Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Минная дивизия сыграла в судьбе А. М. Щастного значительную роль. Организация легких сил Балтийского флота в это время была сложной и постороннему человеку совершенно непонятной. В то время в газетах она называлась то «Минными дивизионами», то «Минной командой», то «Минными отрядами», то «Минной эскадрой». Ее моряков иногда именовали «минерами», что неверно по сути.
Согласно «Временному боевому расписанию флота Балтийского моря» от 16 мая 1918 г., в Кронштадте находились:
• 1-я бригада линейных кораблей (4 новейших дредноута);
• 2-я бригада линейных кораблей (2 устаревших линкора – «Республика» (бывший «Император Павел I»), «Андрей Первозванный» и броненосный крейсер «Рюрик»);
• резервный отряд (устаревший линкор «Гражданин» (бывший «Цесаревич») и 4 крейсера);
• отряд заградителей (7 минных заградителей);
• отдельный дивизион миноносцев (4 устаревших эсминца);
• отдельный дивизион сторожевых миноносцев (6 устаревших миноносцев);
• отдельный дивизион подводных лодок (6 единиц);
• отряд тральщиков (10 единиц);
• охрана водного района (5 сторожевых судов, 5 ледоколов, 2 буксира, 2 транспорта);
• суда, «сданные к порту», и плавучие средства порта.
В Петрограде находились подчиненные непосредственно флоту на Неве ниже мостов:
• бригада крейсеров (4 единицы);
• резервный дивизион подводных лодок (13 единиц);
• отряд транспортов (52 единицы);
• отдельные суда (минный заградитель, 6 транспортов, 3 тральщика, ледокол и пароход);
на Неве выше мостов (выше Николаевского моста):
• дивизион строящихся миноносцев (8 новейших эсминцев, развитие типа «Новик», не имели вооружения, были небоеспособны, хотя некоторые могли идти своим ходом);
• дивизион ремонтирующихся миноносцев (8 единиц);
• резервный дивизион сторожевых миноносцев (18 устаревших миноносцев);
• достраивающиеся корабли (2 крейсера, 3 посыльных судна);
• плавучие средства Петроградского порта (15 буксиров, спасательное судно, транспорт и др.).
Морские силы Невы и Ладожского озера (стояли на Неве выше Литейного моста):
• Минная дивизия (14 эсминцев новейшего типа «Новик», сведенных в 4 дивизиона, 3 вспомогательных судна);
• охрана восточной и средней части Невы (3 канонерские лодки, 5 устаревших миноносцев, несколько моторных бронекатеров, вспомогательные суда).
Кроме того, имелся незначительный отряд Онежского озера и силы Шлиссельбургской базы.
Таким образом, формально в Минную дивизию входили 14 эсминцев (правда, новейшего типа), но фактически на Неве выше мостов стояло еще более 40 боевых кораблей, из которых боевой ценностью обладали по меньшей мере 18 миноносцев «резервного дивизиона сторожевых миноносцев», 3 канонерские лодки и 5 миноносцев из «охраны восточной и средней части Невы», если не считать строящиеся и ремонтирующиеся корабли. Для внешнего наблюдателя вся масса кораблей, стоявших на Неве и растянувшихся от Николаевского моста до Усть-Ижоры, воспринималась как «Минная дивизия». Для простоты и мы будем называть Минной дивизией все корабли, стоявшие на Неве. Численность матросов кораблей, стоявших на Неве, определить довольно трудно. Полагаем, что только на обладавших боевой ценностью кораблях служило не менее 1,5 тыс. человек.
Необходимо пояснить, что в то время русские эсминцы делились на два больших подкласса – построенные по образцу эсминца «Новик» (введен в строй в 1913 г.) и построенные ранее. «Новики» резко превосходили своих предшественников по размерам, вооружению и скорости и представляли собой гораздо большую ценность, чем старые эсминцы. Машины «Новиков» работали на нефти, тогда как старые миноносцы использовали уголь. «Новики» участвовали в Великой Отечественной войне, а эсминцы более старых типов пошли на металлолом вскоре после окончания Гражданской войны.
Почему же на Неве оказалось такое количество боевых кораблей? На то были две причины. Первая заключалась в том, что Ладожское озеро после отделения Финляндии перестало быть внутренним водоемом. Возникла опасность появления там финской флотилии. Совет флагманов и Совет комиссаров Балтийского флота, рассматривая военное положение, допускал появление на Ладоге даже финских подводных лодок. В связи с этим Шлиссельбургская крепость была включена в состав морских крепостей и получила несколько морских орудий для обороны истока Невы. Для действий на Ладоге в конце апреля 1918 г. было решено перевести на озеро некоторое количество эсминцев. Кроме того, стоявшие на Неве корабли могли оказать помощь в обороне речного рубежа в случае вторжения немецко-финских войск.
Вторая причина заключалась в опасениях, что немцы внезапным ударом с моря захватят Кронштадт, а может быть, комбинированным ударом с суши и с моря овладеют еще и Петроградом. Тогда часть кораблей Балтийского флота можно было бы спасти от захвата или уничтожения, уведя в Ладожское озеро. Понятно, что на Неву можно было ввести лишь эсминцы. Глубоко сидящие в воде крейсера, не говоря уже о линкорах, не могли подняться по Неве выше Николаевского моста.
Идея перевода части эсминцев в Ладожское озеро принадлежала самому А. М. Щастному, который донес ее до Л. Д. Троцкого во время поездки в Москву 20 апреля. Сохранилась телеграмма Л. Д. Троцкого, одобряющая эту инициативу. 21 апреля соответствующее приказание было отдано А. М. Щастным капитану 1 ранга А. П. Екимову, начальнику Минной дивизии, при их личной встрече на «Кречете».
А. П. Екимов докладывал, что он сразу же столкнулся с трудностями при разводке мостов, поскольку мосты еще не были приведены в порядок после ледохода. В частности, так называемые ящики, то есть полости для опускания противовесов при разводке мостов, были забиты льдом. Было принято решение вести эсминцы так, чтобы они за одну ночь могли миновать все мосты. Это объяснялось сложными условиями швартовки между Николаевским и Литейным мостами, в центре города. По причине мелководья кораблям пришлось бы швартоваться не к набережным, а к баржам, поставленным вдоль них не менее чем в три ряда. 28 апреля эсминцы прошли Николаевский мост, но Дворцовый оказался неисправен. Проводку осложняло то, что эсминцы не могли идти своим ходом – не было нефти, а буксиры не имели опыта проводки таких длинных кораблей через мосты. Дворцовый мост удалось развести лишь в ночь на 9 мая, причем его успели миновать всего два эсминца. Его развели снова в ночь на 13 мая – но слишком поздно, Троицкий и Литейный мосты уже были сведены. Наконец, в ночь на 14 мая мосты развели моряки, взявшие дело в свои руки. Тогда удалось провести 11 эсминцев («Десна», «Самсон», «Победитель», «Забияка», «Орфей», «Константин», «Свобода», «Изяслав», «Гавриил», «Гайдамак» и «Финн») через все мосты и ошвартовать их у Обуховского завода. На следующую ночь удалось провести через Николаевский мост эсминцы «Лейтенант Ильин» и «Капитан Изыльметьев». Дворцовый мост опять не был разведен, поэтому они остались стоять ниже него.
Из Москвы пытались поторопить проводку эсминцев. 14 мая указание об этом прислал военный руководитель ВВС М. Д. Бонч-Бруевич.
Позднее А. М. Щастному было предъявлено обвинение в том, что он намеренно задерживал Минную дивизию в Петрограде с целью обратить ее моряков против Советской власти. Он же оправдывался, что причины задержки эсминцев были объективными: прежде всего, отсутствие нефти, не позволявшее им идти своим ходом, нежелание петроградских властей организовать разводку мостов, нежелание команд буксиров работать должным образом и т. д. На следствии А. М. Щастный утверждал, что на Страстной неделе (между 29 апреля и 4 мая) ходил к невским порогам и убедился в невозможности проводки «Новиков» через них буксирами. Однако еще до ареста А. М. Щастного высказывались подозрения, что эти затруднения созданы искусственно.
Сохранилась длинная телеграмма С. Е. Сакса Л. Д. Троцкому от 17 мая 1918 г. В ней говорится о том, что 8 мая А. М. Щастный и Глакомбалт отдали приказ о передаче военного имущества для нужд народного хозяйства и транспорта в распоряжение НПК. В том числе «из плавучих средств Петроградского порта были отданы этому комитету три лучших буксира, из плавучих средств Кронштадта тоже три лучших буксира и от действующего флота один буксир. В настоящее время, при необходимости выводить [эсминцы] “Новики” в Ладожское озеро мы столкнулись с фактом абсолютного отсутствия плавучих средств, что ставит порт, на обязанности которого лежит выполнение этой задачи, в безвыходное положение. В настоящее время… обвинение по-видимому ложится на порт. Со своей стороны должен заметить, что такое обвинение на данный случай безусловно несправедливо, и больше всего усматриваю в деятельности Щастного и Глакомбалта некоторую непредусмотрительность и нераспорядительность, ибо раньше всего им надлежало обеспокоиться о том, чтобы миноносцам была предоставлена возможность перейти в Ладожское озеро». Под Глакомбалтом подразумевалось главное командование Балтийского флота, состоявшее из Совета комиссаров (Совкомбалта) и Совета флагманов.
Далее в той же телеграмме говорится: «Попутно с этим должен сообщить, что Петроградской коммуной безусловно принимались самые срочные меры к разводке мостов, почему и с этой стороны искать виноватого безусловно не приходится среди членов Народной коммуны, а лишь в среде командования флотом, которое желает найти оправдание своей нераспорядительности, подыскивая виновных то в порту, то в Коммуне».
С. Е. Сакс признавал наличие в порту «разрухи», необходимость наведения в нем порядка и предлагал назначить командиром порта капитана 2 ранга Романа Эрнестовича фон Липгардта (1880–1942). На этой почве произошло столкновение С. Е. Сакса с А. М. Щастным, который прочил на пост командира порта капитана 1 ранга Дмитрия Петровича Руденского (1882–1952). Конфликт приобрел неожиданную остроту, хотя, казалось бы, речь шла о выборе между двумя одинаково «старорежимными» офицерами. Правда, в будущем их пути радикально разойдутся – Р. Э. фон Липгардт прослужит всю Гражданскую войну в РККФ и умрет в блокадном Ленинграде, а Д. П. Руденский станет начальником штаба белой флотилии Северного Ледовитого океана и окончит свои дни под Парижем, но в мае 1918 г. никто еще не знал, как сложатся их судьбы.
Телеграмма С. Е. Сакса содержит ключевую фразу: «Хотя Петроградский [порт] и подчинен наморси, но принимая во внимание некоторую неясность и неопределенность в поведении его, считаю [необходимым] в данное время назначение командира порта провести помимо наморси. Относительно политического комиссара считаю долгом указать на [И. Д.] Сладкова, как стоящего на платформе Советской власти и партийного большевика».
Обратим внимание на то, что С. Е. Сакс обвиняет А. М. Щастного не в контрреволюционной деятельности, а лишь в нераспорядительности и желании «перевести стрелки» на Петроградскую коммуну и Петроградский военный порт. Но какие-то смутные подозрения в отношении А. М. Щастного у С. Е. Сакса 17 мая уже были. В то же время с его стороны нет и речи об огульном недоверии к офицерам, и на должность командира порта предлагается один из них.
20 мая выходит приказ за подписями наморси А. М. Щастного и комиссара Андрея Степановича Штарева (1887–1942) (временно замещавшего заболевшего Е. С. Блохина) о назначении командиром порта Д. П. Руденского. Е. С. Сакс отреагировал на это новой телеграммой Л. Д. Троцкому, в которой заявлял, что «каждый, кто знает его, безусловно может предсказать если не разруху в порту, то во всяком случае злоупотребления, которые выльются раньше всего в таких фактах, какие наблюдались со стороны наморси в момент передачи порта в его ведение и при соприкасании с портом Народно-Промышленного комитета». Имелось в виду, что новый командир порта будет продолжать передачу ценного имущества в руки НПК, пренебрегая нуждами флота. Кроме того, Е. С. Сакс принципиально воспротивился назначению комиссаров порта приказом наморси, на что А. М. Щастный, по его мнению, не имел права. Назначение второго комиссара – кроме Ивана Давыдовича Сладкова (1889/1890-1922) еще и Петра Петровича Суркова – С. Е. Сакс считал нецелесообразным, поскольку «наличие же двух комиссаров безусловно будет сбивать с толку в вопросах взаимоотношения [между ними]».
Отношения С. Е. Сакса и А. М. Щастного в результате этого конфликта были испорчены. В своих заметках, озаглавленных «Мотивы ухода», являющихся сводкой его претензий к руководству НКМД, наморси писал: «Сакс в роли жандарма. Не бдит и не вызывает, а ведет закулисную игру… Дискредитирование Д. П. Руденского – как командира Петроградского порта и желание провести Липгарта (так. – К. Н.)… Сакс считает его безусловно соответствующим своему посту. Желание назначить к[омисса]ра Сладкова от коллегии».
Сейчас вряд ли возможно до конца разобраться в том, почему Минная дивизия задержалась в Петрограде. Трудно сказать, какие препоны были следствием общей нечеткости работы органов управления в Советской России того времени, а какие – результатом целенаправленных действий тех или иных лиц. Вероятно, в какой-то мере сюда мог примешиваться и корыстный интерес: передача ценного военного имущества в НПК была, в сущности, аналогом приватизации, о которой наши современники имеют отличное представление. Официальной мотивацией передачи ценностей НПК была попытка защитить их от конфискации немцами в случае их прихода в Петроград, точно так же как это было и на территории Финляндии несколькими месяцами раньше. А. М. Щастный оправдывал задержку исключительно отсутствием нефти в Петрограде, что делало невозможным движение «Новиков» своим ходом. Однако практика показала, что эсминцы вполне можно было передвигать по Неве с помощью буксиров, работавших на угле. Кроме того, 23 июня, во время подавления мятежа Минной дивизии, некоторые эсминцы не только пытались отойти от причала своим ходом, но и прошли по Неве несколько километров, то есть какое-то количество нефти на них было. Возникает вопрос: если А. М. Щастный считал угрозу оккупации Петрограда немцами реальной, то, казалось бы, следовало выводить эсминцы в Ладожское озеро любыми средствами, не дожидаясь нефти. Однако этого факта, на наш взгляд, мало, чтобы считать безусловно доказанным сознательную задержку А. М. Щастным эсминцев на Неве. В любом случае результат был налицо – Минная дивизия застряла на Неве до августа 1918 г., а часть ее судов зимовала на реке.
В. А. Белли признавал, что «миноносцы оказались расставленными вверх по Неве так, чтобы в случае успеха матросы могли объединиться с недовольной частью рабочих заводов». Действительно, в Петрограде в апреле – июне 1918 г. значительно обострилось недовольство рабочих. Причинами стали нарастающий кризис с сырьем и топливом, приводивший к закрытию предприятий, и, главное, тяжелейшее положение с продовольствием. С 29 апреля 1918 г. обычный продовольственный паек в Петрограде был уменьшен до ⅛ фунта (51 г) хлеба в день. Правда, 1 мая он был повышен до ¼ фунта (102 г). Безусловно, петроградец 1918 г. питался несравненно лучше ленинградца декабря 1941 г. за счет существования черного рынка, позволявшего покупать продукты, хотя и по очень высоким ценам. В 1918 г. существовала возможность свободно уехать из города, чем многие и воспользовались. Тем не менее продовольственное положение города было очень сложным.
Главной причиной хлебного кризиса стало прекращение подвоза хлеба с Украины и Северного Кавказа. Украина была оккупирована Германией и Австро-Венгрией, а путь на Северный Кавказ был затруднен антисоветским восстанием донских казаков во главе с генерал-лейтенантом Петром Николаевичем Красновым (1869–1947).
Центральное советское правительство было вынуждено принимать чрезвычайные меры. 9 мая выходит декрет, подтверждающий государственную монополию хлебной торговли (введенную Временным правительством) и запрещающий частную торговлю хлебом. 13 мая 1918 г. декретом ВЦИК и СНК «О предоставлении народному комиссару продовольствия чрезвычайных полномочий по борьбе с деревенской буржуазией, укрывающей хлебные запасы и спекулирующей ими» были установлены основные положения продовольственной диктатуры. Ее цель заключалась в централизованной заготовке и распределении продовольствия, подавлении сопротивления кулаков и борьбе с мешочничеством.
Часть городского населения, в том числе и некоторые рабочие, считала необходимым восстановить свободу торговли хлебом, которая якобы могла коренным образом улучшить продовольственное положение горожан. Мешочников они считали своими спасителями, а не врагами справедливого распределения хлеба. Вопрос о необходимости борьбы с мешочничеством и посылки в деревню вооруженных отрядов для сбора хлеба вызывали бурные споры на митингах. Например, 27 мая 1918 г. на Обуховском заводе «был поставлен на обсуждение вопрос о посылке в деревни отрядов для отобрания у крестьян хлеба. Присутствовавший на собрании член Петр[оградского] Совета старался убедить аудиторию, что правительство не имеет целью внести вражду в среду рабочих и крестьян, что оно намерено бороться только с кулаками и деревенскими богатеями и всегда будет стоять на страже интересов беднейшего крестьянства. От дальнейшей защиты этой позиции ему пришлось отказаться вследствие негодующих протестов рабочих… В результате постановлено: отрядов в деревню не посылать… и вследствие недоверия страны к Советской власти – подоходного налога не вносить».
По словам одного из лидеров народных социалистов В. И. Игнатьева, именно он добился принятия на митинге такой резолюции: «Вскоре представилась возможность испробовать наше влияние на Обуховских рабочих и матросов Минной дивизии, – на завод должны были прибыть представители Петроградского губисполкома для агитации по созданию продотрядов… Своей речью я сорвал посылку продотряда, а матросы насильно удалили с собрания представителя губисполкома».
Недовольство петроградских рабочих пытались использовать меньшевики, уже находившиеся в это время в оппозиции большевикам, на полулегальном положении. В феврале 1918 г. они создали Чрезвычайное собрание уполномоченных фабрик и заводов Петрограда (ЧСУФЗП), которое должно было стать альтернативой Советам и помочь аккумулировать недовольство рабочих. Главными лозунгами ЧСУФЗП стал созыв Учредительного собрания и восстановление свободы торговли. Еще больше накалило обстановку приближение выборов в Петроградский Совет, назначенных на 16 июня. Оппозиционные партии, прежде всего меньшевики, рассчитывали значительно усилить свои позиции в этом органе.
Добавляло поводов для недовольства закрытие властями газет, агитировавших против Советской власти. В частности, 10–13 мая были закрыты кадетские газеты «Наш век» и «Современное слово», меньшевистский «Новый луч», эсеровская «Земля и воля». Правда, закрытые газеты в те месяцы спокойно продолжали выходить, сменив название. Лишь после объявления красного террора в сентябре 1918 г. газеты закрылись окончательно.
Обуховский завод оказался в силу ряда обстоятельств одним из центров недовольства и местом активных действий ЧСУФЗП. Одной из важных причин его оппозиционности к Советской власти было то, что завод был до революции казенным. На таких предприятиях условия труда и материальное положение рабочих были заметно лучше, чем на частных предприятиях. Кроме того, часть рабочих имела при заводе домики и огороды. Именно эти рабочие остались на заводе после значительного сокращения, произошедшего весной 1918 г. из-за прекращения военных заказов.
8 мая на заводе прошел митинг под антибольшевистскими лозунгами, аналогичный митинг состоялся и на Путиловском заводе. Масла в огонь подлил инцидент 9 мая в Колпино, на Ижорском заводе, где красноармейцы разогнали стихийный митинг, собравшийся по причине недостатка хлеба. В результате, при не до конца выясненных обстоятельствах, был убит один рабочий, шесть гражданских лиц были ранены пулями, а три красноармейца получили ножевые ранения. Слухи раздули этот инцидент чуть ли не во второе Кровавое воскресенье. «Колпинские расстрелы» широко обсуждались на митингах в мае 1918 г. 2 июля ЧСУФЗП пыталось организовать общегородскую забастовку протеста. Она не приобрела общегородского размаха, но в ней участвовало до 20 тыс. человек.
Минная дивизия оказалась в это время на Неве в непосредственной близости от Обуховского завода и политического центра города – Смольного. Ее матросы имели собственное лицо, если не политическое, то психологическое. Служба на сравнительно небольших кораблях, ведших активные боевые действия, значительно сильнее сплачивала команды, чем служба на линкорах или крейсерах, которые к тому же большую часть Первой мировой войны простояли на якоре. Скажем, четыре новейших дредноута Балтийского флота за всю войну не сделали ни одного боевого выстрела. Морякам Минной дивизии была присуща меньшая революционность в 1917 г., чем их «братишкам» с линкоров. Мичман Георгий Андреевич Деньер (1897–1921) писал матери из Шлиссельбурга в начале августа 1918 г., что на сторожевом судне «Куница», где он служил, «как и на всех маленьких кораблях, дисциплина существует, комитетов нет… собраний не бывает никогда, приказания исполняются. Могу обрадовать, что это на всех мелких судах, а на Минной дивизии так и гораздо лучше».
В то же время матросы Минной дивизии отличались лихостью, иногда переходящей в полную разнузданность. Перед уходом из Гельсингфорса они разграбили здание таможни. Правда, по утверждению комиссара дивизии Е. Л. Дужека, в разграблении принимали участие команды лишь трех миноносцев. Во время следствия по делу А. М. Щастного Е. С. Блохин показал, что «перед самым уходом они устроили дебош в Гельсингфорсе, разграбив таможню, второй раз [провинились] в Петрограде, стащив муку из Смольного». Подробности последнего инцидента нам неизвестны, но он упоминается современниками, в том числе и самим А. М. Щастным.
Признаки недовольства Советской властью со стороны моряков Минной дивизии можно было заметить уже 1 мая 1918 г. Газета «Петроградское эхо» так описывала первомайские торжества: «Стройными колоннами дефилируют команды… Во главе их идет представитель высшего морского офицерства, который отдает приказ “направо”, и матросы, как один человек, становятся лицом к комиссарской трибуне… По всей длине реки вытянулась наша Балтийская эскадра, расцветившаяся массой разноцветных сигнальных флажков. Картина была действительно внушительная: морские громады, чередующиеся с мелкими судами. На фоне Невы, покрытой идущим ладожским льдом, [зрелище] заставляло обращать на себя внимание. Матросские отряды стоявших на рейде (то есть на реке. – К. Н.)кораблей не приняли участия в шествии. При этом матросы заявляли, что они “держат нейтралитет”, так как еще совершенно не знакомы ни с Петроградским советом, ни с петроградским гарнизоном (выд. нами. – К. Н.)».
На политическую авансцену Минная дивизия вышла 10 мая. В этот день на эсминце «Победитель» было собрано пленарное заседание делегатов дивизии для обсуждения вопроса о ее переброске на Ладожское озеро. Председательствовал на собрании председатель судового комитета «Победителя» Михаил Иванович Уманский. Собрание продолжалось и 11 мая. Прения приняли общеполитический характер, в них участвовали также офицеры, что было совершенно необычно для матросских митингов. 10 или 11 мая единогласно, при трех воздержавшихся, была принята скандальная резолюция. Вопрос о дате ее принятия достаточно сложен, а свидетельства современников противоречивы. Председательствовавший на собрании М. И. Уманский указывает на 11 мая, тогда как комиссар Павел Филиппович Гуркало свидетельствует, что уже в 18 часов 10 мая текст резолюции обсуждался в Адмиралтействе Ф. Ф. Раскольниковым и С. Е. Саксом.
Резолюция гласила: «Ввиду угрожающего положения в Петроградском округе, а вместе с ним и флоту от вражеского нашествия, [Минная дивизия] постановила:
1. Петроградскую коммуну ввиду ее полной неспособности и несостоятельности предпринять что-либо для спасения родины и Петрограда распустить.
2. Всю власть по обороне и управлению Петроградским округом вручить морской диктатуре Балтийского флота.
3. Немедленно войти в тесную связь со всеми рабочими Петрограда и демобилизованными солдатами и офицерами армии на предмет взаимной поддержки и организации реальной силы для обороны Петрограда.
4. Просим командование флотом собрать пленарное заседание всех судовых комитетов, командиров, флагманов и комиссаров флота сегодня к 4-м часам дня на [флагманском судне] “Кречете”».
Эту резолюцию поддержали 14 эсминцев: «Боевой», «Внимательный», «Внушительный», «Десна», «Забияка», «Изяслав», «Инженер-механик Дмитриев», «Инженер-механик Зверев», «Капитан Изыльметьев», «Лейтенант Ильин», «Победитель», «Свобода», «Уссуриец» и «Финн», в тот же день к ней присоединились эсминец «Капитан Миклухо-Маклай» и линкор «Полтава».16 мая резолюцию поддержала команда крейсера «Олег». Мичман Г. И. Лисаневич, матрос-машинист 2-й статьи Феодосий Ульянович Засимук (? – после 1918) и еще один матрос были отправлены собранием «в г. Кронштадт, на большие суда, с просьбой присоединиться к нашей резолюции». М. И. Уманский отнес резолюцию на «Кречет» и отдал ее Кузьме Давидовичу Гржибовскому для передачи Е. С. Блохину.
Следует особенно подчеркнуть, что лидерами этого выступления и инициаторами принятия резолюции были Г. Н. Лисаневич и Ф. У. Засимук. Г. Н. Лисаневич родился в семье генерала от кавалерии, крупного коннозаводчика. Окончил МК в ноябре 1914 г. – это был ускоренный выпуск, при нормальных условиях Г. Н. Лисаневич и его однокашники должны были стать офицерами летом 1915 г. Он служил на Балтике, принимал участие в Ледовом походе. В мае 1918 г. он стал временно исполняющим обязанности командира эсминца «Капитан Изыльметьев». Его младший брат Михаил (1896?-1917) окончил МК в 1916 г. и погиб в сентябре 1917 г. на подорвавшемся на мине в Ирбенском проливе эсминце «Охотник». О втором брате, Александре, известно лишь то, что он оказался в эмиграции. Третий брат, Борис (1905–1985), успел поучаствовать в Гражданской войне на стороне белых кадетом Одесского корпуса, покинул СССР в 1924 г., был танцором труппы Дягилева, в конце концов стал основателем туристической отрасли в Непале и близким другом непальского короля Трибхувана (1906–1955).
Сложно сказать, каких политических взглядов придерживался Г. Н. Лисаневич. Г. К. Граф расхваливает его за защиту царской власти от «клеветы» революционеров на митингах в Гельсингфорсе в 1917 г. даже с угрозой для жизни. С другой стороны, В. И. Игнатьев, один из руководителей партии народных социалистов и антисоветского подполья в Петрограде, называет его «скорее большевиком, чем правым социалистом». Мы полагаем, что Г. Н. Лисаневич не имел стройных и твердых политических взглядов, но как офицер был сторонником «твердой», «справедливой» и «народной» власти. Этот комплекс представлений, характерный для сравнительно наивного политически офицерства, прекрасно исследован востоковедом Г. И. Мирским на примере армий стран «третьего мира» в 50-70-е гг. XX в.
Выступление офицера в качестве вожака матросского движения было событием почти уникальным для второй половины 1917 – первой половины 1918 г. Второй такой случай имел место в Баку в июле 1918 г., когда лидером Центрокаспия стал мичман Василий Васильевич Леммлейн (1894–1967), кстати, однокашник Г. Н. Лисаневича по МК. Это лишний раз свидетельствует о росте авторитета офицеров в матросской среде после ухода с флота значительной части моряков и Ледового похода. Заметим, что офицерство не допускалось на собрания команд и митинги, поскольку считалось лишенным политических прав. Участие офицера в митинге рассматривалось как преступление, о чем прямо сказано в обвинительном заключении по делу Минной дивизии. Понятно, что фактически офицеры иногда могли присутствовать и даже выступать на матросских собраниях, но офицер – лидер матросов был явлением единичным.
О политическом кредо других лидеров мятежа известно крайне мало. Е. С. Блохин на суде над моряками Минной дивизии свидетельствовал, что «политические убеждения комиссаров были разнообразны, начиная от оборонцев и кончая большевиками и даже анархистами, лично я примыкал к левым социалистам]-революционерам]. Относительно политических убеждений т. Дужика, Гржибовского и Минаева, могу сказать следующее: Гржибовский еще раньше зарекомендовал себя противником советской власти, еще во времена Керенского; относительно Дужика определенного ничего не могу сказать, судя по его рассуждению, он, в принципе, придерживаясь советской власти, был против нее только персонально. Об истинных его убеждениях предоставляется судить по его поведению и делам, что касается Минаева, то могу сказать определенно, ибо он вполне разделяет советскую власть, но был против только персонально, в частности, осуждал действия Раскольникова». Выражение «быть против персонально», очевидно, означает отказ признавать отдельных руководителей.
О Ф. У. Засимуке известно только, что он служил машинистом на эсминце «Инженер-механик Зверев».
12 мая состоялось то совещание представителей кораблей и частей флота на флагманском «Кречете», которого требовала резолюция Минной дивизии, принятая накануне. Совещание, по словам Г. Н. Четверухина, «резко осудило резолюцию Минной дивизии, подчеркнув, что она вызвана преступной агитацией лиц, покушавшихся на завоевания революции, Советской власти, и просило правительство принять необходимые меры по борьбе с врагами революции». К сожалению, мы не смогли обнаружить текст этой резолюции. Несомненно, что большинство моряков Минную дивизию не поддержало.
В тот же день, 12 мая, в два часа дня в помещении бывшего Морского корпуса было собрано пленарное заседание всех частей флота. Оно вошло в историю как «митинг в Морском корпусе». Митинг был созван ради «ликвидации взбудораженного настроения» Иваном Петровичем Флеровским (1888–1959) и членами совета 3-го съезда Балтийского флота. Председательствовал на нем М. И. Уманский, который «активно высказывался за свержение Петроградской коммуны». Председателем этого митинга называет себя также Иван Мартынович Лудри (1895–1937). В принципе, на заседании могло быть несколько председательствующих, исполнявших свои обязанности по очереди.
По свидетельству участника митинга, комиссара большевика П. Ф. Гуркало, «заседание… было чрезвычайно бурное и крайне реакционное, это объясняется отчасти неопределенным личным составом заседания, между прочим, присутствием на нем командиров и флагманов… Лисаневич, Засимук и целый ряд офицеров… обнаглели до того, что буквально призывали к генералу на белом коне с палкою в руках, ибо диктатура флота понималась в смысле диктатуры командного состава флота».
Газета «Новая жизнь» по горячим следам так описывала произошедшее в Морском корпусе: «В порядке дня совещания моряков был поставлен вопрос об отношении к резолюции минного отряда, направленного против Петроградской Коммуны. Резолюция эта уже обсуждалась отдельно на судах Балтийского флота, и для ее голосования было собрано специальное совещание по 2 представителя от каждого корабля Балтийского флота, как в Петрограде, так и в Кронштадте (имеется в виду совещание на “Кречете”. – К. Н.). Вторым вопросом стояли текущие дела».
Матросы пригласили на митинг представителей ЧСУФЗП, и «Новая жизнь» описывала митинг с их слов. Они опоздали к началу, поэтому не слышали речь Ф. Ф. Раскольникова. Слова же Анатолия Васильевича Луначарского (1875–1933) они передавали так: «ему странно слышать, что матросы, действовавшие во главе рабочих в дни октябрьской революции и создавшие первую в мире социалистическую республику, высказываются против Петроградской трудовой коммуны. Ведь этим они бросают вызов всему пролетариату, дают оружие в руки контрреволюции. Он никак не может допустить, чтобы революционные моряки могли выносить такие резолюции, на какие способны только контрреволюционеры. Ему тягостно подумать, что среди моряков нашлись люди, которые слушают нашептывания контрреволюционеров и подрывают Советскую власть… Помните, сказал комиссар, что каждый удар по трудовой коммуне есть удар, направленный в сердце пролетариата. Моряки прерывали комиссара замечаниями и предлагали ему вопросы: Где хлеб? Где свобода? Где Россия? Ведь мы стоим на краю пропасти, – кричали матросы. Напрасно Луначарский призывал к терпению. На западе – говорил он – поднимается уже революция. В Ревеле, по полученным сведениям, началось восстание германского флота. Под шум собравшихся Луначарский сказал: Вы хотите распустить коммуну, но ведь за коммуной идет весь пролетариат. Он любит ее и умрет за нее!» Вполне уместен вопрос: почему на матросском митинге выступал именно нарком просвещения? Дело в том, что в 1918 г. А. В. Луначарский фактически был пресс-секретарем СНК, постоянно давая разъяснения по политическим вопросам как журналистам, так и гражданам при непосредственном общении.
Затем выступали матросы. «Отдельные представители судов минного отряда рассказывали о мучительных переживаниях моряков, связанных с последствиями Брестского мира. До такого позора ни одна страна не дошла. Минный отряд до последней минуты нес боевую работу, и он знает, на что еще способен революционный флот. Видя, что кругом все разрушено, население голодает, и на фоне всего этого происходит дикое расхищение народного и общественного достояния, что последняя надежда – боевой флот – загнан в тупик, моряки минного флота пришли к убеждению, что дальше так продолжаться не может. Один матрос выражал недоумение, как Балтийский флот, флот боевой по своему духу, толкнули сначала в Гельсингфорс, затем выпихнули из Гельсингфорса и во льдах заставили пробираться в Кронштадт, чтобы из Кронштадта упереться потом в Николаевский мост. Такой трагедии, по выражению оратора, не переживал еще ни один флот».
В завершение митинга выступил не названный по имени представитель ЧСУФЗП, который рассказывал о давлении советских органов на собрание уполномоченных.
По словам С. Е. Сакса, на митинге «выступали Лисаневич и Засимук, слишком прямо говорившие о неприспособленности советской власти, говорили о необходимости свергнуть Трудовую коммуну Петроградской области и вообще играли на таких больных сторонах бытия, как отсутствие хлеба и вообще порядка. Их речи имели успех лишь потому, что нервное настроение массы слишком воспринимает всякие новшества, и пользовались этим».
Сохранилось свидетельство о митинге одного из его главных участников – А. В. Луначарского. «Тов. Раскольников уведомил меня о том, что ведется интенсивная эсэровская, а за нею и офицерско-белогвардейская агитация в минной эскадре флота под нелепым лозунгом “диктатуры флота в Петрограде”… Я очень хорошо помню матросское собрание на Васильевском острове [в Морском корпусе], где мне и тов. Раскольникову пришлось вступать в дискуссию перед матросскими массами с руководителями этого движения. Выступал целый ряд офицеров с горячими патриотическими речами и один молодой лейтенант, фамилии которого я не помню, она позднее была выяснена (Г. Н. Лисаневич. – К. Н.), – развивал целую определенную программу этой “диктатуры флота”… Мы доказывали, что за этой диктатурой стоит диктатура нескольких офицеров, помазанных жидким эсерством, и несколько лиц еще более неопределенных, со связями, уходившими через иронически улыбающегося Щастного в черную глубь… Настроение среди матросов минной эскадры было такое, что во время речи тов. Раскольникова нельзя было быть уверенным, что кто-нибудь не выстрелит в него или что не произойдет рукопашной. Однако ответственные руководители матросских организаций флота с такой энергией отвечали минным эсэрам и так определенно заявляли им, что “разделают их под орех” при малейшей попытке к восстанию, что шансы, казалось, уравнивались, и эсэровские подстрекатели стали говорить будто бы в примирительном тоне…» Не следует удивляться тому, что А. В. Луначарский называет Г. Н. Лисаневича лейтенантом – во-первых, в то время уже не носили знаков различия, а во-вторых, среди штатских было принято называть молодых флотских офицеров лейтенантами, тогда как чин «мичман» был значительно менее известен вне флотской среды. Можно вспомнить Н. С. Гумилева: «Лейтенант, водивший канонерки под огнем неприятельских батарей…»Что касается связей лидеров митингующих, «уходивших в черную глубь», то А. В. Луначарский пользовался здесь преимуществом послезнания, когда к 1922 г. вскрылась нелегальная антибольшевистская работа правых эсеров.
Главный комиссар Е. С. Блохин вовсе не понял, что произошло. Даже в начале июня он считал, «что касается [Петроградской] коммуны, то это не потому, что она не нравится, а потому, что они распоряжаются военной частью, они (авторы резолюции. – К. Н.) только против этого шли, когда им разъяснили, то они согласились. Резолюция была изменена. Лисаневича я знаю, когда он приходил в Центробалт, он говорил, может быть, не так, как нужно».
В работах историков звучат утверждения о том, что на митинге в Морском корпусе резолюция Г. Н. Лисаневича и Ф. У. Засимука была «в основном одобрена», звучали призывы вручить власть в городе лично А. М. Щастному, а попытки А. В. Луначарского и Ф. Ф. Раскольникова переубедить собравшихся ни к чему не привели и их чуть ли не избили. В изложении «Новой жизни» митинг завершился иначе: «Собрание должно было приступить к голосованию резолюции минного отряда (вынесенной 11 мая. – К. Н.). Один из моряков, подводя итоги высказанному на собрании, сделал резкое заявление по адресу Раскольникова. Оскорбленная этим часть матросов заявила, что ввиду [произнесенного оскорбления комиссару они не дадут больше никому выступать и закрывают собрание. В зале поднялся такой шум, что президиум счел за лучшее прервать заседание, [митинг] так и не приступил к голосованию резолюции минного отряда». Такой финал собрания подтверждает и П. Ф. Гуркало: «Я вышел на середину заседания и обратился к присутствующим с призывом, чтобы все сторонники Советской власти покинули заседание и вышли из зала, за мной пошли мои сотоварищи, а вскоре все покинули заседание, даже те, которые так яро поддерживали резолюцию [Минной дивизии]».
Таким образом, моряки не изгоняли с позором с митинга Ф. Ф. Раскольникова и А. В. Луначарского. Ни один источник не подтверждает призывов вручить власть А. М. Щастному. Этот мотив не звучит даже во время следствия и суда по его делу. Мы полагаем, что сам А. М. Щастный был бы против подобного рода лозунгов. Он вполне комфортно чувствовал себя внутри системы коллегиальных органов управления, которые фактически направлялись им, но создавали иллюзию демократических порядков. Вероятно, опыт Гражданской войны, когда белые формирования возглавили «генералы с палкой», отразился на мемуарных текстах и современники начали «вспоминать» то, чего не было, но что логически вытекало из происходившего. Возможно, что в памяти произошло смешение событий 12 мая с собраниями делегатов Минной дивизии и митингами 25, 27 и 31 мая, о которых речь будет дальше.
В эти же дни в Кронштадте работал 3-й съезд моряков Балтийского флота, открывшийся 29 апреля. Согласно показаниям большевика машинного унтер-офицера эсминца «Самсон» Григория Ивановича Силина (1893–1966) на суде над моряками Минной дивизии в начале сентября 1918 г., «до открытия съезда и во время перерывов в первые дни съезда в[оенный] м[оряк] Засимук и еще делегат от яхты “Штандарт”, фамилии его я не знаю, вели определенную агитацию за свержение Советской власти. Они говорили буквально следующее: “3-й съезд Балтийского] фл[ота] имеет историческое значение, Балт[ийский] фл[от] поставил Советскую власть, он ее и должен убрать, потому что настало время». Однако агитация Ф. У. Засимука и его сторонника не возымела действия.
13 мая съезд принял резкую резолюцию, осуждавшую выступление Минной дивизии, исключающую Г. Н. Лисаневича и Ф. У. Засимука из числа моряков и содержащую секретный пункт об их аресте и передаче в ЧК. 18 мая постановление съезда было утверждено Коллегией наркоммора, в тот же день А. М. Щастному было «поставлено на вид», что он все еще не издал приказ об увольнении двух моряков. Заметим, что формулировка «поставить на вид» в то время означала форму взыскания, аналогичную современному выговору. Однако А. М. Щастный, пока оставался командующим, не только не издал приказ об аресте Г. Н. Лисаневича и Ф. У. Засимука, но и подписал 15 мая приказ о назначении Г. Н. Лисаневича временно исполняющим обязанности эсминца «Капитан Изыльметьев».
18 мая С. Е. Сакс направил А. М. Щастному отношение с запросом о положении дел с увольнением Г. Н. Лисаневича и Ф. У. Засимука. А. М. Щастный и Е. С. Блохин ответили: «Командование флотом ожидало, что Коллегия Народного Комиссариата по Морским делам пришлет хотя бы отпечатанный на машинке издаваемый Коллегией приказ об увольнении из флота военных моряков Лисаневича и Засимука, так как в тексте приказов по Балтийскому флоту и Морскому ведомству может быть расхождение». Эта отписка, иначе назвать ее трудно, сразу же вызвала критику со стороны С. Е. Сакса. Он указал, что назначение и увольнение личного состава (кроме занимающих ответственные посты) – право командования флотом, постановление съезда было подтверждено Коллегией НКМД по телеграфу, поэтому дополнительный приказ не требовался, ввиду чрезвычайной ситуации увольнение могло быть произведено не приказом, а простым предписанием начальнику Минной дивизии.
На следствии А. М. Щастный оправдывался тем, что по техническим причинам приказ нельзя было напечатать типографским способом. Очевидна вся надуманность этой отговорки – приказ можно было написать от руки, а размножения секретного приказа в типографии вовсе не требовалась.
По поводу этого приказа Е. С. Блохин, давая показания по делу А. М. Щастного, говорил: «Вы сами понимаете, что приказы издаются только для того, чтобы их слушались, поэтому когда я вижу, что каждый день за Лисаневичем ходит 10 матросов вооруженные, они не послушаются [приказа об аресте Г. Н. Лисаневича], то я не приводил его в исполнение… время терпит, если сегодня или завтра издадим [приказ об аресте], то все равно приказа не выполним».
Можно констатировать, что Минная дивизия оказалась в состоянии вялотекущего мятежа с 13 мая, когда выяснилась невозможность ареста ее лидеров флотскими властями. Такое состояние продолжалось больше месяца, до 23 июня 1918 г., когда попытка их ареста была все же предпринята, правда, и Г. Н. Лисаневич, и Ф. У. Засимук легко скрылись, но часть кораблей Минной дивизии была разоружена.
Эта коллизия является прекрасной иллюстрацией того факта, что попытка «употребить власть» со стороны большевиков на флоте весной-летом 1918 г. могла просто провалиться. Очевидно, что А. М. Щастный учитывал данное обстоятельство и низко оценивал возможности Советской власти применить насилие. Это не могло не укреплять его уверенность, что лидер, опирающийся на поддержку моряков, способен творить политические чудеса.
Резолюция Минной дивизии сразу же вызвала большой интерес у руководства Наркомата по морским делам. 15 мая из Москвы был запрошен ее текст, который и был выслан в ночь на 16 мая. Однако телеграмма с резолюцией то ли была потеряна в Москве, то ли не дошла до адресата, поскольку ее снова запрашивали уже для следствия по делу А. М. Щастного 11 июня. Выслана она была только после повторного напоминания 20 июня.
После митинга в Морском корпусе в Минной дивизии наступило затишье, которое было прервано лишь 25 мая. В этот день утром «общее собрание рабочих Обуховского завода и моряков Минной дивизии постановило о совместном выступлении против властей».
Затем собрание делегатов Минной дивизии на эсминце «Капитан Изыльметьев» под председательством матроса эсминца «Самсон» И. И. Балакина отклонило требование ареста Г. Н. Лисаневича и Ф. У. Засимука, заявив, что «ответственными являются пославшие, а не посланные… Приведение в исполнение постановления съезда относительно товарищей] Засимука и Лисаневича поставит Минную дивизию… перед явной необходимостью оградить и защитить товарищей делегатов от насилий и несправедливости, использовав для этого в полной мере все доступные для Минной дивизии средства». Это была недвусмысленная угроза защитить своих лидеров силой оружия. Вопрос о партийной принадлежности И. И. Балакина представляется спорным. Во время суда по делу о мятеже в Минной дивизии защитник назвал его большевиком и близким соратником П. Е. Дыбенко по матросским отрядам, сражавшимся на суше. С другой стороны, согласно показанию на суде матроса эсминца «Лейтенант Ильин» Виктора Драницына, И. И. Балакин говорил, что «…готов умереть за Советскую власть, только я всегда против отдельных личностей Советской власти, а именно Ленина и Троцкого», что определенным образом свидетельствовало о настроениях моряков, – участники Кронштадтского мятежа 1921 г. тоже были за Советскую власть, но без большевиков.
Там же была принята резолюция «О текущем моменте», в которой говорилось о поддержке Советской власти в принципе, но поскольку руководство партии большевиков «проявляет полную нетерпимость к другим политическим партийным организациям, реагируя на их деятельность чисто полицейскими приемами, далеко оставляющими за собою приемы самодержавия… Выходом из создавшегося положения может быть только созыв всероссийского учредительного собрания на основе свободного всеобщего избирательного права… Ближайшей мерой должны быть немедленные перевыборы советов, как местных, так и Совета Народных Комиссаров». По воспоминаниям Г. Н. Четверухина, «25 мая на пленарном заседании делегатов Минной дивизии была принята новая резолюция, направленная против большевиков в Советах, обвинявшая их в несостоятельности при решении стоящих задач, а также призывающая к созыву Учредительного собрания на основе свободного всеобщего избирательного права». Таким образом, резолюция Минной дивизии полностью исходила из лозунгов ЧСУФЗП. Ее окончательную редакцию подготовил командир эсминца «Свобода» капитан 2 ранга Петр Петрович Михайлов (1881–1931).
На заседании обсуждалась также телеграмма Е. А. Беренса от 21 мая о подготовке флота к взрыву, перепевалась тема назначения наград за взрыв флота. Представитель Совкомбалта комиссар гардемарин П. Ф. Гуркало не смог переспорить К. Д. Гржибовского, Л. Е. Дужека, Г. Н. Лисаневича и Ф. У. Засимука. К. Д. Гржибовский и Л. Е. Дужек заявили, что «власть думает только [о том, чтобы] взорвать флот в угоду немцам». Заметим, что разговоры о взрыве флота превратились к этому времени в своего рода психическое заболевание среди моряков. Логика происходящих событий отошла на задний план, уступив место иррациональным эмоциям.
Автор глубокой исследовательской статьи о мятеже Минной дивизии А. В. Шмелев задается вопросом: «почему Гуркало их не арестовал?». Мы полагаем, именно потому, что Минная дивизия не контролировалась флотским командованием и комиссарами и фактически находилась в состоянии мятежа. Один П. Ф. Гуркало не мог противостоять всему экипажу «Капитана Изыльметьева», несмотря на свой статус члена Совкомбалта. Можно присоединиться к оценке А. В. Шмелева, что «политическая резолюция [25 мая] значительно более зрелая, нежели резолюции 11 мая, и нет сомнений, что она уходит корнями в рабочую оппозицию в Петрограде под предводительством меньшевиков и эсеров».
27 мая на эсминце «Грозящий» произошло новое заседание делегатов 24 эсминцев и 2 канлодок Минной дивизии под председательством И. И. Балакина, его товарищем (заместителем) был капитан 2 ранга П. П. Михайлов, а секретарем собрания – Г. Н. Лисаневич. Оно заявило о непризнании И. П. Флеровского в качестве главного комиссара флота «как лицо в морском деле некомпетентное» и заявило о необходимости сохранить в составе Совкомбалта комиссаров Минной дивизии Е. Л. Дужека и К. Д. Гржибовского. Однако впечатление единства было ложным. 1 июня на пленарном собрании представителей морских частей в Кронштадте представители канонерской лодки «Хивинец», миноносцев «Лейтенант Ильин», «Самсон» и «Константин» заявили, что «их команды не участвовали в резолюции Минной дивизии, а их туда вписали без их ведома».
Анализ голосования представителей команд кораблей Балтийского флота по политическим вопросам в конце мая – начале июня 1918 г. показывает, как распределились симпатии команд. Резолюцию Минной дивизии о недоверии комиссару И. П. Флеровскому 27 мая поддержали команды эсминцев «Амурец», «Боевой», «Бурный», «Внимательный», «Внушительный», «Войсковый», «Всадник», «Гавриил», «Гайдамак», «Десна», «Изяслав», «Инженер-механик Зверев», «Инженер-механик Дмитриев», «Капитан Изыльметьев», «Москвитянин», «Орфей», «Победитель», «Свобода», «Уссуриец». Среди подписей под резолюцией также значились канонерская лодка «Хивинец», эсминцы «Константин», «Лейтенант Ильин» и «Самсон», но позднее их представители заявили, что они не поддерживали резолюцию. Представители этих кораблей голосовали за резолюцию, предложенную И. П. Флеровским с осуждением А. М. Щастного, и резолюцию, предложенную командой крейсера «Баян» с осуждением выступления Минной дивизии. Таким образом, либо они действительно не поддержали резолюцию Минной дивизии с самого начала, либо быстро откололись от мятежников. Представители кораблей, подписавших резолюцию, либо голосовали против двух последних резолюций, либо отсутствовали при голосовании, что также подтверждает их позицию. Следовательно, более-менее твердо на антибольшевистских позициях стояли команды 19 эсминцев – немалая сила, но все же не составлявшая большинства в Балтийском флоте. Команды кораблей, стоявших в Кронштадте, поддерживали существующую власть почти поголовно.
29 мая произошло чрезвычайное заседание Петроградского совета с участием красноармейской конференции, конференции Первого городского района, Центрального бюро профессиональных союзов, представителей Минной дивизии, находящейся на Неве, представителей фабрично-заводских комитетов и других организаций, посвященное аресту А. М. Щастного. На нем произошла перепалка между Г. Е. Зиновьевым и матросом эсминца «Десна» Коссаковским, который кричал, что «если флот не продан, то полупродан. Где наш адмирал, где наш выборный начальник Щастный? Нам навязывают в комиссары людей совершенно неопытных в морском деле. Где наши избирательные права? Зачем нас загоняют на Ладогу? Носятся слухи, что отдан приказ о том, чтобы взорвать флот». Правда, другой матрос – Щетинин – заявил, что Коссаковского «во время революции совершенно не было во флоте и что только теперь он явился в Петроград для агитации».
В обвинительном заключении по делу о Минной дивизии (от 4 сентября 1918 г.), составленном очень неаккуратно, так что часто смешиваются происходившие в разное время события, вероятно, о митинге 31 мая сказано, что состоялось «общее собранно матросов Петроградского округа», на котором выступали мичман Г. Н. Лисаневич, матросы Ф. У. Засимук, И. И. Балакин, П. Г. Земский, а политику властей защищал лишь комиссар гардемарин ОГК П. Ф. Гуркало. В результате «прошли резолюции совершенно антиправительственного характера, позорящие власть советов». О самой резолюции 31 мая можно судить по тексту резолюции пленарного собрания представителей морских частей в Кронштадте 1 июня, которая была направлена против решений митинга 31 мая. В резолюции 1 июня говорилось: «Мы, моряки, горячо протестуем против подобных митингов, которые устраиваются… только для прочтения каких-то прокламаций явно контрреволюционного содержания с выступлением черно-белосотенных (так! – К. Н.) агитаторов и с явной целью создать ту почву, которая дала бы возможность кому-нибудь вроде Скоропадского задушить все завоевания революции, которые мы с таким трудом и потерей наших лучших сил завоевали… С болью в сердце несем мы презрение нашим товарищам, бессознательно поддавшимся провокационной агитации и ставшим уже не моряками революционного флота, а игрушкой в руках контрреволюционеров… Эти провокаторы, подобно Иуде, с сатанинским наслаждением будут любоваться, как мы будем душить друг друга… Требуем немедленного исполнения постановления 3-го съезда Балтфлота о изъятии из нашей морской семьи таких лиц, как Засимук и Лисаневич…»
Положение на флоте обострилось после ареста А. М. Щастного. 31 мая И. П. Флеровский, С. Е. Сакс и вновь избранные комиссары Кургало, Георгий Павлович Галкин (1896–1938) и Павел Егорович Байков (1893–1938) докладывали Л. Д. Троцкому: «Есть ряд резолюций с кораблей, требующих освобождения Щастного. Особенно отличается Минная дивизия. Чтобы войти вплотную в жизнь флота, необходимо иметь в руках реальную силу. Сейчас таковой нет (выделено нами. – К. Н.). Репрессии сейчас делу помочь не могут, лишь подольют масла в огонь и вызовут нежелательные последствия в форме возможных стычек, размеры которых в связи с общим положением в Петрограде трудно предвидеть».
Противостояние Советской власти с ЧСУФЗП в конце мая – начале июня 1918 г. отразилось на страницах «Вечернего слова»: «С каждым днем все глубже и глубже становится пропасть между рабочими, стоящими на платформе чрезвычайного собрания уполномоченных, и сторонниками политики государственной власти… Вот уже целую неделю на фабриках и заводах идут митинги, на которых идет ожесточенная борьба советской власти и оппозиции…»
Белогвардеец Г. К. Граф в своих мемуарах глухо свидетельствует о том, что «на многолюдных митингах, на которых выступали и офицеры, там стали раздаваться речи против власти комиссаров и призывы к открытому восстанию. Наряду с этим, готовился и план овладения Петроградом после переворота на флоте».
Действительно, весной 1918 г. в бывшей столице создается множество нелегальных антисоветских организаций, прежде всего из бывших офицеров. Они готовили вооруженное восстание.
Существует прямое свидетельство об установлении связей антисоветского подполья с Минной дивизией. «В июне месяце… стала у Обуховского завода Минная дивизия, настроенная не в пользу Советской власти. Мы немедленно завязали с ней связь, и ввиду исключительной важности района назначили сюда комендантом… капитана Ганджумова, энергичного работника». Речь идет о соединенной организации «Союза защиты Родины и свободы» и «Союза возрождения». Из воспоминаний В. И. Игнатьева следует, что нелегальная работа в Минной дивизии началась еще до митинга на Обуховском заводе 27 мая. Как мы знаем, Минная дивизия прошла мосты в ночь на 14 мая, поэтому правильнее будет считать, что заговорщики установили с ней контакт уже в середине мая.
Один из руководителей нелегальной организации вольноопределяющийся Виктор Борисович Шкловский (1893–1984), впоследствии известный советский литературовед, вспоминал: «Мы ждали выступления, оно назначалось неоднократно, помню один из сроков – 1 мая 1918 года… А мы собирались в ночи, назначенные на выступление, по квартирам, пили чай, смотрели свои револьверы». Силы организации, которую представлял В. Б. Шкловский, «состояли из броневого дивизиона… отдельных ячеек в [воинских] частях, рабочих ячеек, охранного караула при литейно-пушечном заводе, организованного офицерства».
В. И. Игнатьев свидетельствовал: «В отношении Петрограда мы ждали окончания организационной работы в морском дивизионе (Минной дивизии. – К. Н.), опираясь на который, а также на броневой дивизион и наши районные управы, мы считали возможным устроить переворот». В руководство этой организации, в частности, входил последний военный министр Временного правительства генерал-майор А. И. Верховский. За заговорщиками стоял «Союз защиты Родины и свободы» Бориса Викторовича Савинкова (1879–1925) и в целом правые эсеры.
Мы полагаем, что В. Б. Шкловский в своих записках (изданных в Берлине в 1923 г.) пользовался старым стилем. Если это так, то заговорщики намечали восстание на 14 мая по новому стилю. Таким образом, события в Минной дивизии 11–13 мая можно поставить в контекст этого восстания. Одобрение резолюции о морской диктатуре большинством моряков Балтийского флота уже означало бы моральную победу антисоветского восстания. Отмена вооруженного выступления могла быть связана с тем, что большинство матросов и 3-й съезд Балтийского флота отвергли резолюцию.
В первых числах июня в советских газетах была опубликована информация о раскрытии заговора «Союза защиты Родины и свободы». «Есть основание полагать, что к этой организации имел прямое отношение и Савинков, который намечался во главу нового правительства – военным диктатором», – сообщали газеты.
После ареста А. М. Щастного 27 мая 1918 г. волнения в Минной дивизии продолжались. Центральное руководство флота обсуждало вопрос о ее выводе из города. 4 июня Ф. Ф. Раскольников из Москвы запрашивал С. Е. Сакса о том, насколько далеко продвинулась работа в этом направлении. Полагаем, что дивизию в эти дни даже не пытались выводить из города, поскольку она находилась в состоянии вялотекущего мятежа и трогать ее было просто опасно. По данным В. И. Игнатьева, в июне в Минной дивизии действовала нелегальная организация под руководством присяжного поверенного Николая Никитича Иванова (ок. 1886 – после 1923). Она смогла представить доказательства своего влияния на матросов – якобы по ее приказу два миноносца перешли от Обуховского завода к Литейному мосту. Из контактов с И. И. Ивановым выяснилось, что его организация существует на германские деньги, но при этом во главе ее стоит Н. И. Юденич. На встрече в 1919 г. в Архангельске Г. И. Лисаневич рассказал В. И. Игнатьеву, что «матросы и он были введены в заблуждение рассказами Иванова о демократическом и антантофильском характере его организации». В то же время достоверно известно, что И. И. Юденич поддерживал тесные контакты с Ф. Кроми и придерживался «союзнической» ориентации. Вполне возможно, что И. И. Иванов был связан с Ф. Кроми и британской разведкой, а о контактах с немцами рассказал, чтобы «прощупать» В. И. Игнатьева. Нельзя исключать и того, что Н. Н. Иванов был просто жуликом, вытягивавшим деньги из всех организаций, до которых мог дотянуться, поскольку имел репутацию «человека авантюрного и беспринципного».
Кстати, в начале сентября 1918 г. на суде по делу о мятеже Минной дивизии матрос «Капитана Изыльметьева» Егор Яковлевич Цариков показал, что «некто рабочий Иванов, личность которого мне известна, давал мне газеты “Дело народа” (орган партии эсеров. – К. Н.) и разные антисоветские воззвания для распространения среди команды. Газеты он мне давал два раза, а третий раз дал завернутую гранату для передачи командиру Лисаневичу, что я и сделал». Возможно, это просто совпадение, учитывая распространенность фамилии Иванов, но быть может, это указание на главу той организации, которую мы упоминали.
Г. Е. Чаплин в своих воспоминаниях отмечал, что его организация (целиком зависевшая от Ф. Кроми) создала в Минной дивизии нелегальные ячейки, якобы только лишь для подрыва кораблей при угрозе передачи их немцам.
Позднее чекисты сделали вывод, что агенты «союзников» готовили восстание в Петрограде: «У них были свои группы: во флоте – Минная дивизия, которую они все время стремились перетащить в Ладожское озеро… Здесь в Петрограде была построена правильная организация, разбитая по районам, причем в каждом районе имелся уже приготовленный комендант, который должен был в момент восстания взять власть в свои руки в данном районе». Правда, сотрудники ВЧК считали, что восстание готовилось в июле – сентябре 1918 г. Мы полагаем, что эта деятельность началась по меньшей мере на два месяца раньше.
На Обуховском заводе продолжали принимать антибольшевистские резолюции. 17 июня была объявлена форменная война властям: «Мы, рабочие Обуховского завода… просим товарищей матросов поддержать нас в борьбе с диктатурой кучки людей властолюбивых, стоящих у власти, и заставить ее изменить политику, отказаться от упрямства, прекратить гражданскую войну, репрессии, созвать Учредительное собрание для организации власти всенародной, национальной, до которой должна быть временная социалистическая власть от всех социалистических партий. Доводим до сведения товарищей матросов, что мы, рабочие, уже истощены до крайности и дальше ждать не можем. Товарищи, пусть Собрание уполномоченных фабрик и заводов примет меры воздействия на власть, пусть объявит войну власти (выделено нами. – К. Н.), и поддержите их в этой борьбе общими усилиями».
На том же митинге в резолюции о перевыборах местных Советов говорилось: «Советы не должны быть орудием для проведения противодемократической диктатуры, чиновничьими канцеляриями, полицейскими участками и исполнителями велений победившей в Бресте германской реакции (выделено нами. – К. Н.). Переизбранные советы должны поднять голос за восстановление всеобщего избирательного права, демократических учреждений и за созыв Всероссийского Учредительного собрания… Собрание верует, что всенародные усилия могут помочь России разорвать брестский мир и возобновить войну с Германией за свободу, независимость и объединение разорванной на части России под знаменем “земли и воли”».
Эти резолюции вызывали резкие отповеди в большевистской печати: «Газета захлебывается от ненависти к Петроградскому Совету. Известный вождь господ юнкеров г[осподин] Гоц угрожает нам новым восстанием белогвардейцев. Аршинными буквами в заголовке мы читаем об Учредительном собрании. Десятки статей посвящены тому, чтобы доказать, что советской власти осталось жить еще ровно (ну, ровнехонько) только три дня».
Кульминация наступила после убийства 20 июня М. М. Володарского, который как раз ехал выступать на митинге на Обуховский завод. В убийстве были обвинены эсеры, хотя первоначально они это отрицали, но впоследствии подтвердили. После этого в Невском районе были арестованы активные эсеры, в ответ на аресты Обуховский завод 21 июня забастовал, раздавались призывы «большевиков… утопить в Неве».
По воспоминаниям В. Б. Шкловского, сигналом к новой попытке восстания его организации должна была стать «предполагаемая забастовка, организованная совещанием уполномоченных [фабрик и заводов Петрограда]». Неясно, о какой забастовке идет речь. Нельзя исключать, что имелась в виду как раз забастовка Обуховского завода 21 июня. Командир эсминца «Гавриил» капитан 2 ранга Александр Владимирович фон Берг (1883–1954) свидетельствовал, что «перед праздником Троицы (23 июня. – К. Н.) за несколько дней у нас стали появляться слухи о том, что предполагается разоружение нашего миноносца, что к нам могут явиться вооруженные люди с целью нас разоружить… Слухи эти росли и волновали команду, так что последние ночи матросы ложились спать не раздеваясь». Председатель судового комитета «Капитана Изыльметьева» Иван Иванович Мильченко заявил на суде, что Г. И. Лисаневич примерно в это же время предупредил его, что миноносец перейдет от Ижорского судостроительного завода к Обуховскому, хотя его турбины были разобраны и их ремонт был далек от завершения.
С другой стороны, ЧСУФЗП готовило общегородскую забастовку на 2 июля, к ней также могло быть приурочено восстание организации В. Б. Шкловского. Он пишет, что ожидаемая им и его товарищами забастовка «сорвалась», поэтому восстание не состоялось.
Смертный приговор А. М. Щастному был вынесен 21 июня и появился в утренних газетах 22 июня. Там же было напечатано «Особое постановление» Революционного трибунала об аресте Г. Н. Лисаневича и Ф. У. Засимука, которых следовало «привлечь к ответственности за контрреволюционную деятельность». Вполне вероятно, что именно это известие подтолкнуло лидеров Минной дивизии к активным действиям. Уже в 19 часов 22 июня командир буксира «Цандер» получил приказание идти к Невскому судостроительному заводу в распоряжение командира эсминца «Капитан Изыльметьев» (Г. Н. Лисаневича). Стоявшие непосредственно у Обуховского завода «Изяслав», «Свобода» и «Гавриил» около 22 часов развели пары. Эти приготовления свидетельствуют о наличии каких-то планов действий у лидеров Минной дивизии. Во время следствия по делу о мятеже звучали показания о разговорах матросов со «Свободы» и «Изяслава», что «они обратно не вернутся и пойдут вверх по Неве, к белогвардейцам, иначе их все равно отдадут под суд и что командир “Свободы” [П. П. Михайлов] сделал такое предложение, а большевикам предложили уйти или их сбросят за борт».
В тот же день рабочие Обуховского завода вынесли резолюцию с ультимативным требованием освободить арестованного эсера Григория Еремеева не позднее 10 часов вечера, причем он был освобожден по решению Г. Е. Зиновьева. В тот же день забастовщикам было объявлено, что если они не вернутся к работе, завод будет закрыт. «После того, как комиссар [объявивший об этом] сошел с трибуны, выступил матрос и кричал – вот каким языком разговаривают с нами комиссары… В этот же день большевики решили начистоту поговорить с Минной дивизией». Комиссар завода Илья Петрович Иванов и парторг Невского подрайона Александр Александрович Антонов (1891–1966) говорили с представителями матросов Минной дивизии и заявили: «Если решитесь на восстание, будем поступать, как поступают с мятежниками, будем воевать». По меньшей мере один эсминец – «Изяслав», команда которого ранее поддерживала антисоветские резолюции, «заявил от лица матросов о верности Советской власти». Те же И. П. Иванов и А. А. Антонов поставили вопрос о применении вооруженной силы против матросов, обратившись к комиссару Михаилу Михайловичу Лашевичу (Гасковичу) (1884–1928).
Надо отметить, что 22 июня состоялись торжественные похороны М. М. Володарского, которые «усилиями большевиков и левых эсеров были превращены в массовую демонстрацию поддержки Советской власти». Эта демонстрация произвела сильное впечатление и укрепила позиции большевиков.
Инициатива проведения операции против Минной дивизии могла исходить как от местных партийных органов, которые находились «на переднем крае» идейной борьбы вокруг Обуховского завода, так и от флотских комиссаров, которые не могли не осознавать, что отвечать за задержку с арестом Г. Н. Лисаневича и Ф. У. Засимука, а также за весь вялотекущий мятеж Минной дивизии придется им. В официальных отчетах о разоружении Минной дивизии вопрос о том, кто был инициатором акции, не поднимается. П. Ф. Гуркало неуверенно свидетельствует, что решение о разоружении дивизии было принято Совкомбалтом 21 июня.
Из Кронштадта были переброшены 500 матросов, «которыми был оцеплен весь Обуховский район». Около 20 часов 22 июня была начата операция по разоружению дивизии. Флагман Г. Н. Лисаневича «Капитан Изыльметьев» пытался отойти от берега с помощью буксира (собственные турбины были разобраны), зацепился винтом за якорную цепь соседнего миноносца и не смог выполнить этот маневр. Пушки на эсминце были расчехлены, а Г. Н. Лисаневич подал команду «прислуга к орудиям», «но команда, по-видимому, растерялась, и приказа не исполнила».
В историографии бытует романтический рассказ о том, как комиссар П. Ф. Гуркало, руководивший операцией, смог перепрыгнуть на борт «Капитана Изыльметьева» и под угрозой ручной гранаты привел его команду к повиновению. Сам П. Ф. Гуркало описывает эту сцену в гораздо более спокойных тонах: когда он «отправился» на эсминец, то вступил в разговор со стоявшими на палубе гардемарином Борисом Николаевичем Дубницким (1899 – после 1920), который представился командиром корабля, и врачом Петром Кузьмичом Сивковым (1884–1938). В это время Г. Н. Лисаневич смог скрыться. Тайну спасения приоткрывают воспоминания его брата Бориса, пересказанные М. Песселем: «Георгия матросы спрятали в шлюпке, где, несмотря на проведенный обыск, его не нашли». Вполне возможно, Г. Н. Лисаневича спрятали в покрытой брезентом шлюпке, стоящей на палубе. Исчез также Ф. У. Засимук, о дальнейшей судьбе которого ничего не известно. П. Ф. Гуркало арестовал оставшихся офицеров, потребовал от команды выдать скрывшихся, «но команда молчала». Обыск результатов не дал. В каюте Г. Н. Лисаневича были найдены «бомбы» (ручные гранаты) и пулемет с тремя лентами, что было серьезным нарушением существовавшего порядка, поскольку по приказу офицеров лишили права хранения и ношения оружия на кораблях с августа 1917 г.
Около полуночи с 22 на 23 июня (по другим данным, около 2 часов ночи 23 июня) кронштадтцы появились у стенки Обуховского завода, где стояли эсминцы «Изяслав», «Свобода» и «Гавриил». Корабли отошли от берега по приказанию командира дивизиона капитана 2 ранга П. П. Михайлова. На суде обвиняемые, как и следовало ожидать, отрицали какие бы то ни было политические замыслы и объясняли отход эсминцев от стенки опасениями перед толпой неизвестных, появившихся на причале. В действительности на эсминцах готовились к бою. Лейтенант Александр Яковлевич Иванов (1892 – после 1919), артиллерийский офицер эсминца «Изяслав», на суде говорил: «Команда требовала от меня приказа о подаче патронов к пушкам и зарядить орудие, словом, приготовить их к бою. Я пытался уговорить их не готовить орудий, так как для сопротивления у нас есть пулемет и ручное оружие. Несмотря на мои уговоры, патроны начали подавать. Я вышел на палубу и следил, чтобы патроны подавали правильно. Это было приблизительно в 23½ часа. Мне удалось отговорить от подачи кормовых патронов тем, что кормовые пушки будут мешать стрельбе соседнего миноносца “Гавриила”… Начать стрельбу можно было, по моему мнению, минут через 15… были ли приготовлены орудия на миноносце “Свобода”, я не знаю, а на миноносце “Гавриил” часть орудий была приготовлена».
Эсминец того же дивизиона «Константин» остался у стенки, поскольку его командир лейтенант Николай Александрович Бологов (1894–1969) не подчинился приказу П. П. Михайлова.
К бунтовщикам послали на катере комиссара матроса Федора Георгиевича Федорова, который безуспешно вел переговоры с командой «Гавриила». Утром 23 июня миноносцы поднялись вверх по Неве до села Рыбацкое. Возникло подозрение, что они собираются уйти в Ладожское озеро к финнам. Видимо, в этот момент к операции были привлечены несколько сот красноармейцев (для блокирования северного берега Невы на случай, если мятежники высадят десант), артиллерийская батарея и бронепоезд. По приказанию комиссара матроса Ильи Вонифатьевича Фрунтова (1893–1938) канонерская лодка «Хивинец» снялась с якоря и приготовилась открыть огонь по мятежникам. Днем 24 июня с эсминцев по требованию П. Ф. Гуркало были высланы делегаты, которых удалось убедить сдаться. Мятежные эсминцы вернулись на свои места, их команды выдали нескольких моряков, считавшихся лидерами мятежа. Так был бескровно ликвидирован мятеж Минной дивизии, однако ситуация в Петрограде оставалась напряженной. Г. К. Граф замечал, что «брожение на флоте и, главным образом, на миноносцах продолжалось еще до начала июля. После целого ряда арестов среди офицеров и команд, а также бегства от почти неминуемого расстрела одного из главных инициаторов возмущений лейтенанта Г. Н. Лисаневича флот окончательно замер, то есть стал только сборищем кораблей, без руководителей и личного состава».
2 июля И. П. Флеровский сообщил Л. Д. Троцкому, что он предлагает создать особый военно-морской суд, выбранный 4-м съездом Балтийского флота для суда над участниками мятежа. «В вопросе о карах во флоте существует тенденция к жесточайшим», – отмечал он. 30 июля в связи с делом Минной дивизии был арестован Е. С. Блохин.
Точка в деле о мятеже Минной дивизии была поставлена 4 сентября приговором, вынесенным Кронштадтским революционным трибуналом. Обвинителем выступал главный комиссар Балтийского флота И. П. Флеровский, который, по некоторым сведениям, потребовал приговорить всех обвиняемых к расстрелу. Вынесенные приговоры были существенно мягче. Были осуждены на 15 лет «принудительных работ», то есть заключения, матросы И. И. Балакин (эсминец «Самсон»), К. Д. Гржибовский (эсминец «Войсковый»), Антон Ильич Минаев (линкор «Полтава»). Все трое – члены Совкомбалта, первые двое – эсеры, о партийной принадлежности последнего у нас сведений нет.
Такой же срок получил капитан 2 ранга П. П. Михайлов, командир 3-го дивизиона эсминцев и эсминца «Свобода». Матросы И. И. Мильченко и М. И. Уманский (эсминец «Капитан Изыльметьев»), П. Г. Земский (эсминец «Излагав»), Д. Даниленко (эсминец «Самсон») и гардемарин Б. Н. Дубницкий (ревизор эсминца «Капитан Изыльметьев») были приговорены к 10 годам; матрос Е. Я. Цариков (эсминец «Капитан Изыльметьев») – к пяти годам; лейтенант А. Я. Иванов (артиллерийский офицер эсминца «Изяслав») и капитан 2 ранга А. В. фон Берг (командир эсминца «Гавриил») – к трем годам; матрос П. Смирнов (эсминец «Изяслав») – к шести месяцам. Матрос П. М. Баранов (эсминец «Капитан Изыльметьев») был оправдан. Суд заочно объявил вне закона матросов Е. Л. Дужека (комиссар Минной дивизии), Ф. У. Засимука (эсминец «Капитан Изыльметьев»), лейтенанта Г. Н. Лисаневича (командир «Капитана Изыльметьева»), которые скрылись. Скрылись еще несколько матросов. Отметим, что все осужденные, чья политическая принадлежность нам известна, были левыми эсерами. Вероятно, на приговор повлиял левоэсеровский мятеж, который задним числом хорошо «стыковался» с мятежом Минной дивизии. И. И. Балакин и П. Г. Земский были членами ЧСУФЗП, что характеризует их взгляды как близкие к меньшевистским.
Правосудие в революционную эпоху было своеобразным, оно сочетало суровые приговоры с быстрыми амнистиями. Уже в честь первой годовщины Октября сроки заключения всем осужденным были сокращены примерно в полтора раза, а через два года (15 ноября 1920 г.) они были освобождены. Офицеры, осужденные по делу Минной дивизии, занимали важные посты в Красном флоте – П. П. Михайлов дослужился до начальника морских сил Каспийского моря, А. В. фон Берг сразу же после освобождения командовал эсминцем «Новик».
Минная дивизия продолжала оставаться под подозрением. Как вспоминал командир эсминца «Амурец» лейтенант А. П. Белобров, «2 сентября [1918 г.] произошло чрезвычайное событие. К нам на миноносец пришел комиссар Минной дивизии Буш, сразу в офицерский отсек. Мы все, офицеры, сидели в кают-компании. Буш вошел и задал вопрос, у кого из нас имеется огнестрельное оружие. Все молчали, и после некоторого перерыва только один я сказал, что у меня имеется револьвер системы Браунинг. Буш на это сказал, что он должен этот револьвер отобрать. Он написал расписку в получении моего револьвера, а я ему передал мой – купленный на мои деньги – револьвер. Случай этот произвел ужасно неприятное впечатление. Полное недоверие! Нам удалось об этом сообщить на миноносцы, стоящие у Шереметьевки, и там офицеры, у которых имелись револьверы, предпочли выбросить свои револьверы за борт, чтобы не подвергаться такому позору, как это случилось со мной». Вообще флотским офицерам было запрещено хранить и носить оружие с августа 1917 г., но запрет, во всяком случае в Минной дивизии, полностью игнорировался.
В сентябре на судах, стоящих на Неве, были вновь обнаружены антисоветские листовки: «В редакцию доставлено анонимное письмо, адресованное на канонерскую лодку “Хивинец”, в котором матросы призываются “опомниться и спасти дорогую нам всем родину”. “Моряки в октябре начали первые разрушать Россию. Ваш долг – первыми начать ее спасение!” – пламенно взывает некий “гражданин”. Таких листков распространяется сейчас много и почти во всех говорится одно и то же: “не советская власть плоха, а плохи евреи – руководители большевиков”. И все листки, решительно все, кончаются призывом: “Прекратите гражданскую бойню!”».
В Минной дивизии аресты продолжались и осенью 1918 г. А. П. Белобров вспоминал: «В конце сентября 1918 г. начальник Минной дивизии А. П. Екимов и его начальник штаба В. В. Селитренников были арестованы. Они были отправлены под Вологду [в концлагерь], а года через два Екимов возвратился в Петроград и я с ним встречался, когда он служил в Убекобалте… а В. В. Селитренников оказался Командующим флотом во Владивостоке». Подозрения в отношении моряков дивизии не были беспочвенными. 16 ноября 1918 г. ВЧК арестовала нелегальную группу есаула Александра Николаевича фон Экеспарре (7-1919), распространявшую поддельные ультиматумы Германии Совнаркому, «особенно в Минной дивизии». В недавнее время выяснилось, что арест А. П. Екимова и В. В. Селитренникова был связан с раскрытием заговора на Селигеро-Волжской флотилии. Официально А. П. Екимова обвиняли в том, что он «и его подручные решили… перебазировать возможно больше кораблей в Ладожское и Онежское озера, чтобы в момент возможного решительного наступления интервентов с Севера перебросить боевые силы флота к Петрозаводску, и Мариинской системе в район Вологды». А. В. Ганин полагает, что «абсурдность этого обвинения, кажется, не требует особых комментариев», но в свете цитированного нами донесения Ф. Кроми от 8 августа обвинение отнюдь не выглядит бессмысленным, напротив, оно хорошо стыкуется с планами британцев. Мнение о политической неблагонадежности Минной дивизии сохранялось еще долго. 26–27 декабря 1918 г. во время набега на Ревель англичанами были без сопротивления захвачены эсминцы «Спартак» и «Автроил». 21 октября 1919 г. подорвались на минах и погибли почти со всем экипажем эсминцы «Гавриил», «Константин» и «Свобода». После этого распространились слухи о том, что их намеренно погубили белые заговорщики. Эти слухи сохранились в историографии в качестве факта.
Судьба лидера мятежа Г. Н. Лисаневича сложилась причудливо. До конца августа 1918 г. он, вероятно, скрывался в Петрограде и работал в тесном контакте с Ф. Кроми. После гибели англичанина в перестрелке с чекистами 31 августа Г. Н. Лисаневич еще некоторое время находился в Петрограде, в декабре 1918 г. он перебрался в Архангельск, где поступил на службу в белые вооруженные силы Северной области. Там он сражался так успешно, что заслужил производство в чин лейтенанта и Георгиевское оружие за то, что 3 августа 1919 г., командуя 2-й группой катеров-истребителей, «заставил неприятеля выброситься на берег и сам, вскочив на борт захваченного катера, спустил красный флаг, заменив его Андреевским». Тем не менее Г. Н. Лисаневич остался в Архангельске при его освобождении Красной армией. В конце февраля – начале марта 1920 г. он короткое время служил в штабе красных Морских сил Северного Ледовитого океана вместе с П. П. Михайловым, осужденным по делу Минной дивизии. В марте-октябре 1920 г. Г. Н. Лисаневич сидел в тюрьме, проходя проверку. Тогда же его как ценного специалиста амнистировали (в связи с объявлением вне закона по приговору Кронштадтского трибунала). Заметим, что, следуя букве закона, его могли расстрелять немедленно после установления личности, но не сделали этого. В 20-е гг. он несколько раз подвергался арестам, но работал в научно-исследовательских учреждениях, связанных с вооружением ВМФ. Его жизнь окончилась в 1938 г. расстрелом по обвинению в принадлежности к «Русской фашистской партии».
Подводя итоги мятежа Минной дивизии, уместно задать вопрос: была ли идея установления «морской диктатуры» в отдельно взятом городе нелепой? Мы полагаем, что нет.
1 августа 1918 г. лозунг «морской диктатуры» был реализован в Баку в виде диктатуры Центрокаспия (Центральный комитет Каспийской флотилии). В ходе этих событий был распущен бакинский Совет, закрыты большевистские газеты. Лидером Центрокаспия был мичман В. В. Леммлейн. Он был горячим молодым человеком – в декабре 1916 г. был осужден за тяжелое ранение офицера, в качестве замены тюремному заключению подвергся разжалованию в матросы и был отправлен на Каспийскую флотилию. После Февральской революции почти все офицеры, совершившие уголовные преступления, были амнистированы, и В. В. Леммлейн получил обратно чин мичмана, оставшись служить на Каспии. Вместе с ним в состав Центрокаспия входили еще два офицера – вероятно, это были мичман военного времени берегового состава Николай Бушев и мичман инженер-механик Алексей Михайлович Печенов (18932-1942?). Сразу после прихода Центрокаспия к власти известный деятель белого движения в Закавказье Лазарь Федорович Бичерахов (1882–1952) так оценил обстановку: «В Баку переворот, большевики от власти отстранены. Власть, по воле народа, взял Каспийский флот, установив диктатуру…»
По призыву Центрокаспия в Баку высадились английские войска, при нем были арестованы двадцать шесть бакинских комиссаров. Устранить угрозу захвата города турецкими войсками Центрокаспий не смог, но свергнуть большевиков он сумел. Советская власть была восстановлена в Баку лишь два года спустя, в совершенно других политических условиях. После оккупации Баку турками В. В. Леммлейн ушел с англичанами в Иран, затем служил в белых войсках на юге России и умер в эмиграции.
Любопытно, что первая попытка установления диктатуры Центрокаспия была очень похожа на волнения в Минной дивизии в мае 1918 г. В Баку в июне 1918 г. прапорщик флота Спиридон Федорович Кириченко (? – после 1931) и матрос Иванов, «используя бланки канонерской лодки “Ардаган”, разослали повестки предприятиям и воинским частям города, приглашая на митинг, якобы созываемый командованием Каспийской флотилии… У них нашли проект приказа о роспуске Бакинского Совета…» Выяснилось, что С. Ф. Кириченко и Иванов действовали по заданию английской разведки.
Другой пример подобного рода имел место на Кольском полуострове. Здесь исключительно важную роль сыграл старший лейтенант Георгий Михайлович Веселаго (1892–1971), занимавший пост управляющего делами Мурманского Совета и ставший правой рукой его председателя Алексея Михайловича Юрьева (1887 – после 1922). Он также смог взять в свои руки руководство Центромуром, пользуясь большим влиянием на его председателя машинного унтер-офицера Михаила Ляуданского. Г. М. Веселаго целенаправленно организовывал приглашение на Мурман гардемаринов и кадетов МК из Петрограда, оставшихся не у дел после закрытия корпуса в марте 1918 г., а также бывших флотских офицеров. В конце июня 1918 г. Г. М. Веселаго удалось реализовать свой план – заставить местный Совет признать интервенцию Антанты и порвать с Москвой. В данном случае «морской диктатуры» в чистом виде не было, но военные моряки сыграли значительную роль в свержении Советской власти. Правда, Г. М. Веселаго после временной победы белых попал под следствие, поскольку сотрудничал с красными, и был вынужден уехать в Сибирь, где принимал участие в Гражданской войне, а затем оказался в эмиграции.
Таким образом, реализация лозунга «морской диктатуры» в действительности означала свержение Советской власти. Можно предположить, что в случае удачного антисоветского восстания в Петрограде, поддержанного моряками Балтийского флота, установившаяся в городе «морская диктатура» пригласила бы в город английские войска с Кольского полуострова и, может быть, объявила бы войну Германии с целью сплотить все «патриотические» силы. Разумеется, немцы не могли бы спокойно смотреть на это, и финалом авантюры могла бы стать оккупация ими Петрограда (в полном соответствии с планом «Шлюссштайн») и уничтожение или захват кораблей Балтийского флота, за судьбу которых так переживали моряки.
В Ашхабаде в июле 1918 г. к власти пришло Закаспийское временное правительство. Оно состояло из эсеров и меньшевиков и возглавлялось паровозным машинистом Федором Адриановичем Фунтиковым (1875/1876-1926). Некоторые историки даже считают его «единственным подлинно рабочим правительством в революционной России». По составу и идеологии оно было двойником ЧСУФЗП. Результатом же деятельности этого «рабочего» правительства стало приглашение англичан для оккупации Закаспийской области и расстрел двадцати шести бакинских комиссаров.
Говоря о лозунгах, под которыми выступало ЧСУФЗП и которые разделяли моряки Минной дивизии – сложение власти большевистского СНК и созыв Учредительного собрания, прекращение гражданской войны, отмена продразверстки и введение свободы закупки продовольствия для «демократических организаций и кооперативов», – нельзя не оценить их как наивные и нереализуемые. Действительно, в условиях начавшейся гражданской войны невозможно было представить себе демократически избранное Учредительное собрание – ни одна из сторон конфликта не желала видеть в нем своих противников. Прекратить гражданскую войну можно было лишь победой одной из сторон. Любая попытка частично восстановить свободу торговли продовольствием тут же превратилась бы в диктатуру производителя хлеба и спекулянта-перекупщика над остальным населением страны.
Это понимали и многие современники. Действительно, ЧСУФЗП не удалось организовать массовые протесты против власти большевиков среди рабочих Петрограда и вскоре совещание исчезло с политической сцены. Сама по себе мирная ликвидация мятежа Минной дивизии свидетельствовала об отсутствии большого протестного потенциала среди моряков. И даже известие о расстрельном приговоре А. М. Щастному, несомненно популярному в Минной дивизии и на флоте в целом, не смогло подвигнуть ее моряков на вооруженное выступление.
Имел ли отношение А. М. Щастный к событиям в Минной дивизии? На этот счет существует высказывание В. А. Белли.
В своих мемуарах он утверждает, что «А. М. Щастный был настолько умным, образованным и осторожным человеком, чтобы не пойти на авантюру возглавления смуты в Минной дивизии… Все же, несмотря на сказанное, мне думается, что А. М. Щастный кое-что знал о заговоре в Минной дивизии. Почему я так предполагаю? Однажды Алексей Михайлович мне сказал: “А что вы думаете, если в Ленинграде (так! – К. Н.) матросы овладеют властью?” Я ответил: “Вряд ли это возможно”. На это получил реплику: “Вполне возможно”… Но слышал ли он кое-что об этом? Думаю, да. Ему мог как-нибудь намекнуть Блохин или Дужек. Последний как раз был представителем Минной дивизии, оба – эсеры».
Этот фрагмент нуждается в серьезном комментарии. Прежде всего, Е. С. Блохин точно не был замешан в заговорщическую деятельность на флоте, позднейшие разбирательства лета-осени 1918 г. это доказали. Поскольку Л. Е. Дужек скрылся, он чувствовал себя более причастным к этим событиям. На наш взгляд, попытка В. А. Белли возложить всю вину на «эсеров» – результат воздействия пропаганды и историографии сталинского времени, когда и правые и левые эсеры были смешаны в одну контрреволюционную массу. В мае-июне 1918 г. левые эсеры еще оставались политическими союзниками большевиков.
Мысль В. А. Белли о том, что А. М. Щастный, будучи умным человеком, не мог возглавить «смуту», можно понять, если подразумевать под «смутой» митинговую активность, завершившуюся полным фиаско. Действительно, несколько шумных митингов под антисоветскими лозунгами, взятые вне контекста, выглядели достаточно нелепо.
В. А. Белли своеобразно располагает события во времени. В его изложении получается, что сначала, сразу после окончания Ледового похода, произошла «смута» в Минной дивизии, после этого был арестован Е. С. Блохин и назначен главным комиссаром И. П. Флеровский, а в самом конце сюжета случился арест А. М. Щастного. Очевидно, что В. А. Белли под «смутой» понимал события мая 1918 г. Именно к этому времени и должен быть отнесен разговор с ним А. М. Щастного о возможности установления матросской власти в северной столице. Мы полагаем, что этот разговор был еще одной попыткой А. М. Щастного «прощупать» свое ближайшее окружение на предмет втягивания в заговорщическую деятельность и свидетельствует о вовлеченности в заговор самого наморси.
Если наши предположения верны, то придется признать, что мятеж Минной дивизии был частью плана А. М. Щастного по овладению властью в Петрограде, а после его ареста он выродился в «смуту», в бурление, не завершившееся, по сути, ничем.
Войти с помощью соц. сетей: