Глава 40

Требуется помощь

– Пока не забыл, – сказал Том, – хочу тебе кое-что сказать.

Это был конец долгого дня, и мы только что закончили составление планов для следующего исследования. Компания-конкурент разработала антибиотик, похожий на далбу, и мы были взволнованы, желая увидеть, как он работает. Мы хотели расширить фокус внимания, изучить кости и суставы, которые были заражены лекарственно-устойчивыми бактериями. В тот вечер воздух был прохладным, вязы и деревья гледичии в городе зазеленели.

– Я собираюсь номинировать тебя.

– Да?

Я надкусил бутерброд с индейкой, один из дюжины, что поглощал каждую неделю в больнице. Пока я стоял в очереди за ним, столкнулся с Эрвином, веселым студентом-медиком из штата Небраска. Он уже стал врачом в длинном белом халате и с пресыщенным взглядом. Когда он увидел меня, улыбнулся и сказал: «Доктор». Я взглянул на его грудь, предполагая, что увижу просвечивающее через одежду кольцо на соске, но увидел только несколько ручек и сложенные листы бумаги, выглядывающие из нагрудного кармана.

– Так вот, номинация, – Том продолжил. – Думаю, что ты можешь претендовать.

– Я слушаю.

Он указал на компьютер. Рядом с фотографией Тома, стоящего перед книжной полкой, было написано: Томас Дж. Уолш, премия молодого исследователя. Премия была организована обществом медицинской микологии Америки и предназначалась для помощи следующему поколению врачей-исследователей. Я покачал головой.

– Слышал, что с этим парнем сложно соперничать.

– Да, я тоже слышал.

Он прокрутил вниз, чтобы я прочитал критерии отбора.

– Тебе нужно составить черновик речи, которую ты произнесешь, когда победишь в этом конкурсе, – сказал он полушутя.

Я посмотрел в блокнот. Там были сотни страниц научных проектов, идей и интересностей, которые я подметил в поведении Тома. Я подумал о сцене из «Парня-каратиста». Для многих Том был загадкой, человеком в постоянном движении, но я видел его в тишине, когда он мучился над лечением ребенка с другого континента, вбирая боль других людей, получая лекарства для нуждающихся. Я видел его исполняющим миссию.

Я воспринимал себя как Босуэлла, тратя десятилетия, собирая его мысли, надеясь, что впитаю его мудрость и решительность. Я так много знал об этом человеке: его любимые слова, любимые симфонии, мысли о грамматических правилах. Я даже знал, как быстро он бегал в школе. Я знал о Томе Уолше больше, чем многие члены семьи.

– Подозреваю, что ты прав. – Я вынул ручку из халата. – Но где и как я должен начать?

Он пропустил вопрос и пробежался по контрольному списку, который писал каждую нашу встречу.

– Как там твои пациенты? – спросил он.

– А как твои статьи и семья?

Я дал ему краткую информацию по первым двум пунктам, но мне были нужны его советы с третьим.

– Одному из членов моей семьи плохо, – сказал я, в очередной раз стирая границы между профессиональным и личным.

Я заколебался на мгновение, но затем продолжил.

– Не знаю, что делать. Я говорю о своем тесте, Билле.

Том изменился в лице.

– Что случилось? Расскажи о нем.

* * *

Билл Моррис жил в Нью-Йорке. Мой свекор родился вскоре после Второй мировой войны на северной оконечности Манхэттена, в квартале Вашингтон-Хайтс, еще тогда, когда он был в основном ирландским и итальянским. Его отец был полицейским, а мать – хранительницей очага и талантливой пианисткой. Голубоглазый мальчик был буйным ребенком, но хорошим учеником и талантливым спортсменом, он поступил в Стайвесант, мужскую городскую бюджетную школу. Оттуда попал в Хантер-колледж, один из лучших государственных университетов Манхэттена. Он много где работал – охранником на стадионе «Шей», садовником в Рокфеллер-центре, а затем долго в Нью-Йоркской государственной школе учителем физкультуры, тренером и судьей софтбола.

Билл женился на учительнице, и у них родилось двое детей: Джонатан и Хизер, которая впоследствии стала моей женой. Мы познакомились на первом курсе медицинского и быстро подружились, потому что были похожи. И ее, и мой отец – учителя, и большую часть нашего детства мы провели на бейсбольных полях. Когда я встретился с Биллом в снежную ночь в Бостоне, то поразился, насколько он близок с дочерью: Хизер и ее отец понимали друг друга с полуслова, и когда он был рядом, она чувствовала себя очень комфортно. Они смеялись над их общими неврозами и упивались разными мнениями по поводу происходящих событий – особенно над замечанием Обамы о том, что «если вам нравится ваш врач, ходите к вашему врачу».

Через некоторое время после того, как я встретил его, Билл сказал мне, что хочет быть похоронен только с одной вещью: письмом, которое Хизер написала о нем, когда была в школе. Всего лишь несколько страниц, но для него это значило все. Как и девять страниц письма Тома Уолша. Как и потрепанная папка Алисии и ее отца.

Билл не любил путешествовать, но Хизер уговорила его поехать с женой в Тоскану на отдых. Это была долгая поездка – почти две недели – и Билл был ошарашен этим. Ему не нравилось нарушать привычный распорядок, и он почти отменил поездку. Но Хизер настояла, что все будет хорошо.

Поездка обернулась катастрофой. Пока они посещали итальянские виноградники, у Билла опухла лодыжка. Появились понос, темная моча, тошнота, хронический кашель и странного вида сыпь на груди. Когда он вернулся в Нью-Йорк, то отправился к семейному лечащему врачу: анализы печени были ни к черту. Хизер раньше всех поняла, что у Билла рак поджелудочной железы.

Прежде чем я успел переварить диагноз, она начала действовать и искала лучшего специалиста по поджелудочной в городе. Хизер знала статистику – большинство пациентов умирают в течение шести месяцев после постановки диагноза, но она была полна решимости спасти его. Когда Том спросил о семье, я отчаянно искал способ продлить Биллу жизнь. Излечение казалось маловероятным, но, возможно, мы могли что-то сделать.

Хизер нашла онколога в своей больнице, и мы вскоре узнали, что форма рака Билла считается «погранично операбельной», под этим подразумевается так называемая операция Уиппла, которая либо поможет, либо нет. Опухоль располагалась впритык к крупной артерии, и было неясно, была ли резекция безопасной или возможной. Мы с Хизер лечили больных раком поджелудочной железы, очень немногие живут более года. Мы решили поделиться этим с Биллом, но он и сам это знал.

Перед операцией Биллу нужно было пройти несколько месяцев химиотерапии, чтобы уменьшить опухоль. Он принимал участие в многоцентровом клиническом исследовании и вскоре подписал формы согласия, не сильно отличающиеся от тех бумаг, которые носил я. В этом исследовании использовалось комбинированное лечение под названием «фолфиринокс» (FOLFIRINOX). Фол означает фолиниевую кислоту, ф – фторурацил, ирин – иринотекан и окс – оксалиплатину. Если опухоль распространится за пределы поджелудочной железы, он станет ходячим мертвецом. Если химия сможет сдержать или уменьшить опухоль – есть шанс.

– Вот в чем дело, – Хизер говорила мне в свободную минутку, – вот что убьет моего отца.

После двух месяцев интенсивной химиотерапии опухоль уменьшилась на 10 % и стала возможной операция. Но лечение убивало иммунную систему Билла. Мы знали, что рано или поздно бактерии или грибок вызовут у него инфекцию, которая может сорвать все.

Это произошло через несколько недель после сканирования. У Билла началась ломота в теле и боль в пояснице на следующий день после того, как я сделал ему укол неуласты, лекарства, помогающего иммунной системе. В течение следующих двух дней боль усилилась, и он пошел в местный травмпункт, где ему был поставлен диагноз: стафилококковый сепсис.

Диагноз стал сюрпризом; у Билла не было повышенной температуры, и он не выглядел больным. Ему прописали ванкомицин, а затем оксациллин, двоюродный брат пенициллина, от его инфекции.

Но лучше не стало. Несмотря на мощные дозы антибиотиков – он получал оксациллин каждые четыре часа, – стафилококк не исчез, а боль в спине обострилась. Хизер все время была с отцом, координируя его лечение с рядом специализированных консультантов. Я пожертвовал ужином в канун Рождества, чтобы самостоятельно осмотреть его – важно было определить, достигла ли инфекция сердца или позвоночника. (Я предполагал, что не достигла.) В больничной палате я ощущал оскорбительность болезни; человек, бвыший всего несколько недель назад бодрым и веселым, не мог больше стоять и страдал недержанием. Понадобилось три человека, чтобы переместить его с постели на стул. Он был похож на кого-то другого, лишенный жизнеспособности, прямо как Джерард Дженкинс. По словам Хизер, он выглядел как призрак. Ее тошнило от этой мысли.

После того как я сказал об этому Тому, он проверял Билла каждый день и консультировал его. Слушать его консультации, советы по поводу радиологических исследований и разработки стратегии лечения моего тестя было сюрреалистично. Иногда я слышал, как он пишет что-то в блокноте, говоря со мной по телефону, фикисруя каждую деталь. Вовлеченность Тома утешала меня, но и напоминала о том, каким опасным было состояние Билла.

Хизер с Биллом после операции

Во время одного из своих ночных визитов в больницу Хизер заметила, что мочевой пузырь отца вздут. У него были проблемы с мочеиспусканием, и, вопреки моей оценке, она решила, что стафилококк распространился на позвоночник. Она подозревала, что инфекция развивается и антибиотики не помогают. Когда я повторно осмотрел его, то обнаружил, что она была права. Билл был в агонии, и никакой морфин или гидроморфон не могли помочь ему. В итоге его перевели в Колумбийскую пресвитерианскую больницу, где МРТ выявила большой абсцесс спинного мозга. Билла увезли на экстренную операцию.

В операционной комнате, всего в нескольких кварталах от места, где он вырос, нейрохирурги занялись удалением инфицированной ткани. Когда мы с нетерпением ждали новостей, я почувствовал, насколько ограничено действие антибиотиков. Научный прогресс шел семимильными шагами, но Биллу нужно было, чтобы кто-то физически вырезал инфекцию. Успехи, достигнутые Флемингом, Домагком, Уолшем и другими, были бесполезны; в будущем новые методы лечения могут быть полезными, и когда-нибудь мы сможем лечить инфекции, как у Билла, используя лизины. Однако сейчас над этим работала команда хирургов.

Мы с Хизер пережили несколько трудных разговоров. Я говорил, что не нужно было делать операцию и что антибиотику надо было дать возможность подействовать. Но они не помогали. Я стоял на своем – у него была бактериемия, и ему нельзя было делать операцию. Она же стояла на своем. В такие напряженные моменты мы говорили друг с другом как два врача с разными мнениями, а не как муж и жена. В конце концов я пришел к выводу, что был неправ. Это было трудно признать.

– У меня вопрос, – сказал я Биллу вскоре после операции на позвоночнике.

Он был слаб, медленно выходя из тумана наркоза, а еще подхватил риновирус, вызвавший насморк. Он был в отдельной палате с видом на Гудзон, чтобы вирусная инфекция не распространялась на окружающих, телевизор показывал спортивный канал. Мы оба смотрели на мутную реку.

– Тебе нравится твой врач, – спросил я, – тот, кто тебя оперировал?

Он нахмурил брови. Этот простой вопрос был способом оценить его психическое состояние, но Билл никак не отреагировал. Через мгновение он тихо ответил:

– Да.

Процедура была выполнена Александром Тахмэном, тридцатипятилетним нейрохирургом. Он два с половиной часа вычерпывал гной из позвоночника Билла.

– Билл, ты знаешь, что он – очень хороший врач, и… если тебе нравится твой врач, ты можешь…

На его лице промелькнула легкая улыбка.

– Ходить к своему врачу!

Следующий месяц Билл провел в больнице, постепенно восстанавливая способность ходить и самостоятельно мочиться. После четырех недель физической терапии его выписали, но он постоянно получал оксациллин, который вводили через катетер в руке. Хотя антибиотик не помог до операции, мы надеялись предотвратить дальнейшее распространение инфекции. Химиотерапия была приостановлена, и опухоль поджелудочной железы, возможно, росла.

После нескольких недель физиотерапии боли Билла прошли, и он вновь стал тем парнем, которого я знал, тем, кто курил в присутствии своих внуков, тем, кто молча корил меня за то, что я не откладывал больше денег на пенсию. Через два месяца после операции симптомы практически полностью ушли, и инфекция стала второстепенным делом. Курс антибиотика закончился, катетер убрали, и в ход пошло слово, которое было под запретом в течение нескольких месяцев: прогресс.

Билл вернулся к онкологу и начать планировать следующие шаги в лечении рака, которые теперь будут включать лучевую терапию до операции Уиппла. Это непростая операция – когда стажером я присутствовал на такой операции, она длилась восемь часов – и нет никакой гарантии, что она поможет. Но это был единственный шанс. Призрак инфекции угрожал этим планам – еще одно повышение температуры может привести к тому, что процедуру отменят и опухоль начнет метастазировать, превращаясь из погранично операбельной в неоперабельную.

Через некоторое время после прекращения приема оксациллина Билл рассказал нам, что у него болит спина. Он смотрел телевизор и, когда полез в постель, почувствовал укол. Спустя два дня, когда мы думали, должен ли он вернуться в больницу, у Билла начались проблемы с ногой. Он больше не мог тянуть ступню на себя или натянуть носок и испытывал трудности при ходьбе. Мы с Хизер приехали к нему домой для осмотра. Мы пришли к одному и тому же выводу: либо инфекция возвращается, либо опухоль распространилась на позвоночник.

– Если это опухоль, – сказала она, когда мы ехали домой, – то игра окончена. – Ее глаза наполнились слезами, как и мои.

Мы с Хизер засиделись допоздна в тот вечер, исследуя возможные варианты – лечение различными антибиотиками, операции, что-то экспериментальное, – и пытались дозвониться до всех врачей Билла. Была и другая возможность: у Билла могла быть инфекция, вызванная чем-то новым, а не стафилококком. Нужно было сделать больше анализов, но мы знали, что его шансы на спасение резко снижаются. Пока он борется с инфекцией, опухоль поджелудочной железы растет.

Несколько раз я задумывался о том, чтобы попросить лизины у Винса Фишетти и дать их Биллу. Я продолжал думать о его видео со взрывом бактерий. Но это были фантазии; лизины не были одобрены FDA, и Билл не мог участвовать в экспериментальном лечении. Не было никакого способа дать их ему, и мы обратились к врачам в Колумбийской пресвитерианской больнице. Нейрохирург и специалист по инфекционным заболеваниям были в равной степени обеспокоены. Маркеры воспалительного процесса, в том числе тест на СРБ, который Том считал очень полезным, были повышены, МРТ-снимок был плохим. Врачи стали намекать на очевидное: Биллу необходима дополнительная операция на позвоночнике, чтобы удалить оставшуюся инфекцию.

– Это темная территория, – написал его нейрохирург Хизер, – если не хуже.

После двух недель обсуждения Билл принял решение отказаться от очередной операции на позвоночнике.

Он просто думал, что не переживет эту операцию и операцию Уиппла. Это было чересчур для кого угодно, особенно для человека, которому за семьдесят. Он решил жить с онемением, слабостью и с трудностями при ходьбе.

После первичной инфекции врачи Билла добавили лучевую терапию к его режиму лечения. Это было отклонением от первоначального плана, но была надежда, что это может помочь. Я спросил Тома, что он думает по этому поводу.

– Облучение поможет при раке поджелудочной железы? – спросил я.

Уолш был одним из немногих людей в мире, который был экспертом как в онкологии, так и в инфекционных заболеваниях, и если кто-то и поймет затруднительное положение Билла, то это он. Я наметил план – облучение, операция, а потом еще химия – и затаил дыхание.

– Облучение может повлиять на функциональную кровать, – сказал он. – И это усложнит операцию Уиппла.

Я ценил его честность, даже если принять ее было трудно.

– Это может помочь, – добавил он, – но это рискованно.

Он положил руку мне на плечо. Мы смотрели друг на друга секунд десять. Или две минуты.

– Это тяжело, – сказал я – Просто… Не знаю. Это сложно.

* * *

Пока Билл ждал, Хизер тренировалась. Моя жена не марафонец от природы, но записалась на полумарафон, так как хотела пройти через что-то долгое и сложное вместе с отцом. Это было в ее стиле: если у него болит, то и у нее тоже должно. Если бы ей позволили проходить химиотерапию с Биллом, она бы прошла.

Хизер присоединилась к проекту Project Purple, некоммерческой организации, которая собирает деньги на исследования рака поджелудочной железы, и рассказала, что ее отец борется с раком. Она создала веб-страницу, написала краткий отзыв и провела следующие пять месяцев, готовясь к забегу. Она бегала поздно вечером, после того как заканчивала принимать пациентов и укладывала детей спать. В 36 лет она научилась бегать в темноте.

Нью-Йоркский полумарафон состоялся в солнечное воскресенье в марте, всего за несколько недель до операции на поджелудочной железе Билла. Небольшая группа друзей и семья собрались в Центральном парке, чтобы подбодрить ее, а Билл остался дома из-за облучения и физиотерапии. Я предложил заполнить айпод Хизер песнями Eagles; но она вежливо отказалась.

У нас было мобильное приложение, чтобы отслеживать бег жены через Бруклин и Манхэттен, и прямо перед тем, как гонка началась, когда температура наконец поднялась, я написал ей два напутственных слова: не спеши.

Она не прислушалась к моему совету. Хизер завершила забег всего за два с половиной часа, гораздо быстрее, чем ожидал любой из нас. На вечеринке после этого, в ресторане на 55-й улице генеральный директор проекта Project Purple Дино Веррелли, человек, который потерял отца из-за рака поджелудочной железы в 2011 году, выделил Хизер: среди шестьдесяти семи бегунов она собрала больше всего средств.

– Отца Хизер лечат в Колумбии, – сказал он толпе. – Ему собираются сделать операцию Уиппла через несколько недель, и это лучшая новость, которую я сегодня услышал.

Группа аплодировала и звенела колокольчиками, когда ребенок в костюме фиолетового единорога передал Хизер приз.

В этот день дома витала смесь радости и грусти, мы понимали, сколько жизней было затронуто этой болезнью, и за нашим столом даже были пролиты слезы. Том Стейтц, лауреат Нобелевской премии, который впервые пробудил во мне интерес к антибиотикам, услышал диагноз «рак поджелудочной железы» через несколько месяцев после того, как такой диагноз поставили Биллу. Джон Стейтц, мой бывший товарищ по бейсбольной команде, вскоре устроит сбор средств в поддержку своего отца.

На приеме по случаю полумарафона я узнал, что проект Project Purple не только поддерживает исследования, но и имеет программу финансовой помощи пациентам, позволяющую покрыть расходы, связанные с раком поджелудочной железы. Программа вскрыла реальную проблему: некоторые из пациентов в состоянии покрыть свои медицинские расходы лишь за счет пожертвований. Многим приходится объявлять себя банкротами во время лечения. Слушая презентацию, я думал о счете, который получил отец Тома Уолша после смерти жены, и о врачах, которые отказались от оплаты.

Когда мы приехали домой, мой сын Натан уже ждал нас в дверях. Он сказал Хизер, что он гордится ею и, что более важно, увидел кое-что новое возле нашего дома, то, что никто никогда не видел. Он вывел нас на улицу и кивнул на землю, указывая на несколько крокусов.

– Смотрите, – сказал он, – фиолетовые цветы.

Он присел, схватил один из них и сорвал. Сын вложил маленький крокус в мою руку и сжал ее, показывая, что теперь это мой цветок. Но я не смотрел на него. Мой взгляд был прикован к крошечному пятачку грязи. Я представлял микроскопические чудеса, которые там происходят.