8. “скажи: которая татьяна?” немного об именах собственных
При обсуждении проблемы заимствований невозможно обойти вниманием имена собственные. То, что в ономастике многих народов заимствования обильны и играют важную культурную роль, легко заметить невооруженным глазом: например, в русском языке почти не осталось исконных восточнославянских имен — разве только Владимир да сравнительно редкие Святослав и Всеволод. “Типичные” английские Джоны и французские Жаны тоже обязаны своими именам Библии, а не национальной истории. Но имена ведут себя не совсем так, как все остальные заимствования, — у них особая природа.
Начнем с того, что имена в принципе не обозначают никаких реалий, а служат только для идентификации личности. По имени John в современных США невозможно определить, кто его носитель — белый, индеец или чернокожий. Китайцем Джон, конечно, окажется с меньшей долей вероятности, но не с нулевой — живущая в США китайская семья в принципе может назвать ребенка Джоном, и он не перестанет от этого быть китайцем. Человек может сменить имя при эмиграции, как это делают, например, русские евреи в Израиле, меняя традиционные для России имена на ивритские. Он может взять псевдоним, если он писатель: говоря о Горьком, любой, кто знаком с историей русской литературы, понимает, что Максим и Алексей Максимович в этом случае означает одного и того же человека. Обычная практика — смена имени при переходе в другое вероисповедание, причем не только в христианство: например, знаменитый американский боксер Мохаммед Али (Muhammad Ali) до перехода в ислам носил имя Кассиус Марселлус Клей (Cassius Marcellus Clay). Наконец, имя можно сменить просто потому, что оно не нравится: моя одноклассница Алена при получении паспорта, который в то время выдавали в 16 лет, стала Инной, и что любопытно, весь класс согласился, что это имя ей подходит больше.
Приходя вместе с Ленским в гости к Лариным, Онегин интересуется: “Скажи: которая Татьяна?” Без подсказки он бы не догадался, кто Татьяна, а кто Ольга. Мы можем на основании своего предшествующего опыта определить, кто среди присутствующих женщины, нередко даже — кто 17-летняя девушка или одна из двух сестер, но не можем утверждать, кто из них Татьяна, пока нам этого не скажут. Причина в том, что имя собственное относится к конкретному человеку, и хотя Татьян могут быть тысячи, они не составляют никакого класса татьян. Нет в природе свойства “татьянности”, общего для всех Татьян. Если в одной компании оказываются тезки, это, как правило, приводит к попыткам избежать путаницы — и таких людей все же стараются называть как-то по-разному. В той же школе со мной в одном классе оказались две Светланы Степановы. В результате все учителя… называли их на деревенский манер по отчеству: Павловна и Александровна, что звучало довольно забавно.
Поэтому и при заимствовании имена ведут себя немного иначе, чем все другие слова, — они заимствуются не для того, чтобы выразить какие-то новые смыслы. Если имя и несет какой-то “смысл”, то только с точки зрения принадлежности человека к определенному сообществу: языковому или конфессиональному. Человек по имени Хуан (Juan) почти наверняка из тех, кто говорит по-испански; два столетия назад он к тому же с практически стопроцентной вероятностью оказался бы католиком, хотя в наше время может быть и атеистом. А вот принадлежность Хуана к мусульманам или индуистам сомнительна. Впрочем, как уже говорилось, эти правила не универсальны — традиции именования в современную эпоху могут размываться под влиянием моды. И вряд ли Хуана назвали Хуаном для того, чтобы отличать его от англоязычных Джонов или русскоязычных Иванов — об этом родители Хуана совершенно точно не думали. Существует множество племен, до недавнего времени живших в сравнительной изоляции, — для них потребность отличать себя от других сообществ была явно не на первом месте, и все же у каждого есть своя традиция имянаречения. Неизвестно ни одного примера общества, которое обходилось бы вовсе без имен, если, конечно, не считать таковым концлагерь с номерами.
Противоречия разрешаются, если предположить, что имя необходимо для идентификации личности внутри собственной родословной (родственники же с большой долей вероятности принадлежат к одной этнической и конфессиональной группе). Наши современные сочетания “имя + фамилия” (а у русских, болгар и корейцев имеются также и отчества) отражают именно родственные связи. В древности, когда люди жили малыми группами, для идентификации родичей хватало одного имени, но при разрастании сообществ все чаще возникали проблемы. Людей, которых надо различать — как современников, так и предков, — становилось слишком много. Древние греки пробовали добавлять к имени информацию о месте происхождения, чтобы отличать, скажем, Диогена Лаэртского от Диогена Синопского. Более сложную систему развили римляне, у которых имена были тройными: первое имя (преномен) было собственно именем, затем следовало родовое имя (номен), а затем прозвище (когномен). Например, Гай Юлий Цезарь (Gaius Julius Caesarus) означает “Гай из рода Юлиев по прозвищу Цезарь”. Отметим, что “прозвища” у римлян необязательно были семантически прозрачны — в случае с “Цезарем” сами римляне расходились во мнениях, что означает это слово и какова его этимология. Дочерей называли по родовому имени отца: Юлия была дочерью мужчины по имени Юлий. Система личных имен у римлян была крайне консервативна и ограничивалась очень узким набором. Но даже и в римскую систему имен проникали заимствования. Например, римские рабы часто носили греческие имена (вначале потому, что они могли быть реальными этническими греками, позже греческие имена им мог давать хозяин). Став вольноотпущенником, раб вместе с римским гражданством получал преномен и номен бывшего хозяина, а греческое имя становилось когноменом.
Итак, в принципе имя может быть заимствовано, если в сообщество приходит представитель другой этнической группы и достаточно долго проживает там. Но архаические сообщества нередко сопротивляются такой инновации и требуют, чтобы новый член сменил свое имя и стал именоваться по традиции. В наши дни ритуал “приема в племя” с получением туземного имени даже стал популярным туристическим аттракционом. Не столь весело, вероятно, чувствовали себя иностранцы в Московской Руси XVI–XVII вв.: московские писари запросто переименовывали Джона в Ивана (и хорошо еще, если не в Ивашку, как требовал протокол официальных обращений в Московском царстве), Джерома — в Еремея, Вильяма — в Ульяна, Якоба — в Якушку. Под пером особо креативных чиновников даже немец Готфрид становился Богданом — очевидно, составители документов не упускали случая похвалиться знанием немецкого, демонстрируя, что понимают этимологию имени с основой на Gott-. Хотя в наши дни на любом курсе теории перевода вам скажут, что имена переводить не принято. Любопытное исключение из этого правила составляют индейские имена: Кожаный Чулок Фенимора Купера, конечно же, в английском оригинале Leatherstocking, а, например, в итальянском переводе — Calze di Cuoio.
Однако имена Иван, Ульян, Еремей ничуть не более русские, чем Джон, Уильям или Джером. Они заимствованы, просто это произошло давно и они стали привычными в русском быту. Как же все-таки происходит заимствование имен, учитывая, что сообщества обычно сопротивляются внедрению чужеродной ономастики? Факторов, способствующих проникновению заимствованных имен в обиход, множество: религия, политика, культура и другие. Наиболее интересны для нас два пути такого межнационального обмена.
1. Древнейший и самый очевидный путь — смена вероисповедания
Если, допустим, какое-то сообщество официально принимает одну из авраамических религий (христианство, иудаизм или ислам), это часто ведет к смене имен с “языческих” на “христианские”, “мусульманские” и т.д. Часто, но не всегда. У греков, например, никакого разграничения между “языческими” и “христианскими” именами не было и нет: так, имя Филипп (Philippos) ныне считается православным, поскольку так звали апостола из Нового Завета, но то же имя носил отец Александра Македонского задолго до христианской эры. Да и само имя Александр и православными, и католиками, и протестантами ныне ощущается как вполне христианское.
Однако, когда христианство попадает в регионы, где с ним еще не были знакомы раньше, новообращенным начинают давать имена святых, уже канонизированных соответствующими церквями ранее. А поскольку местные святые пока еще не появились, имена даются в честь иностранных святых — например, Георгия Победоносца, который оказался одним из самых популярных покровителей во всем мире. Вряд ли, к примеру, Джордж Клуни догадывается, что он тезка Юрия Долгорукого и что они названы в честь одного и того же святого. Имя Юрий — исторически не что иное, как вариант произношения имени Георгий (сокращение из древнерусского Гюргий).
Отношения между языческим и крестильным набором имен в разных странах складывались по-разному. На Руси языческие имена бытовали параллельно с крестильными вплоть до петровской эпохи, когда они были запрещены. Многие из наших предков не использовали свои христианские имена ни в быту, ни даже в документах. Знаменитые новгородские берестяные грамоты пестрят именами наподобие Гостята, Доманег, Миронег, Путила, Нежка, Жирята, Твердислав и т.д. Сами русские князья долгое время предпочитали официально называться языческими именами — например, всем известный князь Владимир, креститель Руси, носил христианское имя Василий, но сейчас об этом знают только специалисты по древнерусской истории. Ведь и в летописях, и на монетах собственной чеканки он именуется Владимиром. В этом смысле Юрий Долгорукий — скорее исключение для домонгольской эпохи.
Подавляющее большинство христианских имен в России — греческого либо древнееврейского (то есть библейского) происхождения. К первым относятся Александр(а), Алексей, Денис (упрощенное из Дионис), Петр, Евгений, Степан, Филипп, Елена, Ксения. Ко вторым — Мария, Иван (упрощенное из Иоанн), Яков, Захар, Семен, а среди немодных в наши дни — Елисей и Еремей (из Иеремия — по имени этого пророка озаглавлена одна из ветхозаветных книг). Впрочем, элементарные сведения о происхождении русских имен можно найти на сотнях популярных сайтов, где, как правило, объясняется и их “значение”. Как теперь нам с вами понятно, никакого “значения” у имен нет — у них есть только этимология, связь их происхождения с определенными словами. Например, Ксения происходит от греческого xenía “гостеприимство”. Но наши предки вовсе не думали об этимологии греческих и еврейских имен, когда крестили ими детей, — даже среди священников почти никто не владел древними языками. Имя полагалось брать из церковного календаря по дню рождения ребенка, а если получившийся вариант не нравился (вспомним, как мучились родители гоголевского Акакия Акакиевича!), то в миру человека просто звали как-то по-другому. Вначале такие мирские имена были языческими, а в более позднюю эпоху все чаще выбирались из христианского же репертуара.
Лишь немногие имена, признанные РПЦ, другого происхождения — исконное русское имя Владимир (разумеется, в честь крестителя Руси), болгарское Борис и скандинавское Глеб (из Guðleifr). Пример родных братьев, князей Бориса и Глеба ярко показывает, что уже в XI в. эти имена были достаточно освоены на Руси и их иностранное происхождение не ощущалось. Но для того, чтобы они вошли в христианский календарь, понадобилось трагическое событие — мученическая гибель обоих молодых людей. Пока князья были живы, они носили христианские имена Роман и Давид.
Столь жесткое разграничение “христианских” и “нехристианских” имен свойственно только русской традиции. У других славянских народов оно отсутствует, потому что нет обязательной привязки имянаречения к дню памяти святого, когда родился ребенок. Южные и западные славяне спокойно пользуются дохристианскими именами, что иногда приводит к серьезным конфликтам культур, весьма досадным:
Оказывается, в России отказываются исповедовать и причащать болгар, носящих болгарские имена, не принятые в Русской Церкви! Причем такая ситуация наблюдается во многих городах России, но особенно в Москве. Как же так?! Русские отказываются признавать нас православными, хотя мы приняли православие еще в I тысячелетии, когда уважаемый Старший Брат только приходил к мысли о христианстве! В Болгарии есть огромная русская диаспора, но никто не заставляет русских перекрещиваться в Цветаны и Цветанки!
Так почему же в одном известном московском монастыре приемщицы записок указывают нашей 82-летней родственнице, что ее имя Виктория должно звучать как Ника?! А уж за Веселину, Розу и Бойко молиться вообще не пожелали — якобы это все имена неправославные, поскольку их нет в русских святцах! Еще и осмеяли нас при всем честном народе!
В статье диакона Федора Котрелева 2008 г., где приводится это письмо, подробно рассматриваются отличия ономастических традиций у других православных народов. Они часто не совпадают с русской, и многие народы наряду с заимствованными греческими и еврейскими именами продолжают использовать свои традиционные дохристианские имена.
Еще сложнее обстоит дело с исконной и заимствованной ономастикой в Западной Европе. Во-первых, там языческие имена никогда не подпадали под формальный запрет и не рассматривались церковью как “ненастоящие”. Еще живший в IV в. переводчик Библии на готский язык остался в истории как Ульфила — “волчишка”. А ведь он был ни много ни мало епископом. По-видимому, для готов даже духовный сан не был поводом сменить имя. У немцев тоже с глубокой старины совершенно на равных сосуществуют дохристианские имена типа Wolfgang, Siegfried, Wilhelm и чисто христианские типа Johann, Jacob, Martha. В далеком XI в. древнерусские церковные писатели упрекали “латинян”, то есть католиков, за то, что они при крещении “имени же не нарицают святого, но како его прозовут родители своя”, так и называют ребенка.
Это верно лишь отчасти, поскольку в Западной Европе “языческие” по форме имена часто являются именами ранних местных святых, которых, как наших Бориса и Глеба, почитают под их светскими именами дохристианского происхождения. Например, шведские и норвежские Олафы вот уже тысячу лет получают имена в честь короля Олафа Святого, современника Ярослава Мудрого (древнеисландский рассказ “Прядь об Эймунде” даже приписывает Олафу роман с супругой Ярослава). Английские Освальды названы в честь англосаксонского первомученика короля Освальда, жившего в VII в. и погибшего в бою с язычниками. Наверное, вы сейчас вспомнили Освальда Шпенглера и других известных немцев с этим именем? Да, в наши дни имя Освальд гораздо популярнее в немецкоязычной среде, чем в англоязычной. Но оно заимствовано у англичан, потому что форма с начальным О — англосаксонская. Если бы оно было исконно немецким, оно имело бы вид не Oswald, а Answald.
Имя Людвиг (Ludwig), которое кажется эталонно немецким, тоже заимствовано — из языка древних франков. Это онемеченный вариант имени Хлодвиг (Hlodowig). Из школьной истории мы помним, что так звали первого христианского короля франков, жившего в V в. Франкский язык не был родственным французскому — это был германский язык, от которого впоследствии произошел нидерландский. На территории бывшей римской Галлии франки утратили свой исконный язык и заговорили на диалекте народной латыни, который потом станет французским языком. А вот германское имя короля-крестителя осталось — на латыни оно звучало как Chlodovechus и стало популярнейшим династическим именем французских королей. Позже его записывали как Ludovicus, оттого и в нашей историографии французские короли стали Людовиками, хотя на современном французском это имя звучит как Louis. Один из Людовиков, под номером IX, был причислен к лику святых, что только прибавило популярности имени. Имя присвоили многие христианские народы Западной Европы — у итальянцев, например, оно звучит как Lodovico/Ludovico. А значит, и поэт Лудовико Ариосто (1474–1533), автор “Неистового Роланда”, и композитор Людвиг ван Бетховен (1770–1827) и все французские короли Людовики — тезки!
Такой интенсивный обмен именами как между родственными, так и между неродственными языками — характерная особенность западноевропейского Средневековья. Как только представитель какого-либо народа причислялся к католическим святым, его имя начинало восприниматься как часть общей христианской традиции и свободно путешествовало между странами и культурами (единственные ограничения, которые могли возникать, — специфика местных семейных и династических традиций). Средневековой Европе не было известно современное представление о национальной идентичности, и идея выбирать имя ради того, чтобы подчеркнуть свою принадлежность к этнической группе, обычная в наши дни, показалась бы средневековому человеку крайне странной.
В эпоху Реформации нарождающиеся протестантские церкви были настроены резко против культа святых и стремились его отменить. Это одна из причин, по которой протестанты ввели в активное употребление ветхозаветные еврейские имена — Авраам (Абрахам), Исаак, Иаков (Якоб, Джеймс), Эсфирь (Эстер), Сара. В католическом Средневековье многие из этих имен воспринимались как непрестижные или даже нехристианские. Встретив на страницах школьного учебника Исаака Ньютона и Авраама Линкольна, мало кто задумывается о том, что эти имена — такая же неотъемлемая примета Нового времени, как закон всемирного тяготения или президентская республика.
Как и другие заимствования, христианские имена могли подвергаться своеобразной народной этимологизации. Например, для исландцев, крестившихся поздно по европейским меркам — в 1000 году, — была характерна традиция отождествлять заимствованные христианские имена с традиционными языческими: дохристианское имя Стефнир переосмыслялось как христианское Стефан, Туми — как уменьшительное от Томас (то есть Фома), Эйстейн становился Августином, а Торд (Þórðr, что в Средневековье могло записываться как Thordur) — Теодором (Theodor).
В более редких случаях встречается калькирование имен: греч. Theódōros — лат. Deodatus (итал. Deodato) — франц. Dieudonné — укр. Богдан.
У тюркоязычных народов распространение пришлых имен связано с исламом, и заимствовались имена арабского происхождения. Поскольку в исламе нет специального календаря святых, то нет и обязательности в имянаречении, использование арабских религиозных имен — чисто символический знак благочестия, подобно использованию ветхозаветных имен у протестантов. По этой причине в тюркских сообществах все еще сохраняется обширный фонд традиционных доисламских имен — Батыр (“богатырь”), А(р)слан (“лев”, снова вспомним роман Клайва Льюиса), Темир/Тимур (“железо”), Айгуль (“лунный цветок”), Юлдуз (“звезда”). Несложно догадаться, какие из них мужские, а какие женские. В исконно тюркской традиции фонд имен открытый, и именем может служить любое понравившееся слово или словосочетание — или, наоборот, ругательство, если ребенка хотят защитить от сглаза. Но при этом наряду с традиционными тюркскими именами бытуют и заимствованные арабские имена. Они чаще всего двух типов. Во-первых, это имена коранических персонажей, частично совпадающие с ветхозаветными: Мухаммед, Фатима, Мириам (= Мария), Муса (= Моисей), Сулейман (= Соломон), Ильяс (= Илия), Ибрагим (= Авраам) и др. Во-вторых, это различные комбинации с упоминанием Аллаха: Абдулла (букв. “раб Божий”), Хабибулла (букв. “любимый Богом”), Файзулла (“щедрость Бога”) и т.д. Такие имена в лингвистике называются теофорными, то есть “богоносными”. Иногда такие сложносоставные имена сокращаются и переосмысляются, например: Абдул-Рашид/Абдуррашид (букв. “слуга праведного”) => Рашид (“праведный”, то есть эпитет относится уже не к Богу, а к человеку). Интересно, что эта гибкость в выборе имен, свойственная традиционно мусульманским сообществам тюркских народов, исчезает, когда речь идет о современных христианах, перешедших в ислам, — они неизменно принимают арабские имена независимо от своей исходной этнической принадлежности: в начале этой главы уже упоминался американец Кассиус Марселлус Клей, ставший Мохаммедом Али.
Арабский язык настолько же неродственный тюркским языкам, насколько иврит — индоевропейским, на которых говорит большинство народов Европы, при этом оба относятся к семитской языковой семье. Вот так вышло, что на пространстве от Швеции до Татарстана можно встретить человека с именем семитского происхождения, чьи предки с вероятностью в 99% вообще никогда не говорили на семитских языках.
2. Короли — законодатели мод
В истории нередки случаи, когда иностранное имя поначалу закреплялось в королевской династии, а потом распространялось в народе. Монархи чаще, чем кто-либо, связаны родственными и брачными узами с другими странами, а иногда и сами иностранцы по происхождению. Привычные нам имена Игорь, Ольга, Олег, Глеб вошли в обиход благодаря первым древнерусским князьям, имевшим скандинавские корни: Игорь — это скандинавское Ingvarr, Олег — Helgi, Ольга — Helga, Глеб — Guðleifr. В наше время кое-кому кажется, будто признавать факт иностранного происхождения первых князей — непатриотично. Но, как уже говорилось, Средневековье не знало идей крови и почвы, даже национальное самосознание как явление стало формироваться только в эпоху Возрождения. Напротив, в Средневековье престижным считалось как раз иностранное, “заморское” в буквальном смысле слова происхождение основателя династии. Так, древнеанглийская поэма “Беовульф” (не позднее XI в.) упоминает, что Скильд Скевинг, основатель легендарной династии Скильдингов, или, на скандинавский лад, Скьольдунгов, был найденышем — его принесло по морю в лодке. Согласно другой версии, в лодке нашли его предка Скева, который, вероятно, изначально был земледельческим божеством, — его имя на древнеанглийском означало “сноп” (по-английски и сейчас сноп — sheaf). История Скева проясняет, почему приход будущего правителя “из-за моря” в Средневековье оценивался положительно: такой пришелец считался посланцем богов, ведь “за морем” в средневековых представлениях лежали иные, потусторонние миры. Даже с развитием мореплавания и распространением христианства это представление не исчезло и бытовало еще много веков, пока не наступила эпоха Великих географических открытий. Потому в “Повести временных лет” славяне и посылают “за море” приглашение варягам княжить.
Игори, Олеги, Ольги и Глебы теперь нам привычны, эти имена вполне обрусели, а вот Рюриков что-то не видно, это имя если и встречается, то как редкий курьез: два наиболее известных Рюрика, у которых это было настоящее имя, а не псевдоним, — лингвист Р. К. Миньяр-Белоручев и орнитолог Р. Л. Беме — родились в 1920-е гг., период самых бурных и эксцентрических экспериментов с именами в истории России. Похоже, и в исторической династии Рюриковичей имя основателя особой популярностью не пользовалось — князей с этим именем очень мало. Почему судьба этого имени сложилась иначе, чем судьбы остальных русских имен скандинавского происхождения? Вероятно, дело в благозвучии: все-таки сочетание звуков рюр не самое удобопроизносимое для носителей русского языка, в котором таких звуковых комбинаций исконно нет.
Подобный процесс — когда заимствованное имя сначала возникает в правящей династии, а потом распространяется среди более широких слоев населения, — происходил и у самих скандинавов. Многие современные шведы носят имя Магнус, и оно воспринимается как типично шведское. Но по происхождению оно латинское, от прилагательного magnus “великий”, и у него есть точная дата рождения — 1024 г. В этом году Альфхильда, англосаксонская наложница норвежского короля Олафа, тогда еще не Святого, родила от него ребенка. Будь младенец рожден в законном браке, он получил бы одно из династических имен предков, но внебрачным детям могли давать необычные имена. А малыш к тому же очутился в экстремальной ситуации — возникли опасения, что он не выживет. В Средневековье это означало, что надо срочно крестить. Король в это время спал. Опасаясь королевского гнева, скальд Сигват не стал его будить, решил провести крещение сам и в качестве крестного отца ребенка выбрал ему имя. Видимо, он решил щегольнуть ученостью и вспомнил об императоре Карле Великом — по-латыни Carolus Magnus. Вот только знание латыни у королевского скальда оказалось несколько, хм, поверхностным, и он принял слово Magnus за второе имя. Так ребенок и стал Магнусом. Король Олаф поначалу был несколько шокирован таким самоуправством, но Сигвату удалось убедить его в правильности своего поступка. Эту историю сохранил для нас Снорри Стурлусон в своем “Круге Земном” — собрании саг о королях, записанном в XIII в.
Много лет спустя внебрачный королевский сын, обязанный своим именем переводческому ляпу, в силу исторических превратностей взошел на престол и стал королем Магнусом Добрым. С этого времени имя Магнус стало чрезвычайно популярным в королевских династиях Норвегии, Дании и Швеции (на самом деле короны и территории этих стран в течение веков многократно то соединялись в разных комбинациях, то разделялись, так что говорить о “Норвегии, Швеции и Дании” до XIX в. можно лишь условно, но не будем утомлять читателя подробностями средневековой геополитики). А впоследствии оно вошло в обиход и у рядового населения.
А вот еще одна замечательная история подобного заимствования имени, тоже в Скандинавии, только в более позднее время. Трудно найти жителя России, который не читал бы в детстве “Малыша и Карлсона” Астрид Линдгрен. А все ли помнят, как на самом деле зовут Малыша? Его полное имя упоминается в книге всего один раз: Сванте Свантесон. Как ни удивительно, это имя, которое русскому слуху кажется типично шведским, на самом деле славянского происхождения. Малыш — тезка нашего Святополка. Только Святополк, давший это имя множеству шведских мальчиков, происходил не из Древней Руси, то есть не из восточных славян, а из Поморья, балтийского региона, где в Средневековье жили западные славяне. В западнославянских языках и в наше время сохраняются носовые звуки. Поэтому имя Святополк латиницей записывалось как Svantepolk. Сокращенно — Svante.
Отцом этого Святополка был Кнут, герцог Ревельский, внебрачный сын датского короля Вальдемара II. Общая закономерность: там, где в родословную затесались незаконнорожденные, туда заимствованные имена проникают гораздо легче. О матери неизвестно почти ничего, кроме того, что она была славянкой. Подпорченная родословная не помешала Святополку-Свантеполку занимать довольно высокое общественное положение и жениться на родственнице шведских королей. Он умер в 1310 г., а имя осталось в шведской традиции и дожило до наших дней. Среди прочих его получили знаменитый химик Сванте Аррениус (1859–1927) и наш любимый герой книги Астрид Линдгрен. Судя по тому, что и фамилия Малыша — Свантесон, его предки тоже носили это имя.
Обратим внимание, что ни Магнус Добрый, ни Сванте Кнутссон не были канонизированы как святые и не имели особых заслуг перед церковью, а наши князья Игорь и Олег даже не были христианами. Их имена получили популярность потому, что стали восприниматься как престижные, связанные сначала с родословной монаршего дома, а в новейшее время — с национальной историей. Это чисто светский путь заимствования имен.
С некоторых пор необязательно быть в родстве с княжеской или королевской династией, чтобы поучаствовать в большой политике, которая отражается на заимствованиях имен. Французы в эпоху Великой французской революции опробовали использование древнеримских имен. Такие экстремальные варианты, как Гракх Бабеф (Gracchus Babeuf, 1760–1797, настоящее имя Франсуа-Ноэль Бабеф), конечно, не прижились. А вот имя Камиль (Camille, из римского Camillus) пришлось как нельзя кстати и теперь воспринимается как заурядное французское имя. К примеру, художник Камиль Коро, предтеча импрессионизма, родился как раз в годы Первой республики — в 1796 г., так что его имя тогда было знаком родительских симпатий к новой власти. Сейчас же революционные ассоциации стерлись, и оно звучит совершенно нейтрально.
В Советском Союзе XX в. римские имена особого энтузиазма не вызывали — более-менее обиходным стало только имя Спартак (не знаю, надо ли напоминать современному читателю, что так звали руководителя восстания гладиаторов в 73–71 гг. до н.э.). Самый знаменитый его носитель — актер Спартак Мишулин (1926–2005). По забавному совпадению он играл в театре Карлсона, то есть история в некотором роде столкнула на одной сцене Святополка и Спартака.
Гораздо более востребованными оказались имена зарубежных идеологов и исторических деятелей более недавнего времени: Карл (в честь Карла Маркса), Клара (в честь Клары Цеткин), Роза (в честь Розы Люксембург), Эрнст (в честь Эрнста Тельмана). До революции такие имена носили обрусевшие немцы, но в советское время они неожиданно обрели популярность среди народов союзных республик, что порождало такие фантастические сочетания, как Карл Молдахметович Байпаков (я не шучу, это реальное имя казахского археолога, умершего совсем недавно). Насколько эти имена были распространены среди этнических русских, не очень понятно. История советской ономастики еще недостаточно изучена, литература на эту тему чаще всего ограничивается анекдотами о курьезах имянаречения 1920–1930-х гг., и неясно даже, достоверны ли эти сведения — существовали ли такие имена, или они выдуманы фельетонистами того времени. Однако, например, про имя Жанна в честь Жанны д’Арк можно совершенно точно сказать, что оно стало “своим” и в русском быту, и у других народов бывшего СССР, и давно уже не воспринимается как идеологизированное: своеобразным свидетельством этого служит песня Владимира Преснякова — младшего “Стюардесса по имени Жанна”, ставшая хитом в 1994 г.
Ну и самый диковинный пример идеологического заимствования имени политического лидера — случай, когда именем оказалась… фамилия. Почему-то жителям латиноамериканских стран во второй половине XX века полюбилось имя Ленин. В наши дни живут и здравствуют американский боксер Ленин Арройо, уроженец Коста-Рики; 46-й президент Эквадора Ленин Морено; венесуэльский правовед Али Ленин Агилера и многие другие.
На самом-то деле превращение фамилии в имя известно и в отечественной практике: в СССР татарские Мураты становились Маратами в честь Ж.-П. Марата, деятеля Великой французской революции. Но в этом случае традиционное имя переосмыслялось как идеологическое, тем более что варьирование гласных в тюркских языках давало такую возможность. Все-таки не Ленин…
Такие политизированные заимствования имен в новейшую эпоху работают немного иначе, чем традиционный обычай давать имена в честь представителей королевских династий. Нарекая ребенка королевским именем, родители обычно надеются таким образом обеспечить ему долю славы и престижа, связанных с этой исторической фигурой. Тогда как использование имен типа Спартак, Клара или Lenin — это жест идеологической лояльности.
Конечно, в заимствовании имен играет роль и множество других причин — и межэтнические браки, и художественная литература (так, армянам почему-то полюбились имена шекспировских персонажей — Гамлет, Лаэрт, Джульетта), и просто мода. Например, ни с того ни с сего коренные русские вдруг начинают называть детей Робертами; мы с детства привыкли слышать “поэт Роберт Рождественский”, и нам это сочетание не кажется нелепым, а вот Анна Ахматова от него морщилась: “английское имя при поповской фамилии”. Об именах можно рассказывать до бесконечности, но тема нашей книги все-таки не происхождение имен, а природа и механизмы заимствований. Не станем отвлекаться и на обсуждение заимствованных фамилий — ведь фамилии чаще всего происходят от имен.
Так в чем же главное отличие заимствованных имен от других заимствованных слов? В том, что заимствование имен всегда происходит сознательно, волей конкретных людей. Когда ребенку дают имя, не вписывающееся в прежнюю традицию, это всегда в той или иной степени жест, попытка выделить его, некое послание общественности. Иногда выбор оказывается неудачным: например, русские дети, названные в 1920-е гг. Адольфами, очутились в скверном положении после 1933 г. Моя бабушка вспоминала одного такого Адольфа, которому пришлось срочно переименоваться в Алика.
Однако, как ни парадоксально, для того чтобы заимствованное имя прижилось в ономастиконе и не осталось единичным курьезом, нужно, чтобы его коммуникативная нагрузка хотя бы отчасти стерлась, и рано или поздно это происходит со многими заимствованиями. Предельный случай такого стирания — христианские имена типа Петр (Peter, Pier(re) и т.д.), которые атеисты, без лишних раздумий, дают своим детям.
В начале этой главы говорилось о том, что имена не обладают никаким собственным значением, кроме указания, что вы имеете дело с этим человеком, а не с другим. Это достаточно легко продемонстрировать: например, английское слово dick имеет непристойное значение, однако никого не смущает деловое письмо, подписанное именем Dick (и в наше время оно может быть не только уменьшительным от Richard, но и вполне официальным). Заимствованные имена — замечательное опровержение идеи, что из-за невозможности назвать предметы вроде фрака или компьютера на родном языке иностранным словам выдается въездная виза. Такой “визы” не существует. Заимствования происходят потому, что люди в силу своей социальной природы общаются между собой, а языки стремятся к этому общению приспособиться — ведь они служат его средством. И чаще всего это происходит помимо воли отдельных людей и даже целых групп людей. Личные имена — исключение, только подтверждающее правило: даже имя не так просто ввести в обиход, не получилось же в России с Рюриками. Имя само по себе — не способ коммуникации, а лишь повод к ней.
О том, как языки “притираются” друг к другу в процессе коммуникации, — в следующих главах.
