Заключение: проблема демократии

Головоломка экономического роста ставит перед неолиберальным порядком ряд сложных проблем. Базовый принцип предоставления возможно большей свободы индивидам и стимулирование максимизации их личных доходов, перенос бремени расходов по воспроизводству условий для существования такого общества на нерыночный домашний труд и сектор государственных услуг имеет массу как положительных, так и отрицательных сторон. Он напрямую связан с проблемами налогового государства и проблемами легитимации, лежащими в основе фискальной головоломки, которая обсуждается в главе VII. Существующие дилеммы имеют особое значение в условиях демократических обществ. Но эти же дилеммы стоят и перед авторитарными режимами, правда, в иной форме, так как авторитарные режимы в значительной степени избавлены от давления, с которым сталкиваются демократии, но отчасти из-за этого их легитимность бывает более уязвимой [Runciman, 2013; Рансимен, 2017]. Например, проблема демографии представляется дилеммой для демократического общества, потому что ее решение требует открытия границ как раз тогда, когда от правительства требуют их закрытия. Проблема долга представляет собой дилемму, потому что для ее решения необходимо постоянное снижение реального уровня жизни, что встречает сильное сопротивление. Проблема технологий перерастает в дилемму, предполагающую необратимость процесса стагнации или падения жизненного уровня для большинства, что может подорвать легитимность рыночного порядка. Вопрос защиты окружающей среды является дилеммой, потому что долгосрочные меры, направленные на то, чтобы предотвратить будущие изменения окружающей среды или хотя бы приспособиться к ним, окажутся крайне непопулярными, а уже сейчас звучит множество успокаивающих голосов, твердящих, что в этих мерах нет необходимости.

На протяжении большей части весьма короткой эпохи демократии, при том что в некоторых странах эта эпоха длится уже более столетия, а во многих других странах – начиная с 1945 г., политики могли положиться на гарантированный экономический рост – политический аналог сложного процента, о котором писал Кейнс. В период экономического подъема политики, обращаясь к избирателям, соревновались друг с другом в распределении дивиденда роста и определении баланса между снижением налогов и увеличением расходов. Само существование дивиденда роста предполагало отсутствие необходимости ухудшать чье-либо положение. Это была игра в распределение доходов между группами и проектами, считавшимися наиболее достойными. Во время рецессии дивиденд роста исчезает, и политики оказываются перед трудным выбором, заставляющим их отбирать ресурсы у определенных групп и проектов. При этом сохраняется ожидание, что относительно скоро рост возобновится и снова начнется более благоприятный цикл фискальной политики перераспределения. Нынешняя рецессия вызывает плохое предчувствие, что рост может и не возобновиться. Как будто, открыв незнакомую дверь, мы вдруг оказались в странном и незнакомом месте. Мы хотим вернуться назад в теплый и комфортный мир, оставшийся за этой дверью, но не можем ее найти. Для политического класса очень нежелательно, чтобы Запад оказался в ситуации, когда окупаемость капиталовложений затянется лет на 30, или попал бы в период дефляции по-японски. У политиков нет ни слов, чтобы описать эту ситуацию, ни представления о том, как ею можно управлять. В такие тяжелые времена из-за недовольства действиями политиков многие правительства лишаются власти уже после первого срока полномочий. Именно поэтому они срочно ищут способы восстановить рост и вернуться к политике, основанной на дивиденде роста. Социальные конфликты становятся гораздо более острыми и жесткими, когда иссякает запас ресурсов, доступных для перераспределения, и это позволяет агрессивно настроенным популистским и внесистемным партиям громко заявить о себе.

Вторая трудность состоит в том, чтобы связать национальное и международное в трудные экономические времена. Вести широкое международное сотрудничество становится все сложнее, а оно все более необходимо политическим лидерам, чтобы получить доступ к ресурсам, необходимым для решения внутриполитических вопросов. Уступив однажды националистическим или сепаратистским силам, политики часто оказываются в плену у этих сил, и выбраться из этого плена бывает очень трудно.

Притягательность капитализма построена на его способности обеспечивать рост, и именно на этой основе была создана связанная с ним цивилизация. Поэтому никто не верит в то, что вентиль вот-вот могут перекрыть – слишком трудно представить себе какую-то иную цивилизацию. Однако, по меньшей мере в западном мире, политики и общественность теперь вынуждены признать, что роста в прежнем смысле может и не быть или в лучшем случае пройдет длительный период испытаний и реструктуризации, прежде чем экономика западных стран вновь сможет начать расти. И здесь еще не учтены экологические риски. Экономические оптимисты находят утешение в том факте, что подобное уже случалось. Всякий раз, когда речь заходила о невозможности дальнейшего роста, об окончательном упадке капитализма, он находил в себе силы посрамить своих критиков, а иногда и таких сторонников, как Йозеф Шумпетер, и вступал в новый этап взрывного прогресса. Поэтому оптимисты не думают, что на этот раз все будет иначе. Но если ожидание будет долгим, то легитимность многих правительств и режимов может подвергнуться крайне тяжелым испытаниям.

В 1930 г., сразу после Великого краха, когда над западным миром собирались штормовые тучи, Кейнс спокойно смотрел в будущее. В своем эссе «Экономические возможности наших внуков» он писал:

<…> скорость внедрения технических усовершенствований в производстве и транспорте за последнее десятилетие настолько высока, что не имеет исторических прецедентов <…> сейчас сама скорость происходящих изменений становится болезненной и ставит перед нами трудные проблемы.

Мы находимся в худшем положении по сравнению со странами, не стоящими на переднем крае прогресса. Нас одолевает болезнь <…> технологическая безработица <…> Но это всего лишь временная болезненная фаза адаптации. В долгосрочном периоде человечество решит свою экономическую проблему. Я предсказываю, что уровень жизни в развитых странах через 100 лет возрастет в 4–8 раз по сравнению с нынешним. И в этом нет ничего удивительного, даже учитывая то, что нам известно сегодня. Мало того, правомерно предположить возможность еще более высоких темпов развития. [Keynes, 1972, p. 325–326; Кейнс, 2009, с. 63].

Может быть, и в этот раз ничего не изменится. Все еще возможен значительный рост общего благосостояния за счет технологических инноваций, таких как надежные источники дешевой энергии, не связанные с выделением углекислого газа, или прогресс в практическом применении искусственного интеллекта. Но существует и сильная обеспокоенность тем, что дело может пойти по-другому, если не внести существенных изменений в неолиберальный порядок, а вероятность таких изменений невелика. Если ничего не менять, то экономический рост вряд ли прекратится сразу, но может случиться так, что к росту, ставшему привычным за столь длительное время, вернуться будет трудно. Мысль о том, что мы участвуем в глобальной гонке и, чтобы сохранить конкурентоспособность, нам следует удвоить усилия, стала своего рода мантрой для политического класса. Однако в демократическом обществе, особенно во времена рецессии, с каждым разом будет сложнее объяснить все более раздраженным, недоверчивым, а иногда еще решительнее настроенным избирателям необходимость новых жертв. Стремление к постоянному экономическому росту привело к тому, что государства и национальные экономики, которые эти государства защищают, попали в еще большую зависимость от системы экономических отношений, не контролируемой государствами. Поэтому национальные правительства и управляющие ими космополитические элиты уже не обращают внимания на солидарность на местах и в сообществах, с трудом переживших утрату самостоятельности и самоуправления, которые им были необходимы, чтобы получать выгоду от торговли. Это можно было как-то терпеть, пока совокупное богатство общества увеличивалось, пока еще действовала политика перераспределения, позволявшая компенсировать потери жертвам перемен, и сохранялись некоторая солидарность и социальные связи. Если совокупное богатство перестанет расти или если его прирост будет присваиваться в виде ренты элитами, использующими свои структурные привилегии и власть, то демократическая легитимность продолжит испаряться и произойдет возврат к политике крайностей. Для решения этих проблем и проблем изменения климата срочно необходима новая модель экономического роста. Есть идеи, как это можно было бы сделать [Stern, 2009; Gough, 2011; Jacobs, 2012], но мало признаков того, что хотя бы одно правительство готово считать этот вопрос первоочередным.