Глава двадцать девятая

Я не чувствую себя частью общины, в которой теперь нахожусь. Дом кажется наводненным молодыми людьми, и все, насколько я могу судить, неправдоподобно хорошо выглядят, хотя не исключено, что это эффект молодости и странного счастья, которым наполнен дом. Кажется, будто их не трогают житейские невзгоды, в то время как я чувствую себя так, словно у меня на лбу большая черная метка, которая символизирует все, что произошло со мной.

Возможно, я просто не знаю, что они выстрадали в своей жизни.

Однако после столь долгого пребывания в одиночестве их легкость меня подавляет. Я ем одна в своей комнате; София приносит мне тарелку великолепного карри, которое они все вместе едят в столовой. Я никогда такого не пробовала; похоже, в этом блюде только овощи и какие-то цветы, но оно свежеприготовленное, пряное и сытное, поданное с диким рисом и стаканом воды. Кроме того, мне дают йогурт с маракуйей и сухое печенье, сделанное из чего-то такого, что я не могу определить, – возможно, это гречка или какая-то другая экзотическая крупа. Пища производит впечатление здоровой, и я почти уверена, что в ней содержится спирулина или другие морские водоросли, а также протеины и неведомые порошки, которые обеспечивают оптимальную работу кишечника. Эти молодые люди не были бы такими ясноглазыми и густоволосыми, если бы питались пиццей, чипсами и пивом. Еще на подносе стоит чашка с успокоительным травяным чаем, и я выпиваю его, наслаждаясь легким ощущением отстраненности, которое вызывает этот напиток. Я привыкла испытывать подобное ощущение от холодного белого вина, и мне нравится идея получать такой же эффект от здорового напитка вроде этого чая.

Поев, я подхожу к окну, выглядываю в сад и вижу ящик, который подставила для Хедер. Где-то внутри я чувствую боль, но не слишком острую – благодаря чаю. Часть моего существа хочет вернуться в то состояние, в котором я могла вызывать в воображении Хедер и делать ее такой реальной. Я могла прикасаться к ней и вдыхать ее запах. Накормить ее было труднее, мне так и не удавалось заставить ее поесть. Однако мы много делали вместе. Под лавровым деревом есть маленькое убежище, которое мы с ней соорудили. Теперь мне любопытно, как же я выглядела: взрослая женщина ковыряется в земле, разговаривает сама с собой, действует так, будто с ней кто-то есть. Агнес меня видела. Она могла сообразить, что что-то не в порядке. Однако в чем дело, она догадаться не могла. Лишь когда люди стали заполнять этот дом, я была вынуждена выйти из своего фантастического мира в холодную жестокую реальность. После этого заставить Хедер жить со мной становилось все труднее и труднее. Она стала постепенно стираться и исчезать. А когда Сисси полностью разрушила иллюзию, пришла боль. Вина. Невыносимая. Все то, от чего я так старалась убежать. Это грозило уничтожить меня.

И тогда…

В последнее время страдания были не такими острыми и мучительными благодаря таинственному Арчеру, который снял боль своим чаем и целительными манипуляциями. Мне непонятно, каким именно даром он обладает, но это могущественный дар, спору нет. Здесь он, безусловно, является лидером, и что бы ни происходило, происходит это под его эгидой. Я вспоминаю, как София сказала Агнес, еще до того, как сюда стали прибывать новые люди, что-то насчет Возлюбленного. Они имели в виду Арчера. И Дора тоже называла его Возлюбленным.

Я замечаю, что сад выглядит по-другому. Я открываю окно, спускаюсь, воспользовавшись ящиком, и бреду на лужайку. Всего за несколько дней она разительно изменилась: заросли сорняков ликвидированы, деревья обрезаны, большие грядки очищены и ждут следующей стадии. Выглядят они так, словно на них собираются выращивать фрукты и овощи.

Все настолько другое, что я не могу представить здесь Хедер. Это меня радует. Я начинаю идти и в скором времени вижу калитку, за которой начинается узкая тропинка, вымощенная камнем. Она ведет к коттеджу.

Детский коттедж.

Я едва удерживаюсь от смеха. Я прокладывала путь через сад, через калитку на краю, долго шла по лугу, чтобы добраться до коттеджа, который, оказывается, совсем рядом. Я описала огромный круг. Интересно, что поделывают сестры и как поживает их маленький бонсай? Я думаю о совершенстве сериссы, ее маленьком стволе, прелестных бутонах и требовательном характере.

«Она никогда не вырастет большой, – сказала Сисси. – Она навсегда останется такой, как сейчас».

Эта мысль вызывает во мне свежий приступ печали. Я снова чувствую себя усталой, потому что знаю: я должна жить с этим каждый день оставшейся жизни. Так стоит ли беспокоиться по поводу всех этих вещей и вообще продолжать эту канитель?

Я смотрю на болотистый луг. Я знаю, что поблизости есть озеро. Интересно, смогу ли я дойти до него и отыскать камни, чтобы положить в карманы, как Вирджиния Вулф, и просто войти в воду, зная, что в конце пути я найду благословенное облегчение своих страданий?

Может быть, так и следует поступить.

– Рейчел!

Я оборачиваюсь и вижу Арчера. На нем затрапезная куртка на молнии с капюшоном, он идет в мою сторону и улыбается.

– Привет! – Его вид сразу поднимает мне настроение. В нем и его безмятежной ауре есть нечто очень позитивное.

– Как поживаешь?

– Хорошо. – Я улыбаюсь.

– Правда? – Он выглядит озабоченным, а приблизившись ко мне, протягивает руки и обнимает меня. Я удивлена, но удивление быстро сменяется теплым чувством комфорта и близости. – Я о тебе беспокоюсь, – шепчет он мне в ухо.

– Не стоит. – Я выбрасываю из головы идею войти в озеро с камнями в карманах. – Честно.

– Что ж, я все-таки беспокоюсь. Думаю, ты здесь не без причины, Рейчел. – Он выпускает меня из объятий, берет за руку и говорит: – Пойдем прогуляемся.

Мы двигаемся слаженно, делая одинаковые шаги; наши ноги опускаются на землю одновременно, и некоторое время я наблюдаю за этой картиной и получаю удовольствие.

– Тебе интересно, что здесь происходит? – спрашивает он как бы от нечего делать, глядя на меня голубыми глазами из-под капюшона.

– Да, полагаю, что да. Вы создаете какое-то сообщество. По крайней мере, я так думаю.

– Верно. Это хорошая мысль. Мы представляем собой общину, у нас одинаковые убеждения и одинаковое видение будущего. Все люди здесь одаренные, набранные из лучших университетов, и каждый привносит свой особый талант в общую копилку.

– И большинство очень привлекательны, – говорю я, надеясь, что Арчер не примет это замечание за реплику похотливой женщины средних лет.

Он смеется.

– Да, это тоже не случайность. Мы хотим, чтобы дети будущего были красивыми, не так ли?

– Э-э… Полагаю, так. – Я тоже смеюсь. – Вы же не занимаетесь тут генной инженерией, правда?

Он пожимает плечами, все еще улыбаясь:

– Не вполне. Однако нет никакого вреда в том, чтобы позаботиться о наилучшем качестве возможного материала, правильно? Речь не идет о новой расе или о чем-то таком же дурацком. Речь идет о здоровье и мозгах – вещах, которые обеспечивают выживание, и более того – процветание человека. Но есть и кое-что еще. – Он бросает на меня косой взгляд. – Все они благословлены духовными дарами.

– В самом деле? Откуда вы знаете?

– В противном случае их не было бы здесь. Каждый оказался здесь потому, что верит.

– Верит во что?

Он снова улыбается мне, и я не могу не быть очарованной его ровными зубами, притягательной формой губ, темной бородой.

– В меня, разумеется.

Я застигнута врасплох. Такого я не ожидала. Я думала, он скажет, что они верят в устойчивое развитие общества, или в вегетарианство, буддизм, новое средневековье, или еще во что-то такое. Но верить в него? Кто он такой, чтобы в него верить?

Арчер беспечно продолжает:

– Может, для тебя это будет несколько неожиданно, но этот дом мой.

Я удивлена и хмурюсь, переваривая сказанное.

– Твой дом? Значит… ты не хранитель, нанятый компанией АРК?

– Нет. Вообще-то АРК – это я. Арчер Ричард Кендалл. На самом деле лорд Кендалл Брокстонский. – Он смеется. – Трудно поверить, да? Но это я. Мой дед Артур Кендалл отличился в боях Второй мировой войны, а потом пошел на государственную службу, где сделал великолепную дипломатическую карьеру, в результате чего получил наследственное пэрство. Оно перешло к моему отцу, его сыну, у которого я родился очень поздно, от третьей жены, а до этого были только девочки. В прошлом году он умер, и это сделало меня новым лордом Кендаллом и счастливым владельцем семейного состояния. – Он самоиронично улыбается. – Но тебе не надо делать передо мной реверанс. Обойдемся без этого.

– Так этот дом твой? – смущенно переспрашиваю я. Теперь я понимаю, откуда у всех тут такое культурное произношение. Он выбирал людей своего круга.

– Да. Однако этот дом не достался мне в наследство. Он был продан много лет назад, спасибо моей двоюродной бабке. Когда появилась возможность его выкупить, я за нее ухватился. Было очевидно, что это должно было произойти. Я даже вернул ему название «Райский Дом». Все это часть плана, понимаешь ли.

– Какого плана?

Мы дошли до конца сада, оборачиваемся и смотрим на дом. Я никогда не видела его так хорошо, как сейчас, – кустарник всегда был слишком высоким, но теперь, когда он аккуратно подстрижен, можно как следует рассмотреть красоту дома. Ему придают привлекательность спокойная симметрия и продуманный абрис. Неудивительно, что он влечет людей. Кажется, что дом гарантирует уютное убежище и безграничный комфорт.

– А, – говорит он. – План.

– Вы секта? – напрямую спрашиваю я. – Вот куда я попала?

– Секта? – Он громко смеется. – Нет. Мы не секта. По крайней мере, я так не считаю. Однако предполагаю, что ни одна секта не считает себя таковой, это такой уничижительный термин. И еще, – теперь он говорит более вдумчиво, – я полагаю, что у сект имеются концепции, в которые посторонние люди не могут поверить. Тогда как наши убеждения основаны на вещах, которые все признают истинными.

– Да? Например, на том, что небо голубое? – Я иронизирую, но он, видимо, воспринимает мою реплику всерьез.

– Да… да. Что-то вроде этого. – Он идет к деревянной скамье и садится. Я сажусь рядом, и он поворачивается, чтобы смотреть на меня. На его лице напряженное выражение. – Рейчел, что мы наверняка знаем о мире?

Я раздумываю над ответом, однако Арчер продолжает, не дожидаясь его:

– Все согласны, что нам, людям, удалось влипнуть в историю. Мы загадили окружающую среду так, что последствия необратимы. Климат меняется, и меняется быстро. Это повлечет за собой беспрецедентные геологические изменения: подъем уровня мирового океана, таяние ледяных покровов, гигантские и частые метеорологические явления и изменения температуры. Мы видим ураганы и торнадо там, где их никогда не видели раньше. Мы, безусловно, столкнемся с наводнениями и аномальными погодными условиями. Возможно, изменятся даже времена года и зимой будет тепло, а летом будет стоять ледяной холод.

– Неужели? – Я слышала так много об опасности климатических изменений, что перестала обращать на это внимание. Слишком много препирательств о том, что правда, а что неправда, слишком много сенсационных заголовков, и я просто не знаю, что думать. Это самый жаркий год в истории наблюдений, или один из самых холодных, или ничего не изменилось ни на йоту – зависит от того, кого ты слушаешь. – И по этому поводу есть всеобщее согласие?

– О да. Если только ты не отрицатель. Ты не отрицатель, а, Рейчел? – В его голосе есть легкая зловещая колкость, несмотря на шелковистость тона.

– Нет. Нет. Конечно нет. – Слово «отрицатель» звучит не слишком приятно.

– Хорошо. Я рад, что в этом мы согласны. Тогда все становится много легче. – Он встает и снова начинает идти, и я иду рядом с ним. Теперь мы огибаем дальний край сада и движемся в направлении, в котором я никогда еще не ходила.

– Итак, – говорю я, желая понять, – мы живем во времена серьезных антропогенных изменений климата.

– Да, именно так. И это повлечет за собой политические перемены. Ты знаешь, что мы живем во времена так называемого Великого мира? С тех пор как окончилась Вторая мировая война. Да, были и другие войны, но в целом на земле мир. У нас больше не было великих глобальных конфликтов. Что ж, миру скоро придет конец. Фактически он уже пришел.

– Ты имеешь в виду… Сирию?

– Да, Сирию. Однако до нее мы видели то же самое в Дарфуре. Война как результат климатических изменений. Засуха вызывает голод, а голод приводит к радикализации и к миграции населения. Из-за этого возникает война. – Он снова пожимает плечами. – Это просто. Мы тратим много времени на споры об этом, но если ты отойдешь на шаг и посмотришь, это ясно как день. Ученые уже доказали, что большая засуха в начале 2000-х годов в регионе, который называют Плодородным полумесяцем, от России до Саудовской Аравии, была почти наверняка вызвана антропогенными климатическими изменениями. Теперь посмотри, что мы видим именно в этом регионе. Войну.

Я смотрю на него. Это звучит убедительно.

– Да, я понимаю.

Он возвращается к своей теме:

– Война не ограничивается Ближним Востоком. Мы не можем поехать на нее в качестве военных туристов. Мы не можем вмешиваться и бомбить ту сторону, которую поддерживаем – обычно ту, где есть нефть, – а потом отправляться домой и мирно спать по ночам в своих постелях. Так это не работает. Война приходит к нам в виде мигрантов и беженцев, в форме радикализации, терроризма и бомб. Посмотри на Париж. Посмотри на Стамбул и Анкару. Посмотри на Брюссель. Скоро это снова случится в Лондоне. Может быть, в Осло или Копенгагене. В Вашингтоне. Где угодно, потому что их не остановить. Гнев людей растет с каждым злодеянием. После Великого мира приходит Великий конфликт, по сравнению с которым все, что мы знали до этого, покажется сущей ерундой. Политические и религиозные войны охватят весь земной шар и уничтожат торговлю, сельское хозяйство и добычу энергоносителей. Изменения климата приведут к неурожаю и голоду. Не будет ни кофе, ни бананов, ни шоколада, ни апельсинов – и это только для начала. По мере сокращения мировых ресурсов мы начнем драку не на жизнь, а на смерть за то, что останется. И в ближайшем будущем мы обнаружим, что господство человечества над болезнями тоже стоит под угрозой. Людской род настолько злоупотреблял антибиотиками, что они перестанут действовать. Когда это произойдет, болезни начнут косить нас так, как не косили уже больше века. Ты порежешь палец и умрешь от заражения крови, поскольку уже не будет таблеток, убивающих инфекцию. Детская смертность вырастет до уровня смертности викторианской эпохи. Инфлюэнца – новые штаммы птичьего гриппа, свиного гриппа и чего угодно – начнет свирепствовать по всему миру, как это было в 1918 году, и убьет миллионы. Вернется чума. Гарантированы колоссальные глобальные события, и все это случится вскоре. Мы будем бороться за свою жизнь.

– Не очень-то ты меня подбадриваешь, – слабо шучу я.

Он поворачивается ко мне, его голубые глаза горят страстью:

– Это очень, очень серьезно, Рейчел. Ты понимаешь, о чем я говорю? Мы на грани. Ты должна это понять.

– Да… я понимаю. – И я действительно понимаю. Все, что он говорит, имеет смысл. Я чувствую страх, хотя моя жизнь значит теперь так мало.

Арчер снова берет меня за руку, держит ее в своей большой гладкой ладони. Мне нравится, как она передает мне силу, ослабляя страхи касательно будущего.

– Однако не беспокойся. У меня есть план.

– Ты расскажешь мне, что это за план?

– Вскоре, Рейчел. Сначала я хочу увидеть, станешь ли ты постоянной частью нашей жизни.

Этой ночью я лежу в постели без сна, слушая чью-то игру на гитаре за окном. Еще не так тепло, чтобы устраивать вечеринки на открытом воздухе. Но и не слишком холодно. Кто-то разжег в старой стальной бочке огонь, и несколько человек сидят на воздухе после обеда, негромко разговаривают и курят. Ароматный дым заползает в мою комнату, и я думаю, что они курят какой-то вид конопли, но моих знаний не хватает, чтобы его идентифицировать. В какой-то момент начинает звучать музыка. Она спокойная и приятная, и мне нравится лежать без сна и слушать, упиваясь оцепенением, которое вызвал травяной чай, принесенный мне на сон грядущий. Слова вроде бы знакомые, но я понятия не имею, откуда они взялись.

 

Встань, возлюбленная моя, прекрасная моя, выйди!

Вот, зима уже прошла; дождь миновал, перестал;

Цветы показались на земле; время пения настало,

И голос горлицы слышен в стране нашей…

 

Голос мужской, красивый, мягкий. Я уверена, что это голос Арчера. Я закрываю глаза, чтобы лучше слышать. То, о чем он говорил сегодня, находит у меня отклик. Он объединил в единую картину множество разнородных фактов и показал их смысл. Концепция развития мира, находящегося за пределами моего опыта и моих собственных суждений, показала мои страдания в ином масштабе: миллионы родителей потеряют детей в грядущих бедствиях из-за болезней, голода и войны.

Мы должны попытаться остановить это. Или по меньшей мере придумать, что можно сделать.

Арчер показал мне кошмарную перспективу, и он же дал мне проблеск надежды и желание выжить, которое появилось у меня впервые за долгое время.

Я хочу знать, в чем состоит план.