Глава 4

Ледовый поход

А. М. Щастный стал командующим флотом в момент упадка влияния выборных органов в вооруженных силах Советской России и начала постепенного перехода к централизации и руководству сверху. Он оказался у истоков регулярного Красного флота наряду с другими «старыми» офицерами – контр-адмиралом В. М. Альтфатером и вице-адмиралом М. П. Саблиным, который в это же время стал командующим красным Черноморским флотом. Казалось бы, поворот к единоначалию должен был привести А. М. Щастного, М. П. Саблина и других офицеров к мысли о поддержке Советской власти, которая обратилась к превращению «хаоса» в «порядок», но этого не произошло.

Став фактическим командующим флотом 20 марта 1918 г., А. М. Щастный, тем не менее, сохранял видимость полновластия коллегиальных органов. В историографии существует версия назначения А. М. Щастного командующим флотом, согласно которой он был избран командующим Советом флагманов (то есть органом, состоящим из высокопоставленных офицеров) и лишь затем получил утверждение от центральной Советской власти. В 20-е гг. высказывалось мнение, что в марте 1918 г. нового командующего флотом избрал Совкомбалт. О выборах командующего пишет и Г. Н. Четверухин. На суде А. М. Щастный планировал задать вопрос комиссарам Е. А. Блохину и Е. Л. Дужеку: «Отказывался ли я от назначения в должности наморен 20–25 марта[?]; Не устраивал ли специально в верхней рубке “Кречета” заседание Сов[ет] к[омисса]ров, где приводились все доводы против [моего] назначения[?]; Ditto (то же самое (лат.). – К. Н.) в Совете флагманов[?]». Очевидно, А. М. Щастный предполагал, что на все эти вопросы будут даны положительные ответы, которые подтвердят, что он отказывался от назначения командующим флотом, приводил доводы в пользу своего отказа на Совете комиссаров и Совете флагманов.

Однако то была тонкая политическая игра. Мы уже писали о том, что об избрании А. М. Щастного на Совете флагманов не могло быть и речи. 29 марта 1918 г. М. Б. Черкасский писал А. В. Развозову: «Морские дела идут в прежнем духе, если не считать создания постоянного совета флагманов – вершителя судеб флота и А. М. Щастного – главного распорядителя. Таким образом, и коллегия налицо, и А. М. [Щастный] ни за что не ответственен, т[ак] к[ак] в совете не состоит. Хорошо ли это? Думаю, хуже не будет, но удивляюсь, как “г[оспо]да”, ратуя о единовластии, сами участвуют в коллегии. А. М. [Щастный] – другое дело, здесь хитро устроенное сохранение “невинности” (выделено нами. – К. Н.)» Подчеркнем, что слово «невинность» взял в кавычки сам М. Б. Черкасский. Под «господами» М. Б. Черкасский понимал флагманов Балтийского флота, отношения с которыми у него и А. В. Развозова были в значительной мере испорчены в связи с многочисленными колебаниями адмиралов вокруг признания результатов Октябрьской революции и форм реагирования на приход к власти большевиков.

В том же письме М. Б. Черкасский четко сформулировал свое отношение к событиям: «Наши 8 дней вторичной службы флоту вполне излечили меня от угрызений совести, я вижу, что я пока для флота непригоден». Таким образом, М. Б. Черкасский в отличие от А. М. Щастного не желал маневрировать. Последний же маневрировал удивительно искусно.

3 апреля 1918 г. М. Б. Черкасский писал А. В. Развозову: «А. М. [Щастный] после Вашего ухода (с поста командующего флотом 20 марта. – К. Н.) считал, что время для единовластия еще не настало и что в такое время и офицерам (большинству) и командам решительно все равно, какая будет власть, лишь бы кормили и платили деньги. Ввиду этого, а также необходимости какой-либо организации власти для спасения остатков флота, А. М. [Щастный] решил привлечь к управлению флагманов, чтобы через них привлечь постепенно к работе и офицерство. Для этого был создан Совет флагманов, разрабатывающий все вопросы жизненного обихода (штаты, контракты офицеров и команды и проч.) Эти проекты обсуждаются затем в Сов[ете] комиссаров и после этого проводятся в жизнь А. М. [Щастным], который, собственно говоря, вертит Сов[етом [ком[иссаров] как хочет (выделено нами. – К. Н.)… Оф[ицерст]во ко всему безучастно и после нескольких крикливых фраз по адресу А. М. [Щастного] – теперь перед ним “Жужу на задних лапках”». М. Б. Черкасский имел в виду цитату из басни И. А. Крылова «Две собаки»: «“Чем служишь! Вот прекрасно! ” / С насмешкой отвечал Жужу: / “На задних лапках я хожу”». Последняя фраза указывает на то, что далеко не все шло гладко в отношениях А. М. Щастного с офицерами флота. Вероятно, часть их воспринимала его как выскочку, а может быть, и как карьериста-приспособленца, прислуживающего Советской власти. Осенью 1917 г. А. М. Щастный был одним из самых младших капитанов 1 ранга русского флота (на 25 октября 1917 г. он занимал 242-е место в списке по старшинству из 255 капитанов 1 ранга).

Сам А. М. Щастный во время следствия заявил: «Около 30 марта (опечатка или оговорка, правильно – 20 марта. – К. Н.) вечером в Гельсингфорсе на посыльном судне “Кречет” ко мне в каюту вошел Ф. Ф. Раскольников, приехавший из Петрограда, и сообщил, что им получен приказ Коллегии народных комиссаров об отчислении от должности начальника морских сил А. В. Развозова, а потому до распоряжения Совнаркома о его замене в должность наморси должен вступить я как старший из членов штаба и знакомый со всеми условиями пребывания флота в Гельсингфорсе. Ночью того же дня Развозов после пленарного заседания представителей судовых команд на Гельсингфорсском рейде был по их постановлению арестован, и я фактически вступил в исполнение обязанностей наморси».

На кораблях офицеры почувствовали оживление работы штаба: «В это время мы стали получать указания от Штаба Флота о подготовке к выходу в море, затем получили указание о том, что мы включены в состав 2-го эшелона кораблей», – вспоминал лейтенант А. П. Белобров, который был лично знаком с А. М. Щастным по линкору «Полтава».

29 марта было введено «Временное положение об управлении Балтийским флотом», отменившее коллективное руководство им. Документ был подготовлен контр-адмиралом В. М. Альтфатером. Положение предусматривало должности начальника морских сил Балтийского моря и главного комиссара при нем, которые «избираются» Коллегией НКМД и утверждаются СНК. Слово «избираются» в этом контексте следует понимать как «выбираются из пригодных кандидатов», «предлагаются», здесь не шла речь о какой-либо демократической процедуре. Начальник морских сил, согласно положению, наделялся правами главнокомандующего (с очевидной отсылкой к дореволюционной трактовке этого понятия – права главнокомандующего были подробно разработаны в соответствующих нормативных актах царского времени), он нес полную ответственность за оперативную деятельность и боевую подготовку флота, имел право единолично назначать своих помощников. С главным комиссаром он должен был согласовывать мероприятия в отношении береговых морских частей и приморских крепостей, хозяйственные мероприятия. Кроме того, командующий по согласованию с главным комиссаром имел право «вступать в переговоры с германским командованием и финляндским правительством», руководствуясь при этом особой инструкцией, которая так и не была издана. Главный комиссар назначался ответственным руководителем «в отношении политической и общественной деятельности». В отношении прав штаба флота временное положение от 29 марта 1918 г. прямо ссылалось на дореволюционное положение о штабе командующего флотом Балтийского моря. Совет флагманов и Совет комиссаров объявлялись совещательными органами.

Таким образом, для А. М. Щастного отпала формальная необходимость согласовывать свои действия с Советом флагманов и Совкомбалтом. Однако реальная ситуация, очевидно, требовала поддержания впечатления, что Совет флагманов и особенно Совкомбалт продолжают играть важную роль. А. М. Щастному это удалось, причем демонстративное (хотя во многом и фиктивное) участие этих органов в управлении флотом не ставилось ему в вину на суде, хотя и являлось формальным нарушением «Временного положения об управлении Балтийским флотом».

Кстати, во время суда А. М. Щастного обвиняли также в публичной критике этого положения за недемократичность! Представители офицерства, оставшиеся в Красном флоте, казалось бы, должны были стремиться к восстановлению привычной дисциплины и ликвидации всяких «демократических» учреждений и порядков, поэтому такая критика из уст А. М. Щастного должна быть признана лицемерной политической игрой на стихийно-демократических чувствах моряков. Критика А. М. Щастным положения об управлении флотом нашла отражение в приговоре, где утверждалось, что он «вел контрреволюционную агитацию […] <…> ссылаясь на якобы антидемократичность утвержденного СНК и ЦИК Положения об управлении флотом».

Совкомбалт в это время находился в напряженных отношениях с центральной властью. В бумаге, посланной Совкомбалтом в СНК с целью оправдать А. В. Развозова, говорилось (в пересказе Ю. К. Старка) о том, что «во всем виновато вмешательство центральной власти в дела Б [алтайского] фл[ота]. Верховная Морская Коллегия не отвечает своему назначению, а в частности просят убрать Раскольникова».

Следует отметить, что в марте 1918 г. Ф. Ф. Раскольников радикально испортил отношения с комиссарами Балтийского флота – лидерами матросской массы. Вероятно, причиной этого была его роль в снятии А. В. Развозова. Еще в июле 1918 г. члены Совкомбалта припоминали «неправильность действий в увольнении тов. Развозова членом верховной Морской Коллегии тов. Раскольниковым и происходящее из-за этого поднятие недовольства среди матросов». Требования «убрать» Ф. Ф. Раскольникова из руководства флотом балтийские моряки выдвигали вплоть до лета 1918 г.

А. М. Щастный был утвержден командующим флотом постановлением Совнаркома 5 апреля 1918 г., вечером 6 апреля из Москвы в Петроград пришла телеграмма И. И. Вахрамеева об этом решении и о том, что Е. С. Блохин в качестве комиссара флота не утвержден по технической причине – потому что «представления о нем не сделано». Ближайшим помощником А. М. Щастного по командованию флотом стал начальник штаба флота капитан 2 ранга Михаил Александрович Петров (1885–1938). Он работал в штабе и при А. А. Ружеке, 17 февраля он назван флаг-капитаном штаба флота. В 20-е гг. М. А. Петров претендовал на роль главного теоретика Красного флота, пытаясь поддерживать то направление военно-морской мысли, которое господствовало в России в период между Русско-японской и Первой мировой войнами, и отстаивая строительство линейных кораблей и линейных крейсеров. После 1930 г. эти идеи были признаны вредными, но затем, во второй половине 30-х гг., к ним снова вернулись. Впрочем, это совсем другая история.

3 апреля 1917 г. на полуострове Гангэ (Ханко) высадились первые части германских войск, что привело к перелому в финляндской гражданской войне и остро поставило вопрос о необходимости вывода русского флота из финских баз для его спасения. Четыре русские подводные лодки, стоявшие там, были взорваны своими экипажами.

На другой день англичане уничтожили в Гельсингфорсе семь своих подводных лодок и три транспорта. Видимо, к этому времени следует отнести попытки командира британской подводной флотилии и по совместительству военно-морского агента (атташе) капитана 1 ранга Ф. Кроми подтолкнуть российское командование к уничтожению и русских кораблей. Более подробно мы расскажем об этом в главе, специально посвященной роли британской разведки. Пока же отметим, что Ф. Кроми не верил в возможность вывода эсминцев и подводных лодок в Кронштадт через льды и стремился убедить русское командование в необходимости уничтожить эти корабли в Гельсингфорсе, по примеру англичан.

Корабли Балтийского флота в Гельсингфорсе были подготовлены не только к переходу в Кронштадт, но и к уничтожению. Среди вопросов, которые А. М. Щастный планировал задать на суде свидетелям, был вопрос, адресованный комиссару Е. Л. Дужеку: «Указывалось ли мною, что с приходом [эсминцев] “Новиков” в Кр[оншта]дт и Петроград нужно отставить готовность ко взрыву их; и я такого приказания не отдал, считая положение невыясненным[?]»Очевидно, подразумевался ответ, что А. М. Щастный не отменил готовность кораблей к взрыву после завершения Ледового перехода, что являлось подтверждением факта их минирования в Гельсингфорсе. В первые дни апреля М. Б. Черкасский писал А. В. Развозову: «…я боюсь, что могут быть и преждевременные взрывы, и несвоевременное бегство». К счастью, до взрывов дело не дошло благодаря энергии матросов, офицеров и А. М. Щастного, которые смогли буквально вытащить корабли из Гельсингфорса.

Командование флота приняло меры по борьбе с паникой. Так, 4 апреля А. М. Щастный приказывает «для прекращения дезорганизованной стрельбы в районе расположения судов флота в Гельсингфорсе… сдать на судах все револьверные и ружейные патроны, а также орудийные унитарные патроны и заряды в судовые погреба». Для борьбы с самовольным уходом с кораблей было запрещено удовлетворять уезжающих «как всякими видами денежного довольствия, так и обмундированием, включая также и выдачу литеров на проезд по железным дорогам». Г. К. Граф в своих мемуарах не мог не выпустить в советское руководство «парфянскую стрелу», отметив, что «инструкции Москвы были все время двусмысленны и сбивчивы: то они говорили о переводе флота в Кронштадт, то об оставлении в Гельсингфорсе, а то – о подготовке к уничтожению. Это наводило на мысль, что на советское правительство кем-то оказывается давление». Г. К. Граф был не единственным, кто об этом писал. В. А. Белли вспоминал: «Мне говорил лично А. М. Щастный о существовании двух противоречивых приказаний. В. И. Ленин приказывал флот увести в Кронштадт и Петроград, а Л. Д. Троцкий отдал приказание флот оставить в Гельсингфорсе как источник поддержки финляндских революционных сил, то есть красной Финляндии. Я сам этих документов не видел и говорю лишь со слов А. М. Щастного». В. А. Белли искал доказательства наличия противоречивых инструкций и приводил следующий аргумент в пользу их существования: «Если бы не существовало два фактически противоречивых приказаний Ленина и Троцкого об оставлении флота в Финляндии или об его уходе, то А. М. Щастный не мог бы сообщить о них на собрании Совета флагманов и Совета комиссаров… Я был участником этого совещания и потому знаю, что было единодушно высказано пожелание флот из финляндских вод увести, о чем был подписан соответствующий протокол. Так было положено принципиальное начало для Ледового перехода».

При добросовестном анализе документов в контексте обстановки ощущения «сбивчивости и противоречивости» инструкций не возникает. Нам также не известно никаких распоряжений В. И. Ленина, отданных непосредственно флоту в феврале – апреле 1918 г. Сама по себе концепция противопоставления «хороших» приказаний В. И. Ленина «плохим» распоряжениям Л. Д. Троцкого возникла значительно позднее, во второй половине 20-х гг., после того как Л. Д. Троцкий стал, по остроумному выражению его биографа И. Дойчера, из «вооруженного пророка» «разоруженным пророком», а вскоре и «изгнанным пророком».

Вероятно, и Г. К. Граф, и В. А. Белли передают слухи и домыслы, когда каждый из офицеров «мнил себя стратегом» и не скупился на глобальные выводы и глубокие умозаключения, фактически не владея ситуацией. Слова В. А. Белли о том, что он услышал о противоречивости инструкций от А. М. Щастного, наводят на мысль, что последний систематически обрабатывал свое окружение, дискредитируя центральные органы Советской власти. Далее мы еще приведем примеры его деятельности на этом поприще.

Что касается принятия решения о Ледовом походе на Совете флагманов, то оно могло лишь подтвердить уже фактически проводившиеся мероприятия, поскольку Совет флагманов начал действовать лишь в 20-х числах марта, тогда как первый эшелон кораблей ушел из Гельсингфорса раньше. Несомненно, в Совете флагманов могли обсуждаться вопросы, связанные с походом. Нельзя исключать и того, что А. М. Щастный, пользуясь Советом флагманов как прикрытием, решил на всякий случай подкрепить решение об уходе из Гельсингфорса еще и постановлением этого органа.

5 апреля 1918 г. под руководством А. М. Щастного проходит заключение Гангэудского соглашения с немцами. Соглашение предусматривало передачу немцам в неповрежденном виде береговых сооружений, сохранение на русских кораблях в зоне немецкой оккупации только небольших охранных команд, снятие замков и прицелов с орудий на этих кораблях. Охранные команды немцы обещали со временем отправить в Россию. Заметим, что формально в соглашении не содержалось обязательства немцев передать остающиеся корабли России, но в то же время подразумевалось, что они не будут немедленно захвачены немцами – на кораблях сохранялся «русский военный флаг». С немецкой стороны соглашение подписал командующей немецким отрядом в финских водах контр-адмирал Хуго Карл Август Мойрер (1869–1960). В русских источниках он именуется то Мейрером, то Маурером. Судьба сыграла с ним злую шутку. Если 5 апреля немецкий адмирал подписывал нечто вроде капитуляции русского Балтийского флота, то спустя полгода он был назначен уполномоченным немецкого морского командования по уточнению условий капитуляции немецкого флота перед англичанами.

Из шести членов русской делегации в Ганга четверо были задержаны немцами под предлогом того, что «немедленное возвращение всех членов комиссии в Гельсингфорс по военным соображениям не представляется возможным», фактически они стали заложниками. Отпустили капитана 1 ранга Петра Алексеевича Новопашенного (1881–1950) и комиссара Е. Л. Дужека, а задержали капитана 1 ранга Павла Васильевича Гельмерсена (1880–1953), лейтенанта Михаила Михайловича Комелова (1890 – после 1931), гардемарина Павла Александровича Бородаевского (1898–1920) и комиссара Александра Григорьевича Григорьева. П. В. Гельмерсен и М. М. Комелов возвратились в Петроград через Ревель только 3 мая 1918 г. Когда возвратились П. А. Бородаевский и А. Г. Григорьев, мы не знаем.

Несомненно, в тех условиях Гангэудское соглашение было единственно возможным выходом, а наморен имел полное право его заключить в соответствии со статьей 10-й «Временного положения об управлении Балтийским флотом» от 29 марта 1918 г.

Забегая вперед, отметим, что немцы сравнительно честно соблюдали Гангэудское соглашение, выпустив из Гельсингфорса ряд русских кораблей после занятия города их войсками. В частности, в мае 1918 г. из Гельсингфорса и Котки в Кронштадт перешли 39 судов, в конце апреля из Выборга – 4 судна. Немцы даже разрешили вывезти из Гельсингфорса те снаряды и взрывчатку, которые хранились на бывших немецких пароходах, захваченных Россией во время войны и подлежавших возврату Германии в соответствии с Брестским договором. Очевидно, что немцы могли легко присвоить себе эти боеприпасы вместе с пароходами, которые подлежали возвращению их германским владельцам, но не сделали этого. 7 мая в Кронштадт пришли ранее задержанные немцами 6 эсминцев, 2 транспорта и посыльное судно.

Другое дело, что белофинны не считали себя связанным этим соглашением, захватывали русские суда, особенно под торговым флагом или под флагом Красного креста, а немцы не препятствовали им. Однако и финнам пришлось расстаться с некоторыми русскими судами: например, в течение 1918 г. они вернули Советской России заградитель «Шексна» и 4 парохода.

Нервного настроения в Гельсингфорсе добавляли прокламации, появлявшиеся в городе, в которых от имени немецкого командования морякам угрожали смертной казнью за попытку уничтожения кораблей. Ходили слухи, что они разбрасываются с аэропланов, но скорее всего, то была провокация белофинского подполья. 6 апреля в гельсингфорсских газетах за подписями А. М. Щастного и Е. Л. Блохина появилось разъяснение о том, что между Россией и Германией сохраняется мир и что командование флотом объясняет «распространение воззвания недостойным желанием неизвестных злонамеренных лиц нарушить состояние мира».

7 апреля в Гельсингфорс была передана телеграмма из МГШ, в которой начальник морских сил ставился в известность о требовании МИД Германии вывести русские морские силы из финских вод до 12 апреля либо разоружить остающиеся суда. Гангэудское соглашение предвосхитило это требование. МГШ одновременно просил СНК войти в сношения с немецким правительством, чтобы предупредить его, что из-за сложной ледовой обстановки требование вывода судов к 12 апреля может быть не выполнено. 10 апреля соответствующая нота была направлена правительству Германии.

9 апреля в «Известиях» было опубликовано большое интервью, которое Л. Д. Троцкий дал представителю Бюро печати. Значительная его часть была посвящена флоту. Нарком заявил: «В самом тяжелом положении – это очевидно всем – оказался наш Балтийский флот. Германское наступления на Финляндию вырвало у этого флота Гельсингфорсскую базу». На вопрос, «посягают ли немцы на прямое уничтожение флота», Л. Д. Троцкий ответил: «Я не считаю возможным гадать по этому поводу. Но по прямому смыслу Брест-Литовского договора мы имеем право оставить наши суда в Финляндских портах до того момента, пока море покрыто ледяным покровом… Мы обязаны были лишь довести экипаж военных кораблей до необходимого минимума, что и было сделано… Но я не хотел бы этим сказать, что положения [Брестского мирного] трактата при нынешних условиях могут определять всю судьбу флота. На самом деле судьба Балтийского флота теснейшим образом связана с судьбой Курляндии, Эстляндии, Лифляндии и Финляндии. А судьба этих областей и стран в свою очередь находится в глубочайшей зависимости от всего хода европейской, и в частности, германской политики в ближайший период».

11 апреля третий эшелон кораблей флота покинул Гельсингфорс. С ним шел флагманский «Кречет» с А. М. Щастным. Несмотря на его уход из Финляндии, вокруг личности командующего флотом распространялись нелепые слухи. Так, 12 апреля гельсингфорсский «Русский голос» поместил такую заметку: «Кап[итан] Щастный освобожден советом народных комиссаров от исполнения обязанностей командующего морскими силами Балтийского флота. Ему поручено оставаться в Гельсингфорсе и иметь наблюдение за разоружением не покинувших гельсингфорсской гавани русских судов и за сохранением целости русского военного имущества. Временно командующим Балтийским флотом назначен моряк военного флота бывший кап[итан] 1 ранга Зарубаев».

12 апреля немецкие войска взяли столицу Финляндии, вслед за ними в город вступили белые финны.

Для организации эвакуации и сохранения оставшихся в Финляндии русских кораблей, торговых судов и другого имущества 8 апреля 1918 г. контр-адмирал Александр Павлович Зеленой (1872–1922) был назначен старшим морским начальником русских морских сил в водах Финляндии с правами командующего флотом. При нем состоял комиссаром Борис Алексеевич Жемчужин (1896–1918). Флагманским судном назначался старый крейсер «Память Азова». А. П. Зеленой участвовал в Брестских переговорах в качестве эксперта, что было признаком большой лояльности к большевикам, поскольку, например, капитан 2 ранга Лев Валерьянович Сахаров (1884–1939), которому это предлагали, отказался.

12 апреля в соответствии с Гангэудским соглашением над всеми оставшимися в Гельсингфорсе русскими боевыми кораблями были подняты Андреевские флаги, над восемью судами флотилии Красного креста – прусские торговые флаги, флаги Красного креста и датские флаги (в знак покровительства над ними датского Красного креста), над 36 судами Тральной артели – русские торговые флаги (трехцветные), а захваченные во время войны русским флотом немецкие пароходы стояли вовсе без флагов. Как уже говорилось выше, эти оттенки были продиктованы Гангэудским соглашением и впоследствии имели влияние на судьбу судов и их команд.

12 мая Л. Д. Троцкий передал в МГШ разрешение командующему Балтийским флотом совместно с главным комиссаром вступить в переговоры с белыми финнами с целью «сохранения в неприкосновенности судов, имущества и запасов флота». При этом запрещалось делать какие-либо заявления, которые могли бы быть поняты как признание белофинского правительства. На другой день А. П. Зеленой заключил соглашение с белофинским правительством, которое гарантировало неприкосновенность русским невооруженным транспортным судам, направляемым в Гельсингфорс для эвакуации российских подданных.

Положение этой миссии и вообще русских в Финляндии сразу же стало очень тяжелым. Обычным делом стал захват русских судов, избиения моряков и гражданских лиц, заключение их в тюрьмы и концлагеря, лишение продовольственного пайка. Газеты Петрограда в апреле – августе 1918 г. регулярно помещали заметки о белом терроре в соседней стране.

А. П. Зеленой почти ежедневно получал подобные рапорты: «Довожу до сведении Штаба, что вчера, 28 апреля, около 12 часов дня во время стоянки у борта крейсера “Память Азова” вверенный мне ледокол захвачен вооруженной финской белой гвардией со всем судовым имуществом и инвентарем. Команда ледокола в числе 15 человек с вещами высажена на борт крейсера “Память Азова”». В другом рапорте сообщалось: «Отношение штаба белой гвардии к русскому населению в Финляндии очень плохое, причем все русскоподданные подразделены на поляков, латышей, украинцев и великороссов. Все нападки финского штаба обращены на великороссов или “русскоподданных”, как они их называют».

Среди жертв белофинского террора оказался и комиссар Б. А. Жемчужин. 8 мая его схватили на территории Свеаборгского порта, на другой день предали военному суду по обвинению в антифинской агитации и расстреляли. А. П. Зеленой протестовал перед Финляндским сенатом – высшим государственным органом страны, но безрезультатно. Очевидно, что расстрел Б. А. Жемчужина был грубейшим нарушением общепринятых норм взаимоотношений между государствами, но у Советской России не оказалось в этой ситуации рычагов воздействия на белофинское правительство. На протест А. П. Зеленого контр-адмирал Людольф Ведекинд фон Услар (1867–1939), сменивший А. Мойрера в качестве командующего немецкими морскими силами в Финляндии, цинично ответил: «комиссар Жемчужин приговорен одним из финских военных судов к смертной казни, каковая и совершена над ним 9 мая. Имеющаяся у меня выборка из актов указывает, что Жемчужин уличен в заблуждении (так! – К. Н.) финского населения и германских солдат, таким образом, он поставил себя вне той защиты, которая гарантирована русским судам и командам гангэудским договором и международным правом. Вследствие этого означенное происшествие является исключительно русско-финским делом». А. М. Щастный предложил в ответ выселить финских подданных из Петрограда. Но в тогдашних политических условиях это была не только бессмысленная, но и вредная мера – ведь в Петрограде оставались к этому времени преимущественно красные финны и их выдворение из Советской России означало бы для них гибель, а для Советской власти – потерю сторонников.

Еще одна проблема заключалась в том, что еще в конце 1917 г. был создан Народный военно-промышленный комитет (Вопром), целью которого было спасение имущества морского ведомства в Петрограде, Кронштадте и других местах в случае их захвата немцами путем передачи имущества специальной организации – Морскому отделу Центропрома, которая носила «частно-общественный правовой характер», формально являясь кооперативной организацией. По существовавшим в то время международным нормам частное имущество не могло быть объявлено военным трофеем. В Финляндии представителем Народно-промышленного комитета был контр-адмирал Ю. К. Старк. В рамках этой организации была создана «Трудовая артель работающих по делу траления мин» (Тралартель), которая должна была на коммерческих началах заниматься ликвидацией минных заграждений. Все береговое имущество флота, а также большое число тральщиков были формально выведены из состава военного флота, переданы Тралартели и подняли торговый флаг. Но по Гангэудскому соглашению неприкосновенными должны были остаться лишь корабли под военным флагом, а коммерческие суда были в большинстве своем захвачены финнами, заявлявшими, что они имеют полное право на национализацию имущества на своей территории. Не избежали этой участи и тральщики Тралартели, с которых была грубо изгнана русская команда.

И все же большинство боевых кораблей флота смогло уйти из Гельсингфорса. А. М. Щастный сыграл важную роль в организации легендарного Ледового похода Балтийского флота. Как охарактеризовал его один из участников, «великий, небывалый переход в истории народов и нашей России в частности; грустное и печальное зрелище». Положение флота осложнил захват финнами почти всех ледоколов. Два лучших ледокола были потеряны первыми: «Тармо» был захвачен 21 марта, а «Волынец» (бывший «Царь Михаил Федорович») – 23 (по другим данным, 29) марта 1918 г. Ходили слухи, что они были захвачены собственными командами, перешедшими на сторону немцев, хотя достоверно известно, что захватившие их финны не входили в состав экипажа, а проникли на суда под видом пассажиров. Действия захватчиков поддержали лишь немногие члены команд ледоколов. Еще один мощный ледокол – «Сампо» был захвачен еще в январе. В распоряжении Балтийского флота остался единственный мощный ледокол «Ермак», который находился в Кронштадте и не мог пройти в Гельсингфорс из-за обстрела с острова Лавенсари 29 марта 1918 г., а затем с ледокола «Тармо» 31 марта. Это вынудило «Ермак» вернуться в Кронштадт. Попытка пройти в Гельсингфорс под прикрытием крейсера «Баян» не удалась. Лишь 5 апреля «Ермак» смог выйти в Гельсингфорс под прикрытием броненосного крейсера «Рюрик».

0 движении третьего эшелона, с которым шел А. М. Щастный, вспоминал старший лейтенант Николай Николаевич Струйский (1885–1935): «Первая партия мелких судов, имея в голове ледокол, отправилась с флагманским штурманом [Н. Н.] Крыжановским в Кронштадт, а я был вызван в штаб флота и назначен флагманским штурманом вместо него, так как [Н. Н.] Крыжановский получил новое назначение. Это было 8-10 апреля. Передо мной стояла задача вывода более сотни судов шхерами без единой вехи и со слабыми ледокольными средствами. Первая партия с [Н. Н.] Крыжановским пошла 18-ти футовым фарватером, почему и суда, сидевшие глубже 18 футов, были обречены на оставление в руках белофиннов. Среди этих судов были: яхты “Штандарт” и “Полярная звезда”, на которых размещался Центробалт, мастерская “Ангара” и посыльное судно “Кречет” со штабом командующего. После переговоров с Центробалтом мной была выяснена возможность вывода и этих судов, но другим фарватером, которым не пользовались из-за его трудности и малой обследованности. Однако операция удалась. Я шел на головном “Кречете”, и за нами [шли] вышеперечисленные суда, на которые удалось для проводки найти сведущих людей. Переход всей массы судов сопровождался большими трудностями и совершен был в 10–12 суток. В результате было выведено из Гельсингфорса около 160 судов без потерь и лишь с некоторыми повреждениями из-за передвижки льдов».

Сохранилась фотография, запечатлевшая А. М. Щастного на мостике флагманского «Кречета» во время Ледового перехода. На одном из экземпляров этого фото, хранящегося в Центральном военно-морском музее, можно прочитать надпись, сделанную командиром «Кречета» старшим лейтенантом Владимиром Николаевичем Янковичем (1888–1965): «Идем освобождать караван в 15 кораблей: 4 [сторожевых корабля типа] “Копчика”, [транспорт] “Альфа” с [эсминцем] “Бурным” [на буксире], [транспорт] “Невод” с [транспортом] “Якорем” [на буксире], [транспорт] “Припять”, [транспорт] “Ловать”, [транспорт] “Волга” с [эсминцем “Капитаном] Изыльметьевым” [на буксире], [транспорт] “Рцы” с [эсминцем] “Финном” [на буксире]. 16 апреля 1918 г. 10–11 ч[асов]. Весь поход на мостике. Начальник] морск[их] сил А. М. Щастный и командир “Кречета” В. Янкович».

У кораблей, как и у людей, бывают удивительные биографии. Посыльное судно «Кречет», флагман Балтийского флота, стало сценой, на которой развертывались многие события политической биографии А. М. Щастного. Поэтому оно достойно нескольких слов. «Кречет» был построен в 1889 г. в Англии как товарно-пассажирский пароход под именем «Polaris» и принадлежал финскому судовладельцу. Он был довольно большим – грузоподъемность 2,2 тыс. регистровых тонн, скорость 13,5 узла. Пароход имел ледовый класс, позволявший движение в битом льду – это очень пригодилось в Ледовом походе.

В мае 1915 г. пароход был мобилизован в качестве транспорта и получил название «У», которое читалось названием буквы по военно-морскому своду сигналов – «Ухо». В августе 1915 г. его переклассифицировали в посыльное судно и дали имя «Кречет». На нем было достаточно кают для размещения штаба флота – пароход был рассчитан на 265 пассажиров, из них 80 располагались в комфортных каютах 1-го класса. После Ледового похода в ответ на конфискацию финнами русских торговых судов «Кречет» был объявлен собственностью Советской России.

Штаб Балтийского флота оставался на «Кречете» и во время Гражданской войны. Лишь в 1926 г. корабль был исключен из состава РККФ и передан Совторгфлоту. В межвоенный период «Кречет» служил на Черном море (1927–1931 гг.), затем оказался на Дальнем Востоке, был приписан к Владивостокскому порту. Летом 1941 г. он был отправлен в Гонконг на капитальный ремонт – видимо, предполагалось, что англичане смогут хорошо отремонтировать судно своей постройки. В декабре 1941 г. пароход оказался на линии противостояния англичан и японских войск, осадивших город. 14 декабря японская артиллерия с близкого расстояния прямой наводкой обстреляла «Кречет». После нескольких десятков прямых попаданий снарядов судно загорелось и затонуло. Экипаж благополучно перебрался на своих плавсредствах на берег. После взятия Гонконга японцами экипаж смог вернуться на родину лишь в начале 1943 г. По поводу гибели «Кречета» советское правительство заявило Японии протест. В конце 40-х гг. при расчистке акватории Гонконга пароход подняли и разделали на металл.

Возвращаясь к Ледовому походу: не принижая роли А. М. Щастного и офицеров, следует подчеркнуть, что Ледовый поход не мог бы состояться без доброй воли матросов. Важно, что если старая сухопутная армия к этому времени уже не существовала, то матросы сохранили достаточно хорошую способность к самоорганизации и мобилизации в критических обстоятельствах. Если бы матросы пали духом, им проще было бы уехать из Гельсингфорса по суше, что было возможно до 8–9 апреля, поскольку сохранялось железнодорожное сообщение с Петроградом. Однако этот путь выбрало меньшинство. Команды третьего эшелона флота предпочли совершить исключительное усилие и довели свои корабли до Кронштадта. Переход в таких сложных ледовых условиях, при недостатке ледоколов, ранее считался невозможным.

Как матросы, так и офицеры вели себя по-разному. Так, капитан 2 ранга Георгий Михайлович Палицын (1879–1919), командир 2-го дивизиона подводных лодок, отказался вести свой дивизион из Гельсингфорса в Петроград, оскорбив при этом начальника Дивизии подводных лодок капитана 2 ранга Василия Федотовича Дудкина (1881–1925). Однако Г. М. Палицын не остался в Финляндии, а приехал поездом в Петроград, явился в дивизион и заявил, что он продолжает быть его командиром, отказавшись сдавать дела вновь назначенному командиру дивизиона капитану 2 ранга Константину Евгеньевичу Введенскому (1885 – после 1927). Однако большинство офицеров осталось на кораблях и внесло свою лепту в спасение флота.

В результате от захвата немцами и финнами было спасено 236 кораблей и судов, включая 6 линкоров, 5 крейсеров, 59 эсминцев, 12 подводных лодок. Из них 3 линкора и 11 эсминцев позднее внесли свой вклад в победу в Великой Отечественной войне.

Переход был завершен ко 2 мая. Этот эпизод биографии А. М. Щастного положительно оценивался всеми авторами независимо от их политической ориентации. Даже в том случае, когда фамилия самого А. М. Щастного вовсе не упоминалась, а руководство переходом приписывалось Центробалту (уже не существовавшему), сам Ледовый переход признавался подвигом.

Время было такое, что спасшийся от гибели флот встречали без фанфар. «Петроградская Правда» сухо отметила: «Кронштадт, 22 апреля. Под флагом начальника морских сил прибыли из Биорке 67 судов русского флота в полной исправности. В числе этих судов находятся линейные корабли, крейсера, эскадренные миноносцы, подводные лодки, тральщики, заградители, сторожевые суда, вспомогательные суда, транспорты, пароходы, буксиры, катера, ледоколы и шкуны».

С декабря 1917 по март 1918 г. матросский состав Балтийского флота значительно изменился. К началу марта с флота были официально демобилизованы моряки срока службы 1910 г. и старше, а флот был переведен на вольный найм. Значительное число моряков, активно поддерживавших Октябрьскую революцию и Советскую власть, добровольно ушло с флота в составе бесчисленных матросских отрядов, направившихся во все концы страны для поддержания завоеваний революции. Численность личного состава Балтийского флота сократилась с ноября 1917 по июнь 1918 г. с 80 до 15 тыс. человек, причем основное сокращение пришлось на период до Ледового похода. Таким образом, с флота ушли самые активные сторонники большевиков и наиболее недовольные своим положением матросы, призванные из запаса в начале Первой мировой войны. Оставшийся личный состав был значительно более склонен к сотрудничеству с офицерами, чем раньше.

Немаловажным фактором удержания личного состава на флоте стало значительно увеличившееся жалованье. Увеличение происходило в несколько приемов в феврале – мае 1918 г., при этом каждый раз повышение происходило задним числом – с начала февраля. Таким образом, после каждого увеличения жалованья моряки получали значительную доплату за истекший с начала февраля период. Особенно почувствовали это низкооплачиваемые категории, прежде всего матросы. Достаточно сказать, что молодые матросы (низшая категория) получали 300 руб. в месяц, что в довоенных ценах составляло не менее 35 руб. ежемесячно – в полтора раза больше средней довоенной зарплаты русского рабочего! Самые высокооплачиваемые матросы получали до 535 руб. ежемесячно (ок. 65 руб. в довоенных ценах). Но и офицеры не были обделены. Они получали от 600 до 950 руб. (75-120 руб. в довоенных ценах), что было заметно ниже их окладов в довоенное время, но больше, чем они получали в 1917 г., поскольку старые оклады «съела» инфляция. Кроме того, действовал ряд надбавок и доплат. Например, лейтенант А. П. Белобров вспоминал, что после Ледового похода получил (за первую половину 1918 г.) сразу 5500 руб.

Даже на процессе А. М. Щастного нарком по морским делам Л. Д. Троцкий начал свою обвинительную речь с высокой оценки Ледового похода: «Щастный обратил на себя внимание руководящих советских кругов тем, что очень удачно совершил операцию вывода Балтийского флота из Гельсингфорса перед занятием его немцами и белогвардейцами. Флот был в целости приведен им в Кронштадт».

После похода флотское офицерство почти боготворило А. М. Щастного. В. А. Белли писал: «Хочу лишь с особой силой подчеркнуть роль в этом переходе А. М. Щастного. С присущей ему энергией он лично руководил движением отряда кораблей, провел вместе с М. А. Петровым большое время на мостике “Кречета”, непосредственно давая указания об оказании помощи тому или иному малому кораблю, в том числе и самим “Кречетом”, который был ледорезным пароходом. Немало труда положил А. М. Щастный и на подготовку кораблей, особенно малых, к уходу из Гельсингфорса. Всюду не хватало ни офицеров, ни матросов…. Надо было иметь много мужества и умения личного состава, особенно малых кораблей, в сущности, совершенно беспомощных среди льдов, да еще с их тонкой бортовой обшивкой, которую любая льдина могла легко пробить. Но победа была одержана. Корабли были спасены от захвата». Отметим, что В. А. Белли проделал Ледовый поход как раз на «Кречете».

Подчеркивая роль личности А. М. Щастного, обратим внимание на то, что в сентябре 1918 г., когда в Баку вошли турки, аналогичной А. М. Щастному фигуры не нашлось и суда Каспийской флотилии достались туркам и азербайджанцам, хотя возможность ухода была не только в Астрахань (занятую советскими силами), но и в оккупированный британцами Энзели, и в Красноводск, уже контролировавшийся правоэсеровским Закаспийским временным правительством.

Ледовый поход, несомненно, сплотил оставшийся матросский и офицерский состав, хотя и не привел к забвению былой розни между матросами и офицерами. Части офицерства во главе со А. М. Щастным в определенной степени удалось восстановить авторитет в глазах матросов и доказать, что они являются незаменимыми специалистами, без которых гибель флота станет неизбежной.