Глава 32
– Еще два дня. Боюсь, это все, на что вы можете рассчитывать, – сообщает Елена Александру и Силке.
– Спасибо вам! Постараемся использовать их наилучшим образом. Правда, Силка?
Силка краснеет.
– Мне надо работать, – с запинкой произносит она и убегает прочь.
– Она вернется, – говорит Елена Александру, подмигивая.
У сестринского поста Силка замечает Кирилла:
– Кирилл, привет! Рада тебя видеть.
– Что здесь происходит? – раздраженно спрашивает он.
Озадаченная Силка смотрит туда, куда указывает Кирилл, в сторону Александра.
– Что ты имеешь в виду?
Неужели Кирилл знает, кто напал на Александра? – недоумевает Силка. Если так, то может ли он сообщить тому, кто избил Александра, что тот жив? Нет, Кирилл – друг Силки. Он этого не сделал бы.
– Ты и он, что происходит?
А-а, думает Силка. Это совсем из другой оперы.
– Пожалуй, тебе лучше сейчас уйти, Кирилл, у меня полно работы.
* * *
В конце своей смены Силка берет стул, ставший свидетелем растущей ее с Александром дружбы, и садится рядом с его койкой.
Он негромко рассказывал о своем прошлом, об аресте. В свое время он занимался переводом для советских руководителей, но сливал информацию участникам сопротивления. Его схватили и жестоко пытали: заставляли по многу дней сидеть на табурете голодного, окоченевшего, грязного. Он не выдал ничьих имен.
В голове он сочинял стихи. Его приговорили к каторжным работам в другом лагере. Когда его перевели в административный корпус, он не смог удержаться и стал записывать некоторые стихи. Иногда он прятал строчки стихотворения в каком-нибудь пропагандистском тексте. И тогда он понял, что может поступать таким же образом с информацией. При отправке из лагеря проверяют любой текстовый материал, и Александр опасается, что какой-нибудь смышленый офицер контрразведки догадается об этом.
– Вот такие дела. Но в моих стихах никогда не было радости, – говорит он Силке. – Теперь я встретил тебя, и радость будет. Предвкушаю, как я разделю эту радость с тобой.
Силка смотрит ему прямо в глаза. Она верит, что тоже сможет поделиться с ним счастьем.
– Хочу сказать тебе кое-что еще, – серьезно произносит Александр, и Силка пристально смотрит на него, ждет продолжения. – Я полюбил тебя.
Силка встает, опрокинув стул. Эти несколько слов такие значимые, такие безмерные.
– Силка, останься, пожалуйста, и поговори со мной.
– Прости, Александр. Мне надо подумать. Я пойду.
– Силка, останься, не уходи, – просит Александр.
– Прости, я должна. – Она заставляет себя вновь взглянуть на него. – Увидимся утром.
– Ты подумаешь о том, что я сказал?
Силка молчит, заглядывая вглубь его темно-карих глаз.
– Не смогу думать ни о чем другом.
* * *
Силка стучит в дверь комнаты Раисы в общежитии медсестер. Медсестры живут по два-три человека в каждой комнате, а медсестры из заключенных – в общей спальне в бараке.
– Входи, – сонным голосом произносит Раиса.
Силка открывает дверь и остается стоять в проеме, согнувшись пополам.
– Ты в порядке?
– Мне нездоровится. Наверное, мне не стоит идти в отделение.
– Хочешь, осмотрю тебя? – спрашивает Раиса, свешивая ноги с кровати.
– Нет, просто я хочу спать.
– Иди ляг. Я встану и заступлю на твою смену. Уверена, другие девочки подменят тебя.
– Можешь передать Елене Георгиевне, что, по-моему, мне лучше не приходить дня два-три? Не хочу заражать пациентов какой-нибудь инфекцией.
– Да, пожалуй, ты права. Иди спать, и я попрошу кого-нибудь через пару часов принести тебе поесть и взглянуть на тебя.
Силка закрывает за собой дверь и идет к себе.
Освенцим-Биркенау, 1944 год
Шаги по бараку, а затем стук в дверь пугают Силку. Она остается лежать на койке. Стук повторяется.
– Войдите, – произносит она чуть слышным шепотом.
Дверь медленно открывается, и в нее просовывается голова.
– Лале! Что ты тут делаешь? Тебе сюда нельзя! – восклицает Силка.
– Можно войти?
– Конечно входи. Закрой дверь, быстро!
Лале входит, закрывает дверь и, прислонившись к ней, смотрит на Силку, которая уселась на койке и тоже смотрит на него.
– Мне надо было повидать тебя. Хотел лично поблагодарить тебя, а не через Гиту.
– Это опасно, Лале. Ты не должен здесь находиться. В любой момент может появиться кто-нибудь из них.
– Ладно уж, рискну. Ты рисковала гораздо больше, когда попросила, чтобы мне вернули мою работу. Мне надо было прийти.
Силка вздыхает:
– Я рада, что получилось. У меня сердце разрывалось, когда я видела, как Гита удручена, не зная, жив ли ты, а потом узнав, где ты работаешь.
– Не говори ничего больше. Невыносимо слушать о том, чего она натерпелась. Я попал в беду из-за собственной глупости. Интересно, я когда-нибудь поумнею? – Он качает головой.
– Ты ведь знаешь, она тебя любит.
Лале снова поднимает голову:
– Она никогда мне этого не говорила. Не могу выразить, как важно мне это слышать.
– Да, любит.
– Силка, если я могу что-нибудь для тебя сделать… здесь и сейчас, дай мне знать.
– Спасибо, Лале, но я сама могу о себе позаботиться… – Она замечает, как у него кривится лицо, словно он пытается найти нужные слова.
– То, что ты делаешь, Силка, – это единственная для тебя форма сопротивления – остаться в живых. Ты самый отважный человек из тех, кого я встречал. Надеюсь, ты это знаешь.
– Не надо было этого говорить, – охваченная стыдом, произносит она.
– Нет, надо. Еще раз спасибо тебе, – отвечает он.
Силка кивает. Лале выходит из каморки, выходит из блока 25.
