Глава 10

Дело Дыбенко

Суд над А. М. Щастным – сравнительно широко известное событие, тогда как суд над П. Е. Дыбенко, состоявшийся на месяц раньше, не удостоился внимания историков. Мы полагаем, что без анализа «дела Дыбенко» мы не сможем разобраться в ходе и исходе «дела Щастного».

Напомним, что после Октябрьского вооруженного восстания П. Е. Дыбенко стал одной из ключевых фигур в Совнаркоме. Формально он занял пост морского министра, но его влияние как лидера революционных матросов выходило далеко за рамки Морского министерства. Именно матросы были, пожалуй, главной вооруженной опорой Советской власти с ноября 1917 по март 1918 г. П. Е. Дыбенко приобрел такую власть, что смог распустить Учредительное собрание 5 января 1918 г. (руками А. В. Железнякова) вопреки прямому распоряжению В. И. Ленина. Как писал сам П. Е. Дыбенко, «при выходе встречаю Железняка. Железняк: “Что мне будет, если я не выполню приказание товарища Ленина?” “Учредилку разгоните, а завтра разберемся”. Железняк только этого и ждал. Без шума, спокойно и просто он подошел к председателю учредилки Чернову, положил ему руку на плечо и заявил, что ввиду того, что караул устал, он предлагает собранию разойтись по домам». Конец огромному влиянию П. Е. Дыбенко положили дискуссия о Брестском мире и последующие события. Он активно выступал против заключения мира и надеялся остановить немецкое наступление силами энтузиастов-добровольцев. Поражение его отряда под Нарвой 2–5 марта поставило крест на этих планах. Было принято решение о назначении наркомом по военным и морским делам Л. Д. Троцкого. Кроме того, дело шло к ратификации Брестского мира, против чего категорически выступали левые эсеры и левые коммунисты, в числе которых был и П. Е. Дыбенко. В такой ситуации он был исключен из партии на заседании ЦК 15 марта с формулировкой «заслушав сообщения о поведении Дыбенко под Нарвой, при проезде из Петрограда в Москву, пьянстве». Это случилось как раз накануне заседания IV съезда Советов по вопросу о ратификации Брестского мира. Обвинения в адрес П. Е. Дыбенко сводились к недостойному поведению под Нарвой (невыполнение приказов и пьянство) и к насилию над железнодорожниками, которое совершил П. Е. Дыбенко, заставив 11 марта организовать экстренный поезд с одним вагоном из Петрограда в Москву для себя и своей жены А. М. Коллонтай. Об истории на станции Обухово писали газеты. Советские газеты пытались опровергнуть то, что причиной ареста П. Е. Дыбенко послужило его выступление против Брестского мира: «Лгущая и клевещущая буржуазная пресса уже поспешила сообщить, будто Дыбенко арестован за то, что он был против утверждения мирного договора с Германией. Разумеется, это не так. Дыбенко арестован ввиду того, что против него выдвинут целый ряд обвинений в связи с его поведением на фронте».

Освобождение П. Е. Дыбенко из-под ареста носило не менее скандальный характер, чем его арест. По информации Русского телеграфного агентства, «арест Дыбенко вызвал брожение в сформированном им партизанском отряде, с которым Дыбенко должен был в воскресенье утром (17 марта. – К. Н.) отправиться эшелоном на юг, в армию [В. А.] Антонова[-Овсеенко]… Матросы из последнего отряда предъявили ультиматум ц.и.к. и Совету Народных Комиссаров, составленный в резких выражениях. Главным пунктом ультиматума является требование немедленного наряжения следствия над Дыбенко и устранения генералов, назначенных на командные должности, в частности, ген[ералов Д. П.] Парского и [А. В.] Шварца, обвиняемых в контрреволюции».

П. Е. Дыбенко был освобожден на поруки его жены А. М. Коллонтай и отряда матросов. Следствие по его делу продолжалось. Официально публиковались такие объявления: «Особая следственная комиссия по делу Дыбенко, утвержденная, согласно предложению ЦИК, доводит до сведения товарищей, что арест Дыбенко произведен вследствие серьезных выдвинутых против него обвинений со стороны комиссаров Нарвского отряда: во-первых – в беспричинном оставлении Нарвы без боя, когда это отнюдь не вызывалось общим положением и соотношением сил, и во-вторых совершенно несоответствующим достоинству начальника поведении в наиболее ответственные моменты. Всех лиц, могущих осветить события, имевшие место в связи с действиями отряда и занятия немцами Нарвы в период с 28-го февраля по 6-е марта, комиссия просит довести об этом до ее сведения. Прием в гостинице “Националь”, Москва».

В ответ на это П. Е. Дыбенко выдвинул встречные обвинения. Так, он потребовал привлечь к суду «за превышение власти» Якова Михайловича Свердлова (1885–1919), по приказу которого он был арестован 15 марта. Его особенно раздражал тот факт, что председателем следственной комиссии стал Н. В. Крыленко, который совершил на посту верховного главнокомандующего не меньше ошибок, чем сам П. Е. Дыбенко.

Через Москву регулярно проезжали отряды матросов, направлявшиеся в разные концы страны для борьбы с контрреволюцией. 25 марта П. Е. Дыбенко выступил на собрании матросского отряда мичмана военного времени берегового состава Сергея Дмитриевича Павлова (1897–1946). Этот человек, известный под прозвищем Мичман Павлов, был ближайшим соратником П. Е. Дыбенко с боев против отрядов Краснова – Керенского под Гатчиной в ноябре 1917 г., его начальником штаба во время боев под Нарвой. Отряд С. Д. Павлова ехал на Южный фронт. Собрание приняло резолюцию, в которой говорилось: «Здесь, в Москве, все больше и больше нарастает соглашательство, свергнутое нами в октябре, все больше и больше слышно недовольство матросскими отрядами, носителями пролетарских лозунгов, за которые мы положили наши лучшие силы… Да здравствует советская власть октябрьского направления. Смерть всем провокаторам, которые думают очернить имя матросских революционных отрядов». Собрание постановило разослать эту резолюцию во все матросские отряды Балтийского и Черноморского флотов.

Матросы старались поддержать своего опального лидера. В конце марта бывшие члены его отряда, разбитого под Нарвой, обратились во ВЦИК с заявлением. Они писали: «Заявляем публично, что следствие, предпринятое ЦИК тов. Свердловым, считаем неправомерным и нетактичным…

Основными причинами нашего отхода из-под Нарвы мы считаем недостаток снарядов, патронов, обмундирования, снаряжения и проч., позаботиться о чем было нам предписано тов. Дыбенко и необходимые бумаги были выданы им же. В Петрограде в высшем военном совете по обороне и в других местах, куда мы обращались с нашими требованиями, мы встречали отказ или обещание сделать нам это все и погрузить после. В то же время нас торопили с отъездом, и под Нарвой мы остались без всего. Подъем духа, влитый в нас присутствием тов. Дыбенко и готовностью защищать идею советской пролетарской республики, помог нам грудью отстоять подступы к Петрограду. Считаем необходимым пред лицом всей России требовать розыска истинных виновников этого позорного акта и достойного возмездия нашему предателю». Грозно звучало заключение: «Обращаемся к Балтийскому флоту с этим разъяснением по делу тов. Дыбенко и просим принять меры, какие Балтийский флот найдет нужными».

В конце марта в Москве находилась делегация, избранная командами линкоров Балтийского флота (уже пришедшими к тому времени в Кронштадт из Гельсингфорса), которая требовала участия матросского представителя с решающим голосом в следствии над П. Е. Дыбенко, поскольку из следственной комиссии был «устранен» их представитель Юрин. Матросам разрешили ввести своего представителя лишь с совещательным голосом – им стал Лаув. Такое решение вызвало «брожение среди матросов».

С одним из матросских отрядов П. Е. Дыбенко уехал в Самару, куда прибыл 16 апреля. Вслед за ним полетела телеграмма с распоряжением об аресте, опубликованная в газетах 19 апреля. Это поставило самарские власти, прежде всего председателя Самарского губкома РКП(б) В. В. Куйбышева, в очень тяжелое положение, поскольку арест Дыбенко мог произойти только после разоружения его отряда, а для этого не было сил. Дыбенко подал в Самарский губком протест против своего ареста, этот документ был напечатан в местных газетах, в частности в органе местных эсеров-максималистов «Трудовая республика». Дыбенко писал: «Ввиду того, что в местной прессе опубликована телеграмма особой следственной комиссии под председательством г. Крыленко о задержании и аресте бежавшего бывшего народного комиссара Дыбенко и доставлении его под усиленным конвоем в распоряжение следственной комиссии в г. Москву, заявляю, что подобного рода телеграмма является злым вымыслом комиссии и в частности господина Крыленко, так как перед отъездом из г. Москвы мною было подано заявление в Центральный Исполнительный Комитет через тов. Юрина о том, что комиссия явно затягивает ведение следствия, подыскивая каких-то свидетелей, и из-за допроса 2 или 3 свидетелей в последний момент совершенно приостановила следствие. Я уезжаю из Москвы, причем обязуюсь явиться на суд и дать публично перед народом и своими избирателями точный отчет о своей деятельности. Причем мною было предъявлено требование к следственной комиссии дать гарантию, что все доносчики комиссары и вообще Совет Народных Комиссаров обязан дать перед народом отчет не в митинговой речи, а дать деловой и денежный отчет. Г. же Крыленко, который ныне ведет следствие по явно вымышленному в отношении меня якобы тягчайшему преступлению и в оставлении гор. Нарвы, до сих пор, оставив пост Главковерха и Верхоглава, не дал перед страной отчет о своей деятельности и оставлении всего фронта, а потому заявляю, что подчиниться требованию комиссии под председательством г. Крыленко я отказываюсь, но явлюсь, никуда не скрываясь, дать отчет перед съездом и страной. Являться же на суд перед лицом тех, кто сам не дал отчета перед народом и страной о своей деятельности, считаю излишним и признаю только суд над собою съезда или же публичный перед своими избирателями и народом».

Одновременно П. Е. Дыбенко дал интервью независимой газете «Волжское слово». Он «подробно изложил корреспонденту ход военных действий под Нарвой, отметив, что все необходимое для задержания неприятеля было сделано, высказал свое мнение о демобилизации флота. Все обвинения в свой адрес он назвал абсурдом, подчеркнув, что арест его состоялся при странных обстоятельствах… Крыленко, начавший следствие, подбирал свидетелей, которые могли дать какие-либо улики. “Когда же тов. Юрин заявил протест о том, что следствие должно быть произведено не только над одним Дыбенко, но и еще кой над тем, кто занимал места и выше его, то тогда тов. Юрина постарались убрать из следственной комиссии”. В заключение разговора Дыбенко вновь повторил, что не намерен куда-либо скрываться и готов дать свои объяснения, но только не следственной комиссии, а свой отъезд из Москвы мотивировал “нежеланием сидеть без дела в тот момент, когда контрреволюционная волна еще продолжает бушевать на окраинах нашей республики”». Намек Юрина на «кое-кого повыше Дыбенко» метил прямо в Ленина, поскольку над народным комиссаром возвышалась лишь фигура председателя СНК. То, что Дыбенко с удовольствием повторял эту фразу, свидетельствует о его отношении к проблеме.

Во второй половине апреля официальный орган Наркомата по военным и морским делам газета «Рабочая и крестьянская Красная Армия и Флот» сообщала: «Окончательно решено в ближайшее время ликвидировать матросские отряды. На этом особенно настаивает морской комиссар Троцкий. Он представил доклад, в котором указывает, что флот реорганизуется на совершенно новых началах. Давно проведена демобилизация флота, а между тем по всей России существуют вооруженные группы матросов, считающие себя хозяевами флота и претендующие на руководство его судьбами. Помимо этого, под видом вооруженных матросов оперируют в настоящее время всевозможные преступные элементы. Некоторые меры ликвидации уже проводятся в настоящее время. У всех отрядов, не входящих в состав новой флотской организации, отбирается оружие. Отряды объявляются расформированными».

П. Е. Дыбенко вернулся в Москву 28 апреля, как он утверждал, добровольно. Однако ходили слухи о его новом аресте: «Бывший комиссар по морским делам Дыбенко вторично арестован (в Орле). Арестована также его жена, бывший комиссар по государственному призрению Колонтай. Оба под надежной охраной отправлены в Москву».

В качестве подарка к 1 мая 1918 г. П. Е. Дыбенко позволил себе заявление по поводу исключения из РКП(б): «Коллектив правительства коммунистов… задушил октябрьские завоевания, протянув руку крупной буржуазии, бюрократии и немецким империалистам. Я рад, что, наконец, я свободен, что я не состою в компании коммунистов, соглашателей мировой буржуазии, которая празднует тризну по октябрьским завоеваниям».

Неудивительно, что вскоре «против Дыбенко возбуждено два новых дела. Он обвиняется в буйстве на станции Обухово и в получении дополнительного содержания на неработоспособных членов семьи – матери и жены».

Дело П. Е. Дыбенко по обвинению его в нарушении долга под Нарвой слушалось с 9 мая в Москве. Состоялось 9 открытых заседаний, репортажи о которых помещали практически все газеты. Суд вызвал ажиотаж: «Вход в зал заседаний по билетам, которых выдано очень мало. На лестнице и в кулуарах – “Ходынка”. В публике много матросов», – сообщала «Заря России». Обвинителем выступал Н. В. Крыленко, защитником был Исаак Захарович Штейнберг (1888–1957), левый эсер, только что вышедший из Советского правительства, где занимал пост наркома юстиции, в знак протеста против Брестского мира. Скандал вызвало участие в процессе Н. В. Крыленко в качестве обвинителя, поскольку на него возлагали ответственность за ведение боевых действий в качестве верховного главнокомандующего, которому, в конечном счете, подчинялся и отряд П. Е. Дыбенко под Нарвой. Таким образом, получалось, что Н. В. Крыленко выступал обвинителем в деле, по которому сам мог оказаться обвиняемым. Значительная часть свидетелей не явилась. Во время заседаний откровенно говорили о дезорганизованности советских сил в конце февраля 1918 г.

Последнее слово П. Е. Дыбенко произнес «с непередаваемой экспрессией, с чисто стихийной энергией… Сильным рокочущим баритоном он не столько оправдывает себя, сколько нападает на советскую власть». Он говорил: «Что же делает сама эта власть, чтобы закрепить завоевания революции?…на самые ответственные роли назначают реакционных генералов, выпуская их из тюрем… Разве армия должна идти на обыски, аресты и реквизиции?…первым долгом нужно судить виновников этого разложения. Конечно, виновником этого не окажется тот, кто сидит сейчас в Кремле, окруженный стражей. Он умел только писать бумаги, но сам в этой среде никогда не был и ничего не творил своими руками… В настоящий трагический момент для советской республики здесь говорят, что Нарва не была бы сдана, если бы не было этого преступника Дыбенко, но я недоумеваю, кто же преступник теперь, когда взрывается форт Ино, чем обнажены подступы к Петрограду с моря! Я понимаю, что меня нужно убрать… к сожалению, у вас, в Москве, сидит Мирбах, который может сказать “Цыц!”»

И после этого П. Е. Дыбенко был полностью оправдан! «С вытянувшимся лицом поднимается на своем месте Крыленко» – действительно, было от чего прийти в изумление.

О насилии над железнодорожниками и пьянстве предпочли забыть. В газетах отмечалось, что «в советских кругах признано нежелательным вызывать все то возбуждение, которое вокруг этого дела создалось, причем будет также прекращено и дело Коллонтай» по ее обвинению в укрывательстве мужа.

После суда П. Е. Дыбенко вернулся на Балтийский флот, где несколько месяцев служил матросом и участвовал в заседаниях 3-го съезда Балтийского флота. Возвращением в матросы он доказал, что мог не только возвыситься, но и достойно уйти с руководящих постов. Он не стал противником Советской власти, напротив, активно участвовал в Гражданской войне, стал командиром дивизии и заслужил три ордена Красного Знамени – за штурм мятежного Кронштадта в марте 1921 г. (награжден в том же году), за взятие Севастополя в апреле 1919 г. (награжден в 1922 г.) и за взятие Царицына в декабре 1919 г. (награжден в 1922 г.). В 1922 г. был восстановлен в РКП(б).

Безусловно, суд глубоко потряс П. Е. Дыбенко. О его внутреннем состоянии говорит запись в дневнике А. М. Коллонтай 16 января 1919 г.: «Еще далеко не залечилась рана от всего пережитого [им] во время суда».

Но нас интересуют не переживания П. Е. Дыбенко, а впечатление, произведенное его делом. На наш взгляд, А. М. Щастный должен был сделать вывод, что Советская власть настолько слаба и так боится матросов, что почти любые их действия останутся безнаказанными. Обвинения со стороны П. Е. Дыбенко в адрес партии и правительства в предательстве идеалов Октября, намеки на зависимость большевиков от немцев, почти прямые указания на некомпетентность В. И. Ленина («виновником этого не окажется тот, кто сидит сейчас в Кремле, окруженный стражей») сошли ему с рук, не говоря уж о событиях под Нарвой. Кроме того, ходили слухи, что П. Е. Дыбенко готовит вооруженное выступление против Советской власти. В марте предполагали, что оно будет направлено только против Брестского мира и что П. Е. Дыбенко собирается «организовать боевые дружины для воспрепятствования выполнению мирного договора и поднять партизанскую войну». В начале мая высказывались подозрения, что П. Е. Дыбенко готовит антибольшевистский мятеж вместе с подполковником Михаилом Артемьевичем Муравьевым (1880–1918). То была одна из фигур, вынесенных наверх волной революции, – кадровый офицер, участник Русско-японской и Первой мировой войн, неоднократно ранен. С весны 1917 г. М. А. Муравьев занимался формированием ударных батальонов, в которых видел свою опору генерал Л. Г. Корнилов, однако подполковник выступил против Корниловского мятежа, а после Октября предложил свои услуги Советскому правительству и был назначен командующим войсками Петроградского военного округа. Тогда же он объявил о своей принадлежности к левым эсерам – союзникам большевиков. М. А. Муравьев сыграл одну из ключевых ролей в отражении похода войск Краснова – Керенского на Петроград в ноябре 1917 г., затем командовал советскими войсками, взявшими Киев в январе 1918 г. В апреле он был арестован по обвинению в злоупотреблении властью и связях с анархистами. «Петроградское эхо» писало 2 мая: «Выясняется роль полковника Муравьева в формировании партизанских отрядов в тесной связи с Дыбенко. Формируемые отряды имели целью выступление против советской власти». В начале июня М. А. Муравьева освободили и назначили командующим Восточным фронтом против восставшего Чехословацкого корпуса. Там он действительно поднял мятеж против Советской власти и был убит в перестрелке 11 июля 1918 г.

Дело П. Е. Дыбенко было самым громким, но не единственным примером, который, казалось бы, демонстрировал слабость Советской власти и ее неспособность справиться с матросами. В газетах регулярно появлялись такие заметки: «Орел. На станции Становой Колодезь произошла перестрелка между красногвардейцами и матросами. Матросы бросили бомбу, в ответ красногвардейцы открыли стрельбу. Ранено 15 пассажиров и кондуктор».

Читая газеты, А. М. Щастный мог решить, что при сохранении поддержки матросов он сможет делать практически все что угодно, если П. Е. Дыбенко не смогли «посадить» при таких весомых обвинениях. Однако обстановка быстро менялась. В июне 1918 г. она была уже не такой, как в марте или апреле. Советская власть становилась гораздо жестче и не собиралась больше терпеть своеволие матросов, граничившее с разнузданностью. Провал обвинения на процессе П. Е. Дыбенко заставлял его в следующий раз действовать гораздо решительнее – второй провал обвинения в политическом деле против высокопоставленного моряка означал бы крайнее падение авторитета власти.