Глава 9

Кораблекрушение

27 мая в петроградских газетах появилась весьма позитивная информация об А. М. Щастном. «Петроградское эхо» писало: «В Москве состоялось чрезвычайной важности совещание под председательством комиссара по военным и морским делам Троцкого. В этом совещании приняли участие вызванные из Петрограда член морской коллегии Сакс и командующий Балтийским флотом Щастный. На этом совещании присутствовали члены Совета Народных Комиссаров. Заседание носило секретный характер. В результате этого совещания на северный Кавказ и в Новороссийск посылаются особые представители советской власти с чрезвычайными полномочиями». Очевидно, что если эта информация была опубликована 27 мая, то совещание могло состояться только накануне, 26 мая.

По мнению газеты, поводом для совещания стало получение информации о занятии английскими войсками Баку. Она была опубликована в «Известиях» со ссылкой на одесские газеты, которые, в свою очередь, ссылались на лиц, приехавших из Закавказья. Предполагалось, что англичане «устанавливают связь с корниловскими отрядами». Известие это было ложным. 29 мая «Известия» опубликовали опровержение.

29 мая, как гром среди ясного неба, появились заметки об аресте А. М. Щастного. Например, московская «Заря России» писала: «Арест Щастного произошел при следующих обстоятельствах. Вчера днем в помещении военной коллегии происходило заседание, на котором присутствовали: Троцкий, член морской коллегии Раскольников, член морской коллегии Сакс, начальник морского генерального штаба Альтфатер, комиссар Балтийского флота Флеровский и друг[ие]. Заседание было посвящено вопросам о судьбе флота и о его реорганизации. Во время заседания Щастному комиссаром Троцким был предложен ряд вопросов, на которые Щастный дал вполне определенные ответы. Ответы Щастного и послужили поводом к его аресту. В его ответах была усмотрена контрреволюционность. Щастный был немедленно арестован вызванным караулом и препровожден в тюрьму».

Петроградское «Вечернее слово» описывало события немного по-другому: «Адмирал Щастный был арестован вчера (в действительности 27 мая, позавчера. – К. Н.) в 12 ч[асов] дня в кабинете Троцкого. Троцкий вызвал к себе Щастного для объяснения, напомнил ему о неоднократном предупреждении прекратить агитацию против советской власти и задал вопрос, намерен ли адмирал Щастный впредь безусловно подчиняться советской власти. Щастный в своих объяснениях указал на катастрофическое положение дела во флоте и гибельную, по мнению Щастного, политику тех, кто стоит в настоящее время во главе флота. Между Щастным и Троцким произошло бурное объяснение. Спустя 15 мин[ут] Троцкий вышел из кабинета, оставив там Щастного. Через несколько минут в кабинет вошли стрелки и арестовали Щастного. Арест произведен по ордеру ЦИК». В комментариях газета указывала: «Как заявил… управляющий делами Совета Народных Комиссаров Бонч-Бруевич, арест Щастного был полной неожиданность для высшего военного совета и для адмиралтейства (руководства Наркомата по морским делам. – К. Н.). По заявлению Луначарского, Щастный арестован за то, что вел контрреволюционную агитацию среди минной команды (Минной дивизии. – К. Н.) Балтийского флота». Очень близко к тексту «Вечернего слова» описывала произошедшее «Петроградское эхо».

«Новая жизнь» сообщала: «Вечером (в действительности днем. – К. Н.) 27-го мая в Москве был арестован командующий балтийским флотом Щастный. Щастный только два дня тому назад (выделено нами. – К. Н.) приехал в Москву из Петрограда, экстренно вызванный высшим военным советом. В заседании высшего военного совета Щастным был сделан доклад о планах его предстоящей деятельности, о настроениях во флоте. Доклад Щастного был очень обстоятелен, но несмотря на это, некоторыми частями доклада высший военный совет остался недоволен. Вслед за Щастным выступал главный комиссар балтийского флота Флеровский. По частным сведениям, арест Щастного был произведен за контрреволюционную агитацию, допущенную им во флоте». На другой день газета уточняла обстоятельства ареста почти теми же словами, что и «Вечернее слово» в номере от 29 мая.

Отметим, что по сообщениям газет «Петроградское эхо» и «Новая жизнь», А. М. Щастный приехал в Москву не 27 мая, а на день раньше, так что успел принять участие в заседании ВВС. Можно допустить, что корреспондент «Новой жизни» назвал заседанием ВВС то совещание в кабинете Л. Д. Троцкого, на котором А. М. Щастный был арестован, но «Петроградское эхо» опубликовало информацию о его выступлении на заседании ВВС 27 мая!Техника газетного дела такова, что в номере помещается информация за вчерашний день. Следовательно, можно сделать важный вывод: А. М. Щастный был арестован не сразу же после приезда в Москву, как считается традиционно, а по меньшей мере на другой день после прибытия. Кроме того, в стенограмме допроса А. М. Щастного 27 мая есть такой диалог:

«Л. Д. Троцкий: Когда вы приехали в Петроград?

А. М. Щастный: 26-го [мая].

Л. Д. Троцкий: Значит, от 18 до 26-го [мая] они (Лисаневич и Засимук. – К. Н.) уволены не были?»

По смыслу получается, что с 18 по 26 мая А. М. Щастный был в Петрограде, поэтому первую реплику наркома надо понимать «из Петрограда» или «в Москву».

Подчеркнем, что А. М. Щастный 26 мая выступал на заседании ВВС и был арестован лишь на второй день пребывания в столице.

«Известия» поместили информацию об аресте Щастного лишь 30 мая. Здесь был опубликован текст приказа о его увольнении (без заголовка и подписи): «Начальник Морских сил [Балтийского моря] гражданин Щастный, обнаруживший недостаток твердости духа и распорядительности, сеявший панику среди моряков Балтийского] Ф[лота], вместо того, чтобы вносить мужество и решимость к борьбе и вмешивавшийся в политические вопросы с явно реакционными целями, – увольняется от службы и предается суду». Приказ был подписан Л. Д. Троцким и членами коллегии наркомата С. Е. Саксом и Ф. Ф. Раскольниковым.

«Известия» поместили, кроме этого, официальное сообщение наркомата по морским делам: «Ввиду того, что бывший начальник морских сил [Балтийского моря] Щастный вел двойную игру, с одной стороны докладывая правительству о деморализованном состоянии личного состава флота, а с другой стороны стремился в глазах того же самого личного состава сделать ответственным за трагическое положение флота правительство;…попустительствовал разлагающей флот контрреволюционной агитации преступных элементов командного состава, покрывал их, уклонялся от выполнения прямых распоряжений об увольнении и принимал иное участие в контрреволюционной агитации, вводя ее в такие рамки, в которых она казалась ему юридически неуязвимой;…не считался с положением об управлении морскими силами Балтики, беря на себя чисто политические функции, нарушая приказы и постановления Советской власти, признается необходимым подвергнуть б[ывшего] начальника морских сил аресту и преданию его чрезвычайному суду…»

Ф. Ф. Раскольников в интервью газете «Анархия» так описал ситуацию: «Щастный знающий опытный офицер, но, к сожалению, в последнее время он вступил на путь политического интриганства. Тонко и искусно, умело и усердно, пряча концы в воду, он содействовал усилению контрреволюционного настроения среди части флота, в частности, среди Минной дивизии. Внешне оставаясь лояльным, он вел агитацию против советской власти, как это теперь точно установлено и с реакционными целями оглашал секретные документы, не давая им точного толкования».

В 1928 г. Г. Н. Четверухин получил возможность задать И. М. Лудри вопрос о причинах ареста А. М. Щастного и о его конфликте в Л. Д. Троцким. И. М. Лудри в 1918 г. был заместителем председателя Кронштадтского военно-морского комитета, одним из «комиссаров», председательствовал часть времени на пленарном заседании морских частей Кронштадта 1 июня 1918 г., посвященном делу А. М. Щастного. И. М. Лудри сказал Г. Н. Четверухину, что «Щастный же, как и его предшественник Развозов, занимая ответственные посты на флоте, не скрывал своей антисоветской сущности… Что же касается конфликта Щастного с Троцким, то, со слов очевидца [происшедшего] Главкомбалта Флеровского, сообщенных узкому кругу лиц, таковой действительно имел место. Сперва, вспоминал Флеровский, разговор происходил в спокойной деловой обстановке, но Щастный упрекнул Троцкого, что все заботы того о флоте по существу сводятся к потоку указаний о подготовке кораблей к уничтожению и о выделении денежных средств для лиц, согласившихся принять участие в такой акции. “Отдайте приказ об уничтожении, и мы, плача, его выполним, приказ ведь не обсуждается. Но я вам со всей ответственностью заявляю, что на флоте не найдется ни одного уважающего себя человека, который бы позарился на эти наградные тридцать сребреников”. Троцкий при этих словах Щастного передернулся, и, стуча кулаком по столу, стал обвинять его в измышлениях, касающихся Брестского договора, преднамеренном разглашении секретных сведений, нежелании проводить политику центральных властей. Щастный прервал Троцкого замечанием: “Как вы, народный комиссар, можете разговаривать со мной – наморси в таком непозволительном тоне?!” Тут Троцкий, потеряв самообладание, воскликнул: “Я не только буду с вами говорить в таком тоне, но прикажу сейчас вас арестовать, предать суду Революционного трибунала и расстрелять за вашу контрреволюционную деятельность!” На что Щастный, тоже теряя выдержку, ответил: “Ну и черт с вами, стреляйте. Лучше умереть, чем иметь дело с вами!” Щастный тут же был арестован».

Г. Н. Четверухин скептически относился к любым рассказам о конфликте А. М. Щастного и Л. Д. Троцкого, о чем свидетельствует его фраза, завершающая этот сюжет: «Таковы были штрихи к портрету Щастного и Троцкого, а также новый повод для размышлений: “Что есть истина?”».

Разговор Г. Н. Четверухина с И. М. Лудри происходил уже после опалы Л. Д. Троцкого, что предопределяло его «анти-троцкистский» тон. В своих воспоминаниях Г. Н. Четверухин противопоставляет «угнетающие директивы наркома Троцкого, касающиеся флота: “Утопить”, “Взорвать”, “Уничтожить”», «активным директивам Ленина: “Поставить минное заграждение”, “Провести миноносцы на Волгу”, “Отправить подводные лодки на Каспий” и др.». Здесь Г. Н. Четверухин близко к тексту цитирует предисловие А. К. Дрезена к сборнику документов, посвященному участию Балтийского флота в революции и Гражданской войне. Понятно, что согласно такой интерпретации событий Г. Н. Четверухин возлагал ответственность за весь негатив на Л. Д. Троцкого, что позволяло отчасти обелить А. М. Щастного. Заметим, что и современные авторы, пишущие об этих событиях, зачастую исходят из априори негативного образа Л. Д. Троцкого, что позволяет без сложных рассуждений выставить А. М. Щастного невинной жертвой. Кстати, сам по себе комплекс «вины» Л. Д. Троцкого, сконструированный в историографии и публицистике, крайне сложен и многообразен – его фундаментом могут быть и антисемитизм, и антикоммунизм, и различные оттенки коммунистических взглядов.

Отметим, что воспоминания Г. Н. Четверухина были написаны в конце 30-х гг., когда упоминания Л. Д. Троцкого в позитивном контексте в СССР были абсолютно невозможны. В этом плане спокойный тон Г. Н. Четверухина по отношению к Л. Д. Троцкому характеризует его как сравнительно беспристрастного мемуариста. Но даже стоя на такой позиции, он не оправдывал А. М. Щастного безоговорочно.

Для современников арест А. М. Щастного был полной неожиданностью. Спустя несколько дней после него И. П. Флеровский, выступая на собрании моряков, говорил: «Нужно отдать должное, что наморси Щастный оказывал большую услугу своими техническими познаниями при выводе флота из Финляндии. Его вызвали в Москву вовсе не для того, чтобы арестовать, но по приезде его и после объяснения… наморси Щастный был арестован».

Позднее это объясняли особым коварством Л. Д. Троцкого, который сначала отказался принимать отставку А. М. Щастного, заманил его в Москву и цинично арестовал в своем кабинете. Начнем с того, что это единственный известный нам случай ареста кого-либо в кабинете Л. Д. Троцкого (и вообще в кабинете наркома по военным и морским делам, позднее министра обороны вплоть до сегодняшнего дня). Очевидно, что если бы решение об аресте А. М. Щастного было принято заранее, он был бы арестован где-либо в другом месте, например в гостинице «Красный флот», где останавливались все моряки, приезжавшие в Москву. В конце концов, никто не мешал арестовать А. М. Щастного в приемной, а не в самом кабинете. Исходя из имеющихся описаний этого события, мы полагаем, что решение арестовать А. М. Щастного возникло у Л. Д. Троцкого во время их разговора.

На суде А. М. Щастный рассказал об аресте: «На заданный Троцким вопрос, признаю ли я Советскую власть, сказал, что раз я работаю при этой власти, то считаю этот вопрос излишним. Это Троцкого рассердило, и он ударил кулаком по столу. Я сказал: прошу разговаривать со мной в тонах более приличных, и в ответ на это Троцкий вызвал красноармейцев и арестовал обвиняемого». Л. Д. Троцкий вспоминал об этом примерно так же: «Поведение Щастного… было настолько уклончиво, что я употребил несколько резких выражений. Его способ отвечать на вопросы меня раздражал. Я предложил ему давать прямо ответы на прямые вопросы. Он на каждую резкость отвечал резкостью, давая мне почувствовать, что я говорю с начальником всех морских сил, а не с простым матросом. Тогда я объявил, что я заставлю его отвечать и послал наверх за двумя красноармейцами».

В следственно-судебном деле есть стенограмма допроса, датированная этим же числом. Для ее правильного понимания необходимо остановиться на, казалось бы, очевидном вопросе – в какой момент А. М. Щастный превратился в арестованного, а стенограмма совещания – в протокол допроса? Приведенные выше реплики позволяют это сделать. В стенограмме зафиксирован вопрос Л. Д. Троцкого: «Не было ли такого случая, чтобы вам ставили вопрос о вашем отношении к Советской власти?» А. М. Щастный ответил: «Я считаю, что это совершенно ясно». Это место находится примерно в середине протокола. Очевидно, что после обмена этими репликами и произошел арест наморси и начался его допрос.

Однако такая версия не объясняет дальнейшего хода событий – организации громкого судебного процесса, закончившегося серьезными пропагандистскими потерями для большевиков, вынесение расстрельного приговора, имевшего большой резонанс. Мы полагаем, что если бы все ограничилось скандалом в кабинете наркома, А. М. Щастного, самое большее, постигло бы отстранение от командования флотом. Что же произошло уже после ареста А. М. Щастного, что фатально усугубило тяжесть его положения? Мы считаем, что этим фактором стало обнаружение в портфеле наморси «документов Сиссона».

При обыске у А. М. Щастного были отобраны кроме других бумаг пять машинописных делопроизводственных документов. Они имеют все признаки сходства с «документами Сиссона», якобы доказывающими, что большевики стали немецкими агентами еще до начала Первой мировой войны. Детальное изучение этих документов было проделано В. И. Старцевым и Г. Л. Соболевым. В их работах окончательно доказан факт фальсификации этих документов и установлен их автор – литератор польского происхождения Антон Мартынович Оссендовский (Фердинанд Оссендовский) (1878–1945).

Документы эти обладали почти гипнотической силой убеждения. Уверенность в подлинности «документов Сиссона», по меньшей мере среди офицеров Минной дивизии, была абсолютной. А. П. Белобров, как видно из его воспоминаний, не сомневался в том, что большевики были немецкими агентами, и в конце жизни писал: «Можно предполагать только, что по должности ему (А. М. Щастному. – К. Н.) были известны тайны, сопровождавшие заключение Брестского мира. По-видимому он мог эти тайны разоблачить».

Напомним, что А. М. Оссендовский фальсифицировал документы о «германо-большевистском заговоре» в несколько приемов. Прежде всего, он изготовил группу из 19 документов, которые были опубликованы в Ростове (находившемся со 2 декабря 1917 г. по 23 февраля 1918 г. под контролем антисоветских сил). Первым публикатором выступила газета «Приазовский край», а затем документы многократно переиздавались и копировались. Позднее американский агент в Петрограде полковник Э. Сиссон назвал их «первой серией», под этим названием они и вошли в историю. Документы этой группы имеют даты от 2 января 1914 г. (нов. ст.) до 2 октября 1917 г. (нов. ст.). В основном они посвящены проблеме финансирования большевиков немецкой разведкой в период до Октябрьского вооруженного восстания.

Наиболее известной группой документов (52 единицы) являются собственно «документы Сиссона», купленные в первых числах марта 1918 г. Э. Сиссоном у представителей А. М. Оссендовского в Петрограде и переправленные в США. Они имеют даты от 31 декабря 1917 г. по 27 февраля 1918 г. Один из них (посланный вдогонку) датирован 9 марта. Представитель А. М. Оссендовского рассказывал Э. Сиссону, что добыть эти документы удалось благодаря неразберихе, связанной с переездом Советского правительства в Москву. Эти документы с обширными комментариями были опубликованы в США в октябре 1918 г. «Вторая серия» посвящена разоблачению большевиков как послушных марионеток немецкого генерального штаба.

Следующая группа из 39 единиц никогда не была полностью опубликована. Ее обнаружил В. И. Старцев и дал ей название «документы Имбри – Аккермана», по фамилиям людей, связанных с покупкой этих документов и передачей их властям США. Они были куплены американцами 27 апреля 1918 г. и несут на себе даты от 3 марта до 10 апреля 1918 г.

Эта группа развивает тему полной зависимости руководства большевиков от немцев.

Наконец, А. М. Оссендовский изготовил еще одну группу документов (36 единиц), список которых был представлен американскому вице-консулу Имбри 28 апреля 1918 г., но которые не были им куплены. Эти документы развивают тему деятельности немецких агентов на территории России против интересов США.

Кроме того, А. М. Оссендовский изготовил еще несколько документов, которые упоминаются в переписке американских дипломатов.

Отобранные у А. М. Щастного документы напечатаны на пишущей машинке, причем не только основной текст, но также подписи, резолюции и текст из угловых штампов. Надписи латинскими буквами вставлены чернилами от руки. Несомненно, эти документы можно считать незаверенными копиями других, оригинальных документов. Очевидно, что технически для фальсификации подобных копий нет никаких препятствий – была бы пишущая машинка. Исходя из того, что В. И. Старцеву удалось узнать о технически сложной «кухне» А. М. Оссендовского, мы не думаем, что именно эти документы, подшитые в дело А. М. Щастного, изготовлены непосредственно им. Из рук фальсификатора выходили преимущественно фотокопии «подлинных» документов, на которых, разумеется, были зафиксированы и «подлинные» угловые штампы, и печати, и подписи, и резолюции. Вероятно, те бумаги, которые были отобраны у А. М. Щастного и подшиты в дело, были копиями с «оригиналов» А. М. Оссендовского или копиями с копий. Этот вывод важен, поскольку позволяет констатировать значительно более широкое распространение «документов Сиссона», чем предполагалось ранее. Очевидно, что если с «оригиналов» снимались копии, а с них – другие копии, то они могли попасть в руки широкого круга лиц, оказавшихся посвященными в сокровенные тайны «германо-большевистского заговора», как он именовался в США. Несомненно, что документы из дела А. М. Щастного примыкают к той группе «документов Сиссона», которая получила название документов Имбри – Аккермана.

Обратимся к содержанию документов, отобранных у А. М. Щастного. В датированном самой ранней датой, 3 марта 1918 г., содержится требование к Совнаркому немедленно прекратить деятельность «народного комиссара по морским делам Дыбенко» и «матросов с военного транспорта “Океан”» Мясникова, Забелло, Белозерова и Буданова, которые «не только противодействуют осуществлению плана приобретения Германским правительством кораблей Балтийского флота, но в сообществе с оборонческими анархическими группами готовят флот к военным действиям или самоуничтожению».

В следующем по внутренней хронологии документе (от 30 марта) немцы выражают удовлетворение по поводу отстранения главного комиссара Балтийского флота Н. Ф. Измайлова и недовольство назначением на эту должность Е. С. Блохина, «так как Блохин числится в оборонческой группе бывшего Морского комиссара Дыбенко». О другой копии этого документа упоминает В. И. Старцев.

В документе от 9 апреля говорится о том, что немецкие агенты во главе с капитанами Миллером и Бахом навербовали в Кронштадте людей, которые готовы взорвать корабли, могущие принять участие в боевых действиях против немцев. Среди намеченных к взрыву – «Петропавловск», «Андрей Первозванный», «Рюрик» и «Петр Великий».

В другом документе с той же датой немцы заявляют, что у них есть сведения о намерении группы матросов передать часть судов Балтийского флота финской красной гвардии для защиты Выборга и Бьорке. «Считаем своим долгом указать, что этот акт будет признан нашим верховным командованием достаточным поводом для оккупации Петербурга и требования полного разоружения Кронштадта и находящихся в порту военных кораблей», говорится в документе.

Документ с самой поздней датой (10 апреля) в архивном уголовном деле А. М. Щастного для исследователей недоступен, поэтому мы приводим его содержание по публикации. Он был адресован В. И. Ленину, и в нем выражалось беспокойство немцев в связи с тем, что три русских матроса ведут наблюдение за моряками-эстонцами на кораблях Балтийского флота. Целью этой тройки является разоблачение связей эстонцев с немецкими агентами и командами ледоколов «Тармо» и «Волынец». Немецкое командование требует выяснить, по чьему приказанию ведется наблюдение и как к этому относится ВВС.

При рассмотрении этих документов бросаются в глаза противоречия в их содержании. В марте немцы якобы хотели получить корабли и боролись с их возможным взрывом, а уже в апреле сами вербовали агентов для их подрыва, причем настолько успешно, что для этого им хватило буквально несколько дней. Среди «намеченных к уничтожению немецкими шпионами» были всего один из четырех новейших линкоров флота «Петропавловск», один из трех имевшихся устаревший линкор «Андрей Первозванный», единственный броненосный крейсер «Рюрик» и не имевшее ни малейшей боевой ценности учебное судно «Петр Великий» (к тому же переименованное в «Республиканец» распоряжением коллегии Военно-морского революционного комитета еще 10 ноября 1917 г., за пять месяцев до того, как его «заминировали» «немецкие шпионы»). «Андрей Первозванный» значился среди намеченных к взрыву и укомплектованных навербованными в Кронштадте агентами в документе, датированном 9 апреля. В этот день он еще пробивался через льды Финского залива и пришел в Кронштадт лишь 10 апреля. Как сейчас известно, экипажи ледоколов «Тармо» и «Волынец» были жертвами, а не предателями, и не имели никакого отношения к немецким шпионам.

Исходя из того, что мы знаем о «кухне» А. М. Оссендовского, он подгонял свои документы под свершившиеся события и, очевидно, взял первые попавшиеся «громкие» названия кораблей флота и вставил их в свое произведение. Если бы немецкие шпионы действительно собрались взрывать Балтийский флот, их первоочередной целью должны были бы стать новейшие линкоры – «Петропавловск», «Полтава», «Гангут» и «Севастополь», все прочие корабли флота имели значительно меньшую боевую ценность. Если немцы дали большевикам команду передать им корабли в Гельсингфорсе, а группа патриотов вывела их в Кронштадт вопреки воле руководства, то что мешало немцам заставить большевиков передать корабли в Кронштадте, а не уничтожать их? В любом случае немцы должны были бы потребовать наказать ответственных за самовольный переход в Кронштадт, однако об этом они в своих распоряжениях не упоминают.

Факт обнаружения у А. М. Щастного «документов Сиссона» был мгновенно предан гласности. 28 мая 1918 г. (на другой день после ареста) «Новая жизнь» писала: «Найдены при обыске (у А. М. Щастного. – К. Н.) также документы, которые будто бы исходят от Германии и адресованы советской власти в лице Троцкого, Зиновьева и Урицкого и в которых заключается предложение германского правительства продать Балтийский флот Германии. На документах, по-видимому, очень искусно сфабрикованных, имеются подложные деловые пометки за подписью Гусева, Позерна и Зиновьева. Пометки следующего содержания: “направить в Морской комиссариат”, “в Военный совет”, “Троцкому” и т. д. […] Одновременно получены сведения, что среди матросов Балтийского флота какими-то темными личностями, в числе которых, как установлено, находятся также бывшие морские офицеры, ведется агитация за выступление против советской власти, так как большевистская власть собирается продать флот немцам. По данным, собранным следственными властями, документы сфабрикованы с целью создания после свержения советской власти процесса по обвинению в государственной измене, аналогичного с готовившимся процессом при Керенском против большевиков после их выступления 3–5 июля». На другой день эту заметку с небольшими изменениями перепечатали «Известия».

Судя по газетному тексту, журналисту «Новой жизни» не показали сами бумаги, а лишь рассказали о них. Среди изъятых у А. М. Щастного бумаг нет адресованных М. С. Урицкому, на них нет резолюций Б. П. Позерна и Г. Е. Зиновьева, но есть «пометка» Марии Николаевны Скрыпник (1883–1968). Также на них отсутствуют резолюции «в Военный совет» и «Троцкому». Видимо, эти детали возникли при пересказе содержания документов. Впрочем, общий смысл был передан верно.

Разумеется, если бы эти документы были копиями подлинных секретных бумаг, германские агенты-большевики постарались бы как можно глубже их спрятать, а не рассказывали бы о них журналистам, причем работавшим в оппозиционной газете «Новая жизнь», которая была закрыта петроградскими властями уже в июле 1918 г. Бумаги, аналогичные изъятым у А. М. Щастного, в эти же дни были обнаружены в Петрограде. 29 мая состоялось специально посвященное аресту А. М. Щастного чрезвычайное заседание Петроградского совета с участием делегатов красноармейской конференции, конференции Первого городского района, Центрального бюро профессиональных союзов, представителей Минной дивизии Балтийского флота, представителей фабрично-заводских комитетов и других организаций. На нем Николай Николаевич Крестинский (1883–1938) выступил «с подробным сообщением о раскрытии погромной агитации… Он сообщает, что все нити этой погромной организации в руках советской власти. Он подробно излагает историю с раскрытием контрреволюционной организации, которая пыталась фабриковать документы от германской контрразведки к Ленину о необходимости ареста Дыбенко, который противится продаже флота Германии. Глава этой организации арестован и является – бывший капитан броневого дивизиона А. П. Фельденкранц». Н. Н. Крестинский излагал в своем выступлении содержание документа, датированного 3 марта. Возможно, он заговорил именно о нем не потому, что не было обнаружено других документов, а потому, что на заседании Петросовета матрос эсминца «Десна» Коссаковский заявил, что «если флот не продан, то полупродан», и требовалось ответить на эти обвинения, связав их с деятельностью явных контрреволюционеров.

Благодаря В. Н. Старцеву мы знаем, что А. П. Фельденкранц не был автором «документов Сиссона», но, очевидно, имел отношение к их распространению. К сожалению, об этом человеке нам ничего не известно.

«Документы Сиссона» видел в Петрограде и главный комиссар флота Е. С. Блохин. Во время следствия по делу А. М. Щастного Л. Д. Троцкий задал ему вопрос «относительно подложных документов об отставке Блохина». Речь идет о документе, датированном 30 марта и говорящем о назначении Е. С. Блохина – Л. Д. Троцкий оговорился.

На вопрос Л. Д. Троцкого Е. С. Блохин ответил: «Щастный показал мне эти документы… На другой день уехал с докладом [в Москву]. После этого он (Е. С. Блохин. – К. Н.) документы видел еще раз у т. Зиновьева, только не такие, а снимки… Щастный сказал, что получил документы, но каким путем, он не хотел сказать, не мог сказать, сказал, что мы будем это расследовать…»

В письменных показаниях Е. С. Блохин излагает этот сюжет более связно: «За два-три дня до своего последнего визита в Москву Щастный показал мне экземпляр подложных документов, якобы исходящих от германской контрразведки, адресованный председателю Совнаркома за № 1333 от 30 марта 1918 г. и сказал – вот какая чудовищная штука, и кто-то ее распространяет. Он мне не ответил на вопрос, откуда он эту копию получил. Я ему сказал, что это дело надо расследовать, и он со мной согласился. Я со своей стороны сказал, что считаю это чудовищной провокацией. Фотографические снимки с этих документов я видел у тов. Зиновьева. Я сказал Штареву, что у Щастного есть эта копия. Зиновьеву я этого не говорил».

Интересно замечание Е. С. Блохина о том, что Г. Е. Зиновьев показывал ему фотокопии «документов Сиссона». Таким образом, ВЧК добыла документы, непосредственно вышедшие из «лаборатории» А. М. Оссендовского, тогда как А. М. Щастному были переданы машинописные копии.

Показания Е. С. Блохина помогают пролить свет на вопрос о том, когда и как попали эти бумаги к А. М. Щастному. Уже в начале апреля он располагал какими-то из «документов Сиссона». В частности, вечером 2 апреля 1918 г. в Гельсингфорсе А. М. Щастный показывал князю М. Б. Черкасскому «документы, касающиеся [Октябрьского] переворота и последующих за ним дней». Вполне вероятно, это были документы из так называемой второй серии, созданной А. М. Оссендовским в начале 1918 г. и раскрывавшей германо-большевистские связи периода после Октябрьской революции. Очевидно, что публика могла ознакомиться с очередными произведениями А. М. Оссендовского лишь некоторое время спустя после того дня, которым датированы документы, – ведь несуществующим агентам тайной антибольшевистской организации требовалось какое-то время на их «похищение» или «копирование». Согласно показаниям Е. С. Блохина, А. М. Щастный показывал ему документы в начале двадцатых чисел мая («за два-три дня до своего последнего визита в Москву»).

Кто мог передать А. М. Щастному несколько «документов Сиссона»? Несомненно, мы далеко не все знаем об их бытовании в России в 1918 г. Известно, что до 13 мая 1918 г. документы видел, по данным В. И. Старцева, «лейтенант Бойс из британской разведывательной службы». В действительности то был коммандер (капитан 2 ранга) королевского морского добровольческого резерва Эдвард Бойс, один из ближайших помощников британского военно-морского атташе Ф. Кроми. Поскольку британская разведка была знакома с «документами Сиссона», вполне мог получить и распространять их и Ф. Кроми, с которым А. М. Щастный был хорошо знаком. Набор документов выглядит весьма продуманным с той точки зрения, что они бьют буквально по всем «больным местам» флотского патриотизма: немцы хотят купить флот в Гельсингфорсе, немцы хотят взорвать флот в Кронштадте (следовательно, распоряжения Л. Д. Троцкого о минировании кораблей могут исходить от немцев), немцы планируют оккупировать Петроград, матросы-эстонцы являются немецкими агентами, немцы недовольны комиссаром Е. С. Блохиным (значит, он настоящий патриот). Нельзя исключать, что Ф. Кроми, который не был профессиональным разведчиком, и сам поверил в подлинность этих документов. Возможно, не случайно в одном из его донесений появилась тема прогермански настроенных матросов-эстонцев, которая перекликается с содержанием документа от 10 апреля, найденного у А. М. Щастного.

О живом интересе британской разведки к разного рода сенсационным секретным документам свидетельствует и скандальная история 1920 г., когда бывший помощник Ф. Кроми X. Т. Холл, агент британской разведки в Финляндии и Эстонии, «совершил ошибку, купив серию российских документов, которые якобы доказывали, что Советы субсидируют Ирландскую республиканскую армию. Позже документы были признаны подделками, изготовленными белыми русскими».

Напомним, что с апреля 1918 г. в Петрограде активно действовала связанная с британской разведкой организация «ОК», состоящая из офицеров русской морской разведки и контрразведки. Также не будем забывать о фальсификации британской разведкой дела о «германском заговоре в Ирландии» в мае 1918 г., о чем мы уже говорили.

Во время допроса Е. С. Блохина Л. Д. Троцкий высказал подозрение, что документы были сфабрикованы не в Берлине, «ведь там речь идет о Блохине, в Берлине… не могут интересоваться этим делом. Это было сфабриковано во флоте». Предположение наркома было логичным, но, как мы знаем, неверным. А. М. Оссендовский не имел отношения к флоту. Кроме того, Л. Д. Троцкий считал, что «тут одно из двух, либо Щастный не замешан в этом деле, и они попали [к нему] случайно, и тогда он как честный человек заинтересован в том, чтобы найти человека, который подделывал их, либо Щастный не заинтересован в этом, а [заинтересован] в том, чтобы скрыть [авторов и распространителей подделки], тогда очевидно, он принадлежит к тем подлецам, которые это делали». Действительно, если бы А. М. Щастный не был причастен к деятельности по распространению «документов Сиссона», ему ничто не мешало назвать лиц, от которых он их получил, либо заявить, что честь не позволяет ему назвать их имена. Но во время следствия и суда он не сделал ни того ни другого, уходя от ответа.

Е. С. Блохин был, несомненно, плохим комиссаром, поскольку сам признался в том, что А. М. Щастный пообещал ему найти тайную организацию распространителей подложных документов, хотя это был политический и контрразведывательный вопрос, целиком относившийся к компетенции комиссара, на что справедливо указал Л. Д. Троцкий. В заключение этого сюжета Е. С. Блохин сказал, что А. М. Щастный был «задет» бумагами: «Он говорил, что это чудовищно… но в каком смысле он говорил, что это чудовищно, то есть чудовищно то, что подделывают такие гнусные бумаги или же то, что там говорится – чудовищно, я не знаю».

Следует отметить, что летом 1918 г. в Петрограде приобрели массовый характер слухи о том, что «Северная коммуна не только действует в полном контакте с германцами, но даже состоит с ними в тесном союзе».

Верил ли сам А. М. Щастный в подлинность изъятых у него документов? Вряд ли возможно достоверно ответить на этот вопрос. Г. А. Алексинский, сидевший в тюрьме вместе с А. М. Щастным, вспоминал: «После первой же прогулки мы сближаемся со Щастным, и он, становясь более откровенным, рассказывает мне… Были чрезвычайно веские указания на то, что Флеровский и Троцкий действовали по соглашению с агентурой германского морского штаба. Данные относительно этого имелись в распоряжении Щастного и его осведомленность об этом, конечно, была очень стеснительной для Троцкого и явилась одной из главных причин невероятной злобы его против командующего флотом». Отметим, что именно Г. А. Алексинский в июле 1917 г. первым заговорил в печати о том, что большевики являются немецкими агентами. У него был прямой интерес искать доказательства своей правоты. С другой стороны, у нас нет оснований сомневаться в передаваемых Г. А. Алексинским фактах. Вероятно, А. М. Щастный действительно делился с «достойными доверия» окружающими версией о «германо-большевистском заговоре». Верил он в него или нет, но использовал эту идею в качестве пропагандистского оружия.

Также возникает вопрос о том, зачем он привез копии «документов Сиссона» в Москву? Очевидно, не для того, чтобы передать их своему начальнику – наркому Л. Д. Троцкому, поскольку эти документы были изъяты у А. М. Щастного при обыске, а не переданы им Л. Д. Троцкому до ареста. Нельзя исключать, что А. М. Щастный собирался показать эти документы кому-то из высокопоставленных военных в Москве. Кстати, примерно в это время в Москве бывший командующий Черноморским флотом контр-адмирал Александр Васильевич Нёмитц (1879–1967) посещал заседания нелегального «Правого центра»: «Пришел адмирал Немец (не знаю, правильно ли я пишу его фамилию). Оба они обставили свое появление большой таинственностью… Генерал Цихович не стал приводить своих научных доказательств невозможности создания фронта на Волге. И он, и адмирал Немцев ограничились заявлением, что возобновление войны с немцами было бы несчастьем для России». Вероятно, дальнейшие исследования истории антисоветского подполья помогут нарисовать более детальную картину его деятельности.

В мае 1918 г. эпопея с поддельными документами не закончилась. После раскрытия «заговора послов» в начале сентября 1918 г. были «найдены указания, что в случае удавшегося переворота, должны были бы быть опубликованными поддельная тайная переписка русского правительства с правительством Германии и сфабрикованы поддельные договоры в целях создания подходящей атмосферы для возобновления войны с Германией».

Осенью 1918 г. в Петрограде «в большом количестве были распространены фотографические снимки ультиматумов, будто бы предъявленных немцами Совету Народных Комиссаров, и что Совет Народных Комиссаров и Совет Комиссаров Северной области на это согласились. Всего таких ультиматумов было распространено 6 комплектов. На следствии выяснилось, что ультиматумы эти были состряпаны в английском посольстве и переданы их агенту Вакуловскому, военному летчику (который впоследствии был убит союзниками по подозрению в провокации). Вакуловский их переснял и передал Экеспарре, и ультиматум был пущен в ход. Широкое распространение ультиматум получил во флоте, особенно в Минной дивизии. 16-го ноября с[его] г[ода] Чрезвычайной Комиссии удалось арестовать большинство ответственных членов этой организации, в последнее время принявшейся опять очень усердно работать… Экеспарре получал из английской миссии поддельные документы германского командования, якобы адресованные на имя различных деятелей Совнаркома». Указание на «английское посольство» прямо выводит нас на Ф. Кроми и его подчиненных, поскольку после отъезда британских дипломатов в Вологду военно-морской атташе Ф. Кроми оставался старшим британским дипломатическим представителем в Петрограде, одновременно возглавляя разведывательнодиверсионную сеть. Получить эти документы А. Н. фон Экеспарре мог только до 31 августа 1918 г. – дня, когда Ф. Кроми был убит, а его организация сильно пострадала. В чекистских материалах были упомянуты очень яркие личности. Штабс-капитан Константин Константинович Вакуловский (1894–1918) – известный летчик-ас, одержавший 6 воздушных побед во время Первой мировой войны. Есаул А. Н. фон Экеспарре, до того как стал летчиком, служил в 1-м Аргунском полку Забайкальского казачьего войска вместе с такими знаменитыми деятелями белого движения, как барон Роман Федорович фон Унгерн-Штернберг (1885–1921) и князь Павел Рафаилович Бермондт-Авалов (1877–1974).

Впоследствии появилось немало авантюристов, создававших подложные документы. Известно дело Сергея Михайловича Дружиловского (1894–1927), изготовившего целый ряд фальшивок от имени Коминтерна, которые, в частности, были использованы болгарским правительством для оправдания террора против коммунистов после взрыва в Воскресенском соборе в Софии 16 апреля 1925 г. Сам взрыв, жертвами которого стали 213 человек (преимущественно высокопоставленные чиновники и военные), был организован несколькими ультралевыми деятелями Болгарской компартии вопреки позиции как официального руководства партии, так и Коминтерна, но в документах, изготовленных С. М. Дружиловским, взрыв был представлен как выполнение команды Москвы. Любопытно, что С. М. Дружиловский во время Первой мировой войны был летчиком, так же как К. К. Веселовский и А. Н. фон Экеспарре. Видимо, смертельно опасная в те времена летная профессия притягивала к себе авантюристов.

В 20-е гг. появилось множество фальшивок такого рода, некоторые из них повлекли серьезные дипломатические осложнения для Советской России. А. М. Щастный оказался одним из первых в Советской России, чья гибель была в значительной степени связана с подложными политическими документами.