Глава 9

«Мухабарат». Египет, 2011 год

Когда машина въехала на парковку сверхсекретного разведывательного комплекса на окраине Каира, я послала моей сестре Ханнан последнюю эсэмэску: «Сделай так, чтобы родители ничего не узнали, выключи телевизор и звони по тем номерам, которые я тебе оставила. Люблю вас всех».

Номера, которые я дала сестре, принадлежали моим начальникам в Нью-Йорке, подруге, которая работала в Министерстве иностранных дел Германии, и нескольким коллегам-журналистам. Я знала, что у меня телефон скоро заберут, и очень нервничала, представляя, как будут переживать мои родные и друзья, когда не смогут до меня дозвониться.

В машине все было пропитано спешкой и страхом. Мы с моим коллегой Николасом Кулишем позвонили всем, о ком только могли подумать: в редакцию «Нью-Йорк таймс», в посольства США и Германии в Каире, в различные международные организации. До того, как мы исчезнем в том, что, как мы боялись, вполне может оказаться черной дырой, мы хотели, чтобы как можно больше людей узнали, что нас арестовали. Нашу машину вел военный, а сидящий на пассажирском сиденье водитель-египтянин звонил своим братьям и друзьям и просил заботиться о его жене и детях. Когда к телефону подошла его жена, она тут же начала завывать.

– Это все твоя вина! – вопила она. – Зачем только ты стал работать с этими людьми?!

Сердце у меня забилось быстрее, я слышала, как удары пульса отдаются у меня в ушах. Мне вспомнился Багдад, как стучало у меня сердце после бомбардировки неподалеку от моего отеля, когда меня сбросило с кровати на пол: буум, буум, буум. «Что они с нами сделают?! – думала я. – Как далеко решатся зайти?!»

В данный момент я разговаривала с Биллом Келлером. Вместе с другими он сидел около телефона с громкоговорителем в штаб-квартире газеты на Манхэттене. Чтобы дать ему представление о том, куда нас везут, мы решили, что, прикрываясь тем, что я перевожу для Ника, я буду описывать то, что вижу, пока смогу это делать.

На улице темнело. Я смотрела в окно и говорила о торговом центре, мимо которого мы проехали. Я спросила солдата, который вел машину, как называется этот район. На контрольном пункте, где мы остановились, дружелюбный египетский офицер сказал, что не может для нас ничего сделать, кроме как оставить нам телефоны. «Вам нужно позвонить всем, кому только сможете, – сказал он. – Вы отправляетесь в штаб-квартиру разведывательной службы «Мухабарат».

Машина подъехала к огороженной охраняемой территории с высокими стенами, внутри которых была парковка. Я держала телефон лицевой стороной вниз, стараясь не прикрывать рукой микрофон. Наш водитель весь дрожал. «Все плохо. Кончится все плохо», – сказал он, поворачиваясь ко мне.

В его темных глазах был страх.

– Все будет хорошо, не волнуйтесь. Мы не сделали ничего плохого, – попыталась я успокоить его, хотя, может быть, этими словами я успокаивала и саму себя.

– Пожалуйста, скажите, вы знаете, где мы? – спросила я солдата, который вел машину. – Скажите мне, прошу вас!

Он посмотрел в зеркало заднего вида.

– Мухабарат аль-Джаиш.

Потом добавил по-английски:

– Военная разведка, самый высокий уровень секретности.

Я повернулась к Нику и сказала громче, чем обычно, надеясь, что редакторы услышат мои слова:

– Ну, ты слышал, Ник. Он сказал, что мы в сверхсекретном военном разведывательном комплексе.

Машина остановилась у входа, где ждали трое мужчин в штатском. Мы все вышли из автомобиля. Я попыталась улыбнуться, приветствуя мужчин по-арабски. В голове я прокручивала советы, которые мне давали три недели назад, когда я проходила курс выживания в военных зонах и в случаях захвата заложников. В памяти отпечатался только один из них: «Попытайтесь установить личные связи со своими захватчиками».

«Почему бы этому не сработать и с офицерами разведслужбы?» – подумала я.

Я нервничала и была напугана. Вместо того чтобы поздороваться или улыбнуться в ответ, мужчины смотрели на нас с каменными лицами. Они повернулись к офицеру, который нас привез:

– Почему у них не завязаны глаза? И телефоны все еще при них?

– Выключите телефоны, – сказал один из них по-арабски.

Я громко перевела эту фразу Нику, снова надеясь, что редакторы меня услышат.

Тут мужчина разозлился и повторил по-английски:

– Я сказал: немедленно выключить телефоны!

– Это вы мне? – переспросила я. – Да-да, я уже выключаю.

Я нажала на кнопку. Они забрали телефоны и велели нам пройти в здание. Ник, наш водитель и я пошли за одним из мужчин, а двое других пошли за нами. С этого момента мы были предоставлены своей судьбе.

Это было в январе 2011 года. За месяц до этого в Тунисе продавец фруктов поджег себя, породив в стране волну протестов против бедности и экономического неравенства. Результатом этого стало бегство президента Зина эль-Абидин Бен Али. Это событие стало началом восстаний по всему Ближнему Востоку, которые позже получили название «Арабская весна».

У меня никогда и мысли не было о том, что Египет может последовать за Тунисом. Мы с Ником приехали туда, чтобы собрать материал для нашей книги о самом разыскиваемом военном преступнике, фашисте Ариберте Хейме, который тайно жил в Каире до своей смерти в 1962 году.

Когда мы уже были в Египте, страну охватили демонстрации. Десятки тысяч людей заполонили улицы, требуя отставки президента Египта Хосни Мубарака. После того как мы позвонили в редакцию «Нью-Йорк таймс» и вызвались освещать эти протесты, мы поменяли свои планы и поехали в Александрию.

Поначалу протесты в Александрии были относительно мирными, но постепенно демонстранты, распаляясь, начали бросать камни в полицейских, которые отвечали слезоточивым газом, а иногда – и боевыми патронами. Мы с Ником прошли по больницам, чтобы посчитать убитых и раненых, и видели, как отчаявшиеся члены семьи разыскивают своих родных и рыдают от горя, найдя их. Также мы поговорили с адвокатами и активистами общественных движений, которые были первыми, кто начал протестовать. Вечером мы поехали в районы, которые контролировали «Братья-мусульмане», где группы молодых людей организовали контрольно-пропускные пункты через каждые несколько кварталов.

Многие египтяне хотели свободных выборов, но далеко не все хотели отставки Мубарака. Египетские христиане, принадлежащие к Коптской православной церкви, говорили мне то, что я уже раньше слышала в арабских странах, управляемых королями и автократией: хотя их лидеры и были диктаторами, они как-то защищали членов наиболее уязвимых меньшинств. Эти меньшинства не хотели испытывать свою судьбу, если к власти придет абсолютное большинство.

Мы с Ником собирались написать статью о коптах и их восприятии протестного движения. Но в тот день, когда мы начали брать интервью, прошел слух, что планируется еще одна демонстрация. Приехав на место, мы увидели команду одного немецкого телеканала из двух человек, стоящих на пикапе и снимающих демонстрантов. На том этапе протестов египтяне часто собирались перед камерами и много шумели, надеясь, что их послание дойдет до зрителей на другом конце земного шара. Но немецкого репортера реакция толпы не удовлетворила – ему хотелось большего. Он поднял руки, как дирижер на концерте, подзуживая людей на улице кричать погромче, пока его коллега снимал их на камеру.

– Вы с ума сошли?! – завопила я на телевизионную команду из Германии. – Немедленно прекратите!

Эти толпы были очень легко возбудимы и целенаправленно заводить их было опасно, не говоря уж об этической стороне вопроса. Проталкиваясь через толпу, я начала волноваться за Ника, в котором все видели иностранца: он был высоким и светловолосым. Но проблема была не в Нике, проблема была в немцах. Повернувшись, я увидела, что люди указывают на немецкую команду и услышала крики: «Убейте его! Он нас снимает! Он еврей и шпион!»

К счастью, у нас команда была побольше. С нами было восемь человек: наш водитель, которого я буду называть Зет, чтобы не скомпрометировать его семью, и семь египтян, которые сформировали отряды самообороны на время беспорядков в Александрии. Также к нам присоединились некоторые их друзья. Оказалось, это было очень дальновидное решение. Я попросила двух египтян остаться с Ником, а мы с остальными пятью вернулись к телевизионной команде. К тому времени, когда мы добрались до них, толпа у их ног превратилась в разъяренное чудовище.

Немцы попытались ускользнуть, но бежать было некуда. В этот момент какой-то мужчина подогнал машину. Один из наших египетских товарищей попросил его подвезти нас. Он согласился.

– Черт побери, быстро полезайте в машину! – заорала я на телевизионщиков из Германии. – Эти люди вас растерзают!

Они побежали и залезли в автомобиль, я – за ними. Тем временем Ник добрался до нас и стоял неподалеку. Мы оба понимали, что места для него в машине нет. Он слегка махнул мне рукой, и я махнула в ответ, как бы говоря: «Ну что тут можно поделать?» Вариантов не было: если он попытается влезть в машину, двери просто не закроются. Ник снова махнул мне, чтобы я уезжала. Я надеялась, что египтяне, которых я попросила остаться с ним, позаботятся о его безопасности, но гарантировать этого не могла.

За эти потерянные секунды один мужчина из толпы добрался до открытого окна со стороны водителя и вырвал ключи из зажигания. Теперь мы сидели в машине, окруженной разъяренными людьми с ножами, палками и мачете. Парней с телевидения просто парализовало от страха.

– Что вам нужно? – крикнула я в толпу.

– Отдайте нам камеру и записи, которые они сняли! – крикнул один мужчина.

Я посмотрела в окно с моей стороны и увидела, как двое с ножами пытаются пропороть нам шины.

– Другого выхода нет, – сказал египтянин за рулем.

Этот человек не знал никого из нас, но остановился, чтобы помочь. Теперь бедолага попал с нами в ловушку. Я велела парню с камерой отдать мне карту памяти, но репортер отказался.

Разозлившись, я набросилась на него:

– Вы с ума сошли или что?! Вы хотите, чтобы нас здесь убили из-за какой-то съемки протестующих и вашего выступления перед камерой?!

Толпа вокруг машины становилась все агрессивнее.

– Давайте сюда карту памяти, БЫСТРО! – заорала я по-немецки репортеру и оператору.

Тут оператор, наконец, отдал ее мне.

Я открыла дверь машины со своей стороны и закричала в толпу по-арабски:

– Да что происходит с вами, люди? Чего вы хотите? Вы хотите записи?

Египтяне, видимо, были в шоке. Они не ожидали, что я заговорю по-арабски и что решусь выглянуть из машины. Они попятились назад. Я бросила карту памяти в толпу, и мужчины буквально столкнулись лбами, пытаясь найти ее.

Во всем этом хаосе один из наших друзей из местной группы по охране правопорядка как-то умудрился раздобыть ключи от нашей машины. Водитель завел мотор, но впереди нас мужчины перегораживали дорогу.

– Вы должны ехать прямо сейчас, – сказала я ему по-арабски. – Вперед!

Когда он начал протестовать, я положила руки ему на плечи и самым ровным голосом, каким только могла, проговорила:

– Поезжайте вперед, они отойдут.

Он нажал на педаль газа, и мужчины впереди нас тут же убрались с дороги.

Мы все были в шоке. Вернувшись в отель, я с облегчением увидела Ника. Один из наших египтян-дружинников отвел меня в сторону.

– Вы видели, что у одного мужчины с вашей стороны машины был нож? – спросил он. – Когда вы садились обратно, он потянулся за вами. Если бы мы не поймали его за руку, он вонзил бы нож вам в спину.

Я держала стакан воды и увидела, как задрожала моя рука.

– Спасибо Господу, они получили то, что хотели, – сказала я.

– Они не получили того, что хотели, – с улыбкой сказал немецкий репортер. – Мы не отдали им запись, а дали всего лишь пустую карту памяти.

Я была в ярости. В Александрии было всего два отеля, где жили иностранные журналисты: «Four seadons» и наш «Cecil». Причем у нас в отеле и так уже были проблемы с безопасностью, потому что здесь жила команда «Аль-Джазиры» и они снимали пятиминутные репортажи прямо со своего балкона. Когда разъяренные люди, с которыми мы столкнулись сегодня, увидят, что им подсунули пустую карту памяти, они найдут, где мы живем, и придут за нами.

Мы решили немедленно уехать. На следующий день мы с Ником отправились обратно в Каир. Ехать нам пришлось в сопровождении немецкой телевизионной команды: репортеры попросили нас не бросать их одних в Александрии. Когда им не хватило места, чтобы разместить оборудование в багажнике машины, мы даже предложили положить что-то из их вещей к нам.

Когда мы добрались до столицы, нас остановили на контрольно-пропускном пункте – таких тогда хватало на дорогах. На этом пункте верховодили мужчины в гражданской одежде, вооруженные ножами и дубинками. Узнать, работают ли они на правительство или еще на какую-то группировку, не представлялось никакой возможности.

Один из мужчин потребовал у нашего водителя документы и велел ему открыть багажник. По мере нашего приближения к Каиру Зет нервничал все сильнее. Я включала на телефоне арабские песни, чтобы хоть как-то его успокоить. Сидя в машине, я увидела, как мужчины с поста машут вслед уезжающим немцам. Они мчались в сторону Каира, не подумав даже отъехать в сторону и подождать нас, чтобы убедиться, что с нами все в порядке.

Когда мужчины открыли наш багажник и увидели большую сумку с торчащим из нее оранжевым микрофоном, они тут же завопили по-арабски:

– Эти люди – шпионы!

– Не волнуйтесь, мы не шпионы! – сказала я, пытаясь их успокоить. – Все в порядке!

У одного мужчины в руках был пистолет.

– Мы должны их убить, – сказал он. – Они шпионы.

– Мы всего лишь журналисты, – сказала я. – Все нормально!

Я не могла понять, что происходит, пока не вспомнила, что лежит у нас в багажнике: оборудование, принадлежащее немецкой телевизионной команде, в том числе спутниковая тарелка и камера. Итак, здесь была женщина арабского происхождения с немецким паспортом и высокий белокурый американец в машине со спутниковой тарелкой и камерой. Выглядело это не очень хорошо.

В машину сели два египтянина. Я подумала, что они проводят нас в наш отель. В попытке вызвать к себе расположение я предложила им шоколад и плитки мюсли, которые были у меня в сумке: «Вы же пытаетесь нам помочь, верно?» Они наградили меня странным взглядом, но батончики взяли.

Двое парней, сидя на заднем сиденье, указывали нашему водителю, куда ехать. Мы остановились около огороженной территории, которая, судя по вывеске, являлась лесозаготовительной компанией. Позже полицейские сказали нам, что их участок был сожжен демонстрантами. Это показывало, какой напряженной стала ситуация в Египте к тому времени. В Александрии мы видели полицейские участки с проломленными стенами, выбитыми окнами, разбитыми вдребезги компьютерами и валяющимися повсюду пачками бумаг.

Мужчины забрали сумку с камерой, принадлежащей телевизионной команде. Мне велели выйти из машины и следовать за ними, а Ник и водитель оставались в машине. Внутри я увидела мужчин в камуфляже и других – в гражданском и с оружием. По лестнице мы поднялись на крышу, где мужчина в костюме курил сигарету. Он назвал себя капитаном Эхабом и спросил о моем происхождении. Я рассказала, кто я такая, и объяснила, что камера принадлежит немецким телевизионным репортерам, которые ехали с нами. Им не хватило места в багажнике, и они попросили нас положить к себе часть их оборудования.

Казалось, Эхаб поверил мне. Он заглянул внутрь сумки и прощупал углы. Потом расстегнул карман, сунул туда руку и вытащил конверт. Я увидела, как лица мужчин, которые были с нами в машине, стали серьезными. На конверте стояло одно число: 10 000. Внутри Эхаб обнаружил десять тысяч долларов наличными.

Он поднес к губам рацию:

– Приведите американца наверх.

– Я мог бы поверить, что вы ничего общего с этим не имеете, – сказал он нам. – Но в наши дни кто же оставит десять тысяч долларов незнакомцам? Итак, у нас есть женщина арабского происхождения с немецким паспортом и американец в машине с камерой, спутниковой тарелкой и десятью тысячами долларов. Это выглядит подозрительно. Думаю, надо все проверить.

Он сказал, что должен передать нас военным, но разрешает нам оставить при себе телефоны. «Позвоните, кому только сможете», – сказал он. Первым человеком, которому мы позвонили, была женщина из американского посольства, которая уговаривала Эхаба отпустить нас. «Вы должны освободить этих людей, – сказала она. – Они журналисты из «Нью-Йорк таймс». Но проблема была не в Эхабе. Казалось, он бы хотел нам помочь, но это было не в его власти.

Он передал нас своему водителю, с которым мы приехали на военную базу. Мы почувствовали облегчение: военные были самой стабильной частью сегодняшнего египетского мира, и мы решили, что нас, скорее всего, освободят. Военные вели себя очень дружелюбно, пока неожиданно что-то не изменилось. Один из командиров вдруг словно начал оправдываться. «У меня за вас душа болит, – сказал он мне по-арабски. – Мне очень жаль». Они снова посадили нас в машину, и я еще сильнее встревожилась, когда мы снова поехали, на этот раз направляясь к разведывательному комплексу. По пути Ник дозвонился до Билла Келлера и других редакторов.

Но теперь телефонов у нас не было. Мы сидели на пластиковых стульях внутри здания, на котором не было вывески, волновались за наших близких и тряслись от страха из-за того, что с нами сделают эти люди из разведки. «Может, они нас здесь продержат несколько недель, – сказал наш водитель. – Может, будут нас пытать». Я порадовалась только тому, что он сказал это по-арабски и Ник ничего не понял. Я постаралась успокоить Зета, сказав, что мы не сделали ничего плохого и нас скоро выпустят, но и сама сильно волновалась.

Нас развели по разным комнатам, стены которых были обиты коричневой кожей, чтобы допросить по отдельности. Мне достался мужчина, которого другие называли «аль-Паша», что по-арабски означает «начальник».

Позже Ник рассказал мне, что человек, который его допрашивал, говорил на великолепном английском и рассказал, что жил во Флориде и Техасе. Между вопросами он отпускал шутки о телесериале «Друзья». Ник сообразил, что этот человек, которого мой коллега посчитал очень опасным, обучался приемам ведения допроса в Соединенных Штатах. В определенный момент он притворялся добрым, потом говорил:

– Мы друзья. Разве мы не друзья?

– Хорошо, если мы друзья, то могу я уйти? – спрашивал Ник. – Или по крайней мере взять одну из ваших сигарет?

– Возможно, если мне понравятся ответы на вопросы, – отвечал мужчина.

– Кто знает, может быть, он сотрудничает с ЦРУ в «Войне против террора», – позже сказала я Нику.

У «Мухабарата» была долгая история рабочих взаимоотношений с американскими разведывательными службами.

Моя комната для допросов была сумрачной. Весь свет давала лампа на столе человека, который вел допрос. Он пристально посмотрел на меня и улыбнулся.

– Где мы находимся? – спросила я.

– Нигде.

Он спросил, когда и с какой целью мы приехали в Египет. Ему время нашего приезда показалось подозрительным:

– Вы приехали как раз перед началом всех этих событий. Зачем?

Вначале я пыталась скрыть от него реальную цель нашего путешествия. Когда мы ранее писали статьи для «Нью-Йорк таймс» о связях нацистского доктора в Каире, египтяне были не очень довольны. Позже мы узнали, что они допросили всех, с кем мы разговаривали, а некоторых наших источников даже отправили в тюрьму.

– Мы работаем над исторической книгой, – расплывчато ответила я.

– На какую тему?

Я подозревала, что он прекрасно знает, на какую.

– Об одном немце, который жил в Каире и здесь умер.

– А что такого особенного в этом человеке.

– Он был фашистом и скрывался в Каире.

Он что-то записал на лежащем перед ним листе бумаге и посмотрел на меня.

– Да, вы та самая женщина, которая утащила его чемодан с бумагами из Египта в Германию, – сказал он с саркастической улыбкой. – Это очень плохо отразилось на моей стране.

Я опустила глаза. Я тайком вывезла чемоданчик Ариберта Хейма из Каира в 2009 году, когда мы писали о нем нашу первую статью. Среди бумаг были свидетельства той жизни, которую он вел в Египте: личные письма, медицинские отчеты и другие документы.

– Почему вы задержали нас? – спросила я.

– У нас есть вопросы о том, кто вы такие и зачем сюда приехали.

В этот самый момент я услышала, как кого-то бьют в соседней комнате. Между его криками кто-то кричал: «Ты предатель, работающий с иностранцами!» Я вся сжалась, услышав эти слова. Ради нашего водителя-египтянина я должна была быть дипломатичной.

Человек, который меня допрашивал, заглянул в папку, которая лежала открытой на его столе, и что-то записал на листе бумаги. Закончив писать, он снова посмотрел на меня.

– У нас здесь не слишком часто бывают женщины, а такие красивые – еще реже.

Больше он ничего не сказал. Все было понятно.

Несколько недель назад я прошла тренировочный курс по безопасности для дипломатов, работников гуманитарных миссий и журналистов. Этот курс проводила немецкая армия. Нам сказали, что изнасилование является одним из методов сломать и унизить пленников. До того как мой дознаватель произнес эти слова, я старалась скрыть свой страх и нервозность. Но теперь я впервые поняла, что случиться может все, что угодно.

Он встал. «Я теперь должен идти, – сказал он. – Но другие о вас прекрасно позаботятся». На его лице снова промелькнула саркастическая улыбка.

Я осталась в комнате одна. Через несколько минут пришел мужчина, который сказал, что меня переводят в другое место. Желая выиграть время, я спросила, не могу ли воспользоваться туалетом. Он сказал, что туалет – по другую сторону коридора, и велел мне поторопиться. Другие мужчины, одетые в гражданское, стояли напротив комнаты для допросов. У одного их них в руках были наручники и повязка на глаза.

Туалет был очень грязным, но я решила, что лучше не быть слишком привередливой, потому что неизвестно, когда мне выпадет другой шанс. В зеркале над покрытой разводами раковине я увидела свое бледное лицо и покрасневшие глаза. Меня тревожило, что они разделили нас с Ником. «Что бы сейчас ни случилось, ты не позволишь им сломать себя, – подумала я. – Ты не сломаешься. Это твое тело, не твоя душа, Суад. Ты не сломаешься».

Я открыла дверь. Один из мужчин сказал, что они завяжут мне глаза и отведут в другое место.

– Я никуда не пойду без моего коллеги! – громко сказала я, надеясь, что Ник меня услышит.

– Нам нужно идти прямо сейчас, – сказал другой мужчина.

Я начала кричать:

– Меня зовут Суад Мехнет! Я журналистка! Я пойду только вместе с моим коллегой Николасом Кулишем!

Я хотела дать другим заключенным знать, что я здесь или была здесь. Если я умру или со мной что-то еще случится, я хотела быть уверенной, что кто-то знает мое имя.

Один мужчина начал нетерпеливо притопывать ногой:

– Прекратите орать, или нам придется прибегнуть к другим методам!

Дверь одной комнаты для допросов открылась, из нее вышел офицер.

– Что здесь происходит? – спросил он.

(Позже я узнала, что это была комната Ника, а офицер был тем самым болтливым мерзким знатоком английского.)

– Я не хочу уходить без моего коллеги, – сказала я.

– Вам придется пойти, – ответил офицер. – Комната нужна для следующего допроса. Ваш коллега скоро придет.

Они завязали мне глаза, и мы пошли. Я слышала шаги нескольких людей. Двое из них держали меня за локти, третий шел сзади, очень близко. Я услышала женский крик. Меня вели как раз в этом направлении. Я глубоко дышала, стараясь оставаться спокойной. «Они насилуют ее? Меня тоже сейчас изнасилуют?» Дверь открылась, и мы прошли мимо кричащей женщины. «Что бы ни случилось, это всего лишь твое тело», – снова повторила я себе. Один из мужчин тяжело дышал прямо мне в ухо. Я чувствовала его дыхание и на своей шее, как будто он говорил: «Ты следующая». Я приложила все усилия, чтобы не обращать на это внимания. «Не ломайся. Ты не сломаешься».

Мы шли дальше, пока не открылась дверь и я не оказалась внутри какого-то помещения. Тут повязку с глаз сняли. Я стояла в маленькой пустой комнате с белыми стенами и шестью оранжевыми пластиковыми стульями. Плиточный пол был серым от грязи. Большое мутное окно давало свет, но слабый, потому что уже наступила ночь. В комнате было очень холодно. Через несколько минут привели Ника и Зета.

– Они тебя били? – спросили мы с Ником у Зета, как только мы остались одни.

– Нет, я в порядке, – ответил он.

Значит, не его крики я слышала во время допроса. Водитель сказал, что его допрашивали, но он сказал, что был только водителем и не очень-то много знал о том, что мы делали.

Мы сравнили свои впечатления от допросов и выяснили, что вопросы были достаточно обыденными. Они спрашивали Зета, как долго он работает на нас, кто его нанял, где мы были и с кем встречались. Ника спрашивали, почему он приехал в Египет, на кого работает и почему мы решили приехать именно в это время. Во время разговора ситуация начала понемногу проясняться. Кажется, наши тюремщики решили, что мы с Ником были частью какого-то заговора против Египта или кому-то было на руку, чтобы все выглядело таким образом. В это самое время службы безопасности Египта обвиняли американские и европейские неправительственные организации и политические группы в организации протестов, поэтому тот факт, что мы с Ником приехали до начала демонстраций, а также оборудование и деньги, которые нашли в машине, могли указывать на то, что мы участвовали в режиссуре протестного движения. На мне уже и так была черная метка из-за похищения чемоданчика фашистского доктора. В то время некоторые египетские средства массовой информации задавали вопрос, не являюсь ли я шпионкой, которая рассказала историю Хейма, чтобы навредить репутации Египта. Звучало это как полное сумасшествие, но, если исходить из того, что мы знали о том, как мыслит и действует египетское правительство, все это имело некий смысл, пусть и извращенный.

Вначале общение с нашими охранниками было достаточно корректным: один очень приятный офицер разведки принес каждому из нас по бутылочке пепси и по упаковке «Орео», сказав: «Посмотрю, что мне удастся еще для вас сделать». Позже он вернулся, сел рядом со мной и сказал, что очень любит Марокко. Мы разговорились, и выяснилось, что он служил в египетском посольстве в Рабате.

– Как вы умудрились попасть в такое положение? – спросил он меня.

– Это вы, ребята, поставили нас в такое положение. Мы не сделали ничего противозаконного.

Он нагнулся к моему уху и прошептал:

– Вы должны благодарить Бога, что в конце концов оказались здесь. Мы знаем вас. Мы знаем, кто вы такая. В других местах на вас смотрели бы просто как на женщину, понимаете?

Я умоляла их освободить нас, сказала, что неважно себя чувствую. Они прислали доктора с тонометром для измерения давления. Я вспомнила, как бывшие заключенные рассказывали, что, прежде чем использовать электрошок, их тюремщики приводили врача, для того чтобы он осмотрел пленников и сделал заключение, какие пытки они могут выдержать.

– Это вас нужно осмотреть? – спросил врач с улыбкой.

– Нет-нет, думаю, что все в порядке, – ответила я.

Мы постоянно просили позволить нам связаться с нашими посольствами или с редакцией «Нью-Йорк таймс», но нам велели ждать. Через некоторое время к нам вошли мужчины, которых мы уже видели раньше.

– Мы знаем, что вы просто журналисты, – сказал один из них, – но не можем освободить вас, потому что на улице уже темно и очень опасно.

– Просто отдайте нам телефоны, мы позвоним в посольство Соединенных Штатов, – сказала я.

Наши тюремщики отказались.

В комнате стоял смертельный холод, а спать на твердых пластиковых стульях было чрезвычайно неудобно. Я лежала и думала о своей жизни, обо всем, что пошло не так, и обо всем, что я хотела сделать. Может быть, мы никогда не выйдем отсюда. Может быть, мы умрем здесь.

Есть поговорка о том, что у стен есть уши. В таких комнатах у стен есть еще и голоса – они принадлежали другим заключенным. Во время долгой ночи я изучала нацарапанные по-арабски надписи на стенах. «Аллах, прошу тебя, освободи меня от моей боли», – гласила одна из них. «Ахмад, 4.5.2010», – было написано на другой стене.

Я подумала о том, не написать ли мне свое имя. По крайней мере, другие люди, может быть, узнают о том, что мы – и я – были здесь. «Кто знает, что они с нами сделают», – сказал мне, весь дрожа, Зет. Я спросила, не от страха ли это, но он сказал, что замерз.

Время от времени до нас доносились звуки ударов и крики после каждого из них. Кто-то – вероятно, офицер – кричал по-арабски, перекрывая глухие звуки и следовавшие за ними крики: «Ты разговаривал с журналистами?! Ты говорил что-то плохое о нашей стране?!» Другой голос отвечал тоже по-арабски, умоляя пощадить его: «Вы совершаете грех! Вы совершаете грех!»

Часы тянулись, и бессилие и неопределенность становились невыносимыми. Я не представляла, как кто-то мог прожить в таком аду недели, месяцы и даже годы. Мы слышали рассказы тех, кто вышел протестовать на улицы, видели сгоревшие полицейские участки и парня из «Братьев-мусульман», чудом оставшегося в живых после того, как тюрьму, в которой он находился, подожгли. Что будет, если толпа бросит огонь в здание разведслужбы, где мы сидели? Мы вполне можем сгореть заживо или задохнуться в дыму.

Я посмотрела на Ника и Зета. Мы все молчали, словно уйдя глубоко в себя. В комнате царил страх, он овладел нами троими. Я подумала обо всем том, что хранилось в памяти моих девайсов. По крайней мере, они не доберутся до списка контактов в моем телефоне, потому что я поставила специальный код допуска, чтобы защитить информацию. Потом я вспомнила кое-что еще.

– Дерьмо! – вырвалось у меня.

Ник поднял голову:

– Что случилось?

Я объяснила, что они забрали мой Киндл, а там у меня было несколько книг.

– И что? У тебя, наверное, было что-нибудь про «Аль-Каиду» и Талибан, но с этим все нормально: ты же журналистка.

Но я думала совсем о другом. Подруга мне прислала книгу, которая должна была помочь одиноким женщинам лучше понимать мужчин. Я только что начала читать ее. Я сказала Нику, как она называется: «Почему мужчинам нравятся суки: От мямли до девушки мечты – руководство для женщины о том, как добиться своего в отношениях».

Ник расхохотался. Я перевела заглавие нашему водителю, и он тоже начал смеяться. Я была так рада, что хотя бы на несколько секунд страх отступил. Но очень скоро мы снова услышали крики людей.

Наутро появился новый офицер. Он сказал, что его зовут Марван. Кажется, он на нас злился, потому что он заявил, что у него и так хватает проблем, потому что «арестованы тысячи людей – так же как и вы». Он велел нам подойти к двери и выглянуть. На полу коридора сидели более двадцати человек, у большинства из них были повязки на глазах, а руки закованы в наручники. Некоторые из них были белыми. «Мы могли бы обращаться с вами намного хуже», – заявил Марван.

Почти через двадцать четыре часа после нашего ареста Марван сказал, что нас действительно вскоре освободят. Мы с Ником решили, что не уйдем без Зета. Нам ответили, что его мы забрать не можем. Мы сказали, что должны это сделать. Они ответили, что египтяне проходят по другой процедуре. Но я знала, что бросить Зета мы не можем.

– Я выброшусь из окна, – сказал мне Зет по-арабски. – А то они запытают меня до смерти, а потом сожгут тело в какой-нибудь общей могиле.

Он заплакал.

– Он египтянин, он должен остаться, – заявил Марван мне.

– Марван, для меня жизнь египтянина точно так же ценна, как жизнь американца или немца, – сказала я. – И я думаю, что вам как египтянину будет приятно это слышать.

Он ответил, что я сошла с ума:

– Вы должны думать о себе, понимаете вы это?

Теперь в его голосе слышалась злоба.

В этот момент нас с Ником посетила новая идея. Мы собрали все наши вещи – все то, что было у нас в багажнике, – и вручили их Зету. Сумки свисали с его плеч, а в руках он держал чемоданы. Выглядел водитель так, как будто сейчас сломается под этим весом.

– Он не может уйти! – повторил Марван.

– Тогда тащите сумки сами! – ответил Ник.

Марван смотрел на нас, не веря своим ушам.

– Ну, если вы не можете нести вещи, тогда отпустите его с нами, – заявила я. – А вы повезете нас в отель? Кто-то же должен нас отвезти!

На лице Марвана злость сменилась отвращением, как будто эти дела были ниже его достоинства.

– Прекрасно, – пробормотал он.

Он признался нам, что смертельно устал. Они арестовали слишком много людей. Он и его люди просто разрывались на части.

Вскоре пришли какие-то люди, чтобы освободить нас – всех троих. Они сказали, что отвезут нас в отель в центре Каира, где остановились наши коллеги. Нас вывели из комнаты, но нам пришлось ждать в коридоре, пока в здание проведут несколько человек, головы которых были замотаны пиджаками. Марван и мужчина, который сказал мне, что обожает Марокко, ждали нас в дверях, как будто хотели попрощаться.

Мужчина со злым взглядом, который допрашивал Ника, вернул нам телефоны и остальные вещи, в том числе и мой Киндл.

– Мне хотелось бы, чтобы вы знали одну вещь, – сказал он Нику. – Мы по-прежнему все контролируем.

Ник улыбнулся:

– Если выйти на улицу, то на это совсем не похоже.

– Нет, это просто шоу. В реальности мы по-прежнему у власти.

Я повернулась к Марвану и дружелюбному поклоннику Марокко.

– Мы же возвращаемся в отель, верно?

Они опустили глаза и ничего не ответили. Мужчина со злобным взглядом сказал Нику, что мы должны подписать бумагу о том, что, покидая здание разведки, находились в добром здравии.

– Мы не будем делать этого, пока не доберемся до отеля, – возразила я.

Мужчина продолжал настаивать. В конце концов, нас вывели наружу и передали другой группе охранников. Мы ликовали, пока я не спросила одного из них, действительно ли мы отправляемся в отель.

Мужчина, одетый в гражданскую одежду, скрывающую бронежилет и автоматическую винтовку, сказал мне, что это не так.

– А куда же вы нас повезете?

– Вам этого знать не надо.

Они посадили нас в нашу машину. Еще один охранник, тоже вооруженный автоматической винтовкой, сказал:

– Нагните головы. Смотрите вниз и не разговаривайте. Если поднимете голову, увидите кое-что, чего бы вам совсем не хотелось видеть.

Так они нас оставили минут на десять. Мы слышали щелчки предохранителей и скрежет отматываемой липкой ленты – видимо, для наших глаз и ртов.

– Они убьют нас, во имя Аллаха, они нас убьют, – начал шептать Зет.

Казалось, он плакал.

– Я не могу оставаться в этой машине, надо бежать!

Я испугалась, что он откроет дверь и даст им повод избить его.

– Нет, – прошептала я по-арабски. – Сиди спокойно. Сиди спокойно!

Какой-то мужчина просунул голову в окно со стороны водителя.

– Что вы делали на площади Тахрир? – спросил он нашего водителя.

Зет ответил, что мы там не были.

– Так ты предатель своей страны?

– Он просто водитель, которого мы наняли, и мы не ездили на площадь Тахрир! – воскликнула я по-арабски.

Я видела, что Зет очень нервничает, он начал плакать. Он сказал, что не может больше этого выносить. Он вцепился в руль и начал повторять шахаду. «Это все, они нас убьют», – сказал он.

Я не хотела раздражать охранников разговорами, поэтому только тихо шептала, чтобы успокоить Зета. Пока я сидела, наклонив голову, я успела включить телефон и оставить сообщение в Facebook, чтобы люди узнали, что нас все еще держат в заключении. Я попросила друзей связаться со всеми, кто мог бы хоть как-то помочь нам.

Дознаватель подошел к окну с моей стороны, за ним последовали двое мужчин, которые нацеливали пистолеты в мою голову. Он несколько раз спросил, не марокканка ли я. Я настаивала на том, что я гражданка Германии, и продолжала повторять, что мы журналисты «Нью-Йорк таймс». Дознаватель держал телефон около своего рта и сказал в него про Ника:

– Он американец. Вы слышите? Поняли, что я говорю?

– Вы приехали сюда, чтобы выставить нашу страну в дурном свете, – сказал он мне.

– Мы приехали сюда, чтобы говорить правду, – ответила я. – Мы профессиональные журналисты из «Нью-Йорк таймс», и у нас есть все, чтобы это подтвердить.

Я вспомнила нацарапанные на стене имена и пожалела, что не добавила к ним свое. Позже Ник и водитель сказали мне, что во время всего этого допроса в машине голос у меня был сильным и спокойным. Хотя тот, кто вел допрос, временами срывался на крик, мне как-то удавалось контролировать свои эмоции.

– Послушайте, даже если вы нас убьете, останется еще много других людей, которые расскажут и эту историю, – сказала я ему. – Даже если мы исчезнем, всем вам не удастся заткнуть рот.

Было очевидно, что дознаватель передает мои ответы кому-то еще. Он наклонялся к окну и говорил со мной, потом отходил и говорил по рации, потом возвращался и задавал еще один вопрос.

– Почему вы приехали именно в это время, перед тем, как начались проблемы? – спросил он.

Тут я услышала свой внутренний голос – пришла пора попрощаться с этим миром. Пора было сказать последние слова родителям и бабушке в Марокко, которая в детстве учила меня: «Нет Бога кроме Аллаха, и Мухаммед пророк его». Я услышала, как шепчу эти слова. Это был конец. Я ощутила странное спокойствие. Перед моими глазами, как сцены из кинофильма, побежали воспоминания из детства, мои друзья и родные. «Что останется после тебя?» – задала я себе вопрос. Ответ меня огорчил. Я сделала кое-какую работу, которой могла гордиться, но личного у меня ничего не было – ни детей, ни партнера. «Кто о тебе будет плакать?» – подумала я.

Задняя дверца машины открылась, и рядом с Ником сел мужчина. Затем в тесном пространстве загромыхал голос:

– Сейчас мы отвезем вас в другое место. Водитель, ты можешь поднять голову. Следуй за вон той машиной. Вы, двое, голов не поднимайте и не двигайтесь. Мистер Мухаммад поедет с вами.

Зет посмотрел на машину впереди нас и поехал за ней.

– Они везут нас в пустыню, – прошептал он.

Мистер Мухаммад разговаривал по рации. Потом он снова начал меня допрашивать. Горло у меня совсем пересохло, и я едва могла говорить, но отвечала на вопросы, которые сыпались один за другим. Продолжалось это минут двадцать, но мне казалось, что гораздо дольше.

В конце концов, мистер Мухаммад велел водителю остановиться и ждать. Он вышел из машины. Я все еще сидела, нагнув голову. «Это конец», – шептал Зет по-арабски. И тут мистер Мухаммад заговорил с нами через водительское окно:

– Вы свободны. Да будет с вами Аллах!

Я подняла голову и посмотрела в его лицо. У него были зеленые глаза, и смотрел он как-то дружелюбно.

– Что? – хрипло переспросила я. – Что вы сказали?

– Вы можете идти. Идите с миром, – он ушел.

Мы были где-то в Каире, на какой-то улице, где тесно стояли дома и магазинчики. День перешагнул за полдень. Мы оставили машину и взяли такси до отеля. Сев в автомобиль, мы, все трое, обнялись. Водитель удивленно смотрел на нас в зеркало заднего вида. Я сказала ему, что мы родственники, встретившиеся после долгой разлуки.

Я позвонила родителям, чтобы сказать, что со мной все в порядке, но в действительности это было не так. Мы все вели себя нормально, но нормального ничего вокруг не было. Мы сняли для нашего водителя комнату в отеле и снабдили его деньгами. Больше суток мы практически ничего не ели, кроме маленького пакетика «Орео», поэтому спустились в ресторан отеля. Только я успела заказать спагетти, как у меня зазвонил телефон.

– Суад, послушай, не говори мне, где ты находишься, – услышала я голос одного коллеги-журналиста из Каира. – Разведка обзванивает отели в Каире и спрашивает, не остановились ли у них вы с коллегой. На вашем месте я бы улепетывал так быстро, как только мог бы. И направился бы в безопасное место.

Мы бросили нетронутые блюда и позвонили в немецкое посольство. Оттуда за нами прислали машину.

Мы с Ником уехали из Египта на следующий день, удостоверившись, что Зет в безопасности. Заботы о нем взяли «Нью-Йорк таймс» и немецкое телевидение. Они зарегистрировали нашего водителя в отеле под фальшивым именем.

Через три дня после возвращения в Германию я получила электронное письмо с незнакомого адреса.

«Это Марван, мы встречались в Египте. Я бы хотел узнать, все ли с вами в порядке, и дать вам знать, что вы произвели на меня громадное впечатление. Могли бы мы стать друзьями в Facebook? Я бы хотел узнать вас получше».

Это был Марван, мой тюремщик.

Мне понадобилось некоторое время, чтобы оправиться от стресса и травмы. Я часто с криками просыпалась посреди ночи вся в поту. Мне пришлось признать, что, несмотря на то что физически со мной ничего не случилось, душа у меня не на месте. Я боялась и не хотела бояться. Если я буду чувствовать страх, значит, мои тюремщики победили.

Я взяла отпуск и провела неделю в Марокко. Друг рассказал мне о маленьком отеле на вершине горы, за пределами Марракеша. Мне показалось, что это место как раз для меня. Мне нужно было побыть одной; мне нужно было излечиться.

Когда Абделила, который всегда возил меня в Марокко, забрал меня из аэропорта в Касабланке, чтобы отвезти в Имлиль, я молча села на заднее сиденье. Обычно по дороге мы смеялись и болтали, но в этот раз оба не разговаривали. Я надела солнечные очки и смотрела в окно.

Пока мы ехали, я размышляла о том, что произошло, и о том, что будет дальше. Ник очень поддерживал меня. Нам обоим приходилось иметь дело с тем, что нам пришлось пережить, и мы не закончили расследование для нашей книги. Нужно ли нам возвращаться в Египет? Стоит ли оно такого риска?

Я подумала о том, что может произойти на Ближнем Востоке и даже в Марокко. Все эти неожиданно начавшиеся протесты, все эти демонстранты, которые хотели так много разного и имели такие завышенные ожидания. В Египте некоторые требовали больше прав, другие говорили, что хотят работу получше, третьи – лучшего медицинского обслуживания. Я даже встречала группу, которая утверждала, что хотела бы такого руководителя, как ливийский президент Муаммар Каддафи или бывшего президента Египта Гамаля Абделя Насера, потому что они были «сильными лидерами».

Также я задавалась вопросом, почему все эти восстания стали называться «Арабской весной». Кто выбрал такое оптимистичное название. В мыслях я возвращалась к коптам в Александрии и к тому, как один из наших источников шепотом рассказывал о своих страхах, что «Братья-мусульмане» придут к власти. Он сказал, что мы не понимаем, как они опасны, особенно для таких меньшинств, как египетские христиане. Мы так и не написали его историю, потому что попали под арест.

Я уже знала, что иногда демократия не так уж хороша для меньшинств. Для школьных уроков истории и моих исследований для книги о фашисте я читала, как Гитлер и его партия пришли к власти с помощью победы на выборах и политических союзов. Почему люди думают, что голосование как-то защитит их от тоталитаризма?

До отеля на вершине горы можно было добраться только пешком или верхом на муле. Я слишком устала, чтобы идти, и взяла мула. Странно, что хотя в данный момент я не очень верила в людей, я доверила свою жизнь этой зверюге, которая везла меня мимо шатких камней на краю пропасти.

Люди, управляющие отелем, поинтересовались, что бы я хотела на обед и на ужин. Кроме меня у них была только одна семейная пара из Франции. В комнате был стул, маленький стол и кровать с парой одеял – в горах ночью очень холодно. Еще была ванная комната и балкон, откуда открывался потрясающий вид. Далекая гора была покрыта снегом и льдом, а ближайшие пики были коричневыми, каменистыми. Можно было разглядеть дома деревушки у подножия горы. Воздух был чист и пах древесным дымом. Я слышала карканье ворон, а не шум автомобилей.

Два дня я выходила из своей комнаты только для того, чтобы в одиночестве посидеть на террасе отеля, откуда тоже открывался чудесный вид на окрестности. Я смотрела в небо, попивая чашку за чашкой сладкий мятный традиционный марокканский чай.

Хотя я и взяла с собой Киндл, я не включала его с того времени, как нас освободили из заключения в Египте. Теперь мне захотелось почитать какую-нибудь книгу из тех, которые были в его памяти. Я зарядила батарею и включила прибор. И тут я заметила что-то странное. Киндл утверждал, что я добралась почти до конца «Почему мужчины любят сук» – книги, о которой я говорила Нику, – хотя я только начала ее читать, когда парни из разведки забрали мои вещи.

Прямо на террасе я начала смеяться так же сильно, как раньше плакала. Я представила себе наших дознавателей, которые всю ночь читали книгу, возможно, надеясь найти в ней какие-нибудь смачные истории, а в итоге обнаружили, что это просто советы одиноким женщинам.

Мы с Ником вернулись в Каир весной того же года, через два месяца после отставки президента Мубарака. На стойке иммиграционного контроля долго изучали мой паспорт, но в конце концов въезд в страну разрешили.

Приехав в дом друзей, где я остановилась, я получила электронное письмо от Марвана: «Здравствуйте, как ваши дела? Я тоже в Каире». Не отслеживал ли он мои передвижения? Не пытался ли запугать меня? Не надеялся ли, что я уеду?

Мне не хотелось всю оставшуюся поездку терзаться этими вопросами. Я решилась на отчаянный шаг.

Один мой европейский источник назвал мне имя координатора служб безопасности и разведки в Министерстве иностранных дел Египта. Он был одним из тех людей, которые, по всей вероятности, контролировали все спецслужбы страны. Я решила нанести ему визит.

Попав в кабинет этого человека, я сказала, что, как он уже знает, мы с коллегой пережили в Египте чрезвычайно неприятный опыт. «Мы вернулись, потому что должны закончить наше расследование для книги, – сказала я. – Мы ничего не скрываем. Все знают, что мы журналисты, и все понимают, что мы здесь в последний раз».

Он кивнул и спросил, не хочу ли я закурить. Я отказалась, но разрешила курить ему. Он зажег сигарету. Я рассказала, что получила письмо от своего бывшего тюремщика и хотела бы услышать его мнение о том, что все это значит. Он посмотрел на меня и улыбнулся.

– Может быть, он просто дает вам знать, что они с друзьями хотят убедиться, что вы в безопасности, – сказал он.

– А я здесь в безопасности? Мы с коллегой в безопасности или ваши спецслужбы снова накинутся на нас?

Он докурил сигарету и смял окурок в пепельнице.

– На свете не слишком много людей, у которых хватило бы пороху прийти сюда, ко мне, после того, что с вами случилось.

Он встал и извинился, сказав, что ему надо позвонить.

Через несколько минут он вернулся.

– Вам всегда рады в Египте, мисс Суад. Вот номер моего мобильного телефона. Если у вас возникнут какие-то проблемы, звоните мне.

Следующие несколько недель мы с Ником работали. Мы закончили исследования для нашей книги без всяких вмешательств служб безопасности. О Марване я больше никогда не слышала.