Глава 8

Пушки и розы. Пакистан, 2009 год

Работа с американскими коллегами, которые состояли в браке и имели детей, заставила меня понять, что я тоже хотела бы найти партнера и создать семью – и совершенно определенно не с каким-нибудь джихадистским шейхом, которому нужна вторая или третья жена. После долгих и утомительных дней в чужих далеких краях я иногда нечаянно слышала, как мои соратники делятся впечатлениями со своими супругами. Я же, наоборот, всегда старалась не говорить правды о том, что я видела, слышала и чувствовала, разговаривая с родителями, братом и сестрами.

Но найти партнера мне было не так-то просто, потому что джихадисты вторгались в мою личную жизнь. После катастрофы в Алжире меня на некоторое время отправили поработать в Нью-Йорк, в штаб-квартиру газеты. Я хотела получше узнать своих коллег-репортеров и редакторов, а также улучшить свой английский, который стал для меня уже четвертым языком после арабского, немецкого и французского.

Американские друзья всячески расширяли мои возможности для знакомств. Некоторые организовывали обеды, чтобы познакомить меня с «успешными арабскими американцами», другие подписывали меня на сайты, где я могла встретить арабских мужчин со всего мира. Все шло хорошо, пока эти мужчины не узнавали, кто я и не находили в Интернете мои статьи.

Некоторым категорически не нравилось то, что я делала, и они обвиняли меня в том, что я показываю ислам и арабов с плохой стороны; другие посылали полные комплиментов сообщения, но тут же отмечали: «То, чем ты занимаешься, – это так смело, но так опасно!»

Мужчина, который написал эти слова, был родившимся в Америке инженером арабского происхождения, с которым я познакомилась в Сети. Подруга заполнила за меня анкету, написав ответы на вопросы о моих предпочтениях и о том, хочу ли я выйти замуж и завести детей. (На оба последних ответ был «да».)

На моей странице не было фотографии, и я никогда не посылала своих фото тем, с кем знакомилась на сайте. Я писала, что я европейка арабского происхождения, работаю в средствах массовой информации, а в подробности предпочитала не вдаваться. Также я говорила, что независима и трудолюбива, люблю слушать музыку, длинные прогулки, походы в музеи искусств и кино, много читаю и очень общительна. Когда один из мужчин, с которыми я познакомилась на этом сайте, узнал, кто я такая, он спросил, не означает ли «общительность» то, что мне нравится общаться в среде джихадистов.

Еще до того, как я начала получать подобные ответы, у меня были смешанные чувства по поводу знакомств в Интернете. В этом мире я не чувствовала себя комфортно, и на то, чтобы отделить нормальных людей от придурков, требовалось очень много времени. Но подруга, которая заполнила для меня анкету, утверждала, что половина ее американских друзей нашли себе партнеров в Сети. «Это одна из самых популярных новинок», – сказала она. Я решила, что, наверное, стоит попробовать.

Как и на любом сайте знакомств, здесь были мужчины, которых интересовали только легкие интрижки. Такие сообщения я сразу удаляла. Но некоторые мужчины, казалось, были настроены более серьезно. Один инженер, с которым я общалась, вроде бы имел хорошие манеры, был открытым и дружелюбным. Он сказал, что хотел бы равных, партнерских взаимоотношений. Он, казалось бы, обрадовался, когда я в первый раз сказала, что я журналистка. Он говорил, что ему нравятся женщины, имеющие свое мнение, вовлеченные в то, что происходит в мире. Он не возражал, чтобы женщина работала и путешествовала. Но, когда я наконец сказала ему свое имя (после того как мы три месяца общались анонимно), все сразу изменилось. Наши легкие, светлые разговоры тут же сменились более чопорными речами.

Если бы я ездила по всему миру и писала об охране окружающей среды или о моде, то никаких проблем бы не возникло. Но этот парень работал на американское правительство. Я восприняла его сообщение как способ попрощаться, и мы прервали контакты.

Этого инженера я никогда не встречала лично, но я пила кофе с арабо-американским бизнесменом, с которым мы познакомились в Сети. Он специально прилетел в Нью-Йорк, чтобы со мной познакомиться. По пути из кафе в мой офис меня случайно толкнул на улице какой-то мужчина. Он сказал, что извиняется, но бизнесмен был в ярости. «Ты должен по-настоящему перед ней извиниться!» – кричал он. Я заверяла его, что все в порядке и что мужчина извинился, а сама думала: «Да я и сама могу прекрасно за себя постоять!»

Мой коллега Майкл Мосс по-братски волновался за меня. Они вместе с еще одним репортером «Нью-Йорк таймс» и моей подругой убедили меня провести проверку биографий тех мужчин, которые хотели со мной познакомиться, в том числе и этого бизнесмена. Выяснилось, что его пару раз арестовывали за избиение бывшей жены.

Когда он снова связался со мной, я сказала, что не думаю, что из нас получится хорошая пара. Он казался растерянным. «Почему? – написал он. – Мы так хорошо посидели за кофе. Мне показалось, что между нами что-то есть». Я сообщила ему, что знаю об арестах за домашнее насилие и попросила больше мне не писать.

Я чувствовала, что зря теряю время. Как и большинство людей, я хотела найти надежного и любящего партнера, который понимал бы меня и принимал бы мои причуды. Я знала, что, если у меня появятся дети, моя работа, возможно, изменится, но хотела бы быть с человеком, который гордился бы тем, что я делаю, а не боялся или стыдился моей работы.

– Что случилось со всеми этими людьми, которые говорят: «За сильным мужчиной стоит сильная женщина»? – спрашивала я себя и своих подруг. – Где все эти мужчины?

Моя подруга Мавиш указала мне на одну вещь: «В работе ты отчаянная, – сказала она, – а с мужчинами стараешься быть слишком милой». Разумеется, у меня не было никакого желания сразу пугать мужчин подробностями моей работы. Дело в том, что у многих мужчин есть вполне устоявшиеся стереотипы о женщинах, делающих то, что делала я. Мужчинам, с которыми я встречалась, было трудно увидеть во мне кого-то, кроме искателя острых ощущений или некой женщины-фурии. Многие полностью погружались в то, что считали яркой стороной моей работы, и часто были удивлены, узнав, что я еще умею готовить и убираться, люблю красивую одежду, совместные прогулки с друзьями и хочу иметь детей. Для них, кажется, было совершенно невозможно удержать в голове оба эти образа одновременно. У джихадистов, которые утверждали, что хотят на мне жениться, этого тоже не получалось. Они видели во мне нечто чуть большее, чем редкая диковина.

Как обычно, спасением для меня стала работа. В 2009 году «Нью-Йорк таймс» послала меня в Пакистан на поиски организаций, которые подготовили и профинансировали участников терактов в Мумбаи в ноябре 2008 года. В результате этих событий в двух роскошных отелях, еврейском центре, больнице и на железнодорожной станции погибли более 160 человек. Единственный оставшийся в живых стрелок дал индийской полиции информацию о планировании и координации нападений, и наша газета хотела изучить эту информацию.

Я так много слышала о Пакистане от заключенных в тюрьмах и джихадистов, что жаждала попасть в эту страну. Но мне многое предстояло узнать об этом месте, которое разительно отличалось от всех арабских государств, где мне приходилось бывать. На этот раз я не владела ни одним из местных языков и не знала, чего мне ждать. Формально Пакистан был демократическим государством (не считая нескольких достаточно длительных периодов, когда к власти приходили военные), но в последние годы исламистские группы приобретали все больше влияния, основывая семинарии, где проповедовалась идеологическая точка зрения на мир. Часто эти семинарии, очень дешевые или бесплатные, были единственной возможностью для бедноты и работяг дать своим детям образование. Тем временем властные олигархические структуры страны и слабые демократические институты только играли на руку исламистскому движению.

Один из моих источников посоветовал мне поискать журналиста по имени Джамал, который раньше работал на «Аль-Джазиру». Также он писал о Талибане и «Аль-Каиде» в несколько арабских газет. Когда я встретилась с ним, он жил в Исламабаде, где был руководителем компании по производству фильмов и телепрограмм. Он стал для меня надежным другом и советчиком и помог мне в отношениях с боевиками, гражданскими лицами, пакистанской армией и разведкой.

За следующие восемнадцать месяцев я приезжала в Пакистан двенадцать раз, выполняя работу для «Нью-Йорк таймс» и собирая материалы для немецкого телеканала ZDF. В один из этих приездов я сумела взять интервью у старшего командира Талибана, который принадлежал к властной структуре «Кветта Шура», возглавляемой одноглазым лидером Талибана Муллой Омаром.

Как и во время моей встречи с командиром ИГИЛ на турецко-сирийской границе несколько лет спустя, условия для этого интервью были поставлены очень сложные: не приносить с собой никаких записывающих устройств; убедиться, что за мной никто не следит; оказавшись в машине, вытащить из мобильника батарею. Мне сказали, что командир Талибана сам выберет место. «Это может быть твой последний обед: может, прилетит дрон, а может, группа коммандос, заранее никогда не узнаешь», – сообщил мне посредник. Я ждала, что, сказав это, он рассмеется, но он оставался серьезным. Он погладил свою черную бороду и сказал: «Инша’Аллах хаир» – «Если Аллах захочет, все будет хорошо».

Моего сотрапезника разыскивали. Он был чрезвычайно осторожен, как и я. Встреча происходила в Карачи, в городе, где в 2002 году был похищен и убит американский репортер еврейского происхождения Дэниел Перл, работавший на «Уолл-стрит джорнал». Посредник сообщил мне только название дороги и дал описание места, где я должна остановить машину и ждать.

Командир Талибана спросил меня о марке, модели и цвете автомобиля, а также о его номере. Мой водитель по имени Аднан обычно возил туристов и приезжих школьных учителей. Когда я передала ему листок бумаги с именами и номерами телефонов двух людей и попросила позвонить по ним, если я не вернусь через три часа, он побледнел.

– Я останусь здесь и буду вас ждать, – настаивал он.

Я сказала, что он должен уехать, когда появится другая машина.

– Нет-нет, я не могу уехать и оставить вас здесь одну, – возразил он, указывая в окно. – Это боковая дорога, которая ведет к хайвею. И уже темно. Вы сошли с ума, это опасно!

Вскоре после того, как он произнес эти слова, сзади нас остановилась машина. Включились фары, и мой телефон зазвонил.

– Я должна идти, Аднан, – сказала я, выбираясь из машины. – Пожалуйста, уезжайте немедленно.

Я пошла к только что подъехавшей машине, новому темно-синему «Мерседесу» с тонированными стеклами. Для меня открыли дверь, и я села. Внутри сидел улыбающийся командир Талибана.

– Почему ваша машина стоит? – спросил он по-арабски. – Вашему водителю нет никакой нужды ждать. Мы привезем вас назад. Скажите ему, чтобы он ехал.

Пока я звонила Аднану, все, о чем я могла думать, – это то, как мой редактор из «Нью-Йорк таймс» будет проклинать меня, если меня похитит Талибан сразу после того, как моему коллеге Дэвиду Роуду удалось сбежать из их плена, где он провел семь месяцев. В то утро Майкл как раз прислал мне ссылку на первую часть рассказа Роуда о его заключении, который был только что опубликован на сайте «Нью-Йорк таймс».

Поговорив с Аднаном, я выключила телефон и вынула из него аккумулятор, как мы договорились заранее. В машине я сидела тихо, смотрела в окно и размышляла, не сделала ли я неправильный выбор.

– Вам удобно? – спросил командир.

Он, должно быть, заметил, что я нервничаю.

– Вы волнуетесь, что некоторые ваши коллеги будут спрашивать, как так вышло, что вы встречаетесь с нами?

Это он просто как в воду смотрел. С самого первого дня в Пакистане некоторые журналисты подозревали, что я шпионка, и то же самое думали обо мне и некоторые боевики. После Алжира я также могла добавить к этому списку подозревающих и несколько западных правительств. Кто-то в отделе связей с общественностью пакистанской армии сказал мне, что он слышал от одного из арабских репортеров, что я марокканка, а в Марокко «много евреев». Они пришли к такому умозаключению, потому что я работала на американскую газету, а значит – на ЦРУ и Моссад. Но большинство моих коллег просто беспокоились о моей безопасности. Западные репортеры в Пакистане, как и в любой другой зоне конфликта, были ограничены в передвижениях и контактах. Опасность была велика. Многие новостные агентства в освещении событий за пределами больших городов полагались на пакистанских корреспондентов.

Я заметила, что наш водитель явно нервничает, его глаза метались между пустой дорогой перед нами и зеркальцем заднего вида. Я попыталась заговорить с ним, но он не говорил ни по-английски, ни по-арабски, а я не знала ни урду, ни пушту. Вскоре мы выехали из центра Карачи и поехали по плохо освещенным районам. Я смотрела в окно, пытаясь понять, где мы едем. Я услышала, как шейх открыл какую-то бутылочку и начал что-то разбрызгивать в машине.

– Может быть, воздух не очень хорош, – сказал он. – Вы такая бледная.

Машину наполнил запах роз и мускуса.

Я не могла поверить своим глазам. Я сидела и волновалась, удастся ли мне вернуться живой, а этот парень разбрызгивал в машине духи! Когда мы проехали пригороды Карачи, темнота стала гуще. Наконец помощник командира, сидящий рядом с водителем, повернулся ко мне и сказал по-английски:

– Не волнуйтесь, на этот раз мы вас не похитим. Шейх просто хочет пригласить вас на хороший шашлык, а до места, где готовят самые лучшие шашлыки, надо ехать по шоссе.

Уже после одиннадцати вечера мы приехали в ресторан. Командир был скептически настроен по поводу репортеров и задавал мне массу вопросов о моей семье, моих целях и моей вере. Я рассказала ему, что мои родители – мусульмане, а я выросла в Европе. Когда он спросил, замужем ли я и есть ли у меня дети, я ответила, что нет.

У меня тоже был длинный список вопросов, в основном о том, что он думает о новом президенте США Бараке Обаме и присутствии Соединенных Штатов в Афганистане.

– Вы знаете, – сказал он, – Обама ничего не решает в том, что делает его страна. Все решают лобби и другие люди. Он много обещает, слишком много. Но мы не ждем никаких изменений.

Я спросила, что именно он имеет в виду.

– Если бы Америка и весь Запад действительно хотели бы мира с мусульманами, они должны были бы изменить свое отношение к нам в целом и свой бесцеремонный способ продавливать свои собственные интересы. Мы не видим никаких изменений в этом. Обама – точно такой же, как Буш, только черный.

– Так что же тогда насчет мира?

– Мы ничего против Соединенных Штатов не имеем. Нам просто не нравятся люди, которые говорят нам, как жить.

Запад лишил Талибан власти, но командир верил, что он и его друзья смогут вернуть себе Афганистан.

Я посмотрела на трех мужчин, сидящих по другую сторону стола от меня.

– Но что все это означает для женщин? – спросила я. – Например, смогу ли я и дальше заниматься своей работой, если к власти придет Талибан?

Переводчик рассмеялся, и к нему присоединились другие. Шейх ответил по-арабски:

– Суад, просто выберите для себя цвет бурки, и никаких проблем – вы можете продолжать заниматься журналистикой.

Он имел в виду одеяние, которое носили многие женщины в Афганистане и которое было необходимо при талибах. Этот наряд закрывает женщину с головы до ног, оставляя только маленькое, покрытое сеткой отверстие для глаз.

– Мне не нравится носить бурку. Нигде в Коране не говорится, что женщина должна прятать лицо.

– Да, Суад, вы правы. В Коране не говорится, что женщины должны носить бурку и прятать лица, но в некоторых регионах это традиция и не стоит ли дать возможность решать самим людям?

– Тогда не должны ли сами женщины решать, должны ли они носить бурку? – возразила я. – Пока что такое ощущение, что вы не оставляете им выбора.

– Каждый палец на вашей руке отличается от другого, – с улыбкой сказал командир. – И точно так же и мы. Не у всех талибов одинаковое мнение о том, какой должна быть женщина. Лично мне нравятся умные и сильные.

Вскоре принесли еду: зажаренных цыплят, кебаб из барашка, соус, рис с изюмом, запеченные грибы, картофель, суп-пюре из разваренных бобов и зелень. Это был настоящий пир, слишком огромный для четырех человек.

Я делала заметки, но тут шейх сказал:

– Перестаньте писать. Пришло время для очень важных вопросов. Давайте поговорим о жизни. Вы знаете, сестра Суад, я ищу вторую жену и много хорошего слышал о немецких женщинах. Говорят, они угадывают желания своих мужей еще до того, как те произнесут их вслух. Думаю, вы такая и есть.

Я тут же вспомнила о джихадисте из Зарки, который пытался соблазнить меня текстовыми сообщениями, и о том, как я невольно пошутила о замужестве с зятем Шакера аль-Абси. На этот раз я решила притвориться дурочкой.

– Не могу говорить за всех немецких женщин, я-то ведь не настоящая немка, – сказала я по-английски. – Мой отец – марокканец, а мама – из Турции. Но думаю, что вы начитались сказок.

Шейх внимательно выслушал перевод.

– Ну да, но есть же и немецкие женщины мусульманского происхождения, – сказал он.

– Шейх, честно говоря, не думаете ли вы, что вам достаточно головной боли от одной женщины?

– Да, возможно, вы правы. И от одной головной боли хватает, – он довольно натурально вздохнул. – Чем больше жен, тем больше голова болит. Хотя хорошо, когда детей много. Конечно, я не возьму вторую жену, если первая не согласится. Но она бы хотела, чтобы был кто-то, кто помогал бы ей управляться по хозяйству.

«Ну шикарно!» – подумала я.

Тем временем командир продолжал подкладывать еду в мою тарелку, не забывая и про себя.

– Я хочу умную жену, – продолжил он. – У Пророка Мухаммеда были сильные жены, а сильная жена делает сильного лидера.

Я призналась, что удивилась, услышав эту его фразу.

– Можно я вас спрошу, – продолжил он, – как много мужчин спят с женщинами и не берут их в жены? Не думаете ли вы, что мы ведем себя честнее. Мы не просто соблазняем девушку. Мы женимся на ней. Мы заботимся о ней. Мы не стараемся сделать женщине больно. Аллах не велит так поступать. Суад, вам надо об этом подумать. У нас среди командиров есть очень сильные мужчины. Они были бы счастливы жениться на такой девушке, как вы.

Я снова попыталась вывернуться, сказав, что последнее слово будет за моими родителями. Это было оправдание, которое раньше всегда срабатывало.

Трое мужчин набросились на еду, ломая куски хлеба и подхватывая ими рис и мясо, как ложками. Хотя шейх сказал, что блюда не такие острые, как обычно, я чувствовала, что у меня язык горит от перца, и оставила большую часть еды на тарелке, сказав, что все очень вкусно, но я, к сожалению, уже сыта. В конце концов, шейх взял мою тарелку и доел мой обед.

– Это большая честь, – прокомментировал его действия переводчик.

– Я не доедаю за каждым встречным, – сказал шейх. – Сегодня мы принимаем вас не как журналистку. Мы принимаем вас как человека, к которому относимся с уважением.

Такие переходы – от страха к фамильярности, от ощущения, что стоишь на краю катастрофы, к теплому чувству от того, что тебя воспринимают как человеческое существо, а не потенциального врага, – расслабили меня. После обеда мы остановились на отдаленной бензозаправочной станции на шоссе. К нам на мотоцикле подъехал мужчина с длинной бородой. Он держал в руке пистолет и пакет, на котором были нарисованы темно-красные цветы. На какую-то секунду я подумала, что выглядит это забавно – пушка и розы.

Переводчик передал пакет командиру Талибана, который вручил его мне.

– Я не могу этого принять, – сказала я, спрашивая себя, откуда же приехал мотоциклист и как долго ему пришлось ждать.

– Вы должны это принять, если не хотите, чтобы мы вас похитили, – сказал командир.

Журналистская этика запрещает нам принимать подарки, но редактор никак не мог наказать меня за то, что я взяла этот.

– Спасибо вам, – сказала я, принимая пакет. – И передайте от меня наилучшие пожелания вашей жене.

– Не забудьте, вернувшись в Германию, поискать для меня подходящую кандидатку, – сказал он с легкой улыбкой.

Вернувшись в гостевой дом в Карачи, где я остановилась, я позвонила Аднану, который с нетерпением ждал этого звонка, чтобы убедиться, что я в безопасности, и перезвонила волнующимся друзьям, которые не могли до меня дозвониться. Затем я поднялась в свою комнату и открыла пакет. Там оказалось ароматическое масло и красные и зеленые декоративные камни. Я смотрела на пакет и пыталась понять, что это значит. Я думала, что такое ощущение, возможно, возникло от усталости, но весь вечер казался мне сном – странным, нереальным сном. Но когда я проснулась наутро, они были на месте – мои подарки из Талибана.

Месяц спустя я после небольшого перерыва вернулась в Пакистан, на этот раз в его столицу – Исламабад. Я связалась с командиром Талибана, и он снова вскользь упомянул, что ищет вторую жену. Я сказала, что видела его во сне с двумя ягнятами, и это может означать, что его жена беременна двойней. Он рассмеялся и сказал, что она действительно беременна, но двойню не ждет, и спросил, как я думаю, мальчика она ждет или девочку. Я сказала, что мальчика. Он сказал, что если вдруг станет отцом девочек-близнецов, то одну назовет в мою честь. Мы оба рассмеялись.

Когда мы говорили в следующий раз, еще через несколько месяцев, командир сказал мне, что его жена в самом деле родила двойню. Голос его звучал устало.

– Когда вы были младенцем, вы тоже плакали день и ночь напролет?

– Думаю, я была очень милым ребенком, – сказала я.

– Откуда вы знаете?

– Просто знаю.

Позже он пригласил меня познакомиться с его женой и детьми. С гордостью он продемонстрировал мне свой тайный запас американских военных ботинок, солнечных очков, полевых кроватей и спецназовских курток, которые командир приобрел на черном рынке в Пешаваре. «Мы радуемся, потому что знаем, что они не смогут выиграть эту войну», – сказал он, с гордостью оглядывая свои трофеи.

Молодые родители дали мне подержать девочку, которая плакала по ночам. На моих руках она мирно заснула.

– Она плачет все ночи напролет, – сказал командир. – Она требует к себе всего внимания. Я назвал ее Суад.

Возвращаясь в Исламабад после своих поездок, я всегда заходила поболтать в офис Джамаля. Однажды днем, после поездки в Кветту, расположенный в низине город неподалеку от афганской границы, я остановилась, чтобы поздороваться с Джамалем. У него были посетители, и он предложил мне присоединиться к ним. Я села в углу комнаты, маленькими глотками пила чай и слушала одного из трех мужчин, который приехал из Вазиристана, самопровозглашенного государства на северо-западе Пакистана, ставшего приютом для Талибана. Мужчина представился как Карим Хан и сказал, что он журналист. Говорил он по-арабски и нещадно ругал Соединенные Штаты. «Единственный выбор, который у нас есть, – это начать против них джихад и переубивать всех американцев», – говорил он.

Многие годы я слышала одни и те же изъявления ненависти, в эту игру с обвинениями, кажется, играли все: от Пакистана до Ирака, от Ливана до Иордании. Только что в Кветте я встречалась с группой боевиков Талибана, которые заявили, что ненавидят американцев из-за того, что те оккупировали Афганистан и теперь их беспилотники нарушают границы Пакистана, попадая в такие места, как Вазиристан.

– Что бы американцы сделали, если бы мы явились в Соединенные Штаты и начали говорить им, как надо жить и как не надо? – гневался один из боевиков.

Я напомнила ему, что Соединенные Штаты вторглись в Афганистан после событий 11 сентября.

– Ну так что, разве Афганистан нападал на Соединенные Штаты?

– Это сделали люди, которых подготовили в лагерях в Афганистане, – ответила я. – И Талибан отказался выдать Усаму бен Ладена.

Мужчины злобно посмотрели на меня и сказали что-то на пушту, чего я понять не могла.

– Мулла Омар все очень ясно объяснил, – сказал мне один из мужчин. – Он сказал: «Покажите доказательства, что за всем этим стоит бен Ладен; пока доказательств нет, он под нашей защитой». Так велят наши традиции!

Я хотела и дальше бросать им вызовы, но почувствовала, что настроение нашей встречи изменилось. Если вначале они немного улыбались, то теперь их лица были словно каменные.

– Если бы вы были американкой, мы бы вас похитили, – сказал один из них под конец.

Но на этот раз у меня не было никаких причин отступать.

– Почему вы так хотите убивать американцев? – спросила я Хана.

Он выглядел удивленным.

– Потому что они убивают нас своими беспилотниками. Они убили несколько членов моей семьи, – сказал он, – а мои родные не имели ничего общего с Талибаном.

Он рассказал, что потерял сына и брата во время бомбардировки с беспилотников, в результате которой был разрушен его дом.

Я, конечно, знала, что для борьбы с боевиками в Вазиристане и других районах Пакистана Соединенные Штаты используют беспилотники. ЦРУ атаковывало дронами приграничные районы Пакистана с 2004 года, надеясь уничтожить боевиков «Аль-Каиды» и Талибана, скрывавшихся там. Но бомбы не всегда поражали намеченные цели. Ужасно, что от них гибли ни в чем неповинные люди, но мне все равно казалось, что я должна как-то защитить своих американских друзей. Среди моих начальников и коллег были люди разных вероисповеданий, и все они поддерживали меня, даже когда насилие джихадистов было обращено против их друзей и их родных мест.

– Большинство американцев вовсе не плохие. Они даже не знают, что произошло с вами и вашей семьей, – сказала я Хану. – Вы не можете возложить на них ответственность за действия их правительства.

Он не согласился со мной. Разумеется, американцы знают, что их правительство убивает «невинных людей», таких как его родные. Я спросила, не принадлежал ли его сын или брат к Талибану, «Аль-Каиде» или другой группировке боевиков. Он сказал, что они никогда к ним не принадлежали и что многие другие невинные люди погибли во время налетов беспилотников.

– Именно поэтому теперь так много людей присоединяются к Талибану, – продолжил Хан. – Потому что американцы нас убивают. У нас нет другого выбора, кроме как убивать их в ответ.

– Тем не менее, поверьте мне, что большинство американцев ничего не знают о том, что вы рассказываете. Присоединиться к террористам – это не решение проблемы.

– Вы их зовете террористами! А то, что Америка делает с нами, – это тоже терроризм! Но жизни мусульман ничего не значат для Запада!

Это были давно затасканные обвинения, но я-то знала, что действительность гораздо сложнее. Я хотела, чтобы он понял, как много людей в Соединенных Штатах боролись с несправедливостью и делали все, чтобы помочь Халеду эль-Масри и другим людям, с которыми обошлись нечестно.

– Я уверена, что, если бы люди узнали, что случилось с вашими родными и с другими людьми, они бы попытались вам помочь, – сказала я.

– Как тут можно помочь? – он говорил так, как будто не верил ни единому моему слову.

Я рассказала ему о деле эль-Масри и о том, как «Нью-Йорк таймс», американская газета, первой поведала миру о его истории. Более того, ее редакторы позволили мне, женщине-мусульманке, писать о нем, хотя, если бы я оказалась не права, у них были бы большие проблемы. Я рассказала Хану о репортажах в других американских газетах, таких как «Вашингтон пост», где говорилось о пытках, которые использует американская разведка, и о том, как много американских адвокатов предлагают помощь жертвам таких пыток на безвозмездной основе.

Он слушал очень внимательно.

– Что такое «на безвозмездной основе»?

Я объяснила, что многие адвокаты ведут такие дела, не требуя никакого вознаграждения, потому что они против нарушения прав человека.

– Я уверена, что в Соединенных Штатах много адвокатов, которые постарались бы помочь, если бы узнали, как много гражданских лиц гибнет во время бомбардировок с беспилотников, – сказала я. – Большинство американцев уважают принципы правового государства.

Хан сказал, что ему пора уходить, чтобы успеть на следующую встречу. Боюсь, он так и остался при своем мнении о том, что единственный выход – это сражаться. Я спрашивала себя, сможем ли мы как-то разорвать этот заколдованный круг.

Спустя несколько недель, уже вернувшись в Германию, я пришла домой из спортивного зала, когда моя сестра Ханнан, с которой мы вместе снимали квартиру, смотрела новости. Не уверена, был ли это канал CNN или BBC, но отлично помню, что сестра сказала, когда я вошла: «Ты как раз вовремя. Они собираются взять интервью у парня, который хочет потребовать ответа у ЦРУ за атаки беспилотников на Вазиристан».

Я побежала в кухню, взяла бутылку воды и поспешила обратно, чтобы не пропустить интервью. Я сделала большой глоток, но тут как раз показали лицо человека, обвиняющего ЦРУ, и я выплюнула всю воду.

– Что с тобой? – воскликнула Ханнан. – Ты выглядишь так, как будто увидела привидение!

– Я знаю этого парня. Несколько дней назад я разговаривала с ним в Исламабаде.

Репортер сказал, что у пакистанца по имени Карим Хан есть список невинных жертв бомбардировок американских беспилотников и он планирует подать иск против правительства Соединенных Штатов и ЦРУ.

– Он тебе не говорил о своих планах? – спросила сестра.

– Нет. Думаю, тогда у него еще и планов-то таких не было.

Я позвонила коллеге из вашингтонского отделения «Нью-Йорк таймс» и рассказала ему о своем разговоре с Ханом в Исламабаде.

Он расхохотался.

– Очень мило, что ты пытаешься защитить американцев и нашу систему правосудия, – сказал он.

Он добавил, что у Хана есть право подать иск и что мы будем продолжать следить за этой историей.

Через две недели пакистанский адвокат Хана направил в суд жалобу, где было указано имя руководителя отделения ЦРУ в Пакистане. Это было просто сногсшибательное развитие событий, которое превращало обвинения Хана в международный инцидент. В таком месте, как Пакистан, где кампания против беспилотников подогревала ненависть к американцам, упомянуть имя руководителя отделения ЦРУ значило подвергнуть риску свою жизнь. Хана немедленно выслали из страны. Вскоре мы узнали, что американские чиновники обвиняют пакистанское управление военной разведки и межведомственную разведку Пакистана в том, что появился иск Хана.

Несколько недель спустя, когда я снова была в Пакистане, выполняя другое редакционное задание, я попросила о встрече с Ахмадом Суджей Пашой, главой межведомственной разведки. Пресс-секретарь управления Зафар Икбал всегда присутствовал на таких встречах и делал свои заметки. Журналисты прозвали Зафара «Мистер Конский Хвост», потому что он носил именно такую прическу, что выделяло его среди аккуратно подстриженных сотрудников службы безопасности Пакистана.

Войдя в контору межведомственной разведки, я поздоровалась с обоими мужчинами и заметила, что генерал Паша выглядит очень усталым.

– Генерал, как идут дела? – спросила я.

– Ну, если говорить о наших отношениях с Соединенными Штатами, то очень плохо. На самом деле я даже не могу припомнить, было ли когда-то так плохо, как сейчас.

– Да что вы говорите! А что произошло?

– Мы уже привыкли, что они обвиняют нас в содействии Талибану. Мы привыкли к тому, что нас обвиняют в поддержке бен Ладена. Но теперь они говорят, что мы велели этому фермеру из Вазиристина подать против них иск. А мы в самом деле никакого отношения к этому не имеем!

Я вдруг почувствовала себя очень неуютно.

– Все обстоит так плохо?

– Это одно из самых худших обострений наших взаимоотношений за все время, – сказал генерал.

Он потряс головой, откинулся на спинку стула и глубоко вздохнул. Под его глазами были заметны темные круги.

– Я и понятия не имею, кто посоветовал этому парню подать против них иск, но это точно были не мы.

– Да, я верю вам, – вырвалось у меня.

Зафар поднял голову от своих заметок:

– Вы нам верите? А раньше вы никогда нам так легко не верили! А почему сейчас поверили?

Я решила держать рот закрытым и предложила перейти к другим темам.

После встречи Зафар пошел проводить меня до машины.

– Не знаю, почему, – заговорил он, – но у меня такое чувство, что вы об этом деле беспилотников знаете больше, чем говорите.

Я улыбнулась и попрощалась.