Глава 8

Из-под маски

Среди источников сведений о политической биографии А. М. Щастного очень мало текстов, написанных им самим или передающих его слова. Тем ценнее немногие существующие. В мае 1918 г. состоялось несколько совещаний высшего военного и политического руководства Петрограда по вопросу о подготовке его обороны. На них оказались вольно или невольно озвучены тайные мысли, которые посещали некоторых военных специалистов, в том числе А. М. Щастного.

9 мая 1918 г. в Петрограде проводилось совещание военных специалистов и руководителей города о возможностях его обороны. Тема была актуальной как никогда. Практически сразу после закрытия этого совещания газетчики на улицах Петрограда начали продажу вечернего выпуска газеты «Новые ведомости». Вся первая страница была посвящена «сообщениям о германских требованиях и о близкой оккупации Петрограда и Москвы».

Председателем совещания 9 мая был генерал-лейтенант Алексей Владимирович Шварц (1874–1953). В исторической литературе распространена его ошибочная идентификация как полковника Николая Николаевича Шварца (1882–1944), который никогда не занимал должность военрука Петроградского участка. Ошибка представляется тем более странной, что на последней странице протокола указаны инициалы А. В. Шварца. Кроме него в заседании участвовали командующий Балтийским флотом «адмирал» (именно так он назван в протоколе) А. М. Щастный, начальник штаба флота капитан 2 ранга М. А. Петров, комиссар Балтийского флота, не названный по имени, помощники военрука Петроградского района генерал-майор инженерных войск Георгий Владимирович Бурман (1865–1922) и генерал-лейтенант Александр Федорович Добрышин (1871–1942), временно исполняющий должность начальника штаба Петроградского района полковник Генерального штаба Филипп Иванович Балабин (1881–1938), начальник снабжения Петроградского района генерал-майор Николай Елпидифорович (Евгеньевич) Духанин (1864–1945), председатель Петроградской трудовой коммуны Г. Е. Зиновьев, военный комиссар Петроградского района («военкомпет») Б. П. Позеры, комиссары М. М. Лашевич и И. Т. Смилга.

Под наименованием «комиссар Балтийского флота» в протоколе совещания подразумеваются два человека – Е. С. Блохин и Е. Л. Дужек. Последний присутствовал только в начале собрания, а затем ушел. Указание в публикациях протокола фамилий комиссаров является произвольным. Можно предположить, что все реплики «комиссара» принадлежат одному из них (в противном случае лицо, ведшее протокол, должно было бы отметить другого выступающего). Вероятно, Е. Л. Дужек на совещании не выступал, и все реплики «комиссара» принадлежат Е. С. Блохину.

Совещание началось с обсуждения чисто военных вопросов. А. В. Шварц сообщил сведения о немецких войсках на подступах к Петрограду. По его подсчетам выходило, что в Прибалтике и на Карельском перешейке сосредоточено 18 немецких дивизий, тогда как в распоряжении Советского командования Петроградского района – лишь 16,5 тыс. штыков, около 1 дивизии. Качество бойцов неудовлетворительное.

Мы полагаем, что А. В. Шварц подсчитал все немецкие тыловые и вспомогательные части (возможно, завысив их численность) и механически объединил их в дивизии. Дело в том, что в марте 1918 г. Германия имела лишь 55 пехотных и кавалерийских дивизий вне Западного фронта, на огромном пространстве от Гамбурга до Смоленска и от Иерусалима до Гельсингфорса. Лишь часть из них дислоцировалась на территории бывшей Российской империи. К осени 1918 г. в Финляндии, Прибалтике, Белоруссии, Польше, на Украине и на Кавказе оставалось всего 20 пехотных и 3 кавалерийские дивизии немцев, причем состоявших из пожилых, ограниченно годных, уставших от войны солдат. Лишь кавалерия и отдельные пулеметные роты, по мнению немецкого командования, еще сохраняли высокую боеспособность. Другие военные специалисты смотрели на дело более оптимистично. В конце мая анонимный военный обозреватель «Новой жизни» отмечал, что у немцев под Псковом и Нарвой не более 2 сборных дивизий плохого качества. Более серьезная опасность грозила городу с севера, со стороны Карельского перешейка, где у финнов были сосредоточены не менее 40 батальонов (примерно 3 дивизии), и они могли быть в любой момент усилены, однако ждать боевых действий с их стороны надо было не раньше окончания полевых работ в Финляндии (в августе).

Мы полагаем, что соотношение советских и немецко-финских сил в районе Петрограда не выглядело столь безнадежно для советской стороны, как докладывал А. В. Шварц.

А. М. Щастный, выступивший сразу после председателя, решительно заявил: «Флот настроен так: врагу столицы не отдавать, переход из Гельсингфорса был совершен не для того, чтобы здесь умереть без боя… Со стороны команд и советских комиссаров есть решимость оборонять флот до последнего. Видя агрессивные намерения немцев желательно, чтобы правительство недвусмысленно сразу сказало: или мир, или война. Этот вопрос связан с преподанием правительством ряда определенных нам указаний. Другого мнения по этому вопросу быть не может». Он подчеркнул, что «осторожность является крайне необходимой. Река Сестра слишком близко к Петрограду и принять меры потом может быть будет и поздно… Для меня вопрос о выводе флота из Петрограда совершенно ясен, но сложнее вопрос о Кронштадте. Там находятся дредноуты. Решение вопроса о этих дредноутах имеет исключительную государственную важность. Когда мы подойдем к европейскому миру, вес на конференции будет иметь тот, кто будет обладать реальной силой – флотом [включающим в себя дредноуты]. Теперь же нам необходимо получить определенный ответ – война или мир».

Ему вторил начальник штаба флота М. А. Петров: «Важнейшим вопросом я считаю вопрос, война или мир». За время совещания А. М. Щастный несколько раз настойчиво возвращался к необходимости четко определиться – война или мир с Германией. Он говорил: «Для меня все равно, кто возьмет тогу и сообщит, объявлена война или нет».

Возможно, говоря о «тоге», А. М. Щастный вспомнил латинское выражение: «Пусть оружие уступит место тоге!»и либо оговорился, либо его фраза была неправильно записана в протокол. В таком случае правильнее было бы сказать «снять тогу», поскольку римляне считали тогу символом мира, или «надеть сагум», который был символом войны. А. М. Щастный хотел сказать, что ему все равно, кто объявит войну Германии.

Он продолжал: «Я трижды прошу указать мне время действия флота, т[о] е[сть] выхода на рейд, зону действий флота и район обороны, т[ак] к[ак] я ничего не знаю. Это для меня существенно и насущно важно… я считаю для себя недобросовестным, не имея никаких указаний о действии флота в случае наступления немцев, оставаться командующим флота и долг моей чести мне не позволит остаться на этом посту, снять же с себя ответственность я не могу. Возможно, что найдется лицо, которое при всей создавшейся обстановке возьмет на себя командование флотом. А [я] могу поступить простым матросом на любое судно…»

О своей возможной отставке, в случае если не получит четких указаний, А. М. Щастный говорил так, чтобы дать понять, что он в отставку уйти может, но не сделает этого, поскольку не может снять с себя ответственность. Фактически он всячески подталкивал участников совещания к мысли о необходимости немедленно начать действия, явно идущие вразрез с Брестским договором, прежде всего минные постановки в Финском заливе.

Начальник штаба флота капитан 2 ранга М. А. Петров был более откровенен в идеологических вопросах: «Внепартийность армии – это важнейшее условие ее создания; необходимо также отказаться от внутренней борьбы (то есть прекратить гражданскую войну. – К. Н.)… Я уверен, что армия может быть создана, но она должна быть не для защиты советской власти (выделено нами. – К. Н.)… Необходимо дать полную свободу командному составу в деле создания мощной армии… Формирование национальной армии может создать известную опасность для советской власти, так как нужно откровенно сказать, что большая часть населения ждет прихода немцев [поскольку настроена антисоветски]… Весь вопрос, по-моему, пойдут ли [советские власти] против создания русской армии, сознавая в то же время ее опасность…»

Сухопутные военные специалисты разделяли мнение своих морских коллег. А. В. Шварц заметил: «[Л. Г.] Корнилов – ярый враг советской власти, а теперь – по сведениям газеты – он примкнул к советским войскам и дерется вместе с красноармейскими частями, защищая Россию [от немцев]. Я считаю, что все партии могли бы слиться в одну партию и встать на защиту Родины… Весьма важно название армии. Если она будет называться красной армией – офицерство не пойдет. Если народной русской армией – это другое дело. Красная армия себя скомпрометировала в глазах населения». Л. Г. Корнилов погиб ровно за месяц до этого, однако слухи о нем еще долго продолжали будоражить общественность. Отметим, что А. В. Шварц позднее заявлял о том, что принял в начале марта пост военрука Петроградского района «на условии предоставления ему права формирования армии без выборного начала и при полновластии командного состава».

Противоположную позицию сформулировали комиссары. М. М. Лашевич сказал: «Последние ораторы поставили все точки над i. [Они считают, что] необходимо создание общенациональной армии, защищающей Родину, а не Советскую власть, не социализм. При ныне существующем резком делении на партии Красных и Белых – это почти невозможно. Достаточно вспомнить, как [антисоветски настроенные круги] немцев встретили в Пскове с цветами. Армия всегда защищала царившую власть. Что армия аполитична – это только слова… Профессор Шварц защищает Россию как свое отечество, а я [защищаю Россию] как социалист и мне с ним по пути… И мы будем защищать Россию как очаг мировой революции». И. Т. Смилга добавил: «Выслушав речь начальника штаба Морских сил [М. А. Петрова] я могу сказать… что [по его мнению] прежде чем приступать к обороне Петрограда, необходимо произвести [политический] переворот… Опыт революционных войн ясно показывает, что это невозможно… Я считаю, что создание армии на [основе] единения всех [политических] сил является несостоятельным, а со стороны военных лиц считаю предательством».

М. М. Лашевич очень емко охарактеризовал военно-политическую обстановку: «Одно [наше] желание защищать столицу повлияет на психологию немцев. Нам ставят в упрек, что после Брестского мира мы разрушили старую армию, но это была армия мародеров… никто не мешает военным специалистам работать вместе с нами над созданием мощной армии, что же касается внешней политики, то ясности в ней быть не может. Сама Германия не знает своих аппетитов, т[ак] к[ак] они приходят с едой. Захватив Кавказ, они идут на Багдад. Совет наркомов желает защищать Россию от нападения немцев. Если минные заграждения против Брестского мира, то их ставить нельзя. Провоцировать немцев не нужно. Каждый лишний день увеличивает нашу мощь. Немцы, опершись на некоторые политические партии на Украине, создали там переворот. Если произойдет [в России] то, что на Украине – неизбежен крах и у нас. Погибнет Россия, а с нею и флот». Фразу М. М. Лашевича о том, что старая армия «была армия мародеров» можно понять, если вспомнить о ситуации в Петрограде во время отражения последнего германского наступления в феврале 1918 г. Тогда в городе еще оставалось довольно много «старых» полков, но заставить их выступить на фронт не удалось. Получив этот печальный опыт, большевики пришли к выводу о необходимости полного роспуска «старой» армии и строительства новой с нуля.

Г. Е. Зиновьев и комиссары несколько раз повторяли мысль о том, что в Петрограде не удастся повторить военный переворот, который привел к власти в конце апреля 1918 г. в Киеве гетмана П. П. Скоропадского. В то же время председатель Совета комиссаров Петроградской коммуны подчеркивал, что он самым решительным образом выступает за оборону Петрограда. В этом заключался важный нюанс отношения к ситуации петроградского и московского руководства. Мы уже писали о том, что в Москве допускали возможность сдачи Петрограда немцам в качестве жертвы ради поддержания Брестского мира. Г. Е. Зиновьев и руководство Петроградской коммуны не считали это в принципе возможным и были готовы пойти на войну с Германией ради защиты Петрограда.

Отметим, что во время этого совещания прозвучало словосочетание «военная диктатура» в контексте флота. Е. С. Блохин сказал: «Считаю необходимым привлечь сюда морские отряды и объявить военную диктатуру, которая примет те или другие определенные решения». Поскольку главный комиссар Балтийского флота был политически наивным человеком, он не видел опасности этого лозунга. Уже во время следствия по делу А. М. Щастного он повторял: «Я думал, что командование флотом хочет слиться с Советом комиссаров и со штабом Шварца, и это будет военная диктатура для защиты Петрограда».

Можно констатировать, что на совещании 9 мая была сформулирована позиция определенной части морских и сухопутных офицеров, которую, вероятно, разделял и А. М. Щастный. Ради борьбы с внешним врагом необходимо прекратить гражданскую войну, начать строить общенациональные вооруженные силы, несмотря на то что они могут свергнуть Советскую власть. Командному составу должна быть предоставлена «свобода», то есть он должен быть освобожден от контроля комиссаров. Необходима немедленная военная диктатура (по крайней мере, в Петрограде), возможно флотская. Этот комплекс идей приобрел популярность в Петрограде в мае 1918 г., и нам с ним еще придется встретиться.

Протокол совещания заканчивается фразой: «Ввиду полного разногласия между представителями [Петроградской] Коммуны с одной стороны и представителями Военного Руководителя и флота с другой, после 6 часов заседания никаких определенных решений по затронутому вопросу принято не было, а потому никакой резолюции не последовало». Зато между А. М. Щастным и А. В. Шварцем было достигнуто полное согласие. Оба они на другой день представили по записке, в которых излагали перечень необходимых и срочных мер, которые явно дополняли друг друга.

А. В. Шварц уделил основное внимание вопросам взаимоотношений между военным командованием (в собственном лице) и руководством Петроградской коммуны. Он предлагал свести роль Военного комиссариата Коммуны к обеспечению «связи с общественными организациями», в отношении снабжения – к роли штаба тылового военного округа по отношению к штабу фронта. Понятно, что при таком положении влияние политического руководства на вооруженные силы сводилось к нулю. А. В. Шварц требовал оставить на его усмотрение вопрос использования еще сохранившихся штабов и кадров воинских частей старой армии. Это требование выступает в правильном свете, если учесть, например, казус лейб-гвардии Семеновского полка, который к маю 1918 г. сохранил костяк командного состава и пользовался среди советских руководителей Петрограда репутацией «честных белогвардейцев». Безусловно, бесконтрольное использование военным руководителем таких частей могло стать прямым путем к перевороту в Петрограде. Наконец, А. В. Шварц декларировал необходимость полностью отказаться от выборности командного состава и не допускать создания солдатских комитетов в воинских частях.

Все эти пункты не заинтересовали А. М. Щастного, и в его записке есть только один тезис, напрямую перекликающийся с предложениями А. В. Шварца: и сухопутный, и флотский военспецы требовали заблаговременно оповещать их об изменениях политической обстановки, причем А. В. Шварц посвятил этому требованию один пункт записки, а А. М. Щастный – два. Кроме того, наморси требовал издать декларацию о защите отечества, «немедленно вернуть все боевые морские части с сухопутного фронта в Петроград для назначения по указанию Комфлота» и «обеспечить флот продовольствием».

Возникает законный вопрос: почему А. М. Щастный не поднял вопрос о ликвидации выборного начала на флоте, как это сделал А. В. Шварц в отношении сухопутной армии? Мы полагаем, потому, что он вполне комфортно чувствовал себя с существовавшим на тот момент составом Совкомбалта, который не стеснял А. М. Щастного, а напротив, был полезен ему, «прикрывая» от возможных претензий со стороны Москвы и давая свободу маневра, которой наморен умело пользовался. Как человек осторожный, А. М. Щастный не стал требовать сведения Петроградской коммуны к роли интенданта, поскольку это требование было уже сформулировано А. В. Шварцем. Тезис сухопутного военачальника о необходимости предоставить ему право использовать кадры старых частей перекликается с предложением А. М. Щастного вернуть матросские отряды с сухопутного фронта. Мы полагаем, что наморен считал себя способным управлять настроениями матросов настолько эффективно, что не боялся появления в Петрограде отрядов матросов, добровольно отправившихся бороться с контрреволюцией на периферии.

А. М. Щастный и его коллеги по военному цеху должны были бы понимать, что после подписания Брестского мира Советская Россия оказалась в двусмысленном положении. Она не могла оказать вооруженное сопротивление немцам, а это провоцировало немцев к новым захватам. Начало войны с немцами до создания более-менее боеспособной армии или до их полного поражения на Западном фронте было абсолютно невозможно. На наш взгляд, настойчивое педалирование А. М. Щастным и М. А. Петровым темы «война или мир» преследовало цель поставить руководство Петроградской трудовой коммуны перед необходимостью немедленно сделать выбор в пользу войны с Германией.

Очевидно, что такой выбор ставил Петроград в крайне сложное положение, означал разрыв с Москвой и требовал немедленного создания вооруженных сил. Создать их можно было, только обратившись к офицерам, которых в городе насчитывались десятки тысяч. Офицеры же могли пойти в армию, как справедливо указывали участники совещания, только в том случае, если она будет не «красной», а «национальной». Главное различие между ними состояло в «свободе» командного состава «национальной» армии, то есть отсутствии комиссарского контроля. Понятно, что такая армия силой вещей будет «держать за горло» любое гражданское политическое руководство города независимо от его идеологической окраски.

Дальнейшее развитие событий в Петрограде в мае 1918 г. могло идти по сценарию, скажем, Архангельска августа-сентября 1918 г. или Омска ноября-декабря 1918 г., когда сравнительно демократическое, состоящее из социалистов (хотя бы правых) правительство свергалось военными, устанавливавшими военную диктатуру. В Архангельске капитан 2 ранга Г. Е. Чаплин, свергнув правительство Николая Васильевича Чайковского (1851–1926), не смог установить собственную диктатуру только потому, что этого не одобрили английские оккупационные власти, а у А. В. Колчака в Омске это получилось. Примерно такую же судьбу повторил и самарский Комуч, который был ликвидирован после прихода к власти А. В. Колчака. Историки уже сравнительно давно сформулировали мысль о том, что в начале Гражданской войны на арену выступала «демократическая» контрреволюция, которая затем сменялась «генеральской» контрреволюцией.

Другой сценарий, «ползучий» переворот, имел место в Мурманске, где местный Совет до августа 1918 г. возглавлял большевик А. М. Юрьев, который, под влиянием прежде всего старшего лейтенанта Г. М. Веселаго, стал проводником интервенции на Кольском полуострове.

Совещания под председательством А. В. Шварца после этого собирались по меньшей мере дважды – 12 и 16 мая. На них не присутствовали Г. Е. Зиновьев, Б. П. Позерн и М. М. Лашевич, зато были многочисленные морские офицеры и несколько флотских комиссаров. Обсуждение носило строго деловой характер, никакие политические вопросы не поднимались. На наш взгляд, это не означало, что большевики и военные специалисты пришли к согласию, просто острые вопросы были временно отложены.

Свидетельством решительных намерений Советского правительства и лично Л. Д. Троцкого начать строительство полноценной массовой армии являются слухи о введении всеобщей воинской повинности, которые просочились в газеты в середине мая. «Петроградский голос» писал: «Вопрос о введении всеобщей воинской повинности предрешен. Однако, по видимым военным сведениям, считают, что для проведения в жизнь этой меры момент еще не настал. Вначале необходимо создать сносный кадр из бескорыстных солдат, а такой кадр может быть создан из добровольческих элементов. Если будет введена воинская повинность немедленно, то в армию вольются деморализующие элементы».

За десять дней до того, как военные специалисты и комиссары не смогли прийти к определенному мнению по вопросу об обороне Петрограда, 29 апреля 1918 г. открылся 3-й съезд моряков Балтийского флота. Как раз в это время произошло очередное обострение советско-германских отношений, связанное с уходом кораблей Черноморского флота из Севастополя, из-под носа немецких войск (29–30 апреля 1918 г.). Одновременно в Киеве произошел военный переворот, приведший к власти гетмана П. П. Скоропадского.

Видимо, в связи с этим 3 мая 1918 г. наморен получил телеграмму Л. Д. Троцкого: «Принимая меры к организации обороны Кронштадта и флота, вместе с тем надлежит иметь разработанный план уничтожения военного имущества, запасов, судов, портовых сооружений и т. п. на тот случай, если вопреки ожиданиям оказалось невозможным удержать Кронштадт и флот в наших руках». Ничего сенсационного в таком распоряжении не было. Напомним, что суда флота были подготовлены к взрыву еще в Гельсингфорсе, и в принципе, новое распоряжение о минировании не требовалось, поскольку сохраняло силу старое. Однако подтвердить приказ в условиях слабой дисциплины было делом нелишним.

В эти дни в Москве обсуждалось общее военно-политическое положение страны, которое признавалось неблагоприятным. 6 мая было принято постановление ЦК РКП(б): «Немецкому ультиматуму уступить. Английский ультиматум отклонить (ибо война против Германии грозит несравненно большими потерями и бедствиями, чем против Японии)… С Мирбахом вести переговоры в целях выяснения того, обязуются ли заключить мир Финляндии и Украины с Россией, и всячески ускорять этот мир, сознавая, что он несет новые аннексии». Речь здесь идет о требованиях Германии добиваться вывода английских войск с Кольского полуострова и об угрозе вмешательства Японии в случае, если Советская Россия не возобновит войну с Германией. 7 мая находившийся в Петрограде член ВВС В. М. Альтфатер доложил Л. Д. Троцкому о том, что он выяснил из разговоров с наморси и начальником штаба флота, каким образом они намерены выполнять приказ об уничтожении флота. Он предусматривал, прежде всего, уничтожение новых судов. На них предполагалось испортить котлы (развести пары, но слить воду), турбины (пустить в непрогретые турбины пар), орудия (взорвать в них снаряды), взорвать снарядные погреба, зажечь нефть и открыть кингстоны одного борта, чтобы корабль перевернулся. Разумеется, проводить все эти меры на каждом корабле не было смысла – скажем, взрыв снарядных погребов и так полностью выводил корабль из строя. Во вторую очередь следовало затопить старые суда в Морском канале и заминировать подступы к Кронштадту с моря. В третью очередь – сжечь портовые мастерские и склады и взорвать доки. В. М. Альтфатер отмечал, что мероприятия по первому пункту были детально разработаны до Ледового похода, «средства, потребные для уничтожения, были выданы кораблям еще в Гельсингфорсе». Предлагались и альтернативные варианты. 13 мая 1918 г. капитан 1 ранга Владимир Иванович Медведев (1882–1940), занимавший должность флаг-капитана по оперативной части штаба Балтийского флота, в своем рапорте начальнику МГШ Е. А. Беренсу предлагал другой вариант, исходя из того, что «уничтожение всего флота лишает нас надежды на возрождение… флота», и кроме того, уничтожение не может быть хорошо организовано из-за низкой дисциплины, недостатка времени и неизбежных случайностей. Помиио этого, немцы могут выдвинуть ультиматум, угрожающий казнями морякам, уничтожившим свои корабли, что деморализует личный состав. Поэтому В. И. Медведев предлагал ряд простых мер, которые не дадут немцам вывести захваченные ими суда из Петрограда и Кронштадта в течение навигации 1918 г. Для этого надо было заградить Морской канал и Корабельный фарватер затоплением старых судов (прежде всего броненосцев «Республиканец» – «Петр Великий» и «Заря Свободы» – «Император Александр II»), у которых следует взорвать днища, а трюмы наполнить илом и песком после затопления с помощью землечерпалок, что не позволит их поднять, а потребует разрезать корпуса – а это гораздо более трудоемкая операция. Мы полагаем, что предложение В. И. Медведева было наиболее целесообразным и дальновидным. Оно учитывало вероятное изменение политической обстановки через несколько месяцев после возможной сдачи Петрограда немцам. Идеи В. И. Медведева были одобрены С. В. Зарубаевым после его вступления в командование флотом. Об этом вспоминал и Г. Н. Четверухин. 17 мая в Кронштадте состоялось вполне деловое заседание комиссии, которая должна была выработать детали уничтожения флота. Как видим, А. М. Щастный не устраивал никакой истерики по поводу уничтожения флота, а деловито планировал необходимые мероприятия. Заметим, что в случае уничтожения флота по его сценарию восстановить корабли было бы невозможно, они годились бы только на металлолом. Казалось бы, А. М. Щастный должен был склоняться к наиболее щадящему варианту уничтожения кораблей, учитывая его несомненный флотский патриотизм. Однако он выбрал наиболее сложный и «бесповоротный» вариант. Мы полагаем, что А. М. Щастный отстаивал наиболее радикальный способ уничтожения флота лишь на словах, чтобы произвести наибольшее впечатление на команды с целью воспользоваться их возмущением и желанием спасти флот. Позднее Е. С. Блохин так описывал отношение матросов к проблеме уничтожения флота: «Когда мы пришли из Гельсингфорса в Петроград, состоялось заседание местного флотского комитета, на котором мне был брошен упрек, что я приказал взорвать английские транспорты [в Гельсингфорсе] и что вообще весь [флот] приготовлялся к взрыву. С этого момента я усматриваю брожение, которое шло против взрыва судов… На флоте господствовало такое убеждение, что надо прежде защищаться до последней возможности, использовать для этого все средства, а потом в случае последней крайности взорвать корабли».

7 мая Совкомбалт пришел к выводу, что существующая организация управления является единственно возможной, введение единоначалия было бы преждевременным. Таким образом, комиссары подтвердили систему управления флотом, созданную А. М. Щастным в конце марта. Несомненно, такое решение полностью устраивало наморен. Съезд подтвердил полномочия прежнего состава Совкомбалта.

13 мая съезд обсуждал ситуацию в Минной дивизии в связи с ее резолюцией и принял собственное постановление с осуждением действий моряков Минной дивизии, о чем мы уже рассказывали.

14 мая датирована рукопись А. М. Щастного, озаглавленная «На съезде в Кронштадте». На обороте рукой Л. Д. Троцкого сделана надпись: «Настоящие записки взяты мною у бывшего наморси Щастного и являются теми заметками, на основании которых он делал доклад на Совете [3-го] съезда [Балтийского флота]». Следует подчеркнуть, что 14 мая А. М. Щастный выступал не на пленарном заседании, а на совете съезда.

Во время следствия Л. Д. Троцкий упорно пытался добиться от А. М. Щастного ответа на вопрос: кто именно приглашал его выступать на съезде? Бывший наморси отвечал: «Выполняя волю избирателей, я поставил себе целью разъяснить о положении страны и положении Балтийского флота… Когда ко мне обратились с предложением [выступить, я считал] что нужно так или иначе ответить… Я затрудняюсь сказать фамилии… комиссии судебные, по внутренним делам… по управлению флотом, судебная. Все комиссии ко мне приезжали». А. М. Щастный так и не ответил на этот вопрос. Также он не сформулировал четко, какова была реакция совета съезда на его доклад. Л. Д. Троцкий так подвел итог этой части допроса: «Я прошу выделить, что неназванные лица считали полезным, чтобы начальник Морских сил сделал доклад на Съезде по всему объему тех вопросов, которые затронуты в этом конспекте. Прежде чем решиться на такого рода доклад, бывший начальник Морских сил счел необходимым доложить как о получении приглашения, так и о своих мыслях Совету съезда. Совет съезда, с своей стороны, не предложил Щастному читать доклада политического характера перед съездом».

Д. М. Руднев и С. И. Цыбов высказали предположение о том, что одним из инициаторов выступления А. М. Щастного был Ф. И. Засимук, являвшийся членом юридической (судебной) комиссии съезда, и что он приходил на квартиру А. М. Щастного под видом рыбака, торгующего свежей налимьей печенью, причем чекисты смогли установить этот факт. Учитывая, что Д. М. Руднев и С. И. Цыбов, несомненно, были знакомы с большим массивом документов по делу А. М. Щастного (о чем мы писали во введении), первая часть их предположения кажется нам вполне возможной, вторая (о рыбаке и печени) отдает фарсом. Нам неизвестны материалы об оперативной деятельности чекистов против А. М. Щастного до его ареста.

Конспект разделен на несколько частей. В первой части выступления наморси говорил о внешнеполитическом положении страны, которое «настолько безотрадно, что я прошу спокойствия и сдержанности». Он перечислил угрозы, агрессивные действия Германии и Финляндии. Вторая часть, озаглавленная «Внутреннее положение страны», утрачена. В третьей части, названной «Внутреннее положение флота», А. М. Щастный останавливался на проблемах ухода матросов, отсутствия боевой подготовки на линкорах и в частности отсутствии на них старших артиллерийских офицеров. Он указывал на то, что «офицеры не верят, после захвата наших земель, в способность Правительства отстаивать Россию (карту показать)»; что офицеры уходят с флота – для иллюстрации этого тезиса были подготовлены списки уволившихся с флота за февраль-апрель 1918 г., которые включали в себя 415 офицеров строевых, инженер-механиков, по адмиралтейству и корпусов гидрографов и корабельных инженеров. Заметим, что к началу 1918 г. на Балтийском флоте служило не менее 4 тыс. офицеров, поэтому даже если предположить, что кроме оказавшихся в списках с флота дезертировало некоторое число офицеров, все равно на службе оставалось около % всех офицеров. Наконец А. М. Щастный записал: «Какое творчество за 6 месяцев в отношении флота произошло[?] Правительство и Морское высшее управление. Телеграмма об уничтожении К[роншта]дта». Очевидно, он намеревался задать риторический вопрос об отношении советского правительства к флоту с начала ноября 1917 г., то есть, вероятно, с момента фактического признания штабом Балтийского флота нового руководства Морского министерства. В качестве ответа подразумевалась ссылка на развал высшего управления флотом и директиву о взрыве кораблей. Четвертая часть конспекта начинается фразой: «Я делаю нечеловеческие усилия спасти флот». Затем в конспекте А. М. Щастный коснулся вопроса о боевом расписании, фактически речь шла о создании того, что позднее получит название Действующего отряда флота (ДОТ). Наморси предполагал оставить в нем два новейших линкора, один устаревший – «Андрей Первозванный» и крейсер «Рюрик». Затронута была и проблема проводки эсминцев через мосты на Неве, сторожевого охранения в Финском заливе, общего падения дисциплины и роста заболеваний, а также проблемы большого расхода людей в караулах и нарядах. В пятой части конспекта речь шла о задачах военного характера для флота.

Важен вопрос: почему вообще А. М. Щастный выступал на совете съезда, при этом явно затрагивая политические вопросы? На допросе 27 мая он говорил о приглашении, переданном ему несколькими делегатами съезда. Несмотря на расспросы Л. Д. Троцкого, наморси не назвал их фамилий. Исходя из «Положения об управлении Балтийским флотом» от 29 марта, командующий не должен был касаться политических вопросов, которые целиком находились в ведении комиссара.

Сам он на допросе говорил: «к 10-м числам мая я увидел, что я в этой обстановке начинаю плохо разбираться, так как констатируя всю сложность обстановки, не будучи политическим деятелем, не могу сделать никаких выводов, которые правильно направили бы мою деятельность как начальника Морских сил. В этом смысле я сообщил о своем докладе главному комиссару Блохину и Совету комиссаров. Один из комиссаров, не помню точно по фамилии (может быть Минаев или Шпилевский) выяснили по телефону с Кронштадтом, когда будет удобнее прибыть к Совету съезда. Оттуда был получен юз с указанием времени и места заседаний Совета съезда». На наш взгляд, здесь А. М. Щастный занял свою излюбленную позицию человека, который все важные вопросы привык обсуждать коллегиально, «сохраняя невинность».

Даже если оставить в стороне формальные моменты, в конспекте А. М. Щастного бросается в глаза явное осуждение действий советского правительства, которое не проявляет никакого «творчества» в отношении флота, кроме приговора к его уничтожению, а также не может обеспечить территориальную целостность страны. Кстати, если бы А. М. Щастный показал карту новой западной границы России, как он и хотел, она бы поразительно совпала с теперешней западной границей Российской Федерации, а утрату Белоруссии, Украины и Прибалтики, что он считал крайним позором, наши современники все больше привыкают воспринимать как норму.

Наибольший интерес для нас представляет последняя часть конспекта, озаглавленная «Обращение к съезду», которое, очевидно, А. М. Щастный предполагал огласить на пленарном заседании. Ему не удалось этого сделать, поскольку он не добился согласия на это совета съезда. Тем не менее совет съезда «принес благодарность [А. М. Щастному] и сказал, что вопрос исчерпан».

Таблица 2. Фрагменты конспекта выступления А. М. Щастного на 3-м съезде Балтийского флота

Проанализировав этот конспект, становится очевидным, что А. М. Щастный, «хитрейший из хитрейших», по словам И. И. Ренгартена, вел политическую игру, пытаясь опереться на моряков – делегатов съезда, подыгрывая их стихийно-демократическим настроениям, флотскому патриотизму, желанию дать наконец отпор обнаглевшим немцам и финнам и противопоставляя себя и рядовых моряков «правительству» и «политическим официальным деятелям».

То, что совет съезда отказал А. М. Щастному в выступлении на пленарном заседании по этому конспекту, на наш взгляд, свидетельствует о том, что большинство совета составляли большевики и сочувствующие им. Е. Л. Дужек на допросе вспомнил, что кроме членов старого Совкомбалта на совете присутствовали И. П. Флеровский, И. В. Фрунтов, П. Ф. Гуркало и старший лейтенант Петр Николаевич Ламанов (1884–1932) – первые трое большевики, последний – беспартийный. А. М. Щастный также вспомнил нескольких присутствующих – контр-адмиралов С. В. Зарубаева и Николая Ивановича Паттона (1868 – после 1921), возможно, капитана 1 ранга Ивана Николаевича Дмитриева (1877–1948). Откровенно критический (если не сказать резче) тон речи А. М. Щастного присутствующие на совете съезда сочли неуместным.

Сохранилась телеграмма И. П. Флеровского, которая передает его впечатления от выступления А. М. Щастного «по горячим следам»: «В три часа дня состоялось заседание совета съезда Балтфлота с участием наморси. Наморси стремится к максимальной самостоятельности и властности командования. На прямой вопрос о полном признании декрета ЦИКа об управлении Балтфлотом наморси отвечал уклончиво. Арест Лисаневича и Засимука признавал вредным. Совет съезда оказал твердую оппозицию и отклонил пока намерение наморси информировать съезд».

Позднее, уже после ареста А. М. Щастного, И. П. Флеровский указывал на то, что «как человек умный, наморси Щастный вел тонко свою политику, и на одном из заседаний совета съезда как бы между прочим хотел провести резолюцию подобную той, какую вынесла часть Минной дивизии о диктатуре флота, выражавшуюся в единовластии (белого генерала с палкой). На задававшиеся наморси прямые вопросы ответ был молчание и предложение найти “большевистского адмирала” на его место». Учитывая, что в этом же выступлении И. П. Флеровский отдает должное заслугам А. М. Щастного в Ледовом походе, мы полагаем, что он субъективно честно передавал впечатления от поведения наморси на совете съезда. Из его конспекта напрашивается вывод о необходимости единовластия, причем в качестве полновластного командующего-«диктатора» было бы вполне естественно выбрать А. М. Щастного.

Однако А. М. Щастный утверждал, что после окончания заседания совета съезда к нему «подошел Флеровский и сказал: тов. Щастный, не тревожьтесь, не смотрите слишком пессимистично. Бог даст, все уладится и пойдет хорошо». В данном случае невозможно ни подтвердить, ни опровергнуть факт подобного разговора.

И. П. Флеровский был утвержден СНК главным комиссаром Балтийского флота как раз в день выступления А. М. Щастного на совете 3-го съезда. Телеграмма о его назначении была передана из НКМД 16 мая. Однако приказ по флоту и морведу об этом был издан лишь 1 июня. Подобные задержки были нормой не только в то время, но и при Николае II, когда бюрократическая машина работала четче. Однако задержка с публикацией приказа о назначении нового главного комиссара доставила ему ряд неприятностей. Назначение И. П. Флеровского было одним из звеньев укрепления политических органов вооруженных сил. Прежде всего, он был большевиком, тогда как его предшественник Е. С. Блохин – левым эсером. К тому же Е. С. Блохин был избран матросскими комитетами и лишь затем утвержден СНК. И. П. Флеровский был в первую очередь назначенцем, а уж потом его кандидатура обсуждалась на 3-м съезде Балтийского флота.

И. П. Флеровский в момент назначения главным комиссаром находился в Кронштадте на флотском съезде и сразу же начал активно действовать. В принципе, к этому времени уже было принято решение о ликвидации выборности командного состава, хотя отдельные рудименты прежней системы еще сохранялись (частично выборными оставались ротные и батальонные командиры). Однако о порядке назначения или избрания комиссаров общеобязательных постановлений издано еще не было. И. П. Флеровский смог провести на съезде решение о переизбрании Совкомбалта. Это удалось ему после тяжелой борьбы (между 15 и 21 мая). В ходе дебатов новый главный комиссар был вынужден поставить вопрос о вотуме доверия ему, поскольку съезд не был готов автоматически признать его назначение на должность СНК. 22 мая решения о вотуме доверия И. П. Флеровскому и о выборах нового состава Совкомбалта были приняты. Хотя два большевика из старого Совкомбалта (А. С. Штарев и Иван Федорович Шпилевский (1891–1941)) не были переизбраны, в новом составе комиссаров большевики господствовали.

В новый состав Совкомбалта был переизбран один старый комиссар – Андрей Николаевич Кабанов, который точно не был большевиком. В новом составе Совкомбалта оказались большевики И. В. Фрунтов, П. Ф. Гуркало, Г. П. Галкин, П. Е. Байков (Егоров) и кандидат в члены Николай Александрович Ховрин (1891–1972). Неясно, комиссар Карл Петрович Вакс (1890 – после 1941) в то время был уже большевиком или все еще левым эсером. Комиссар Василий Николаевич Кисляков был левым эсером, неясна партийная принадлежность кандидата в члены Совкомбалта Ф. Г. Федорова. Не вошли в новый Совкомбалт активный деятель мятежа в Минной дивизии К. Д. Гржибовский и сочувствующий мятежу Е. Л. Дужек. Не был переизбран и прежний главный комиссар Е. С. Блохин. Чтобы «подсластить пилюлю» старому составу Совкомбалта, съезд принял постановление с выражением ему благодарности за работу во время Ледового похода.

Если в старом Совкомбалте было 2 большевика, 4 эсера и 8 лиц с неизвестной партийной принадлежностью или беспартийных, то в новом составе было 4 или 5 большевиков, 1 или 2 левых эсера и всего 1 беспартийный комиссар. В числе кандидатов был 1 большевик и 1 беспартийный.

Эти перемены означали усиление роли комиссаров, усиление влияния РКП(б) на комиссаров и усиление позиции главного комиссара, который впервые после Октября был назначен «сверху» и уже после этого получил вотум доверия со стороны моряков, причем формально он в этом вотуме не нуждался. Положение командующего флотом после этого должно было измениться, контроль над ним – вырасти. Несомненно, это не устраивало А. М. Щастного.

И. П. Флеровский столкнулся с обструкцией со стороны командования флотом и прежнего главного комиссара. Под предлогом невыхода приказа по флоту и морскому ведомству о назначении И. П. Флеровского ему не передавали дела. 21 мая был издан приказ по флоту о вступлении в свои обязанности главного комиссара Е. С. Блохина после выздоровления. Очевидно, что этот приказ полностью игнорировал назначение И. П. Флеровского. Даже на допросе 27 мая А. М. Щастный ответил на вопрос Л. Д. Троцкого: «С какого момента вы считаете Флеровского главным комиссаром?» – «Я еще не считаю, потому что он не вступил в исполнение своей должности и я не получил официального уведомления… Я прошу отметить, что ко мне обращается лицо, которое не было аккредитовано, о котором у меня не было никаких сведений». Вероятно, мысль о том, что можно запросить Москву о полномочиях И. П. Флеровского по телеграфу, не приходила А. М. Щастному в голову. Понятно, что подобное отношение к вновь назначенному главному комиссару со стороны командующего флотом внушало подозрения.

Уже после ареста А. М. Щастного Совкомбалт старого состава постановил: «Проектируемое назначение не может быть осуществлено помимо уведомления и согласия как команд, так и Совкомбалта по обстоятельствам момента, о чем довести до сведения ВМК и 3-го Балтийского Съезда. В случае же назначения и утверждения сверху такового, Совком [балт] не считает возможным дальше продолжать дело по воссозданию флота и после Съезда считает себя распущенным и неправомочным, все же дела передаются предполагаемому к назначению комиссару».

А. М. Щастный, находясь под арестом в Таганской тюрьме, в первой половине июня 1918 г. рассказывал Григорию Алексеевичу Алексинскому (1879–1967) о том, «какого труда ему стоило вывести флот через льды, как большевистский комиссар Балтийского флота Флеровский, подручный Троцкого, делал все для того, чтобы помешать этому… А когда кап[итан] Щастный осуществил свой план спасения флота, вопреки намерениям Флеровского и Троцкого, раздражение их достигло пределов». Очевидно, что в этом сообщении события смещены – И. П. Флеровский был назначен главным комиссаром 14 мая и не имел никакого отношения к Ледовому походу. «Мешать» А. М. Щастному он мог лишь во второй половине мая. Мы полагаем, что Г. А. Алексинский правильно передал сильнейшее недовольство А. М. Щастного И. П. Флеровским, а затем сам привязал эту коллизию к Ледовому походу, с которым в его глазах был в первую очередь связан его собеседник.

21 мая в Петрограде была получена телеграмма начальника МГШ Е. А. Беренса, в которой передавалась резолюция Л. Д. Троцкого на донесении А. М. Щастного об объезде из Финляндии немецких офицеров. Она гласила: «Весьма вероятно, что отъезд немецких офицеров и передача всего касающегося Финляндии флота означает угрозу удара нашему флоту якобы от имени Финляндии, необходимо поэтому принять все возможные меры предосторожности. Приняты ли все необходимые подготовительные меры для уничтожения судов в случае крайней необходимости? Внесены ли в банк известные денежные вклады на имя тех моряков, которым поручена работа уничтожения судов? Необходимо все это проверить самым точным образом. Троцкий». От своего имени Е. А. Беренс добавил: «Сообщая это, прошу срочно сообщить, составлены ли списки личного состава, кому поручено уничтожение судов. Списки необходимы, так как предполагается за удачное выполнение в случае уничтожения выдавать денежными наградами. О способе, как лучше организовать выдачу, распределение и условия таких наград, прошу наморен срочно дать заключение, сговорившись с Л. Гончаровым для представления проектов в Коллегию и Высший военный совет». Отметим важный юридический нюанс – первая часть телеграммы была обязательна для исполнения А. М. Щастным, поскольку Л. Д. Троцкий был его начальником. Вторая часть, исходившая от Е. А. Беренса, была лишь пожеланием, поскольку командующий флотом не подчинялся начальнику МГШ. Именно поэтому наморси мог лишь «сговориться», то есть совместно выработать проект распределения наград с представителем МГШ в Петрограде капитаном 1 ранга Леонидом Егоровичем Гончаровым (1885–1948).

Напомним, что согласно шифровке Р. Локкарта, Л. Д. Троцкий еще 15 мая сообщил ему о создании подрывных команд на флоте и о назначении наград подрывникам и их семьям. Разумеется, Л. Д. Троцкий мог приукрасить положение и заявить о фактической готовности к уничтожению флота, тогда как об этом было лишь принято решение в Москве, а к его практическому осуществлению еще не приступали. Однако шифровка свидетельствует о наличии принципиального решения. При этом Р. Локкарт передает это заявление как исходящее исключительно от Л. Д. Троцкого, никак не указывая на то, что оно принято с английской подачи. А. А. Зданович высказывает предположение, что Е. А. Берейс и В. М. Альтфатер, находясь под влиянием Ф. Кроми, подталкивали процесс уничтожения Балтийского флота. Тезис о денежных наградах в телеграмме 21 мая перекликается со сведениями о выплатах, которые были запланированы Ф. Кроми в рамках его нелегальной организации, готовившей взрыв кораблей. Разумеется, речь не может идти о том, что выплаты, о которых говорилось в телеграмме Е. А. Беренса, должны идти непосредственно от Ф. Кроми. У Советского правительства, к счастью, был собственный бюджет, поэтому сам по себе факт назначения денежных наград не может свидетельствовать о наличии у большевиков английского или немецкого «золота». Также эта телеграмма сама по себе не доказывает, что Е. А. Беренс или кто-либо другой из руководства РККФ действовал по указке англичан. Повторим, что все это время угроза немецкой оккупации Петрограда воспринималась в Советском правительстве как абсолютно реальная и требующая соответствующих действий. В случае захвата Петрограда немцами патриотическим долгом советского руководства было бы уничтожение военных объектов города, не исключая и флота. Заметим, что именно такой выбор был сделан в июне 1918 г. в отношении Черноморского флота, когда Советское правительство предпочло его потопить, но не отдавать немцам. Однако нам кажется небеспочвенным предположение о том, что если не В. М. Альтфатер, то Е. А. Беренс в это время сотрудничал с английской разведкой. В одной из работ мы писали о том, что именно по его распоряжению заграничная агентура российской морской разведки в марте 1918 г. была передана Великобритании. Во время Гражданской войны Е. А. Беренс «подозревался в благоприятствовании деятельности шпионской организации “ОК”, финансируемой британскими политической и морской разведками». Чтобы судить о смысле телеграммы 21 мая, надо определиться, что было приоритетной целью англичан в это время – уничтожение Балтийского флота или организация восстания в Петрограде? Исходя из анализа деятельности Ф. Кроми, который мы провели выше, мы полагаем, что приоритетным было именно восстание, поскольку оно «убивало двух зайцев» – вело к свержению большевиков во всероссийском масштабе и провоцировало наступление немцев в глубь России, то есть оттягивало их силы с Западного фронта. В то же время, как показывает шифровка Р. Локкарта от 25 мая, британцы продолжали готовить уничтожение кораблей с целью облегчить собственную интервенцию.

Нельзя исключать, что телеграмма 21 мая была сознательной провокацией, призванной облегчить А. М. Щастному «раскачивание» ситуации во флоте и в Петрограде в целом. Это предположение подкрепляется тем, что в те дни угроза Петрограду со стороны Финляндии и немцев скорее ослабла, чем усилилась. О том, что положение оценивалось как сравнительно стабильное, говорит ответная телеграмма А. М. Щастного. Если Е. А. Беренс действительно был связан с англичанами, вполне логичным выглядит отправка им провокационной телеграммы, которая была в полной мере использована А. М. Щастным. Кстати, Е. С. Блохин на следствии заметил: «Меня возмутила приписка Беренса к резолюции Троцкого», а не сама резолюция Л. Д. Троцкого.

С другой стороны, указания об особо внимательном подходе к выбору ответственных за уничтожение кораблей и сооружений давались и раньше. 9 мая Е. А. Беренс передал В. М. Альтфатеру указание Л. Д. Троцкого: «Требуется: 1) составить именные расписания лиц, которым будет поручено выполнение [взрывов]; 2) разъяснить им всю важность и ответственность поручения; 3) взять с них подписки, что они обязуются это выполнить по данному указанию, невзирая ни на какие препятствия; 4) списки упомянутых в и. 1 лиц составить немедленно и представить Коллегии [Наркомата по морским делам] для сведения».

Если вспомнить события 1917 г., то становится очевидно, что обещание денежных наград было более чем понятно в свете требований о повышении жалованья, которые выдвигали матросы весной-летом 1917 г., и острого интереса матросской массы к проблемам материального обеспечения в этот период. Примеры выдвигавшихся в то время требований о повышении жалованья, выдаче дополнительного обмундирования и тому подобного можно приводить бесконечно. Особых же надежд на сознательность и организованность оставшихся на кораблях моряков правительство справедливо не питало. Летом 1918 г. СНК назначил особую денежную награду экипажам ледоколов «Ермак», «Силач» и «Город Ревель» за «исключительно трудную и тяжелую работу» во время Ледового похода. В таком контексте назначение наград в качестве дополнительного стимула для подрывников не выглядит чем-то удивительным. Правда, существовало противоположное настроение: 19 декабря 1917 г. Верховная морская коллегия упразднила выдачу денежных наград.

Как бы то ни было, телеграмма Е. А. Беренса от 21 мая вызвала бурю.

Е. С. Блохин на следствии показал: «По получении юзограммы Беренса от 21 мая Щастный показал юзограмму мне и сказал: “Вот, посмотрите, что пишет нам правительство”… Щастный не скрывал, что он находит эту юзограмму попыткой купить матросов для взрыва флота, говорил, продаваться заставляют и что на это матросы не пойдут. Этого он не скрывал от меня и других комиссаров».

В своих воспоминаниях Г. Н. Четверухин передал рассказ контр-адмирала С. В. Зарубаева о его разговоре со А. М. Щастным в тот же день: «Алексей Михайлович находился в крайне возбужденном состоянии, ходил из угла в угол в своей каюте на “Кречете”. Затем, остановившись, сказал прерывающимся от волнения голосом: “Сегодня, 21 мая, Беренс сообщил мне секретную резолюцию Троцкого, которую он наложил на моем последнем донесении. Вы понимаете, что он предлагает мне, русскому морскому офицеру? Составить списки лиц, которым должны быть поручены работы по уничтожению судов, для выплаты им денежных наград за удачное выполнение взрывных работ. Значит, я должен вербовать этих Иуд Искариотов и обещать каждому за его грязное дело тридцать сребреников”… И еще: усиленно проповедуя необходимость коллегиального обсуждения всех подлежащих решению важных вопросов, он (Л. Д. Троцкий. – К. Н.) почему-то в данном случае не доводит его до сведения Совкомбалта, понимая, очевидно, что это вызовет бурю негодования. Он замыкает его только на меня, с тем, чтобы в случае необходимости сказать: “Товарищи, да это подлое дело рук одного Щастного!”».

Таким образом, А. М. Щастный убеждал С. В. Зарубаева в наличии интриги со стороны Л. Д. Троцкого. Подчеркнем, что Л. Д. Троцкий никогда не «проповедовал» коллегиальные принципы. Как только он стал наркомом по военным делам 11 апреля 1918 г., в интервью Бюро печати он недвусмысленно заявил: «Основную свою задачу [на посту наркома по военным и морским делам] я вижу в том, чтобы содействовать введению в области военного и морского руководства и управления старого военного правила: “Исполнить и об исполнении донести”. Унаследованная от царизма и усугубленная войной разруха понизила чувство ответственности. Создалась психология, при которой кажется, что одним неисполненным приказанием больше или меньше не может иметь значения для интересов страны. С этим нужно покончить. В Советской армии и в Красном флоте дисциплина должна быть дисциплиной, солдат – солдатом, матрос – матросом, приказ – приказом. Красноармейцы и красные моряки все яснее понимают это на основании первых опытов хаотической демократии». А. М. Щастный сознательно приписывал Л. Д. Троцкому политику его предшественников.

Г. Н. Четверухин продолжает пересказ слов А. М. Щаст-ного: «’’Поэтому я прихожу к убеждению, что в Брестском мирном договоре имеется тайный пункт об уничтожении флота, который и объясняет настырность Троцкого в этом вопросе, он не гнушается даже подкупом исполнителей. Я возмущен всем этим и выскажу свое мнение наркому, когда буду в Москве”. Я (Зарубаев. – К. Н.) не верил в существование в договоре тайного пункта об уничтожении флота, поэтому высказал Щастному свое сомнение, но он, очевидно, погруженный в свои мысли, никак на это не отреагировал».

Если А. М. Щастный был уверен в наличии тайного пункта Брестского договора об уничтожении флота и в том, что большевики этот пункт исполняют, то зачем он собирался высказать свое возмущение этим Л. Д. Троцкому? Точно так же бессмысленно было бы высказывать в этом случае свое возмущение и непосредственному начальнику Л. Д. Троцкого – председателю СНК В. И. Ленину. Тем более нелепым было бы показывать им копии секретных документов о связях руководства большевиков с немцами – это было бы прямым самоубийством, причем абсолютно бессмысленным. Разговор такого рода с Л. Д. Троцким мог иметь какой-то смысл только в том случае, если А. М. Щастный был готов предъявить ему ультиматум – прекратить сотрудничество с немцами, подкрепив его какой-то чрезвычайно серьезной угрозой. Вынашивал ли такие планы А. М. Щастный, можно только гадать.

Мы полагаем более вероятным, что А. М. Щастный не собирался ни о чем подобном говорить с наркомом по морским делам, а своим разговором «прощупывал» С. В. Зарубаева. Если бы С. В. Зарубаев задал ему вопрос, зачем говорить о судьбе флота с заведомым немецким агентом, А. М. Щастный мог бы ответить, что он также считает это бессмысленным. Затем было бы логично обсудить, что может в таком случае спасти флот. Вывод напрашивался сам собой – отстранение от власти большевиков, разрыв Брестского договора и продолжение войны рука об руку с союзниками по Антанте. Однако С. В. Зарубаев заявил о своем неверии в тайный пункт Брестского мира. А. М. Щастный сразу оборвал разговор, поскольку сделал вывод о том, что С. В. Зарубаев «не дозрел» до активной антисоветской деятельности.

Возмущение А. М. Щастного выглядит особенно наигранным, если учесть, что в день получения «возмутительной» телеграммы Е. А. Беренса он подписал предписание С. В. Зарубаеву, старшему морскому начальнику в Кронштадте, в котором говорилось: «Кронштадт предположено защищать даже в случае падения Петрограда, и для обороны его сделать надо все возможное. Однако, если средств не хватит противостоять упорной осаде, и моральное состояние защитников будет не на высоте, то Кронштадтская крепость, суда и склады подлежат полному уничтожению, дабы неприятелю не осталось ничего. Надлежит иметь разработанный план уничтожения».

6 июня С. В. Зарубаев был назначен командующим флотом при поддержке С. Е. Сакса и И. П. Флеровского, то есть тех, кто способствовал аресту Щастного. Таким образом, его поведение не вызывало подозрений у большевистского руководства. В январе 1919 г. С. В. Зарубаев ушел с поста командующего флотом по состоянию здоровья, которое на рубеже 1918–1919 гг. действительно пошатнулось. Другое дело, что позднее С. В. Зарубаев оказался втянут в организацию Владимира Николаевича Таганцева (1889–1921), за что и поплатился жизнью, но в мае-июне 1918 г. А. М. Щастный и С. В. Зарубаев стояли на разных позициях.

Если С. В. Зарубаев не поддался на провокацию А. М. Щаст-ного, то в случае с Е. С. Блохиным она имела успех. Прочитав юзограмму Е. А. Беренса от 21 мая, главный комиссар «сказал: “Последние слова юзограммы – это насмешка над всем флотом; я думаю, что матросы продаваться не будут”. Затем я показал своим ближайшим первым помощникам юзограмму, которые нашли нужным обменяться мнениями. Щастный мне никаких объяснений по этой юзограмме не подал. Это было утром [21 мая]».

Затем Е. С. Блохин собрал Совкомбалт (старого состава), на котором было принято решение познакомить с юзограммой Совет 3-го съезда. На заседании Совкомбалта К. Д. Гржибовский заявил, что «эту телеграмму скрывать от масс – значит совершить преступление». Е. С. Блохин, по его словам, просил сохранить ее в тайне. «В Совкомбалте единодушно критиковали юзограмму, говоря, что эта юзограмма заставляет матросов продаваться. Говорили, что Советская власть не заботится о созидании флота, а только о его уничтожении: флот мы привели весь из Гельсингфорса не для того, чтобы здесь погубить, а чтобы употребить против немцев».

Совет 3-го съезда был гораздо более широким органом, чем Совкомбалт. Он собрался 22 мая. На следствии И. П. Флеровский сообщил: «В совет съезда, должен сказать, что входили не только комиссары, но и лица, к комиссарам отношения не имеющие. Я вам напомню, что тов. Сакс был извещен президиумом о том, что завтра будет заседание по поводу обсуждения какой-то телеграммы, но мы не были знакомы с телеграммой. Что касается существа дела (этого самого заседания), то я не помню, что было объявлено это заседание секретным, но я должен заявить следующее, что один из представителей Совета комиссаров (вероятно, К. Д. Гржибовский. – К. Н.) заявил, что преступно скрывать такие телеграммы от широких масс. Именно в ответ на это я заявил, что преступно выносить такие телеграммы в матросские массы». Потом на совете съезда последовало обсуждение политических вопросов. А. М. Щастный и представители старого Совкомбалта «нам говорили о том, что сейчас чрезвычайно тяжелая обстановка, в которой очень трудно скрывать такие вещи». При этом «Совет комиссаров, вновь избранный, был единодушен в этом заявлении, которое я сделал, что преступно такие телеграммы делать предметом агитации, даже прямо оглашать их».

Старый и новый составы Совкомбалта заняли противоположные позиции по отношению к тому, надо или нет широко обсуждать секретную телеграмму о подготовке флота к уничтожению. При этом старый состав комиссаров единодушно был за ее обсуждение, не исключая и большевиков А. С. Штарева и И. Ф. Шпилевского! Мы полагаем, что на примере этого спора проявилась общая тенденция, характерная для советских вооруженных сил мая 1918 г., – люди, «хлебнувшие» митинговой активности, «хаотической демократии» по выражению Л. Д. Троцкого, не были готовы подчиниться дисциплине, даже если почин исходил от их партии. Новый состав комиссаров был готов работать в новых условиях.

Понятно, что в новой обстановке А. М. Щастный терял возможность использовать «для сохранения невинности» (по выражению И. И. Ренгартена) выборные органы. Пространство для его маневра сильно сузилось.

Примерно 22–23 мая А. М. Щастный показал Е. С. Блохину «документы Сиссона». Далее мы подробно разберем содержание этих провокационных фальшивок, призванных служить доказательством того, что большевики – германские марионетки. В письменных показаниях на следствии Е. С. Блохин так излагает этот сюжет: «За два-три дня до своего последнего визита в Москву (26 мая. – К. Н.) Щастный показал мне экземпляр подложных документов, якобы исходящих от германской контрразведки, адресованный председателю Совнаркома за № 1333 от 30 марта 1918 г., и сказал – вот какая чудовищная штука, и кто-то ее распространяет». Это было письмо офицеров немецкого Генерального штаба В. И. Ленину, в котором они выражают удовлетворение по поводу отстранения главного комиссара Балтийского флота Н. Ф. Измайлова и сетуют на назначение на эту должность Е. С. Блохина, «так как Блохин числится в оборонческой группе бывшего Морского комиссара Дыбенко». Можно себе представить то впечатление, которое этот документ был способен произвести на сравнительно наивного Е. С. Блохина!

Параллельно распространялись слухи о готовящейся передаче флота немцам. Представление об этом дает показание на следствии по делу Минной дивизии механика Финляндского железнодорожного моста Порфирия Константиновича Тарана (1881 – после 1918). Между 19 и 25 мая с ним беседовал комиссар флота А. И. Минаев, который рассказал, что «Совет комиссаров флота имеет формальный документ об измене отдельных лиц Совета Народных Комиссаров… документ за подписью тов. Троцкого, не дающий никакого сомнения в том, что тов. Троцкий хотел передать весь Балтийский флот Штабу Германского Командования; на мои возражения о провокации, могущей быть со стороны контрреволюции… тов. Минаев мне заявил, что хотя документ исходит от генералов флота и, по его мнению, контрреволюционного [командного] состава, но все же они придают веру этому документу, полная справедливость этого документа [доказывается] фактами: заменой и арестом комиссара флота Дыбенко и назначения [на его место] другого, нетерпимого низшим составом, комиссара Раскольникова… во-вторых имеется точное сведение в Совете комиссаров флота, что товарищ Зиновьев готовит к сдаче Петроград немцам, и нет никакого сомнения, что наш флот Балтийский [попадет] к ним же в руки и все те старания и энергичные работы Щастного [по спасению флота] пропали даром». Разумеется, никакого документа, подписанного Л. Д. Троцким, о передаче флота немцам не было, Г. Е. Зиновьев готовился к обороне Петрограда (даже вопреки воле Москвы), а не к его сдаче.

Напомним, что вскоре после 12 мая Ф. Кроми сообщил Г. Е. Чаплину о получении союзниками документов, которые доказывают, что большевики собираются «передать немцам ряд лучших судов нашего флота». А. И. Минаев пересказывал П. К. Тарану именно эту версию, что дает представление о широте агитационной работы агентов Ф. Кроми. Комиссар прямо указал и на источник этих слухов – «генералы флота» и «командный состав».

П. К. Таран пошел к Е. С. Блохину и рассказал о разговоре с А. И. Минаевым. Главный комиссар Балтийского флота «подтвердил, что имеются документы за подписью тов. Троцкого, что Балтийский флот должен быть уничтожен, что дает ему основание думать о его измене флоту, трудящемуся народу и [попытке] обездолить страну в момент революции, и что в недалеком будущем этот вопрос [будет] совсем разобран и Троцкий будет предан суду». Когда П. К. Таран потребовал объяснений у А. И. Минаева, тот заявил, что не помнит деталей разговора, поскольку «был выпивши». Во время суда по делу Минной дивизии А. И. Минаев признал, что говорил с П. К. Тараном о приказе Л. Д. Троцкого о взрыве кораблей и о подготовке Петрограда к сдаче. Механик сделал справедливый вывод, что А. И. Минаев «просто распространяет неверные слухи среди малодушных граждан, ища себе сочувствующих». Во время разговора П. К. Тарана с Е. С. Блохиным и А. И. Минаевым «некоторые из состава Комиссаров держали портрет тов. Троцкого и громко выражались, что в нашем Правительстве одни жиды».

В это же время, между 21 и 23 мая, группа сухопутных военных специалистов Петроградского района во главе с А. В. Шварцем подала в отставку. Ушли по меньшей мере Ф. И. Балабин и Н. Е. Духанин, причем последний оказался уже осенью 1918 г. в рядах ВСЮР. Ф. И. Балабин до 1920 г. от участия в гражданской войне уклонялся, а А. В. Шварц после недолгой службы в армии гетманской Украины уехал в эмиграцию и долгие годы преподавал в военно-учебных заведениях Аргентины.

23 мая А. М. Щастный телеграммой запросил Коллегию НКМД и начальника МГШ о двухмесячном отпуске по состоянию здоровья: «Чрезвычайно сложная обстановка управления Балтийским флотом, вытекающая из внутренних бытовых затруднений, преодоления совершенно невероятных препятствий по выполнению боевых задач флота и домогательств различных организаций к торможению деятельности флота, вконец расстроила мое здоровье. Не будучи в состоянии по совести справляться с возложенными на меня обязанностями, прошу об отчислении меня от должности наморси». Одновременно с ним в отставку подали начальник штаба флота капитан 2 ранга М. А. Петров и флаг-капитан по распорядительной части капитан 2 ранга Дмитрий Ростиславович Карпов (1884–1942). Кстати, преемником Д. Р. Карпова на этой должности стал В. А. Белли, мемуары которого являются одним из ценнейших источников для нашего исследования.

Газеты прямо связывали отставки А. В. Шварца и А. М. Щастного. Хорошо информированная оппозиционная «Новая жизнь» сообщала: «С момента прибытия Щастного в Петроград после перевода Балтийского флота из Гельсингфорса в Кронштадт, между Щастным и военным руководителем Петроградского района ген[ералом] Шварцем установился полный контакт в действиях по организации обороны Петрограда. Но ген[ерал] Шварц, вызванный не случайными, [а] принципиальными соображениями, [заявил о своей отставке и] поставил поэтому и перед адм[иралом] Щастным вопрос о возможности дальнейшего руководства [им] Балтийским флотом. 25 мая (в действительности 23 мая. – К. Н.) адм[ирал] Щастный отправил Троцкому телеграмму, в которой, ссылаясь на переутомление, просил дать ему теперь же 2-х месячный отпуск, но прибавляя, что согласен после этого занять любой пост и принять любое назначение советской власти. Это было сделано для того, чтобы уход Щастного вслед за Шварцем не мог быть истолкован как демонстрация и саботаж (выделено нами. – К. Н.)». Следовательно, подача прошений об отставке была согласованным демаршем А. В. Шварца и А. М. Щастного, который был вызван «принципиальными соображениями».

В интервью газете «Наше слово» о причинах отставки А. В. Шварца А. В. Луначарский сказал, что его уход «обусловлен был целым рядом обстоятельств. Прежде всего, за последнее время сильно обострились отношения между руководителями обороны Петрограда и красноармейцами.

События на форте Ино еще подлили масла в огонь, и отставка Шварца была лучшим выходом из создавшегося положения». Таким образом, А. В. Луначарский публично признал наличие трений с военными специалистами.

Преемником А. В. Шварца стал Дмитрий Павлович Парский (1866–1921), причем петроградские несоветские газеты подчеркивали в его биографии конфликты с Советской властью. «Петроградское эхо» сообщало, что Д. П. Парский, будучи командующим 3-й армии, отказался исполнить приказ Николая Васильевича Крыленко (1885–1938) о немедленном вступлении в переговоры о перемирии с немцами (в ноябре 1917 г.), за что был арестован и отправлен в Петроград.

Незадолго до 23 мая А. М. Щастный запросил у нескольких флагманов мнения о причинах ухода офицеров с флота. Как раз 23 мая он получил ответы контр-адмиралов С. В. Зарубаева и Н. И. Паттона, командовавших бригадами линкоров. Е. Н. Шошков опубликовал аналогичный доклад начальника бригады крейсеров капитана 1 ранга Александра Николаевича Сполатбога (1880–1937) и анонимный доклад, ошибочно приписанный С. В. Зарубаеву, к сожалению, без ссылок на источник. Во всех этих докладах высказывалось солидарное мнение о крайней психологической подавленности и физической усталости офицерского состава, подрыве его престижа, дезорганизации службы. Н. И. Паттон отмечал, что офицерство недовольно взглядами правительства на флот «не как на реальную силу для защиты отечества, а как на силу, на которую правительство может опираться в своей внутренней партийной борьбе». А. Н. Сполатбог указывал на то, что существует «тенденция окрашения флота в партийную краску. Необходимо от этого отказаться и объявить флот “народным”, независимо от направления людей, стоящих у власти». Анонимный флагман указывал на «вынужденное подчинение [офицеров] непризнаваемой [ими] власти». Лишь записка С. В. Зарубаева не содержала политических выпадов и даже констатировала, что «в последние дни наблюдались случаи возвращения на службу из отставки некоторых офицеров». Записка С. В. Зарубаева лишний раз подтверждает наше наблюдение о том, что в 1918 г. он был вполне лоялен по отношению к Советской власти.

Мы полагаем, что А. М. Щастный собрал эти записки с целью еще раз поставить власти перед коллективной позицией офицеров, стремившихся к вооруженным силам «без комиссаров», а также перед угрозой возможной полной потери флотского офицерского корпуса. Очевидно, он желал усилить тот политический демарш, которым была подача прошений об отставке им, А. В. Шварцем и группой штабных офицеров.

Мы полагаем, что прошение А. М. Щастного об отпуске напрямую связано с решениями 3-го съезда Балтийского флота, которые были приняты 23 мая. Почему А. М. Щастный 21 мая так активно стремился «раскачать» настроения на флоте и почти сразу же после этого подал в отставку? Угроза отставки была еще одним пропагандистским ходом. Фактически А. М. Щастный ставил моряков перед необходимостью выбирать между центральной властью, которая отдает аморальные приказы, и собой.

Деятельность А. М. Щастного принесла плоды. В последний день своей работы, 24 мая, 3-й съезд Балтийского флота дал наказ делегации, отправленной в Москву для «выяснения вопроса о дальнейшей судьбе флота»:

• «[Необходимо твердо] сказать, что флот будет взорван только после боя или когда станет ясно, что иного выхода нет;

• Назначение наград за взрыв кораблей недопустимо;

• Необходимо установление демаркационной линии [с немцами] при участии Совкомбалта;

• При отказе от установления демаркационной линии [немцами? руководством Советской России?] флот сам ее установит;

• Что в Брестском договоре о флоте?

• Необходимы все средства для обороны. От правительства [необходимо] обеспечить флот продовольствием».

Отметим, что личный состав флота в наказе замахнулся на осуществление внешнеполитической акции (установление демаркационной линии с немцами), что было очевидным покушением на полномочия правительства. Сложилась примерно та же ситуация, что и в Черноморском флоте накануне его затопления. Значительная часть моряков-черноморцев считала необходимым драться с немцами и лишь в случае поражения топить корабли. Однако такая позиция, при всей ее психологической понятности, была политически крайне вредной, поскольку вступление Черноморского флота в бой с немцами означало бы срыв Брестского мира в масштабах всей России.

28 мая Л. Д. Троцкий ответил, что

1. «…флот может быть взорван лишь в случае крайней необходимости, когда нет других средств помешать захвату флота империалистами и превращению наших собственных кораблей в орудие борьбы против революционной России и героического Петрограда. Такая инструкция была преподана наморси Щастному. Но он на заседании Высшего Военного Совета заявил, что матросы совершенно деморализованы и не способны ни к какой борьбе… мы не доверяли отзыву наморси Щастного, считая это грубым преувеличением. Совет Народных Комиссаров считал и считает, что Красный Балтийский флот в самых трудных условиях выполнит свой долг.

2. Не может быть среди революционеров и речи о “наградах” за взрыв кораблей. Но государство обязано заявить тем героическим борцам, которые обязуются не дрогнуть в самую страшную минуту для флота и хотя бы ценою своей жизни помешать неприятелю захватить Русский корабль… что если бы они погибли при исполнении долга, их семьи, их родные – будут обеспечены соответственными денежными вкладами.

3…Щастному был отдан приказ добиваться установления демаркационной линии, а впредь до ее установления принять все меры ограждения безопасности флота и в случае злонамеренных [покушений] неприятеля на флот применить все средства обороны и действовать со всей решительностью.

4. Брестский договор напечатан, и все могут с ним ознакомиться. Всякие утверждения, будто бы существуют какие-то тайные пункты о флоте, являются бесчестным измышлением белогвардейских агитаторов. Брест-литовский договор обязывает наш флот оставаться в портах. Но в случае нападения на наш флот никакой договор не может лишить нас права и обязанности защищаться до последней капли крови.

5. Страна наша до последней степени истощена, и до нового урожая нам придется прожить самые тяжелые месяцы. Народный комиссариат по морским делам сделает все, что можно, для того чтобы обеспечить флот необходимым продовольствием».

На наш взгляд, это вполне ясный, честный и исчерпывающий ответ на заданные моряками вопросы, разве что Л. Д. Троцкий несколько польстил матросам в первом пункте, когда заявил, что СНК не верил в их деморализацию.

Разъяснение Л. Д. Троцкого сопровождалось обращением к матросам Балтийского флота, в котором была сделана попытка примирить революционные лозунги с необходимостью введения строгой дисциплины. Решить эту непростую диалектическую задачу удалось не вполне: «Товарищи моряки[!] Агенты немецкой и русской буржуазии пользуются тяжким положением страны и флота, чтобы сеять смуту среди Вас. Они лгут, клевещут и запугивают Вас для того, чтобы подчинить Вас старой палке. Мы все стоим за твердую революционную дисциплину, за строжайшее исполнение боевых приказов, ибо того требуют интересы рабочего класса и крестьянской бедноты. Но при первой попытке накинуть на революционных моряков ярмо старой царской дисциплины, все белогвардейские злоумышленники должны быть и будут стерты в порошок. Вы должны рука об руку с Советской Властью и с Вашим главным комиссаром товарищем Флеровским очищать флот от реакционных негодяев и зорко охранять порученное вам достояние от внешних и внутренних вредителей. Да будет лозунгом Красного Балтийского флота победить или умереть[!]»В любом случае практический вывод из слов руководителей Наркомата по морским делам был однозначным – необходимо укреплять дисциплину.

25 мая датирован еще один документ, написанный А. М. Щастным. Он состоит из двух частей: «Мотивы ухода [с поста командующего флотом]» и «Бытовые затруднения», которые перекликаются между собой. Их детальный разбор представляется нам очень важным.

Первый тезис «Мотивов ухода» звучит так: «1. Против кого должна быть направлена сила флота? а) против финляндцев – на воде не противник; б) против немцев – они поддерживают советскую власть, поэтому мы уже в руках немцев». Последняя фраза содержит прямое указание на то, что немцы диктуют Советской власти, что делать, то есть большевики – марионетки в немецких руках.

Во втором тезисе в качестве «доказательств разложения флота» указывалось на:

а) деятельность Г[лавного] К[омиссара];

б) введение бесспорных второстепенных выборов;

в) усиление политики;

г) стремление парализовать настроения флота.

Очевидно, А. М. Щастный подразумевал под «разложением» не падение дисциплины и духа личного состава, а вмешательство политического руководства в его дела:

а) вмешательство проявлялось в деятельности И. П. Флеровского, стремившегося реально контролировать командование флотом;

б) также оно проявлялось в изменении порядка выборов Совкомбалта. Если раньше комиссаров избирали непосредственно корабли и части, то теперь их избирал съезд. Слово «бесспорные», вероятно, означало «безальтернативные», а «второстепенные» – «двухстепенные», поскольку в качестве первой ступени голосования выступали выборы делегатов съезда, а второй – выборы комиссаров на самом съезде;

в) здесь имелось в виду не усиление политической работы, привычные для советского времени формы которой еще не сложились, а усиление роли политических лидеров, то есть комиссаров;

д) вероятно, под словом «парализовать» подразумевалось «управлять», «воздействовать». А. М. Щастный считал опасным стремление воздействовать на настроения моряков со стороны политического руководства.

Со вторым тезисом частично перекликался четвертый, в котором А. М. Щастный указывал на «узурпацию власти», и один из тезисов «Бытовых затруднений» (раздел II) – «Нарушение революционного порядка управления флотом: а. Назначение главного комиссара, даже не уведомив меня; б. Влияние на съезд; в. Изменение порядка выборов комиссаров, безотчетность комиссаров со Съезда». Если бы на месте А. М. Щастного был П. Е. Дыбенко, возмущение нарушением революционного порядка было бы естественным. Однако здесь А. М. Щастный, кадровый офицер, выступает защитником выборности в армии и противником насаждения принципа назначения руководителей сверху. Он возмущается тем, что комиссары, избранные на съезде, «безотчетны», то есть не подотчетны своим избирателям-матросам. Мы полагаем, что эта позиция не могла быть искренней и представляла собой часть интриги, направленной на разжигание среди матросов недовольства центральной властью.

В третьем тезисе А. М. Щастный развивал тему «интриг» и перечислял, от кого они исходят. Тема интриг развивается также в особом разделе «Мотивов ухода». Если объединить эти разделы, то понять записи можно так, что в интригах обвиняются:

1. «Петроград» (вероятно, руководство города), имеется в виду ситуация вокруг передачи военного имущества НПК.

2. «Военный порт». Прежде всего, интригой были ложные, по мнению А. М. Щастного, обвинения порта в том, что эсминцы невозможно вывести из города из-за нехватки буксиров, тогда как на самом деле этому препятствует нехватка нефти. Затем интригу наморси видел во вмешательстве в дела Петроградского порта, подчиненного ему так же, как и Кронштадтский, но в дела последнего комиссары не вмешивались. А. М. Щастный увидел интригу также в попытке оспорить назначение Д. П. Руденского командиром порта и провести на этот пост Р. Э. фон Липгардта и дискредитирование первого со стороны С. Е. Сакса.

3. «Москва» – вероятно, имелось в виду высшее руководство флота, но эта тема не развита.

4. «Безграмотность ВВС+Сакс». Слова «+Сакс» приписаны позднее, другими чернилами. А. М. Щастный во время суда пояснил, что имел в виду «безграмотность Сакса, а не В[ысшего] В[оенного] совета». Однако в первоначальном тексте конспекта в военной безграмотности обвиняется именно ВВС. В пункте б раздела 4 «Мотивов ухода», который назван «Подчинение», А. М. Щастный сетовал на «безграмотность». Возможно, что к этому же блоку относился и пункт 5 «Мотивов ухода» – «Превалирование политики над техникой: а. требование ухода “Новиков” в Ладожское озеро». Возможно, речь шла о настойчивых требованиях ВВС вывести эсминцы в Ладогу, несмотря на технические затруднения, причем эти требования, по мнению А. М. Щастного, проистекают из «безграмотности» ВВС, где отсутствуют профессиональные моряки.

Что касается С. Е. Сакса, то ему посвящен особый пункт: «Сакс в роли жандарма не бдит и не вызывает, а ведет закулисную игру». Так А. М. Щастный реагировал на попытки контролировать его деятельность. Впрочем, если почитать мемуары военных советского периода, то в них часто можно столкнуться с отрицательным отношением к политическим органам и обвинениями их в фискальстве и интригах. Мы думаем, что это вполне естественные отношения между контролируемым и контролирующим. А. М. Щастный также обвинял С. Е. Сакса во «вмешательстве» «в назначении 315 чел. на Мурман». Последнее обвинение заставляет задуматься: не был ли А. М. Щастный одним из звеньев системы переброски на Кольский полуостров белогвардейских заговорщиков?

5. Еще одним источником интриг А. М. Щастный считал «поведение главного комиссара», то есть И. П. Флеровского. В «Бытовых затруднениях» в разделе «Интриги, доносы, кляузы» также высказано недовольство тем, что С. Е. Сакс оспорил «желание назначить к[омисса]ра Сладкова от коллегии», то есть назначить второго комиссара в Петроградский порт властью Совкомбалта.

Заканчивались «Мотивы ухода» тезисом об «аморальном отношении» Советской власти к жертвам белофинского террора – к гибели Б. А. Жемчужина и Н. К. Козлова, а также к захвату русских судов в Або и издевательствам над их командами. Позднее, во время допроса по делу А. М. Щаст-ного, бывший главный комиссар флота Е. С. Блохин сказал: «Я говорил с ним (Щастным. – К. Н.), он говорит, что как это ваши друзья ничего не предпринимают, ваши товарищи гибнут, а со стороны правительства шагов [протеста] нет… мне было жалко Жемчужина как товарища, потому что мы спали вместе в одной каюте. Мне было обидно, что вы (Л. Д. Троцкий. – К. Н.) не дали никакого протеста».

А. М. Щастный еще раз напомнил о необходимости защищать жертвы белофиннов 23 мая – он отправил в Морскую коллегию и ВВС телеграмму с требованием защитить поручика сухопутной армии Соколова, который подорвал вверенную ему береговую батарею на острове Хесси Бюссе (в районе Ганга) перед приходом немцев. Соколов был взят немцами в плен и в мае 1918 г. предан ими военному суду за порчу военного имущества, которое, по мнению немцев, должно было перейти к ним в исправном состоянии.

В «Бытовых затруднениях» один из разделов (III) сформулирован так: «Подчинение Коллегии [Наркомата по морским делам] – органу, совершенно лишенному каких-либо технических сил», то есть офицеров-специалистов. Этот раздел развивался в следующем (IV), где говорилось об отсутствии продовольствия, препятствиях к выполнению боевых задач, неразводе мостов, «застопоренном» ремонте (каким-то образом эта проблема была связана с П. Е. Дыбенко), уходом личного состава, как матросов, так и офицеров.

Зачем А. М. Щастный создал эти конспекты? Мы полагаем, что они не годились в качестве основы для разговора с Л. Д. Троцким, поскольку затрагивали чисто политические темы, причем в провокационной форме. Чего стоит только фраза «аморальное отношение к жертвам» или фраза о том, что немцы поддерживают советскую власть, «поэтому мы уже в руках немцев»! Обвинение ВВС в «безграмотности» было также сформулировано демонстративно резко.

Мы полагаем, что этот конспект предназначался не для наркома, а должен был служить основой речи или письменного обращения А. М. Щастного к морякам Балтийского флота. Это было нечто вроде политического манифеста наморси. Именно так этот конспект и был понят Л. Д. Троцким. А. М. Щастный во время суда оправдывался: «То, что написано, это не значит, что я это говорил», но сам по себе факт наличия подобных записей уже свидетельствовал о его настроениях.

Что собирался обсуждать с Л. Д. Троцким А. М. Щастный накануне своей поездки? При нем был перечень вопросов для доклада:

1. Об образовании комиссии для установления демаркационной линии в Финском заливе.

2. О срочном отпуске денег Зеленому и Кованько.

3. Об освобождении судов госпитальной флотилии от наложенного на них [финнами] эмбарго.

4. Об освобождении Кованько из-под ареста.

5. О расстреле комиссаров Жемчужина и Козлова.

6. О лишении русских в Финляндии продовольствия и необходимости принять репрессивные меры по отношению к финляндцам в России.

7. О высылке русских из Гельсингфорса и о соответствующих мерах с нашей стороны.

8. О дислокации судов и о встречаемых затруднениях по разводке мостов.

9. Об аресте [немцами] бывшего поручика сухопутных войск Соколова и команды батареи острова Хесси Бюссе.

10. Об устройстве непосредственных переговоров с теперешним финляндским правительством.

Очевидно, что эти вопросы не имели прямого отношения к флоту (за исключением вопроса о дислокации судов и разводке мостов). Подавляющее их большинство касалось политических вопросов взаимоотношений с Финляндией. При этом единственным возможным путем их решения при существовавшем в то время курсе финского правительства могло бы быть только силовое давление, на которое Советская Россия была тогда не способна.

Кроме того, при А. М. Щастном был проект положения о комиссарах Балтийского флота. Ключевой его нормой были прямые выборы комиссаров кораблями и частями флота «на основании четырехчленной формулы», то есть прямые, равные, тайные и всеобщие. После избрания комиссары могут быть отозваны только своими частями или по постановлению съезда флота. Список частей флота, от которых избираются комиссары, определяется командованием флота. Избранные комиссары утверждаются Коллегией наркомата. Совет комиссаров избирает «из своей среды» «по четырехчленной формуле» главного комиссара флота, который утверждается СНК. Очевидно, что такой порядок выборов и отзыва комиссаров обеспечивал сохранение их постов за старым Совкомбалтом и сохранение того порядка управления флотом, который устраивал А. М. Щастного. Подчеркнем, что наморен вмешивался в систему назначения комиссаров, что было совершенно нетипичным для послереволюционного периода. Наморен также наметил список из девяти частей флота, которые должны избирать комиссаров, – две бригады линкоров, бригада крейсеров, Минная дивизия, дивизия подводных лодок, сводный отряд (сторожевые суда и тральщики), речная флотилия, береговые подразделения баз Кронштадт и Петроград.

Мы пришли к выводу, что А. М. Щастный возлагал определенные надежды на то, что детонатором мятежа на флоте послужит Минная дивизия с ее митинговой активностью 12 мая. Когда выяснилось, что съезд не поддержал резолюцию об установлении «морской диктатуры», А. М. Щастный попытался выступить на нем 14 мая, но его план снова был реализован не полностью – он не смог выступить на пленарном заседании. Телеграмма Е. А. Беренса 21 мая оказалась неожиданным подарком, который позволил вновь взбудоражить настроения моряков. Усилить эффект должна была отставка большой группы военных специалистов, включая А. В. Шварца и А. М. Щастного. «Мотивы ухода» и «Бытовые затруднения» предназначались на роль политического манифеста.

Резкое усиление влияния большевиков в Совкомбалте и энергичная деятельность И. П. Флеровского поставили А. М. Щастного в крайне сложное положение. При новых порядках он был бы вынужден остаться лицом к лицу с комиссарами, потеряв старый Совкомбалт как ширму для «сохранения невинности». Уезжая в Москву, он еще надеялся на то, что удастся уговорить Л. Д. Троцкого согласиться на сохранение выборности комиссаров, фактически старого Совкомбалта, и сохранить возможности для маневра.

Подчеркнем, что на вопрос о том, по собственной инициативе А. М. Щастный выехал в Москву или по вызову Коллегии наркомата, он отвечал по-разному. На допросе 3 июня он утверждал, что «получив телеграмму от наркома Троцкого, что моя просьба [об отставке] отклонена, принял ее за выражение доверия ко мне и почел необходимым прибыть в Москву с документами, на основании коих можно было бы устранить те трения и осложнения, которые слагались вокруг управления флотом Балтийского моря». Через пять дней он заявил, что «26 мая по вызову Коллегии выехал сам в Москву». Сохранилась телеграмма, предписывающая А. М. Щастному срочно прибыть в Москву, переданная 24 мая в 23 часа 20 минут.