Глава 6

Потерянные мальчики Зарки. Иордания, 2007

Война в Ираке привела к расколу на секты на Ближнем Востоке. Этот раскол достиг такого масштаба, какого не было со времен иранской революции 1979 года. У Ирана всегда были столкновения с соседями, но это были конфликты между разными странами. Теперь суннитские боевики в Сирии и Иордании набирали по всему миру террористов-самоубийц не только для борьбы с американцами в Ираке, но и для того, чтобы уничтожать иракских шиитов.

В городе Зарка в Иордании, на родине Абу Мусаба аз-Заркави этот сценарий разворачивался в реальном времени. Пока я встречалась в Ливане с Шакером аль-Абси, со мной вышел на контакт источник из Зарки, который сообщил о группе молодых людей – друзей, живущих по соседству, – которые уехали воевать в Ирак, где террористы-камикадзе взрывали себя больше чем по сорок человек в месяц. «Один из них – сын моего двоюродного брата», – сказал мой информатор.

Информатор был лидером исламской общины в возрасте чуть за пятьдесят. Я звала его Абу Ясмина. Он считал, что американское вторжение в Ирак открыло двери для расширения иранского влияния по всему региону, что заставляло молодых людей в Зарке и других местах присоединяться к джихаду. Для многих суннитов власть шиитов и западное вторжение были одинаково неприятны. Абу Ясмина не поддерживал решение молодых людей отправиться на войну, но он их понимал.

– Заркави был террористом, – говорил он мне, но считал, что Иран и Запад превратили этого человека в героя в глазах многих молодых людей.

В марте 2007 года, вскоре после моей встречи с Абси, мы с Майклом поехали в Зарку и встретились с Абу Ясминой в его скромном доме. Он подал нам арабский кофе с кардамоном в маленьких чашечках и иорданские сладости из фисташек, склеенных медом и сладкой водой.

– Большинство из этих молодых людей… Когда они увидели новости о том, что происходит в исламских странах, они сами почувствовали, что должны присоединиться к джихаду, – рассказал нам хозяин. – Сегодня никому даже не надо говорить молодежи о том, что они должны идти на священную войну. Они сами хотят мученической смерти.

Не это ли имел в виду Абси, когда говорил, что новое поколение считает: Запад объявил войну суннитскому исламу?

Слова Абси и то, что я видела в Зарке, отражали разные стороны грандиозной битвы между суннитами и шиитами, распространившейся далеко за пределы Ирака. Война оказалась ящиком Пандоры, который мог полностью изменить самоосознание мусульман. Люди больше не будут спрашивать, араб ты или иранец. Они будут спрашивать, суннит ты или шиит.

Мы с Майклом хотели поговорить с молодыми людьми, уехавшими из Зарки воевать в Ирак, по крайней мере с теми, кто еще оставался в живых, а также с их семьями. В городе у меня был еще один источник, бывший близкий помощник Заркави, который предлагал мне свою помощь. Я встретилась с ним одна в кофейне посреди людного торгового района.

– Я поговорил с братьями, и они, разумеется, согласны встретиться с вами, но некоторые нервничают из-за того, что ваш коллега – американец.

Я объяснила, что мы хотим понять, почему эти молодые люди стали боевиками и как они попали в Ирак. Я попросила его сопровождать нас. Он нужен был мне, чтобы сказать, когда ситуация станет слишком опасной, когда можно будет взять Майкла с собой, а когда мне лучше работать одной.

– Инша Аллах, все пройдет хорошо, – сказал мой информатор.

Он посмотрел на мои широкие длинные брюки и длинную рубашку – ту одежду, которую я носила в Ираке, – и спросил:

– Вы хотите встречаться с ними в таком виде?

Я кивнула.

– Пойдемте со мной.

Я пошла за ним в соседний магазин. На прилавках там лежали длинные шарфы всех цветов, а также абайи, все черные, но сделанные из разной ткани.

Информатор осмотрелся, пощупал ткани, бормоча что-то вроде: «Эта на ощупь как будто сделана в Китае» или «А эта слишком теплая». Наконец, он взял одну:

– Думаю, эта вам подойдет.

Я чувствовала, что у меня просто глаза лезут на лоб от удивления. Этот мужчина с длинной бородой, в традиционной арабской одежде, который читал проповеди об ирано-американской войне против суннитов в Ираке, держал в руке абайю, покрытую стразами и розовой вышивкой, самую броскую во всем магазине. Он даже настоял на том, чтобы заплатить за нее.

– Позвольте мне заплатить за нее, пожалуйста, шейх, – сказала я, объяснив, что как журналистка не могу позволить себе принимать подарки от одного из своих информаторов.

– Вы сошли с ума, – ответил он.

– Я должна заплатить за нее, но выбрали ее вы, и я вам за это очень благодарна.

– Пусть этот наряд приносит вам удачу, а еще вы всегда будете правильно одеты для встреч с братьями.

Я все еще надеваю эту абайю на непростые интервью. В некоторых кругах сам факт того, что один из помощников Заркави выбрал ее, придает мне дополнительный вес, в других – это хороший способ начать разговор.

Мы с Майклом остановились в Аммане, примерно в пятнадцати милях от Зарки. В день, когда мы надеялись взять наше первое интервью, мы встретились с лидером исламской общины Абу Ясминой у него в доме. У него для нас были хорошие новости. Некоторые родственники молодых людей, уехавших воевать в Ирак, согласились с нами встретиться.

Шесть молодых людей в возрасте от девятнадцати до двадцати четырех лет. Некоторые знали друг друга с детства. Их джихадские приключения не были секретом для соседей: все знали, что они делали и что с ними произошло. Двое, по всей видимости, погибли как террористы-самоубийцы, третий был застрелен; одного американцы арестовали и держали в Ираке. Вернулись только двое.

Мы с Майклом хотели поговорить с как можно большим количеством людей: с членами семей погибших, с людьми, которые завербовали ребят, и, если получится, с одним из парней, вернувшимся домой.

Абу Ясмина сказал, что две семьи готовы поговорить, но добавил: «Сомневаюсь, что у вас получится встретиться с остальными». Он не знал, что над этим работает другой мой друг – помощник Заркави.

– Инша Аллах кхаир, если на то будет милость Господа, все будет хорошо, – сказала я.

Одетая в свою новую абайю, я вместе с Майклом и Абу Ясминой отправилась в дом по соседству. Мужчина на вид чуть за шестьдесят открыл дверь и пригласил нас войти. Другие мужчины стояли за его спиной в коридоре. Первым, что мы увидели, были две больших фотографии на стене. На них были запечатлены лица двух молодых людей, чем-то похожих друг на друга.

– Это мои сыновья, – сказал нам пожилой мужчина. – Они оба умерли в Ираке. Джихад, старший, – в 2005-м, а Амер – всего две недели назад.

Я посмотрела на фотографии.

– Я очень сожалею о вашей потере, – сказала я.

– Почему сожалеете? – сказал один из мужчин в коридоре. – Он должен радоваться. Его сыновья теперь мученики.

Он бросил на меня злобный взгляд.

Сорокадневный период оплакивания Амера еще не кончился, и находившиеся в доме мужчины были соседями, которые пришли отдать дань уважения. Люди в округе не считали таких молодых людей, как Амер и Джихад, террористами, они воспринимали их как героев, которых принудили идти на войну, чтобы защитить себя и своих близких. Перед соседями отец старался сделать вид, что гордится их жертвой. Но я видела, что ему очень больно. Время от времени он начинал плакать. Он не выглядел гордым, он выглядел сломленным.

Отец провел нас в другую комнату. Я поняла, что он не хочет разговаривать с нами при своих гостях. Звали его Касимом, у него было шесть сыновей, двоих из которых он потерял. «Амер уехал, ничего не сказав нам, – сказал он. – Ему было всего девятнадцать».

Амер был очень близок со своим старшим братом Джихадом, чье имя означает как борьбу, так и исламский завет защищать веру. Отец сказал, что, когда Джихад умер в бою в Фаллудже в 2005 году, Амеру было семнадцать, он учился в школе. Тогда сын начал читать религиозные книги.

Вскоре после этого Амер впервые отправился в Ирак. Добравшись туда, он позвонил родным. Отец послал двух старших братьев, чтобы они вернули Амера. «Я надеялся, что того, что мы потеряли одного сына, вполне достаточно. Но я мог поручиться, что Амер думает: «Эта жизнь больше ничего не стоит, и я последую тем путем, каким шел мой брат», – рассказал нам Касим.

Он встал, вышел из комнаты и вернулся с подносом, на котором были сладости, кофе и чай. Когда он наклонился, чтобы разлить кофе, я заметила, что руки у него дрожат.

– Пожалуйста, позвольте мне, – попросила я. – Вы и так были очень добры, что позволили нам прийти в ваш дом.

Касим сел на свой стул:

– Нет, это я должен вас благодарить. Пожалуйста, расскажите истории моих сыновей, чтобы другие семьи не потеряли своих. Я лишился детей из-за лживой американской политики, и то же самое случилось с тысячами родителей.

Он рассказал нам, как они с женой боролись за то, чтобы удержать Амера от отъезда в Ирак. Они даже предлагали найти ему жену.

– Нет, это для меня не важно, – отвечал Амер. – А Джихад важен.

Амер снова уехал в Ирак в октябре прошлого года, к концу Рамадана, когда границу охраняют не так тщательно. Вскоре после этого родители получили письмо, которое их сын написал до отъезда и оставил человеку в Иордании, чтобы он его переслал. Он писал, что собирается сражаться во славу Аллаха. Он примет мученическую смерть и будет ждать своих родителей на небесах. Амер попросил молиться за него и не горевать. Как и в первую свою поездку, он позвонил домой через три недели, чтобы сказать, что он в Ираке.

Больше ничего родные об Амере не слышали, пока в январе одному из братьев не позвонили. Какой-то мужчина сказал ему, что Амер погиб, когда в грузовик, которым он управлял, попала бомба. В новостях сообщали о том, как была разбомблена колонна грузовиков в Киркуке в тот день, который считался днем смерти Амера, но его родные точно не знали, погиб ли он во время бомбардировки.

Я спросила отца, знал ли он друзей Амера и куда они ходили молиться.

– Да, я знал некоторых из них, хотя они нечасто к нам приходили, – ответил он. – Он ходил в мечеть шейха Абу Анаса, потому что там по пятницам были хорошие проповеди.

Мы попрощались и вместе с Майклом и Абу Ясминой поехали в следующую семью, жившую тоже неподалеку. Дом у них был меньше, сами они беднее. Мать молодого человека провела нас в маленькую комнату, где мы сели на матрас, лежащий на полу.

Ее сын, студент инженерного факультета, которому был двадцать один год, пропал без вести. Он был одним из семнадцати детей из бедной семьи. Отец его был стар, страдал астмой, постоянно кашлял беззубым ртом. Родные слышали, что их сын уехал в Ирак, но никаких доказательств этого не было. Мы спросили мать, можем ли увидеть его вещи, что-то, чем он дорожил.

– Он все время только читал и учился, – сказала она.

Женщина протянула нам учебник по физике и тут начала плакать. Она сказала, что была полностью уверена: сын уехал в Ирак учиться и работать. Она слышала, что другие парни едут воевать, но ее сын был таким умным, что просто не мог так поступить, если только кто-то не обвел его вокруг пальца. Родные попросили нас не называть его имени из страха, что это разрушит его будущее, если он все-таки вернется.

С нами была и сестра молодого человека, но из уважения к матери она почти ничего не говорила. Хотя позже, когда мы говорили с ней по телефону, она сказала, что ее брат сидит в американской тюрьме в Ираке. Семья получила от него письмо, переданное через Красный Крест. Он сказал, что хочет дать знать, что жив, и передать приветы.

Сестра рассказала, что за два года до того, как он пропал, она заметила, что брат изменился: «Он перестал слушать музыку. Он отгородился от нас. Когда семья собиралась вместе, он сидел, отгородившись от всех, и о чем-то размышлял».

Она сказала, что молодому человеку очень хотелось выделиться, но он считал, что не сможет сделать успешную карьеру в Зарке. У более обеспеченных студентов университета были свои квартиры, тогда как ему приходилось жить с родителями, чтобы сэкономить деньги. Он хотел изучать медицину, но не смог получить стипендию, чтобы продолжить обучение в Англии. «Он хотел быть кем-то, – говорила сестра, – но не мог им стать».

Они с сестрой разговаривали о войне в Ираке, причем молодой человек считал ее войной против мусульман, в особенности – против суннитов. Он знал, что семья будет возражать, если он отправится туда.

Когда мы были у этих людей, я задала матери молодого человека тот же вопрос, что и отцу Амера, – знала ли она друзей своего сына.

– Нет, да и как я могла с ними познакомиться? – ответила она. – Наш дом слишком мал, чтобы приглашать сюда друзей. Мы не богаты.

Она сказала, что сын посещал ту же мечеть, которую упомянул отец Амера, и слушал проповеди того же имама.

– Имам тоже живет здесь, по соседству, недалеко от нас, – добавил отец молодого человека.

Я спросила, не может ли он показать нам, как пройти к дому имама, но мужчина ответил, что у него есть идея получше.

– Давайте я вам его приведу.

Он встал и вышел из дома, вернувшись через пять минут с мужчиной в белой тунике и широких штанах, напоминающих пижаму.

– Ас’салям алейкум, – сказал имам. – Слышал, вы меня ищете.

У него были очки и борода, очень темная, почти черная кожа. Агрессивным он вообще не казался, напротив, выглядел очень дружелюбно. Звали имама Ахмад Салах, но известен он был под именем Абу Анаса. Мы узнали, что в его мечети молился сам Заркави – до того как уехал сражаться в Ирак. Мы с Майклом не могли поверить, как нам повезло.

Хозяин дома предложил имаму сесть и налил ему кофе. Абу Анас сказал, что молодой инженер молился в его мечети и обучал молодежь Корану. Имам добавил, что если бы знал о планах юноши, то попытался бы его отговорить от поездки в Ирак.

– Сейчас там очень трудно, – сказал Абу Анас. – Если человек участвует в операции как террорист-смертник, то вокруг него немусульмане могут смешаться с мусульманами, и он может погубить мусульман.

Но шиитов он к мусульманам не относил. Как и Абси, он называл их оскорбительным термином рафидах. С точки зрения имама, шииты убивали суннитов, поэтому их можно было убивать в качестве мести. «Они ненавидят суннитов и сделают все, чтобы нас уничтожить. В этом их цель», – сказал он.

Пока я переводила слова имама, я заметила на шее у Майкла шнурок. Я знала, что на такие шнурки он вешает важные документы или флешки с материалами. В тот день на нем был желтый шнурок с зеленой арабской вязью на нем.

Я помнила, что этот шнурок мы покупали вместе в районе Дахиа в Бейруте месяц назад. В этом районе жило много шиитских боевиков и их семей, поэтому там была своя собственная служба безопасности, обеспечиваемая силами группировки.

Однажды, когда мы приехали в район, наш водитель Хусейн повел нас в магазин, где продавались флаги «Хезболлы», книги и диски с записями речей ее лидера Хасана Насраллы. Там были зажигалки, бумажники, чехлы для телефонов – все с желтыми флагами и зеленой арабской вязью, которой было написано слово «Хезболла». На некоторых было даже лицо Насраллы. Также в магазине продавались и шнурки, на которых носят ключи. «Это очень удобно, чтобы носить флешку», – сказал Майкл. Мы купили несколько шнурков, а также и другие сувениры в качестве шутливых подарков коллегам в Нью-Йорке.

А теперь Майкл разговаривал со священником, который явно вдохновлял молодых людей присоединиться к войне в Ираке и который не мог скрыть своей ненависти к шиитам. Мне надо было предупредить Майкла, пока никто не заметил шнурок.

– Шейх, а что вы думаете о «Хезболле»? – спросила я священника.

Многие мусульмане, как сунниты, так и шииты, считали их героями во время войны с Израилем, так что вопрос был вполне правомерным.

– «Хезболла»? Все они солдаты дьявола. Они ненавидят нас. Они очень плохие, и любой, кто их поддерживает, – враг ислама.

Я повернулась к Майклу, чтобы перевести эти слова. Я говорила гораздо медленнее и громче, чем обычно.

– Он сказал, что «Хезболла», – я произнесла слово очень медленно, – солдаты дьявола, они их ненавидят, они очень плохие, и любой, кто их поддерживает, – тут я широко открыла глаза и положила руки на шею, глядя прямо на Майкла, – враг ислама.

Майкл вопросительно посмотрел на меня.

– Ну ладно, – сказал он, а потом покрутил руками около головы, как будто пытался спросить, не сошла ли я с ума. – Он сказал, что «Хезболла» очень плохая, ты правильно поняла? Что они враги ислама?

Он так ничего и не понял, поэтому я подошла к нему и прошептала:

– Идиот, ты носишь на шее символ «Хезболлы»! Иди в ванную и немедленно сними его!

Майкл кивнул, поспешил извиниться и выйти.

– Итак, вы пишите статью о Зарке? – спросил меня шейх, когда Майкл вышел.

– На самом деле, шейх, это будет статья о мальчиках, которые уехали в Ирак, об их семьях и всех, кто их знал.

– Вы должны прийти ко мне на чай. Я покажу вам, что с нами делают эти шииты, эти рафидах.

– Спасибо, шейх, мы будем рады побывать у вас.

– Не зовите меня «шейх», – сказал он. – Называйте просто Абу Анас.

Когда Майкл вернулся из ванной, я увидела, что шнурок исчез.

За время совместной работы мы с Майклом очень сблизились. Когда я приезжала в Соединенные Штаты, он приглашал меня в гости в свой дом в Бруклине, где я познакомилась с его женой Ив и двумя сыновьями. Я обещала Ив позаботиться о безопасности Майкла в тех местах, куда мы направляемся.

Но чем больше времени мы были в Зарке, тем неуютнее я себя чувствовала. Я видела, как меняются лица людей, живущих по соседству с Абу Анасом, когда они видят американца, идущего по улице с арабской женщиной в абайе. Я видела гнев и ненависть в их глазах: «Что эти двое здесь делают?»

У себя дома Абу Анас показал нам недавно выпущенный видеоролик под названием «Истинная история и цели шиитов». В нем показывались шиитские священники в Ираке и Иране, которые совершенно неприкрыто поносили Аишу, одну из жен пророка Мухаммеда, а также некоторых других его соратников. Нельзя было сказать, что эта видеозапись – попытка манипуляции зрителями, но, согласно закадровому тексту, эти мужчины называли Аишу проституткой. Их гнев на Аишу коренился в старом расколе между суннитами и шиитами.

Также видеоролик включал в себя сцены пыток и убийств суннитов, совершенных шиитскими боевиками в Ираке. Иракские сунниты говорили о неприкрытых угрозах и просили своих «суннитских братьев» прийти им на помощь. Видео явно разозлило Абу Анаса. Он сказал, что у шиитов «неисламские традиции, и они ненавидят суннитов. Раньше мы никогда не видели, чтобы шииты так себя вели, но теперь, в Ираке, они показали свое истинное лицо».

Когда в видеозаписи шииты оскорбляли суннитских халифов, называя их сыновьями шлюх, Абу Анас повернулся ко мне.

– Вы слышали, что они говорят об Абу Бакре и Омаре? – спросил он.

– Да, я слышала, но, шейх, не все шииты так думают, и есть даже шииты из Ахль аль-Байта, потомки Пророка, а вы говорили, что почитаете Пророка? – я думала о своей матери и ее родных.

– Ну, Ахль аль-Байт – это совсем другое, – сказал он. – Они не такие, как остальные шииты.

Он снова повернулся к экрану.

– Посмотрите, посмотрите, как они мучают суннитов в Ираке! – воскликнул он. – Они ненавидят нас, а американцы им помогают. Они и не собираются им препятствовать.

Имам предложил нам еще чаю.

– Вы не замужем? – спросил он.

Я все еще следила за происходящим на экране и делала заметки по видеозаписи.

– Нет, не замужем, – рассеянно ответила я.

– Не могу в это поверить! – воскликнул Абу Анас и начал рассыпаться в обычных изысканных комплиментах, которые так любят мужчины в исламских кругах, в том числе сравнивая меня с женами Пророка.

Я улучила момент, чтобы восхититься иронией ситуации: предки обоих моих родителей имели родственные связи с первой женой Пророка, но я была почти уверена, что сидящего передо мной мужчину не восхитит происхождение моей матери, несмотря на то что она принадлежит к Ахль аль-Байту.

Имам сказал, что время от времени он показывал эти видеозаписи некоторым молодым людям, посещавшим его мечеть. Я спросила Абу Анаса, где он их взял.

– Братья доставляют их мне, – ответил он. – Если хотите, я могу помочь вам с ними встретиться. Но вам нужно будет прикрыть лицо.

Абу Анас позвонил мне тем же вечером, чтобы подтвердить встречу с «видеобратьями». Она должна была состояться в одном из домов, где они жили, в Зарке. По такому случаю я купила никаб.

По дороге на встречу в машине Майкл читал арабские слова, записанные на оранжевых карточках:

– «Спасибо» – шукран, «доброе утро» – сабах ель хаир.

– Нет, – поправила я, – это будет сабах аль кхаир.

Он повторил правильно.

– Я думаю, всем будет приятно, если я смогу сказать несколько слов по-арабски, – сказал Майкл. – Это покажет, что я с большим уважением отношусь к их культуре.

Я очень многого ждала от этой встречи. Прошлым вечером я позвонила бывшему приближенному Заркави, который выбрал мне абайю, чтобы расспросить его о «видеобратьях». Он сказал, что один из этих людей может быть опасен. Для безопасности мы с Майклом попросили одного иорданца по имени Марван сопровождать нас. Марван был журналистом-фрилансером и занимался изучением джихадистских организаций. Иногда мы ссылались на него как на эксперта в наших статьях. Несколько раз я с ним встречалась. Также я попросила нашего водителя Абу Данью, который происходил из большой и хорошо известной иорданской семьи, пройти с нами внутрь дома.

На всякий случай я также составила список всех салафитских шейхов и лидеров, которые могли бы поручиться за нас в случае опасности, как уже делала это раньше. Но на этот раз, так как мы с Майклом вместе шли на интервью, я взяла список с собой.

Мы подъехали к дому, и я надела никаб так, чтобы он прикрывал рот и голову и видны были только мои глаза. Мы вышли из машины и постучали в дверь в глухой стене. Дверь открылась, за ней был маленький садик. Мужчина в очках ждал нас у входа в дом.

– Ас’салям алейкум, – сказали мы, приветствуя его.

– Ва’алейкум ас’салям, – ответил он.

Мы прошли за ним внутрь и попали в комнату, где стояли диваны и телевизор. Там стоял другой мужчина с черными волосами, длинной черной бородой и злыми голубыми глазами.

– Это мой друг – шейх, – сказал мужчина в очках.

Мы с Майклом поздоровались.

– Это она – мусульманка из Марокко? – спросил мужчина со злыми глазами по-арабски.

– Да, шейх, это я, – ответила я.

– А он? – злобный мужчина посмотрел на Майкла и по-арабски спросил: – А он американец?

– Да, он американец, – ответил мужчина в очках.

Злобный начал улыбаться. Он посмотрел на Майкла, а потом сказал по-арабски:

– Давайте его похитим, убьем и снимем об этом видео.

Рядом со мной Майкл улыбался и кивал.

– Шукран, шукран, – повторял он.

Мы все посмотрели на Майкла, и даже выражение на лице злобного мужчины изменилось.

– Почему он говорит «спасибо»? – спросил он.

Я решила не говорить Майклу, за что он только что поблагодарил этих мужчин. Вместо этого я начала по-арабски спорить с ними.

– Прежде чем вы убьете его, вам придется убить меня, – сказала я настолько громко и серьезно, насколько смогла.

Я так тяжело дышала, что тонкая занавеска, закрывающая рот и нос, колебалась вверх-вниз. Я сказала, что мы пришли как гости и находимся под защитой важных людей, известных в джихадистских кругах. Я назвала имена этих людей.

– Почему ты говоришь с ними так невежливо? – спросил Майкл. – Они оба так приветствуют нас и так нам улыбаются!

Мужчины пошептались друг с другом, а потом тот, что в очках, выдал образчик джихадистского этикета: хозяин дома должен согласиться на убийство Майкла до того, как оно, Божией милостью, осуществится. Мужчина в очках сказал, что мы в его доме и он не позволит убивать Майкла здесь. Тут заговорил Марван, сказав, что Майкл под его защитой и что он не позволит перерезать ему горло.

После нескольких напряженных минут мы все сели. Я заметила, что жена хозяина вышла из-за угла и встала так, чтобы ее могла видеть только я. Мы вежливо поприветствовали друг друга.

Ради безопасности я решила делать все так быстро, как только мы могли. Я задала несколько основных вопросов, например о том, где они берут свои фильмы и сколько дисков распространяют. Майкл пытался расспрашивать о деталях, но я сказала, что нам надо спешить, потому что у нас назначена еще одна встреча.

Мужчина в очках объяснил, что они получают видеозаписи на флешках из Ирака и записывают их на DVD, которые потом распространяют в основном в Зарке. Отсюда их диски уже находят путь в другие города.

– Вы их продаете? – спросила я.

– Нет-нет, мы раздаем их бесплатно, – ответил он.

Вся работа финансировалась с помощью частных пожертвований, но жертвователей он отказался назвать.

Тут наш хозяин извинился, сказав, что его зовет жена. Вернувшись, он сказал мне, что она хочет видеть меня.

– Но я уже поздоровалась с ней, – ответила я.

– Нет, она хочет принять вас в другой комнате.

Мне вовсе не хотелось оставлять Майкла одного.

– Но все в порядке, – сказала я. – Мне очень удобно и в этой комнате.

– Вы не понимаете, – настаивал мужчина в очках. – У нас в доме есть свои правила, и она хочет, чтобы вы сидели с ней там, где сидят женщины.

Не видя другого способа выкрутиться, я сказала, что пойду к ней через несколько минут. Мы спросили, не давали ли они видеозаписи живущим по соседству молодым людям, которые потом отправились в Ирак.

– Одного из них я знал лично, – сказал хозяин.

Тут заворчал его злобный друг:

– Они все моджахеды, маша’Аллах! Они уехали в Ирак убивать злобных американцев, таких как твой друг, продавших Ирак еще более злобным шиитам, которые пытают наших братьев и насилуют наших сестер!

– Шейх, мой коллега – один из журналистов, которые писали о пытках, учиненных шиитскими боевиками, – сказала я. – Наша газета напечатала много статей об этом и о тюрьмах ЦРУ, где пытают людей.

Я хотела, чтобы этот человек увидел, что не на всех американцах лежит вина.

– Они все одинаковые, – ответил он. – Они все куффар, и ты не должна с ним работать!

Мы решили уходить. Я попросила Абу Данью и Марвана пойти в машину вместе с Майклом, пока я попрощаюсь с женой хозяина дома. Она сидела в соседней комнате и смотрела телевизор вместе с четырьмя маленькими детьми. Заглянув в дверь, я поняла, что они смотрят видеозаписи нападений на американских солдат в Ираке. На экране шиитский боевик держал в руке несколько голов тех, кого они называли людьми суннитов в Ираке.

– Вы позволяете им это смотреть? – спросила я.

– Да. Они должны видеть врагов ислама, – ответила она. – Чем раньше, тем лучше.

Это напомнило мне то, что я видела в лагере беженцев Нахр-эль-Барид в Ливане, где боевик «Фатх аль-Ислам» хвалил своего сына за «убийство» безбожников. Грусть и отвращение захлестнули меня.

В саду мужчина со злыми глазами стоял около двери, ведущей на улицу. Я видела, что Майкл и Марван стоят снаружи около машины, но, когда я подошла, мужчина закрыл калитку. Я оказалась в ловушке в саду.

– Одну минутку, – сказал он.

Я не знала, что он собирается делать. Не выплеснет ли он свою злобу на меня? Ведь он сказал, что я не должна работать с куффар!

– Мне нужно поговорить с тобой наедине, – сказал он. – Хочешь знать, почему я так сильно ненавижу американцев?

Он не кричал, но в его голосе слышалась злоба, а руки тряслись.

– Знаешь, что они позволили шиитам делать со мной в Ираке? Клянусь Господом, тогда я даже не был джихадистом, но после пыток, которые пережил, я им стал! Эти боевики, они совали электрошокер в каждую дырку на моем теле! Они насиловали меня, ссали и плевали на меня. Теперь мне надо все время принимать лекарство из-за того, что у меня расшатаны нервы.

– Шейх, мне очень жаль, что с вами все это произошло, – сказала я так спокойно, как только могла. – Но в том, что случилось с вами, нет вины каждого американца и даже каждого шиита. Есть люди, которые борются за права человека.

– Права человека?! – заорал он. – Дерьмо человека! Все эти группы, они просто лжецы! Они просто используют права человека в своих интересах.

Руки его сжались в кулаки.

Хозяин дома, который был на улице, открыл дверь и сказал:

– Пожалуйста, сестра, садитесь поскорее в машину.

Я еще один раз посмотрела на стоявшего передо мной мужчину.

– Мне очень-очень жаль, что все это с вами случилось, – прошептала я.

– Все, что там произошло, было так странно, – сказал Майкл, когда мы ехали обратно в Амман. – Эти мужчины выглядели такими любезными, а ты вела себя с ними так жестко.

Я сняла никаб и повернулась к нему:

– Пожалуйста, окажи себе и нам обоим одну услугу – прекрати свои уроки арабского!

– Почему? – оторопел он.

– Ты знаешь, что означает слово «шукран», верно?

Он кивнул.

– Они спорили о том, не отрезать ли тебе голову и не снять ли об этом видео, а ты говорил им «спасибо»!

Я объяснила, что произошло. Также я извинилась за то, что не переводила ему все, что говорилось, и Майкл согласился, что я была права.

– Я вел себя как невменяемый идиот, и они решили, что я и на самом деле шпион или кто-то в этом роде, – сказал он.

– Да, именно так они и подумали, но ты был под защитой. Мы втроем никогда не позволим им коснуться хоть волоска на твоей голове!

– Шукран, шукран, – сказал Майкл, и мы все начали смеяться.

Мы видели, что добились больших успехов, но хотели еще найти кого-нибудь из друзей уехавших в Ирак ребят.

– Может быть, тебе вернуться к Абу Анасу и спросить его, – предложил Майкл.

Я снова поехала в Зарку, прихватив абайю и никаб. Абайю я натянула прямо на глазах Абу Даньи, нашего водителя. С Абу Анасом мы встретились в его доме.

– Есть один человек, который, как я думаю, был близок с ними, – сказал он. – Но я уверен, что с вами он разговаривать не будет.

– Почему вы так в этом уверены?

Он наклонился к моему уху и прошептал:

– Потому что он делает только то, что говорит ему эмир.

– Какой эмир? – спросила я.

– Который здесь всем заправляет.

Абу Анас дал мне кунью эмира – его военное имя – и сказал, что это все, что он может сделать. Я обратилась к другому своему источнику, помощнику Заркави, и попросила его встретиться со мной в кофейне в центре Зарки.

– Кто такой этот эмир? – спросила я.

Мой источник рассказал, что этот человек тоже был долгое время связан с Заркави. Они вместе сражались, и эмир провел несколько лет в тюрьме в девяностые годы, когда Заркави из-за решеток создавал и укреплял свою организацию. Когда Заркави отправился в Ирак, эмир помогал своему старому другу с поиском боевиков. Сегодня он делил свое время между обучением террористов-смертников, отправляющихся в Ирак, и помощи в организации операций в разных местах.

– Это ключевая фигура, – сказал мой источник. – Это сильный человек, очень сильный.

– Так вы его знаете?

Он кивнул:

– Давайте я поговорю с ним и посмотрю, что можно сделать.

Я улыбнулась:

– Пожалуйста, не могли бы вы это сделать прямо сейчас? У нас осталось мало времени. Я даже специально для этого надела абайю.

Он рассмеялся, встал и сказал, что мне нужно заказать еще сока или чашку чая. Он скоро вернется. Примерно через полчаса мой информатор пришел обратно с улыбкой на лице. Он сказал, что объяснил эмиру, кто такие мы с Майклом. Они нашли наши статьи в Интернете и обсудили возможность встречи.

– Он согласился встретиться с вами обоими завтра, – сказал он. – Вот видите, я же говорил, что эта абайя принесет вам удачу!

На следующий день, когда мы с Майклом уже собирались выехать в Зарку, позвонил мой информатор:

– Вы должны приехать прямо сейчас. Приезжайте одна.

Я сказала Майклу, что мне нужно узнать, что происходит, и поехала в Зарку с нашим водителем Абу Даньей.

С источником мы встретились в кофейне.

– Он отменил встречу.

– Как? Почему?

– Он сказал, что у него заболел зуб, но, думаю, он просто нервничал. Его голос больше не звучит уверенно.

Это была неудача. Мы знали, что, чтобы объяснить американцам, почему молодые иорданцы оставляют свои дома и своих родных и едут воевать в Ирак, нам нужны их голоса. Но без «Абу Джихада», как некоторые называли эмира, нам не удастся до них добраться.

– Пожалуйста, узнайте, а не могли бы мы просто поговорить, без всякого интервью? – взмолилась я, вспомнив, как хорошо это сработала с Абси в Ливане.

Мой информатор покачал головой:

– Неужели вы никогда не сдаетесь? Тогда поехали сейчас, только на моей машине. Ваш водитель должен остаться здесь.

Это было рискованно, но меня успокаивали две вещи: была середина дня и я доверяла своему источнику. Я сказала Абу Даньи подождать меня в кофейне и дала ему лист с контактами джихадистов в запечатанном конверте, велев передать его Майклу, если я не вернусь через пару часов. Потом я позвонила Майклу.

– Он отменил встречу из-за больного зуба, – сказала я.

– Пожалуйста, попробуй его убедить, – ответил Майкл. – Я могу дать ему адвил или амбьен.

Абу Джихад, увидев нас, был удивлен, но нисколько не огорчился. Он был высоким, длинноволосым, сильным на вид, но в этот день его лицо казалось несколько бледным.

– Шейх, я слышала, вы захотели отменить интервью из-за зубной боли? – спросила я.

– Да, простите, но у меня все болит. Давайте встретимся в какой-нибудь другой день.

Я попыталась объяснить, что мы пробудем в стране очень недолго и что интервью с ним для нас очень важно. Я сказала, что без него мы не сможем рассказать всю историю.

Он сказал, что не может этого сделать.

Я никак не могла поверить, что моджахед, который сражался бок о бок с Заркави и провел годы в тюрьме, может отменить встречу из-за зубной боли.

Тут дверь открылась, и в комнату вошла пожилая женщина. Она поздоровалась с Абу Джихадом и спросила, как он себя чувствует. Потом спросила, кто я такая.

– Да просто посетительница, – ответил Абу Джихад.

Его голос стал гораздо мягче.

Женщина обняла меня и расцеловала в обе щеки.

– Добро пожаловать, дочь моя! Откуда вы, хабибти, из Марокко? – спросила она, используя форму женского рода арабского прилагательного «ненаглядная».

Она сказала, что любит марокканские сладости.

– Но почему вы такая грустная?

Я объяснила, что проделала весь путь из Европы, чтобы встретиться с ее сыном, очень важным для истории, которую мы хотим рассказать, а мой коллега приехал из Соединенных Штатов. А теперь он хочет отменить встречу из-за зубной боли!

Женщина начала бранить сына.

– Сынок, эта милая девушка и ее друг приехали издалека, чтобы увидеть тебя. Конечно, ты с ними встретишься, или я прокляну молоко, которым кормила тебя из этой груди, – она положила правую руку на грудь.

Абу Джихад вскочил, бросился к матери и поцеловал ее руку и лоб.

– Конечно, мама! Как ты пожелаешь!

Мой источник следил за всем этим из угла, стараясь не расхохотаться. Я повернулась к Абу Джихаду:

– Шейх, так я могу привезти своего коллегу?

– Да, доченька, поезжайте и привезите своего коллегу, – ответила его мать.

– Я обещаю, что мы прихватим лекарство для вашего зуба, но мне нужно ехать прямо сейчас, чтобы забрать коллегу из Аммана.

Мы с Майклом часто использовали во время наших интервью прием с хорошим и плохим полицейским. Обычно люди ожидали, что он будет задавать жесткие вопросы. Вместо этого Майкл играл роль дружелюбного человека, который со всем соглашается, а я затрагивала трудные темы, такие как 11 сентября, внутренние разборки боевиков или документальное подтверждение слов наших источников. Мы ощущали, что те, с кем мы говорим, скорее простят меня, потому что я женщина и говорю по-арабски, тогда как Майкл был «неверным», которого легко заподозрить в шпионаже.

Мы использовали этот подход и с Абу Джихадом. Я спрашивала о его связях с террористическими сетями и о том, финансировал ли он боевиков, а Майкл задавал вопросы о том, как повлияло на него пребывание в тюрьме.

Абу Джихад действительно был большим боссом, каким и считали его окружающие. Он знал всех. Мы сказали ему, что хотим встретиться с молодым человеком, который побывал в Ираке. В течение часа он нашел для нас такого. Каждый раз, когда мне казалось, что эмир теряет интерес к разговору, я напоминала о его матери и о том, как далеко мы ехали, чтобы поговорить с ним.

Абу Джихад попросил нас подождать, пока он приведет молодого человека, который согласился поговорить с нами с тем условием, что его имя и персональные данные нигде не будут упомянуты. Мы называли юношу Абу Ибрагим – именем, которое он использовал на войне.

Он говорил с нами с некоторым трепетом, часто поглядывая на Абу Джихада, как бы испрашивая разрешения говорить.

– Все в порядке, ты можешь рассказать им все, – сказал Абу Джихад. – Они дали слово, что не будут называть наши настоящие имена.

Абу Ибрагиму было двадцать четыре года, он был стеснительным, долговязым, с карими глазами. Носил он традиционную белую одежду. Из шести друзей, отправившихся в Ирак, Ибрагим был самым старшим. Родился он в светской семье среднего класса и подростком играл в бильярд, слушал поп-музыку и дружил с девушками. Он хотел стать профессиональным игроком в футбол.

– Я просто развлекался, а не жил, – сказал Абу Ибрагим. – Мне чего-то не хватало. Я не знал, чего именно, но чувствовал, что чего-то нет.

Абу Джихад и другие религиозные мужчины упрекали его: «Почему ты не молишься? Почему не следуешь законам Аллаха?» Абу Ибрагим начал посещать мечеть Абу Анаса и смотреть видеозаписи наподобие той, которую видели мы с Майклом. Он считал, что его погибшие друзья сделали правильный выбор.

– Я счастлив за них, но страдаю за себя, ибо я пока не могу поступить также, – сказал он. – Я хочу распространить слово Аллаха по всей земле и освободить наши территории от захватчиков. Я не люблю никого и ничего в этом мире. Что меня волнует, так это борьба.

Он добавил, что Заркави был героем, а отправиться в Ирак его убедил отъезд друга.

Как он и другие парни перебирались через границу – это отдельная история. Они связывались с джихадистскими организациями, которые работали как бюро путешествий, помогая связаться с контрабандистами и давая адреса конспиративных квартир в Ираке.

Абу Ибрагим говорил и о растущем недовольстве своими родителями: «Я начал объяснять им, что Господь хочет, чтобы мы пожертвовали своими жизнями ради джихада. Им это не понравилось. Они мне говорили: «Ты слишком молод». Ну, знаете, как родители всегда говорят. Они не хотели слушать такие вещи».

Взяв с собой только спортивную сумку, набитую вещами, Ибрагим заплатил одиннадцать долларов за такси, которое вместе с другими пассажирами доставило его к сирийской границе. Иорданские пограничники не задавали много вопросов, на сирийской стороне тоже проблем не возникло. Он показал свой паспорт, отметки в котором подтвердили, что он уже ездил в Сирию прошлой осенью.

Но кончилось все тем, что Ибрагим провел шесть дней в темной и переполненной сирийской тюрьме, рассказав властям, как проделал путь на автобусе из отеля в Дамаске до иракской границы. Он планировал найти контрабандиста, про которого молодому человеку сказали, что он может переправить через границу за 150 долларов. Но полиция сняла Ибрагима с автобуса, арестовав до того, как у него появилась возможность найти этого человека.

– Потом они бросили меня в тюремную камеру, где были другие заключенные, в основном не такие религиозные, поэтому мы, самые верующие, отгородили себе один угол, где молились и разговаривали о Коране, – рассказал он.

Через три недели сирийцы передали Ибрагима иорданским властям. «Я стал сильнее, – так он отозвался о времени, проведенном в тюрьме. – Но я огорчен тем, что мне не удалось уехать, и молюсь Аллаху, чтобы он дал мне то, чего я так жажду получить».

Когда Ибрагим вернулся в Зарку, родители сказали ему, что с них хватит. Они говорили, что Аллах не хочет, чтобы он ехал в Ирак. Он должен остаться дома и жениться. «Сложно оставлять свои семьи, – сказал Абу Ибрагим. – Но это наш долг. Если мы не защитим свою веру, то кто это сделает? Старики и дети?»

Он вернулся к некоему подобию нормальной жизни. Днем работал вместе со своими братьями, а вечером проводил время с друзьями, которые думали так же, как он. Они изучали исламские сайты в Интернете и обсуждали новости из Афганистана, Сомали и Ирака.

Когда мы попросили его назвать своих врагов, Абу Ибрагим ни секунды не колебался: «Во-первых, это шииты. Во-вторых – американцы. В-третьих – любой, кто решится угрожать исламу, где угодно в мире».

В тот день, когда вышла наша статья, я уже вернулась домой, в Германию. Я получила сообщение от одного из боевиков, у которого мы брали интервью в Зарке. «Прекрасной розе, – было написано по-арабски. – Когда я думаю о вас, о том, что вы далеко, мое сердце наполняется болью. Тот, кто однажды увидел вас, всегда будет хранить ваш образ в своем сердце».

Я была уверена, что сообщение он отослал по ошибке. Оно меня очень смутило, поэтому я решила оставить его без ответа. Потом пришло второе сообщение: «Почему я не могу забрать вас в свой сад?»

Я позвонила этому человеку.

– Шейх, извините, – начала я, – но я получила от вас несколько сообщений, наверное, это ошибка.

– Суад, нет, я должен сказать, что все время думаю о вас, вы в моем сердце. Это чувство так сильно, что я не могу от него спрятаться.

Я поблагодарила его за честность и напомнила, что у него прекрасная жена и семеро детей, добавив: «Пусть Аллах пошлет им крепкое здоровье». Потом я сказала, что тороплюсь на встречу и перезвоню ему попозже.

Я повесила трубку и позвонила в Нью-Йорк Майклу. Когда я рассказала ему о сообщениях, он начал смеяться.

– Ты должна дать нам знать до того, как все примет серьезный оборот, – сказал он. – Мы же должны быть на твоей свадьбе в Зарке!