Долги и технологии

Еще одной проблемой, стоящей перед рыночной экономикой в воспроизводстве условий для стабильного и устойчивого роста, является проблема прибыльности инвестиций. Одна часть проблемы связана со спросом, другая – с предложением. Для возврата к экономическому росту необходимо значительно сократить долговую нагрузку. Наиболее простым способом сокращения долговой нагрузки является обеспечение роста экономики и роста цен, вызванного стимулированием спроса. Инфляция снижает реальную долговую нагрузку быстрее, чем что бы то ни было еще. Если фискальные или монетарные стимулы окажутся слишком сильными, то может возникнуть риск инфляционной ловушки, в которой в 1970-е годы очутились многие страны. Похоже, что сегодня происходит обратное. Слишком быстрое сокращение долговой нагрузки за счет снижения частных или государственных расходов может подтолкнуть экономику в дефляционную ловушку низкого роста и растущего долга.

Прямой связи, которую следовало бы учитывать, если не затрагивать рост, между задолженностью и ВВП нет, хотя некоторые экономисты придерживаются противоположного мнения [Reinhart, Rogoff, 2009; Рейнхарт, Рогофф, 2011]. В экономике страны размер долга по отношению к ВВП может достигать 250 %, как это было в Британии после наполеоновских войн, когда ей пришлось постепенно выплачивать эту задолженность в течение длительного периода. Здесь особенно важно то, кто берет средства в долг и под какой процент [Krugman, 2008; 2012; Кругман, 2009]. Размер долга Японии по отношению к ее ВВП был очень высоким, но большая часть этого долга была распределена между гражданами страны. Даже крупные и растущие суммы долга могут быть успешно возвращены, если проценты по займу невелики, как это случилось в США и Великобритании после финансового краха. Если же держатели значительной части долговых обязательств находятся за рубежом, а проценты, выплачиваемые за обслуживание долга, увеличиваются, то наступает момент, когда обслуживание долга становится невозможным без серьезной реструктуризации государственных финансов. Если доходы недостаточны даже для того, чтобы обеспечить выплату процентов по долгу, то размер задолженности возрастает, и это вызывает еще большую обеспокоенность инвесторов вероятностью дефолта. Именно так и произошло в некоторых странах еврозоны в период между 2010 и 2012 гг.

Если проблема задолженности не находит удовлетворительного решения, то это становится препятствием на пути экономического роста и может привести к возникновению дефляционной спирали, при которой падающие цены, рост безработицы и резкое снижение спроса подпитывают друг друга. Окупаемость капиталовложений снижается, а вместе с ней сокращается объем инвестиций. Экономике грозит дефляционная ловушка. Пессимистический взгляд на многие западные экономики в ходе настоящего кризиса заключается в том, что долговая нагрузка стала настолько большой, а необходимость ее снижения настолько острой, что государство просто не способно или не готово пойти на решительные меры, даже если на словах утверждается обратное. Наиболее серьезная ситуация складывается в еврозоне, но она затрагивает и США, о чем пойдет речь в следующей главе.

Проблемы с погашением уже накопленных долгов и предотвращением дальнейшего роста дефицита, увеличивающего задолженность, преследуют правительства всех стран. Проводимая ими политика, направленная на сдерживание этих проблем, создает неблагоприятные условия для долгосрочных инвестиций и снижает доверие со стороны деловых кругов. Верным показателем депрессивного воздействия высокой долговой нагрузки стало снижение процентных ставок до исторического минимума в США и в ЕС в течение беспрецедентно длительного периода. Если бы существовали заслуживающие внимания инвестиционные возможности, их бы уже использовали, потому что никогда прежде не было более благоприятного времени для получения ссуд. Однако в последние несколько лет инвестиций в экономику западных стран было сделано немного, а банки неохотно давали деньги в долг. Поступательный импульс в западных экономиках был незначительным.

Но главной проблемой неолиберального порядка являются не долги государственного сектора, хотя именно им политики уделяют основное внимание, а долги компаний, банков и частных домохозяйств. В существующих неблагоприятных экономических условиях выплата этих долгов представляется затруднительной, но до тех пор пока большая часть долгов не будет погашена – а здесь могут быть неожиданные всплески и кратковременные подъемы, – доверия вернуть не удастся, потому что все будут находиться в ожидании новых толчков и поворотов вспять. Масштабы сокращения долговой нагрузки (влекущего за собой и снижение уровня задолженности, и уменьшение коэффициента долговой нагрузки) были различными в разных странах. При единовременном погашении долгов правительством происходит увеличение задолженности частного сектора и домохозяйств в результате сокращения правительственных закупок в частном секторе и увеличения налогов. Выполнение программ жесткой экономии, несмотря на цели, которые перед ними стоят, зачастую ведет не к улучшению, а к ухудшению ситуации, и именно поэтому ряд экономистов – от Кейнса до Кругмана – выступали против этих программ. Такие программы существуют потому, что их можно представить в упрощенном виде как направленные на решение экономических проблем, и в то же время они сопряжены с меньшими рисками, чем полноценный ликвидационистский подход фискальных консерваторов. Ликвидационистский подход подразумевает избавление от долгов: их просто списывают, пусть даже ценой показных массовых банкротств и поголовной безработицы. Очень сильным обществам и политическим системам, возможно, удастся выжить и приспособиться, но риск социального и политического краха при этом будет очень высоким. Современные политики и чиновники отнеслись к урокам 1920–1930-х годов со всей серьезностью, поэтому лишь немногие из них готовы взять на себя подобные риски. Для скорейшего перезапуска неолиберального порядка после краха можно было бы использовать именно ликвидационистский подход, но с политической точки зрения этот путь был совершенно неприемлем. Политика зашла в тупик.

При сохранении высокого уровня долга усиливаются последствия старения населения и возрастает склонность граждан делать выбор в пользу сбережений и не связанных с риском инвестиций, которым отдают предпочтение пожилые люди. Решение о том, что банки надо спасать, а не ликвидировать, похоже, стало сигналом того, что высокий уровень долга теперь считается нормой, а обслуживание долга превращается в основную обязанность всех организаций и домохозяйств, а также правительств. Наличие большого долга не обязательно означает несклонность к риску. Оно может стать стимулом к тому, чтобы идти на еще большие риски. Однако в условиях, когда не приходится ожидать восстановления экономики и экономической отдачи, крупная задолженность может побудить к более разумному поведению и свести к минимуму рискованные действия. Именно таким образом возникает дефляционный уклон в экономике, воздействие которого преодолеть очень сложно. Цены падают, инвестировать бесполезно, потому что инвестиции требуют положительной отдачи. Потребительский спрос откладывается в ожидании падения цен. Экономика оказывается в стагнации. Недавний пример этого – стагнация в Японии в 1990-х годах (о ней упоминалось в главе I) после очень высоких темпов экономического роста, сохранявшихся на протяжении четырех десятилетий [Koo, 2009]. Япония попала в замкнутый круг низких темпов экономического роста и дефляции, и выйти из этого круга ей стоило больших трудов. При этом она была одной из крупнейших и богатейших экономик мира. Японии удалось избежать сильного экономического спада и социальных потрясений, но рост ее экономики был незначительным. Этот пример часто приводят, чтобы показать, что может произойти с другими западными экономиками в новый послекризисный период. Их может постичь та же судьба, что и Японию: длительный период медленного снижения доли заемных средств, низкие темпы роста и подавленный спрос.

Со стороны предложения основной фактор, влияющий на головоломку экономического роста, связан с технологиями. Никогда прежде технологии и технологические инновации не имели столь существенного и всеобъемлющего значения для ответа на вызовы, стоящие перед современными обществами. Организация и процветание современных обществ все в большей степени зависят от научных знаний, даже если большинство граждан не обладает самыми элементарными представлениями о науке и пониманием научного процесса. Технологические инновации получили широкое распространение и, похоже, появляются на свет все с большей скоростью. Однако технологические инновации, способствующие ускорению общих темпов экономического роста за счет увеличения производительности труда в экономике в целом и оказывающие влияние почти на все отрасли экономики, появляются все реже. Инновации, которые в настоящее время имеют наибольшее значение для перспектив роста, зачастую представляют собой инновации прошлых лет, с успехом внедренные в развивающихся экономиках. Перед западными странами стоит дилемма: либо отдать приоритет содействию общему развитию научного знания и распространению знаний в быстрорастущих развивающихся экономиках, либо сделать приоритетным проведение технологической политики, которая позволит сохранить привилегированное положение на рынке своих компаний и работников в цепочке создания стоимости, продвигая исследования в направлениях, имеющих непосредственное коммерческое применение. В первом случае происходит передача технологий быстрорастущим странам за счет западных налогоплательщиков, во втором – растут заработки конкретных компаний в соответствующих странах, но здесь новые технологии могут и не оказывать более широкого воздействия на экономический рост. Оба этих подхода можно критиковать за сравнительно небольшую по сравнению с затратами отдачу.

Технология жизненно важна для экономического роста, она способствует повышению производительности труда, позволяет достичь его гораздо более глубокого и широкого разделения не только на уровне предприятий, но и в целом между экономиками различных стран. Замена живой рабочей силы машинами стала одним из главных двигателей развития капитализма, и, как уже отмечалось, темпы появления технологических новшеств увеличиваются. Во всех развитых экономиках заложена и продолжает расти обширная научная база, на основе которой проводятся финансируемые правительствами и корпорациями исследования, позволяющие постоянно развивать знание и имеющие коммерческую отдачу. Поэтому, на первый взгляд, кажется странным, что технологии могут препятствовать экономическому росту. Принято считать, что научные открытия и технологические инновации идут своим ходом, и это движение иногда нарушается политическими и экономическими событиями, способными задержать внедрение новых технологий и связанный с ними экономический рост, но не остановить этот процесс в условиях гибкого и свободного рынка [Crafts, 2012; Phelps, 2013; Фелпс, 2015]. Идея базовых темпов роста экономики, временами заявляющая о себе, отчасти связана именно с подобным образом мыслей. Существует устойчивая тенденция технологического прогресса и экономического роста, которая время от времени нарушается в результате действия внешних факторов. Технологические оптимисты уверены, что процесс технологических открытий ускоряется, а не замедляется. Они утверждают, что интернет-революция находится в самом своем начале, и в полной мере ее последствия еще только предстоит ощутить. Развитие новых технологий, таких как трехмерная печать, нанотехнологии, достижения в области биохимии и нейробиологии, потенциально способны изменить наш мир в не меньшей степени, чем великие технологические открытия прошлого. Все эти новые технологии связаны с рядом рисков и неопределенностей [Rees, 2003], но они могут оказать значительное влияние на производительность труда и в ходе онлайн-революции привести к исчезновению множества рабочих мест в сфере профессиональных услуг и розничной торговли. Подобные технологические революции и в прошлом заканчивались исчезновением рабочих мест, но в то же время благодаря росту богатства способствовали также созданию множества новых рабочих мест. Исчезали профессиональные сообщества и профессии, но общество становилось богаче, а его потребности – еще разнообразнее.

Контраргумент состоит в том, что технология сама по себе превратилась в проблему экономического роста. В популярной форме эту проблему изложил Тайлер Коуэн в книге «Великая стагнация». Он пишет, что, исчерпав источники роста, мы обрекли себя на стагнацию. За 200 лет мы собрали низко висящие плоды, а оставшиеся плоды висят на верхних ветвях дерева, и достать их гораздо труднее. Наш пир, продолжавшийся на протяжении 200 лет, закончился тем, что мы исчерпали все легкодоступные ресурсы, внедрив ряд технологий, таких как паровая машина и электричество, которые позволили повысить производительность, а следовательно, увеличить богатство. Теперь доступных ресурсов стало значительно меньше, за них идет ожесточенная борьба, поэтому цены растут, от изобилия земель, характерного для США на протяжении очень долгого времени, ничего не осталось, и нам пока не удалось открыть новой технологии, которая позволила бы повысить производительность. Предел достигнут, и Коуэн советует свыкнуться с этим, смириться с тем, что мы вступили в эпоху низкого роста, которая продлится неопределенно долго, и довольствоваться уже созданным нами ранее богатством (если нам посчастливилось жить в богатой стране и обладать активами). Длившийся 200 лет бум производительности завершился, во всяком случае для западных капиталистических экономик [Cowen, 2011]. Иначе обстоят дела у быстрорастущих стран. Они все еще могут догнать развитые страны, пользуясь их технологиями, проводя реорганизацию общества и экономики, для того чтобы по возможности достичь современного образа жизни. Но в конечном счете и они приблизятся к технологическим границам и будут вынуждены притормозить. Эпоха стремительного роста была исторической аномалией. Мы возвращаемся в мир, где экономика находится в стационарном состоянии, а не непрерывно растет. Нам необходимо скорректировать и изменить свое поведение – не только экономическое, но и политическое, и социальное. Коуэн считает, что мы вступаем в эпоху снижения долговой нагрузки и жесткой экономии, для которой характерны невысокие процентные ставки и не растущая средняя заработная плата.

Тезис о возвращении длительной стагнации поддерживают и экономисты, такие как Ларри Саммерс, и экономические историки, такие как Роберт Гордон. Гордон утверждает в манере, напоминающей высказывания Кондратьева и других сторонников теории длинных волн, что в течение последних 300 лет мы пережили три крупные научно-технические революции, каждая из которых приводила к новому подъему плато производительности труда человека, а значит, и его богатства. Первая революция связана с паром, ткацким станком и железными дорогами; вторая – с электричеством, двигателем внутреннего сгорания и водопроводом; третья – с компьютером и Интернетом. Все три революции были значительными, но Гордон считает, что третья революция, при всей своей важности, до сих пор остается менее значимой, чем первые две, а трансформация производительности, достигнутая при ней, и ее будущий потенциал относятся к величинам иного порядка. Он не отрицает появления целого потока новых продуктов и устройств в результате интернет-революции, но считает, что лишь немногие их них способны повысить общую производительность в масштабах, подобных изменениям, произошедшим в результате внедрения паровых машин или электричества [Gordon, 2012].

Этот тезис о вековом застое, как и его более ранняя версия, выдвинутая Алвином Хансеном, предполагает, что современные общества достигли плато. Определенный рост сохранится, возникнет множество технологических новшеств, но они не окажут того преобразующего воздействия на производительность, какое имели главные технологические достижения последних 300 лет. В науку и технологии будет инвестироваться все больше средств, но отдача от этих инвестиций, пока еще значительная, будет снижаться. Неолиберальный порядок оказался загнанным в угол. Правительства стараются в максимально возможной степени переложить на общество расходы по внедрению инноваций в деятельность своих компаний, рассчитывая добиться повышения их производительности. Однако для заметного повышения производительности, по мнению сторонников теории длительной стагнации, требуются более значительные инвестиции, следовательно, рост производительности становится все менее доступным, что особенно ощущается в период жесткой экономии. Это ведет к дальнейшему обострению борьбы за распределение. Изменение характера инноваций может также привести к тому, что компании и правительства будут стараться избегать рисков, предпочитая пользоваться тем, что уже изучено и знакомо. Так современные общества постепенно перейдут к низким темпам роста и даже к экономике стационарного состояния.

Гордон признает, что 80 % населения мира находится еще далеко от технологических границ. Даже после существенного прогресса в достижении одной из ключевых задач, предусмотренных в Декларации тысячелетия ООН, в 2011 г., согласно оценкам, 11 % населения планеты (783 миллиона человек) были лишены доступа к чистой воде, еще 2,5 миллиарда человек не были обеспечены нормальной санитарией [WHO, 2014], а 1,4 миллиарда (почти четверть населения Земли) не имели доступа к электричеству. Сделав доступными достижения первых двух научно-технических революций для всех людей планеты, можно придать значительный импульс росту экономики и производительности. Догоняя развитые государства, поднимающиеся страны откроют для себя новые возможности быстрого экономического роста, а их быстрый рост в совокупности с их огромным населением отразится на экономическом росте и уровне жизни всей мировой экономики. Однако возможности этих стран наверстать свое отставание зависят от поддержки со стороны международного рыночного порядка. Здесь проявляются противоречия нелиберального порядка, поскольку обмен между богатыми и бедными странами остается незначительным, а бюджеты, выделенные на оказание иностранной помощи, постоянно пытаются сократить. Затруднения возникают и из-за того, что, как уже говорилось в главе V, существуют значительные препятствия на пути создания новой инклюзивной формы управления. Необходим другой международный рыночный порядок с приоритетами, отличающимися от приоритетов неолиберального порядка, которые по-прежнему направлены на защиту интересов богатых стран [Wade, Vestergaard, 2012].