вчера утром оглянулись, выходя из библиотеки? У вас есть какие-нибудь ответы, Гастингс?

Я покачал головой:

– Я так и не понял его.

– Вы уверены, что вам это не привиделось? Иногда, Гастингс, ваше воображение становится un peu vif.

– Нет, не привиделось, – твердо произнес я. – Я уверен, что не ошибся.

– Bien. Тогда этот факт требует объяснения. Мой четвертый вопрос касается пенсне. Ни Джейн Уилкинсон, ни Карлотта Адамс не носили очки. Тогда что те делали в сумочке Карлотты Адамс?

Теперь пятый вопрос. Зачем кому-то понадобилось телефонным звонком выяснять, находится ли Джейн Уилкинсон в Чизике, и кто этот человек?

Вот, друг мой, вопросы, которые мучают меня. Если б я мог на них ответить, мой разум возликовал бы. Если б я мог сложить версию, которая приемлемо объясняла бы все факты, мое amour propre так не страдало бы.

– Есть и еще вопросы, – сказал я.

– Например?

– Кто вдохновил Карлотту Адамс на этот розыгрыш? Где она находилась вечером до и после десяти часов? Кто этот Д, что подарил золотую коробочку?

– Эти вопросы и так очевидны, – сказал Пуаро. – В них нет нюансов. Это просто то, чего мы не знаем. Все они касаются фактов. Мы можем получить ответы на них в любую минуту. Мои же вопросы, mon ami, психологические. Маленькие серые клеточки мозга…

– Пуаро, – произнес я в отчаянии, чувствуя, что должен остановить его любой ценой. Я не вынес бы, если б пришлось выслушивать все это снова. – Вы говорили о каком-то визите.

Мой друг посмотрел на часы.

– Верно, – сказал он. – Я телефонирую и выясню, удобно ли.

Он ушел. Вернувшись через несколько минут, сказал:

– Поехали. Всё в порядке.

– Куда мы едем? – спросил я.

– В дом сэра Монтегю Корнера в Чизик. Я хотел бы знать чуть больше о том телефонном звонке.