9. и всё это тоже слова!
1. Междометия
Как уже говорилось в предыдущих главах, при слове “заимствования” большинству людей автоматически приходят в голову существительные. В крайнем случае, прилагательные или глаголы. Мысль, что заимствовать можно, скажем, междометия, на первый взгляд кажется странной.
Однако любому известны такие междометия, как ура и браво. Оба они заимствованные: ура одни лингвисты считают заимствованным из верхненемецкого hurra (от глагола hurren “спешить”), а другие — из тюркского ura “бей”. Видимо, правы все-таки первые, так как в английском языке тоже есть междометие hoorah (hooray, hurray), а во французском — hourra (которое произносится так же, как русское ура). Вряд ли англичане и французы одновременно заимствовали одно и то же слово из тюркских языков (и каких, интересно?). А вот лексикон русской армии в XVIII в. активно пополнялся немецкими и французскими словами.
Слово браво, когда-то принадлежавшее к жаргону любителей оперы, а ныне знакомое всем, заимствовано из итальянского — от bravo “молодец” или “хорошо”. Другое театральное междометие бис происходит от французского bis “еще”, которое, в свою очередь, восходит к латинскому bis “дважды” (латинское слово, однако, междометием не было). От него же в русском языке образовались наречие на бис (исполнить песню на бис) и глагол бисировать (с тем же значением). Цирк подарил нам междометие алле — от французского allez (“давайте”, буквально “идите”).
Собаководы тоже, зачастую не отдавая себе в этом отчета, обращаются к своим питомцам по-французски — апорт (от apporte — “принеси”). В старину бытовала еще одна французская собачья команда — тубо, которая означала “нельзя”, однако довольно неожиданным образом происходит от французского словосочетания tout beau “все хорошо”. Сейчас, по-видимому, она уже не используется — владельцы собак обычно употребляют русское нельзя.
Человеческая команда марш тоже заимствована из французского. Может показаться, что это просто использование существительного в значении междометия — по аналогии со словами гол или караул. Но это не так: во французском marche — также и повелительное наклонение единственного числа (“иди”). Изначальная форма команды, сохранившаяся в военном быту, — шагом марш, то есть “иди шагом”, а разговорное марш, соответственно, является сокращением этого выражения.
В русском строительном жаргоне присутствует весьма странная комбинация антонимических междометий вира (“поднимай”) и майна (“опускай”). Если по поводу первого все этимологи более-менее согласны, что оно происходит от итальянского virare “поворачивать”, то происхождение слова майна более туманно. Словарь Фасмера фиксирует его как слово из жаргона черноморского флота со значением “поднимать (! — М. Е.) паруса”, ссылаясь на словарь Даля. (Впрочем, в прижизненных изданиях Даля это слово отсутствует и появляется только в 3-м издании под редакцией И. А. Бодуэна де Куртенэ.) Там же Фасмер предлагает этимологию от итальянского ammainare, которое значит, однако, именно “опускать” (флаги или паруса). Видимо, Бодуэн де Куртенэ все же ошибся со значением. Надо отметить, что у Фасмера это слово записано как (am)mainare, что может внушить впечатление, будто в итальянском оно членится. На самом деле глагола mainare в итальянском нет. Помимо этого, Фасмер упоминает новогреческое слово μαϊνάρω (mainárō) с тем же значением, заимствованное из итальянского. Словарь новогреческого языка И. П. Хорикова подтверждает существование глагола с таким значением и приводит формы с начальным e. Непонятно, почему Фасмер не говорит о греческом посредстве, ведь значительная греческая диаспора существовала в Причерноморье до середины XX в. Она существенно сократилась из-за печальных событий сталинских депортаций народов в 1940-е гг., а затем многие из оставшихся греков эмигрировали в Грецию после распада СССР. По всей вероятности, усечение первого слога в слове майна произошло именно при прохождении через греческий.
Во всех этих случаях мы имеем дело с междометиями, которые образовались из знаменательных слов — даже французское bis, как мы помним, восходит к латинскому “дважды”. Однако бывают случаи, когда междометия заимствуются именно в качестве междометий. Так, в XXI в. в русскую речь вошли английские междометия упс (oops) и вау (wow). Причины заимствования здесь достаточно понятны: отсутствие в русском языке междометий с нужными оттенками эмоциональности. Словечко упс выражает огорчение, разочарование или раздражение, но в вежливой форме, тогда как исконно русские междометия с этим оттенком значения, как правило, являются бранными (или, по крайней мере, эвфемистически замещают ругательства — ср. блин). Напротив, восклицание вау выражает восхищение с оттенком удивления. Исконно в русском языке для этих целей служило междометие ах, но для современного носителя русского языка оно ощущается как манерное, книжное или устаревшее — то есть опять-таки принадлежит к неподходящему стилистическому регистру.
2. Местоимения
Не ошибка ли, что в эту главу попали местоимения? Ведь грамматика относит их к знаменательным частям речи, а мы только что обсуждали междометия и собираемся затем обсуждать предлоги и союзы. Но в восприятии широкой публики местоимения, точно так же как и служебные части речи, — не “настоящие” слова. И основания для этого есть: хотя местоимения склоняются и изменяются по роду и числу, то есть имеют грамматическое значение, они не имеют собственного семантического значения — они ничего не называют, а лишь замещают существительные, прилагательные и другие части речи. С этой точки зрения они ближе к служебным частям речи — они в большей степени выражают отношения, чем что-либо называют. Неслучайно местоимения лексически пересекаются с союзами: например, русское что может служить и вопросительным местоимением, и относительным местоимением, играющим роль союзного слова, и полноценным союзом. Сравните:
Что это там под столом?
Я не знаю, что с ним случилось.
А ты слышал, что Тарантино снял новый фильм?
Казалось бы, местоимения принадлежат к самому стабильному словарному набору языка. Их даже включают в так называемый базовый список Сводеша — список основной лексики, которая, как считается в сравнительно-историческом языкознании, меняется медленнее всего и потому может служить основой для определения времени расхождения языков от общего предка. Надежность этого метода датировки эволюции языков небесспорна, и не все лингвисты его признают, впрочем, уделять место дискуссиям здесь не станем, поскольку книга не об этом. Но в случае с местоимениями интуитивно кажется очевидным, что они мало подвержены изменениям — как будто бы нет причин заимствовать слова, обозначающие “он”, “мы” или “что-то”.
И тем не менее заимствования местоимений происходят! И два из них известны любому читателю, который хотя бы начинал учить в школе английский. Это личное местоимение they “они” (в косвенном падеже them) и притяжательное their “их”. В древнеанглийском языке их функции выполняли другие слова — hīe и heora. Дательный падеж от hīe звучал как him, что, наверное, вызывало путаницу, потому что местоимение единственного числа “ему” в древнеанглийском, как и в современном английском, тоже имело вид him. Пойми-ка тут, имеется в виду один человек или много! А нынешние формы местоимений — скандинавского происхождения и попали в английский язык в эпоху викингов, с которыми у англосаксов были тесные и напряженные отношения в IX–XI вв. (одно время на английском престоле даже сидел датский король Кнуд Могучий). Благодаря заимствованным местоимениям англичане удачно сумели развести единственное и множественное число в третьем лице.
Английский — не единственный язык, где имеются заимствованные местоимения. Личные местоимения “я” и “ты” (yaŋ и man соответственно) в язык южноамериканских индейцев мискито пришли из родственного языка сумо. В языки финно-угорских народов России — мордвы, хантов, манси, вепсов — попали русские определительные местоимения каждый (причем в просторечной форме кажный) и всякий. И, как ни странно, самим русским тоже не всегда было чуждо заимствование местоимений: в церковнославянском, а следовательно, и в книжном древнерусском было неопределенное местоимение етеръ “некий”, из греческого “иной, другой”.
Совершенно причудливый казус произошел с папуасским языком камбот, который усвоил личные местоимения “я” и “ты” из принадлежащего к другой семье языка ятмуль. Причем ятмульское местоимение “я” в камботском получило значение “ты”, а “ты” — “я”. И чтобы окончательно все запутать — ятмульское “ты”, ставшее “я” в камботском, — изначально женского рода (мы привыкли, что в европейских языках второе лицо местоимений не имеет рода, но в других языках местоимения могут различаться по родам и во втором лице). Как такое могло случиться? Невольно представляется сцена из классического черно-белого “Тарзана” 1932 г., где на 42-й минуте Джейн пытается объяснить Тарзану смысл местоимений “ты” и “я”. Она указывает на него и говорит “ты”, а он радостно повторяет — указывает на себя и тоже говорит “ты”. Может быть, в обмене местоимениями сыграли роль смешанные браки, в которых жених не понимал языка невесты и наоборот? Впрочем, существует и альтернативная гипотеза, согласно которой эти местоимения не были заимствованы, а изначально присутствовали в каждой из языковых семей.
Еще любопытнее дело обстоит с языками Юго-Восточной Азии, которым свойственна так называемая открытая система личных местоимений. В европейских языках, привычных нам, набор личных местоимений очень небольшой и постоянный. В большинстве случаев мы можем назвать себя только “я”, а собеседника — только “ты” или “вы”, и никак иначе. Но в языках Юго-Восточной Азии, таких как тайский, личных местоимений существует множество, они отражают тонкости социальной иерархии, и их арсенал нередко пополняется из запаса существительных. Как альтернатива могут использоваться и заимствования: так, по свидетельству Кристофера Корта, тайские дети используют в общении между собой китайские личные местоимения; взрослые тайцы могут использовать английские местоимения, чтобы избежать неуместных коннотаций социальной и возрастной иерархии, которой нагружены местоимения в тайском. В связи с этим лингвисты даже поднимают вопрос: не является ли наше представление, что местоимения — наиболее стабильная часть словаря, всего лишь стереотипом, который продиктован особенностями индоевропейских языков. Если так, то это существенно осложняет работу глоттохронологии, пытающейся датировать расхождения языков других семей.
3. Предлоги
Ни один известный мне учебник русского языка, ни одна научно-популярная книга или статья для широкого читателя, где заходит речь о заимствованиях, не упоминают эту часть речи. Казалось бы, заимствовать предлоги уж и вовсе нет никаких причин: ведь ничего нового они не называют, они лишь выражают отношения между знаменательными частями речи, и, как правило, в любом языке вполне достаточно предлогов, чтобы выразить любые связи.
И тем не менее предлоги тоже попадают в необычайные приключения. Возьмем такие — уже ставшие привычными русскому слуху — словосочетания, как платье от Юдашкина или костюм от Версаче. Вот, так сказать, концентрат этой манеры изъясняться:
Киркоров радостно демонстрировал пиджак и белую рубашку от Ямамото, джинсы от Диора, массивную серебряную цепь на груди — от Версаче. Кристина Орбакайте уже переоделась в блестящие шароварчики от Готье.
Кажется, что предлог от в них чисто русский и никакого отношения к заимствованиям не имеет. Но зачем вставлять его в эти словосочетания, если можно просто сказать рубашка “Ямамото” и джинсы “Диор”? И почему, собственно, джинсы от Диора, но не джинсы от Левиса, а только джинсы “Левис” (примеры с джинсами “Левис” фиксируются еще в советских текстах)? Обратим внимание, что предлог от фигурирует только в сочетании с именами престижных производителей, но не масс-маркета. Почему он оказывается знаком статусности?
Похоже, дело в том, что словосочетания типа от Диора были образованы по модели галлицизма от кутюр. В котором от вовсе не предлог, а прилагательное — по-французски это словосочетание пишется haute couture, “высокая мода”. Haute и есть “высокая”, прилагательное женского рода. Правда, в оригинале совсем не похоже на русский предлог?
Но русское ухо в словосочетании от кутюр расслышало предлог. Омонимия становится предметом шуточного обыгрывания. Например, журналист сталкивает словосочетание от кутюр со строчкой из популярной песни — От Москвы до самых до окраин:
Была на фестивале и команда дизайнеров из Белоруссии. В общем, география участников — “от кутюр до самых до окраин”.
В другом случае предметом шутки оказываются неудачные потуги рекламщиков использовать это словосочетание с целью создать впечатление чего-то престижного. Покойный Спартак Мишулин, чье имя уже возникало в восьмой главе этой книги, веселился в конце 90-х:
На прошлой неделе рядом с моим домом вывесили новую рекламу: “Покупайте сигареты от кутюр”. Курды — знаю, турки — знаю. А вот кто такие кутюры — хоть убей не пойму.
Кутюр истолковывается как родительный падеж множественного числа по аналогии с болгар, татар. Соль шутки в том, что, конечно, русский предлог от присоединяет существительные в родительном падеже.
Но вот писатель Сергей Лукьяненко, похоже, без всякой иронии считает, что от — предлог:
Кто-то кутит в ресторанах, кто-то покупает дорогой автомобиль, кто-то одевается “от кутюр”.
Глагол одеваться непереходный, и он обязательно требует предлога: одеваться в пальто, одеваться со вкусом и т.п. Может быть, от кутюр тут наречие? Одеваться как — от кутюр? Вряд ли, поскольку выражение одеваться от свободно сочетается с именами конкретных модельеров:
…оттого наши молодые правды в театре могут одеваться от Версаче, а под платьем носить увядшую мысль Суслова.
Екатерина одевается от Армани и выглядит очень достойно…
Можно ли говорить о том, что от во всех этих случаях просто омонимичен русскому предлогу от в таких выражениях, как отойти от двери или письмо от тети? Так, да не совсем так. Дело в том, что в русском языке еще в позапрошлом веке предлог от применялся к одежде: доставили платье от портного / от модистки. Ср. например, у Достоевского:
Накануне свадьбы князь оставил Настасью Филипповну в большом одушевлении: из Петербурга прибыли от модистки завтрашние наряды, венчальное платье, головной убор и прочее, и прочее.
Или вот такие примеры из Национального корпуса русского языка:
Доложите, почтеннейший, что француз-закройщик платье принес от портного Плевушина.
Теперь, в противоположность неряшливости Ивана Андреевича, надо рассказать о щепетильной аккуратности Гнедича: он был весь чист, как стеклышко. Платье на нем, казалось, сейчас от портного; рубашка и батистовое жабо блестели, как серебро.
Поскольку одежду в то время редко покупали в магазинах, а чаще всего заказывали портным и от них получали на дом, то употребление предлога от совершенно логично — он имеет нормальный почтовый смысл. Но обратим внимание на последний пример с описанием внешности переводчика Н. И. Гнедича. Здесь нет глагола доставки: Платье на нем, казалось, сейчас от портного. Подразумевается, конечно, “только что было доставлено от портного”. Но грамматическая модель для от Версаче и от кутюр уже вырисовывается.
А вот уже почти полное соответствие:
А, впрочем, у моего Джанни было семь пар платья — на все случаи жизни, от лучших портных! — тысячи на две франков; один вечерний костюм, в котором он ходил в кафе в кости играть, триста франков стоил…
Но от во всех этих случаях следует понимать буквально: портные шили вещи и отсылали их клиенту на дом. Современное употребление от, конечно, никакого отношения к этому не имеет: вещи от Армани или от Версаче, как правило, куплены в магазине самим потребителем, и даже когда Версаче был жив, он самолично клиентам сшитые костюмы не рассылал.
Таким образом, народная этимология истолковала от в словосочетании от кутюр как предлог, потому что в языке сохранялась память о том, что когда-то одежду получали от портного. Заимствование скрестилось здесь с исконно русским употреблением предлога от.
Придирчивый читатель спросит, можно ли это считать заимствованием? Ведь французское слово haute в данном случае слилось с русским от до неразличимости, и без специального исторического экскурса о заимствовании трудно догадаться. Но разве эта история не один в один повторяет историю глагола кликнуть, о котором рассказывается в главе 3? Ведь сложно отрицать, что кликнуть в оборотах типа кликнуть мышью — заимствование.
Ну хорошо, спросит читатель, а есть ли в русском языке предлоги, которые были заимствованы напрямую из другого языка? Конечно, есть. Это, например, предлог среди. По-русски он должен был бы звучать как середи, и иногда в стилизациях под фольклор мы видим форму середь. Но так уж случилось, что в русском языке закрепилась неполногласная церковнославянская форма, а церковнославянский, напомним, относится к южнославянским языкам — в отличие от восточнославянского русского.
Стилистические правила русского языка весьма прихотливы, потому что мы используем в нейтральной речи церковнославянское среди, но исконно русские через и перед. Заимствованные церковнославянские формы чрез и пред воспринимаются как поэтические архаизмы — как, в общем-то, они и должны восприниматься. Но вот в случае со словом среди именно коренное русское середи/середь оказывается в роли поэтического архаизма. Можно заметить, что, когда речь заходит о церковнославянском, поведение предлогов ничем не отличается от поведения других церковнославянских заимствований в русском: они также образуют стилистические пары с исконно русскими словами. И даже со знаменательными частями речи случаются казусы, подобные тому, что произошло со словом среди: вспомним, что коренное русское слово поло́н очутилось в роли архаизма, а нейтральным стало церковнославянское плен.
Неудовлетворенный читатель на этом месте может спросить: а бывают ли предлоги, чтобы вот прямо с первого взгляда было видно заимствование? Чтобы оно так же бросалось в глаза своей иностранностью, как слова жюри или принтер?
В русском языке, конечно, такие случаи найти непросто, а вот в английском — гораздо легче. Например, составной предлог except for “кроме”. Первая его часть — явно не англосаксонского, а латинского происхождения, от латинского exceptio “исключение, изъятие” (ср. английское exception). В английском языке существует и его синоним save for, где первое слово — тоже латинизм, но стертый: слово save произошло от латинского глагола salvare “спасать”, но давно не ощущается как иностранное.
Английские же предлоги, в свою очередь, используются как заимствования в японском языке, иногда с забавными смещениями значения — например, предлог in (“в”) в японском приобрел значение “с”: rinse in shanpuu означает “шампунь с кондиционером”, а chiizu in hanbaagu — “гамбургер с сыром”. Интересно, что и сами существительные в этих примерах все заимствованные, включая слово rinse (это английское “ополаскивать”). Но порядок слов японский: с точки зрения англичанина, это звучит как “кондиционер в шампуне” и “сыр в гамбургере”, потому что по-английски принято говорить shampoo with conditioner, a hamburger with cheese.
Английские заимствования в японском составляют целый мир, огромный и очень любопытный, но, не будучи специалистом по японскому, я не рискну вторгаться в эту область. Тем, кто хорошо владеет английским и всерьез интересуется лингвистикой, могу порекомендовать воспользоваться базой данных научных публикаций Google Scholar и поискать там работы на эту тему — их достаточно много.
4. Союзы и союзные слова
Если нужно найти в русском языке часть речи, наиболее устойчивую к заимствованиям, то, вероятнее всего, это союз. Русский язык не очень-то соглашается принимать к себе даже церковнославянские союзы, хотя во всех остальных случаях охотно распахивает двери перед церковнославянской лексикой. Например, нас не удивляет, когда поэты щеголяют церковнославянизмами типа врата, влачить или заклание, но мы сочтем неуместной архаикой или напыщенной стилизацией, если в светской литературе нам попадется союзное слово иже или союз яко.
Однако в других языках примеры заимствованных союзов найти можно. Так, в английском языке есть союзные слова till (“до того, как”) и until (“пока не”). Они скандинавского происхождения и попали в английский тогда же, когда и местоимение they, — в эпоху викингов. Коптский язык, потомок языка древних египтян, освоил греческие союзы, например, allá и dé (к сожалению, в Средневековье коптский вымер). А испанский союз pero (“но”) вошел во множество самых разнообразных языков коренного населения Южной Америки, Океании и Филиппин. Сами эти языки зачастую совсем не родственны друг другу. Объединяет их лишь то, что территории, где на них говорят, — это бывшие испанские колонии, где испанский до сих пор остается языком международного общения. Подчеркнем, речь идет не о креольских языках, которые образуются от смешения европейских языков с языками коренных народов. Описываемые языки — живые исторические языки общения этих народов, такие как, например, язык индейцев кечуа. И при этом испанский союз pero (и некоторые другие испанские союзы) закрепились в них. Почему так произошло? Одна из гипотез состоит в том, что, поскольку союзы играют организующую роль в речи, коренным народам Южной Америки и Океании понадобилось изменить свою структуру речи, перестроить ее “по-испански” для достижения коммуникативного успеха. Эта гипотеза не слишком убеждает — ведь с испанцами как представителями власти можно было общаться на испанском, на пиджинах или креольских языках, а испанские союзы попали как раз в те языки, на которых коренные жители колоний общались между собой. Похоже, мы еще чего-то не понимаем в том, как происходит процесс заимствований.
5. Частицы
Это, пожалуй, одна из самых загадочных и удивительных частей речи. Сами по себе они вроде бы не значат ничего, если не считать слов да и нет, которые не всегда, впрочем, признают частицами — иногда их относят к междометиям, поскольку они могут употребляться самостоятельно и заменять целое предложение.
Во-первых, частицы нужны для того, чтобы выражать модальность высказывания:
Петя вернул книгу. → Петя не вернул книгу.
Я пошел в кино. → Я пошел бы в кино. (= на самом деле говорящий не ходил в кино, но он хочет это сделать или воображает, как это сделает.)
Интересно, что употребление отрицания имеет свои ограничения — язык не запрещает фразу Петя не бегает по потолку, но на практике мы так не скажем, потому что Петя заведомо ходит по полу. Мы говорим Петя не вернул книгу именно потому, что в норме подразумевается, что Петя ее вернет. Отрицательная частица не довольно сильно связана с нарушением ожидания.
Во-вторых, частицы нужны для того, чтобы связывать предложения внутри текста. Сравним:
Я пошел в кино.
Я же пошел в кино. (В отличие от кого-то, о ком упоминалось в предыдущем предложении.)
В-третьих, частицы нужны для того, чтобы нюансировать высказывание:
Я постараюсь. (Нейтральное высказывание.)
Я уж постараюсь. (Усиление, стремление привлечь внимание.)
Это лишь немногие из возможных функций частиц. Перечислять их все не хватило бы места; отсылаем читателей к справочной литературе.
Как раз в этой области тонких, разнообразных и порой ускользающих смыслов открывается большой простор для заимствований. Ведь в частицы нередко переходят знаменательные слова: хорошо, скорее, простите и т.д. Казалось бы, среди частиц заимствований должно быть много. Но русский язык в этом отношении разочаровывает — их количество ничтожно. Редким примером может служить слово буквально, которое происходит, конечно, от буквы (это слово, по-видимому, германского происхождения — ср. известное всем английское book “книга”). Но если слово буква давно обрусело и заимствование в нем не чувствуется, то нельзя сказать того же о суффиксе -аль. Обычно он встречается в типичных заимствованных прилагательных: горизонтальный, фронтальный, театральный, суффиксальный, патриархальный, центральный. И конечно, в наречиях, если таковые могут быть образованы, — например, горизонтально от горизонтальный. Нетрудно догадаться, что буквально — исходно наречие, образованное от прилагательного буквальный. Но слова типа центральный заимствованы из европейских языков в готовом виде (ср. англ. central, франц. central), а слово буквальный сконструировано заново по аналогии с этими словами. Использованный в нем суффикс -аль заимствован из латыни, где он имел вид -alis. Про заимствования отдельных морфем еще будет рассказано в следующей главе. А пока можно лишь удивляться приключениям слова: сначала к германскому заимствованию приделали латинский суффикс и образовали от него прилагательное, потом из него получилось наречие, а потом оно стало частицей. Наречие, конечно, никуда не делось: в предложении Это следует понимать буквально слово буквально — наречие. Но если мы говорим, например:
Собака буквально растерзала тапки.
— то это, конечно, частица, потому что собака не может растерзать тапки в переносном смысле. Здесь частица буквально сообщает адресату: “я не преувеличиваю, все так и было”.
Можно еще вспомнить частицу типа, которая, конечно же, представляет собой родительный падеж слова тип. Само это слово заимствовано из французского: type — так первоначально назывался оттиск на печатном станке (отсюда же наше типография). А французское слово, в свою очередь, происходит от греческого týpos “удар”. Старые способы печати требовали солидных усилий для получения отпечатка; еще в моем детстве бытовало выражение набивные ткани, то есть ткани, на которые набивают рисунок. Но из слова тип семантика “удара” почти сразу ушла, и основным его смыслом стало “подобие”. В современном просторечии частица типа синонимична частице вроде (которая представляет собой слившееся словосочетание — в роде, то есть “в той же категории”). Но частица вроде исконно русская, а типа — заимствование.
Куда менее интересны заимствованные частицы, связанные с иностранной дворянской титулатурой и обозначением происхождения в фамилиях или прозвищах: немецкое фон, нидерландское ван, французское де, итальянские да и дель. Такое впечатление, что их и в частицы-то запихнули только потому, что не нашли, куда приткнуть в русском языке, в какой грамматический разряд. Ведь во всех языках, откуда они пришли, они служат нормальными предлогами, и все они обозначают “из”. Многие, наверное, задавались вопросом, почему Жанна д’Арк так именуется — ведь она была простой крестьянкой. А просто д’Арк значит “из Арка”, и во Франции вовсе не обязательно быть дворянином, чтобы обзавестись de или d’ перед прозвищем. Такие “частицы”, строго говоря, нельзя назвать полноценными русскими частями речи — их сфера применения очень ограничена, они используются только в иностранных именах.
Проблема заимствования частиц исследована довольно слабо, в том числе потому, что основная масса лингвистических исследований в наше время публикуется на английском и французском, а в этих языках развитой системы частиц нет, в результате “частицами” исследователи, пишущие на этих языках, порой именуют совсем не то, что под этим подразумеваем мы. Так, автор одной работы о взаимодействии испанского с языками андских индейцев именует “частицами” союзы и местоименные наречия. Возможно, эта книга вдохновит кого-то из читателей на исследование вопроса, насколько часто частицы путешествуют из языка в язык и какие приключения они при этом переживают.
