14. левиафан, фантомас и магистр йода: в мире культурных аллюзий

Напоследок поговорим об особом типе заимствований, которые в большинстве случаев вообще ускользают от внимания составителей словарей и учебников, но тем не менее играют важную роль в языке. Носители языка свободно употребляют их, и они, как правило, интуитивно понятны посторонним читателям и слушателям (в отличие от внутрисемейных шуток или профессионального жаргона узких групп).

Когда вы слышите про кого-то, что он настоящий Шерлок Холмс или что в ресторане подают гаргантюанские порции, вы, скорее всего, без труда понимаете, о чем идет речь, — даже если не читали ни рассказов Артура Конан Дойля, ни романа Франсуа Рабле “Гаргантюа и Пантагрюэль”. Вы можете не быть поклонником Даниэля Дефо, но тем не менее говорить: живу на даче робинзоном. Эти слова оторвались от исходных литературных текстов и обрели вполне самостоятельное бытование — и, конечно, они заимствованные, потому что речь идет о персонажах английской и французской литературы. Мы используем их уже не для того, чтобы поговорить о произведениях данных авторов, а для описания действительности — так же как слова компьютер или дежавю, как идиомы золотая молодежь или волк в овечьей шкуре. И все-таки определенная разница между этими группами заимствований существует. Если заимствованное существительное детектив или агент называет объект (человека или род его деятельности) напрямую, то Шерлок Холмс — через посредство литературного произведения. В обычных отношениях слова с действительностью два участника — само слово и называемый им денотат. Сходным образом ведут себя фразеологизмы, которые нередко можно заменить одним словом или перифразом: не в своей тарелке = неуютно, золотая молодежь = дети богатых родителей. Но в случае с культурными аллюзиями участников три: слово (или более развернутый элемент речи) — памятник культуры, к которому оно отсылает, — та часть действительности, которую мы хотим охарактеризовать. Такое заимствование-аллюзию невозможно заменить синонимом, поскольку в нем важна именно отсылка к контексту. При этом, как уже говорилось, знать непосредственно сам культурный памятник не обязательно — достаточно иметь приблизительное представление, что это за произведение и о чем оно.

В отдельных, довольно редких случаях такие заимствования-аллюзии бытуют в языке очень долго и удостоились внесения в словари. Таковы слова гамлет, гамлетизм, гамлетовский, донкихот, донкихотский, донкихотство, донкихотствовать. Они входят в русский язык еще в позапрошлом столетии и образованы, разумеется, от имен персонажей Шекспира и Сервантеса. Западная литература эпохи Ренессанса по-настоящему вошла в русский культурный обиход в XIX в. и была воспринята у нас своеобразно — на фоне специфических проблем русского общества и духовных поисков русской интеллигенции. Своеобразный документ этого процесса усвоения зарубежной классики — эссе И. С. Тургенева 1860 г. “Гамлет и Дон-Кихот”. Если верить Тургеневу, уже на момент написания статьи имя Дон Кихота “стало смешным прозвищем даже в устах русских мужиков. Мы в этом могли убедиться собственными ушами”. Даже если классик преувеличил познания русских мужиков (как тогда именовали крестьян), то в читающих кругах имя Дон Кихота, несомненно, уже приобрело статус общепонятной аллюзии. Текст Тургенева дает подробнейшие сведения о том, какое значение придавалось этим именам уже в позапрошлом веке:

Что же представляет собою Гамлет? Анализ прежде всего и эгоизм, а потому безверье. Он весь живет для самого себя, он эгоист; но верить в себя даже эгоист не может; верить можно только в то, что вне нас и над нами. Но это я, в которое он не верит, дорого Гамлету. Это исходная точка, к которой он возвращается беспрестанно, потому что не находит ничего в целом мире, к чему бы мог прилепиться душою; он скептик — и вечно возится и носится с самим собою; он постоянно занят не своей обязанностью, а своим положением. Сомневаясь во всем, Гамлет, разумеется, не щадит и самого себя; ум его слишком развит, чтобы удовлетвориться тем, что он в себе находит: он сознает свою слабость, но всякое самосознание есть сила; отсюда проистекает его ирония, противоположность энтузиазму Дон-Кихота. Гамлет с наслаждением, преувеличенно бранит себя, постоянно наблюдая за собою, вечно глядя внутрь себя, он знает до тонкости все свои недостатки, презирает их, презирает самого себя — и в то же время, можно сказать, живет, питается этим презрением. Он не верит в себя — и тщеславен; он не знает, чего хочет и зачем живет, — и привязан к жизни…

<…>

Дон-Кихот, бедный, почти нищий человек, без всяких средств и связей, старый, одинокий, берет на себя исправлять зло и защищать притесненных (совершенно ему чужих) на всем земном шаре. Что нужды, что первая же его попытка освобождения невинности от притеснителя рушится двойной бедою на голову самой невинности…

<…>

Дон-Кихот любит Дульцинею, несуществующую женщину, и готов умереть за нее <…> Он любит идеально, чисто, до того идеально, что даже не подозревает, что предмет его страсти вовсе не существует; до того чисто, что, когда Дульцинея является перед ним в образе грубой и грязной мужички, он не верит свидетельству глаз своих и считает ее превращенной злым волшебником. Мы сами на своем веку, в наших странствованиях, видали людей, умирающих за столь же мало существующую Дульцинею или за грубое и часто грязное нечто, в котором они видели осуществление своего идеала и превращение которого они также приписывали влиянию злых, — мы чуть было не сказали: волшебников — злых случайностей и личностей.

Действительно ли персонажи Шекспира и Сервантеса именно таковы? По крайней мере с трактовкой Гамлета как “эгоиста” можно было бы поспорить — русской интеллигенции XIX в. оказались чужды и непонятны проблемы родового долга чести феодального Средневековья и его конфликта с ренессансным гуманистическим мировоззрением. Если вынуть эту проблематику из шекспировской пьесы, Гамлет, пожалуй, и правда превращается в зацикленного на собственных неврозах мямлю… Но это вопросы литературоведения, а не языка. Язык — не ученый-шекспировед, он усваивает аллюзии зачастую по первому поверхностному впечатлению. Тексты Шекспира и Сервантеса — лишь повод к тому, чтобы сформулировать новое понятие и назвать его; отталкиваясь от текстов, аллюзии начинают жить собственной жизнью. Гамлетизм и донкихотство принадлежат миру русскоязычной обыденной коммуникации, а не миру английской или испанской художественной литературы.

Этим словам повезло — их существование признают словари. Куда меньше, например, повезло слову робинзон, которое давно стало нарицательным в русском языке и породило производное робинзонада, но в общедоступных словарях, как правило, отсутствует. В большинстве случаев устойчивые культурные аллюзии существуют в своего рода “серой зоне” между словарной лексикой и цитатами. Дополнительную путаницу создает то, что мы называем цитатами как единичные уникальные отсылки к чужим текстам (например, когда ученый ссылается на выводы из статьи предшественника), так и вошедшие в обиход “крылатые выражения”, которые взяты из авторских литературных произведений, но по характеру своего бытования и по статусу в языке близки пословицам или поговоркам. Классический пример: быть иль не быть? — из того же “Гамлета”.

Между тем подобные аллюзивные элементы языка подчиняются всем тем же правилам, что и любые другие заимствования. Они могут попадать в язык путем транслитерации (Гамлет, Шерлок Холмс, Франкенштейн) или путем калькирования (три мушкетера, затерянный мир, безумное чаепитие, страдания молодого Вертера). Они могут менять семантику — так, выражение дети-маугли отсылает к известному персонажу Редьярда Киплинга, но смысл отсылки изменился едва ли не с точностью до наоборот. У Киплинга ключевая тема рассказов о Маугли — то, что человек, воспитанный дикими зверями, не просто сохраняет разум, но и превосходит в этом отношении поверхностно цивилизованных деревенских жителей. Но в русском языке словом маугли обозначают детей с тяжелой педагогической запущенностью, которые из-за недостатка общения с людьми навсегда остались умственно неполноценными. Аллюзии могут трансформироваться и на более существенном уровне: например, чудовище Франкенштейна в современной речи часто автоматически влечет за собой продолжение — убивает своего создателя, хотя в романе Мэри Шелли Виктор Франкенштейн умирает естественной смертью.

Нетрудно догадаться, что Библия — особенно щедрый источник таких заимствований. Библейские аллюзии вошли в языки едва ли не всех стран, исповедующих христианство. (Среди стран, где это самая распространенная религия, есть такие неожиданные, как Республика Корея. Если эту книгу читает специалист по Южной Корее, автор просит поделиться наблюдениями — насколько распространены там в языке и культуре библейские аллюзии.) Мы сравниваем человека, на которого обрушилось много бедствий, с Иовом, а о любителях загорать голышом шутливо говорим: в костюме Адама. Любопытную историю имеет слово Левиафан, давшее название фильму Андрея Звягинцева (2014). В современной культуре оно ассоциируется с государственной машиной и именно в этом значении использовано режиссером. Но в Библии, конечно, такого значения нет. Библейский Левиафан — это какое-то крупное водное животное:

Можешь ли ты удою вытащить левиафана и веревкою схватить за язык его?

(Иов 40:20)

Описанию этого существа посвящена вся следующая (41-я) глава книги Иова. Вплоть до XVII в. существовало только два понимания этого библейского образа: одно исходило из здравого смысла и предполагало, что левиафан (напомним, что в древности заглавные буквы не использовались, поэтому уже тут возникают разногласия) — имя нарицательное и обозначает попросту животное наподобие кита или крокодила. Или, в крайнем случае, дракона, в чью реальность долго верили. Левиафанами и в XIX в. называет китов Герман Мелвилл в романе “Моби Дик”. Второе, более экзотическое, состояло в том, что Левиафан и упомянутый с ним рядом Бегемот — имена демонов. Вот почему, кстати, персонаж “Мастера и Маргариты” получил имя Бегемот, хотя рифма со словом кот тоже сыграла не последнюю роль.

Но в 1651 г. в Лондоне вышла книга политического философа Томаса Гоббса, озаглавленная Leviathan or The Matter, Forme and Power of a Common-Wealth Ecclesiasticall and Civil (“Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского”). Исторический период, в который появилась книга, был весьма необычен для Англии — заканчивалась гражданская война, произошла беспрецедентная для Европы официальная казнь низложенного короля Карла I, Англия была объявлена республикой (республиканский эксперимент больше не повторится в ее истории никогда). По убеждениям Гоббс был монархистом. Можно было бы ожидать, что образ Левиафана, раз уж существовала традиция наделять его демоническими коннотациями, будет использован им для обличения Оливера Кромвеля и республиканцев. А вот и нет. У Гоббса Левиафан несет положительные коннотации и символизирует абсолютного монарха.

Гоббса принято считать основоположником теории общественного договора. Он первым выдвинул теорию договорного происхождения государства, согласно которой люди ради безопасности добровольно жертвуют своей свободой, делегируя ее органам власти. Однако, в отличие от последующих сторонников теории общественного договора, которые использовали эту модель как довод против абсолютизма, Гоббс настаивал на том, что абсолютизм — благо, поскольку только он, по мнению английского философа, может избавить общество от неразрешимого конфликта интересов. В качестве иллюстрации его основной идеи на фронтисписе первого издания изображена фигура короля в образе Левиафана — великана в чешуйчатых доспехах, возвышающегося над горизонтом.

Обсуждение политических взглядов Гоббса увело бы нас слишком далеко в сторону (например, как именно, по его мнению, народ дает всеобщее согласие на абсолютизм?). С точки зрения лингвистики, впрочем, необходимо ответить на вопрос, почему же Гоббс использовал столь неосторожное слово. Ведь очевидно, что он сам вложил республиканцам в руки оружие против себя. Многие республиканцы были пуританами, а это направление протестантизма славилось любовью к изучению Ветхого Завета. И конечно, они знали о традиции истолкования Левиафана как имени демона. Теперь они могли заявлять: “Вот, вы же видите, сами монархисты признали, что их король — бес!”

Оказывается, Гоббс опирался на… лингвистику же. В XVI–XVII вв. благодаря Реформации в Европе сложилась развитая традиция филологического изучения древнееврейского оригинала Библии. Как, например, пишет современник Гоббса Джозеф Кэрил в комментариях к Библии, “Leviathan происходит от Lavah, что означает соединенный или спаренный”. В своем объяснении Кэрил ссылается на библейское описание Левиафана: “…крепкие щиты его — великолепие; они скреплены как бы твердою печатью; один к другому прикасается близко, так что и воздух не проходит между ними; один с другим лежат плотно, сцепились и не раздвигаются” (Иов 41:79). Речь идет о чешуе или щитках панциря. Кэрила, считавшего Левиафана китом, не смутило, что у кита их нет — почтенный пастор был несведущ в зоологии. Очевидно, метафора спаянности воедино и вдохновила Гоббса на столь двусмысленный образ. Наполнить слово Leviathan положительными коннотациями у Гоббса, прямо скажем, не очень получилось, слишком сильна была традиция, ассоциирующая его с монстрами и демонами, и, вопреки намерениям английского мыслителя, это слово стало использоваться в обличительном значении. Особенно после опыта тоталитарных режимов XX в.

Вот какая длинная история стоит за названием фильма Звягинцева. С лингвистической точки зрения примечательна здесь двойная природа заимствования: в русский язык слово Левиафан как метафора государства попало не напрямую из Библии, а через английское посредство. Соответственно, и смысловое поле, к которому оно отсылает, не библейское, оно принадлежит английскому языку и английской культуре Нового времени.

И снова следует подчеркнуть, что, хотя подобные явления обычно не попадают в словари (за редким исключением вроде донкихота), они, как правило, служат предметом вполне сложившегося языкового консенсуса. Да, иногда понимание таких культурных аллюзий требует некоторого уровня образованности — вряд ли сто процентов носителей русского языка с ходу поймут, что такое Левиафан в газетной статье, но чем это отличается от понимания технических терминов или субкультурного жаргона? Точно так же людей, понимающих смысл фразы тоже мне, Шерлок Холмс, наверняка статистически больше, чем тех, кто понимает значения слов фьючерсы или эпигенетический. Однако для словарей, как правило, эти языковые пласты невидимы.

Не только письменные памятники других культур влияют на наш язык. Вы открыли газету и читаете:

Мы не можем требовать обеспечить каждую московскую школу верзилой-десантником, который способен обезоружить пятерых противников. Рэмбо других денег стоят, и их в природе мало, к счастью или сожалению.

Или вот такое:

Как выяснили ученые, хомячки вовсе не являются этакими “рэмбо” в царстве грызунов. От остальных грызунов они отличаются лишь тем, что в ходе долгой эволюции у них выработался иммунитет и на боль, и на паралич, два главных составляющих яда скорпионов.

Очевидно, что слово Рэмбо, невзирая на разногласия корректоров (с заглавной буквы писать или строчной, в кавычках или без), употребляется здесь в некоем устойчивом значении и считается общепонятным. Хотя его, как и робинзона, в обычных словарях не найти. Столь же очевидно, что это слово — заимствованное: на пять букв — целых три признака нерусскости (и э оборотное, и несклоняемое -о на конце, и сочетание мб, которое для русской фонетики не слишком типично).

Полагаю, подавляющее большинство читателей немедленно догадывается, что это имя персонажа из кино — существует целая франшиза под названием “Рэмбо” с Сильвестром Сталлоне в главной роли, но российской аудитории больше всего известен первый по счету фильм, “Рэмбо: Первая кровь” (1982), впервые показанный в СССР в эпоху перестройки и мгновенно снискавший популярность. Даже те, кто не смотрел фильма, так или иначе наслышаны о нем и потому понимают смысл слова Рэмбо, употребляемого в нарицательном значении. Идея фильма — история ветерана вьетнамской войны, которого преследует государственная машина, — и его антивоенный пафос отошли на второй план, в культурное сознание россиян фильм вошел прежде всего как история супергероя, этакого современного Ильи Муромца, который в одиночку побеждает множество вооруженных врагов. И это представление отразилось в употреблении слова Рэмбо — в прессе и художественной литературе.

С появлением кино и телевидения языки обрели новый канал обмена заимствованиями. Кинематограф с самого начала своего существования, еще до того, как он стал звуковым, стал активным проводником межкультурных взаимодействий. Уже немой кинематограф оставил в языке кое-какие следы. Так, слово голем в значении “искусственно созданного монстра” — наследие серии немых фильмов ужасов, снятых в Германии между 1915 и 1920 г. Средневековая еврейская легенда о глиняном человеке получила известность у широкой публики благодаря кино. (Эрудиты вспомнят роман Густава Майринка “Голем”, но его сюжет имеет довольно мало отношения к изготовлению искусственных монстров.) И все-таки настоящее влияние кинематографа на язык начинается тогда, когда на экраны приходит звучащая речь.

Мы называем удалого бойца рэмбо или даже терминатором, хотя еще каких-то тридцать лет назад слово терминатор в русском языке употреблялось лишь астрономами и имело одно значение — “граница дневных и ночных температур на планете”. Археолог, разгневанный грабительскими раскопками кургана, может ругнуться именем Индианы Джонса или Лары Крофт — пусть эти имена еще не стали нарицательными, но смысл высказывания будет понятен значительной части аудитории. Французский кинематограф 60-х подарил нам слово Фантомас (как шутливое прозвище лысых) и даже фантомасы (как обозначение таинственных личностей):

А еще здесь есть коллекция оружия, оставленного на месте громких преступлений. Например, самодельный автомат братьев Толстопятовых, знаменитых серийных грабителей, прозванных в народе “фантомасами”.

Черную гущу мажут на все тело, прямо поверх купальника, даже на лицо и волосы! И гуляют по пляжу сплошные фантомасы.

Кинематограф дарит нашей речи не только имена персонажей. Например, у давно известного в русском языке слова матрица после выхода одноименного культового фильма братьев Вачовски (1999) появилось новое значение — “искусственно навязанной иллюзии, которая держит человека в плену”:

Поскольку сами его персонажи слишком нуждаются в подтверждении своего всемогущества. Иначе как еще доказать себе и другим, что твой Олимп — настоящий, а ты — не симулякр, призванный всего лишь поддерживать функционирование “Матрицы” и не имеющий ровным счетом никакой возможности конвертировать свои виртуальные капиталы в сколько-нибудь реальную власть? Впрочем, если у вас паранойя, это не значит, что за вами не следят, а “матричность” происходящего вовсе не отрицает наличие обладателей действительно больших денег, заинтересованных в том, чтобы это шоу не только началось, но и продолжалось. Вот и в истории с Полонским обращает на себя внимание, что случилась она незадолго до рассмотрения Вестминстерским магистратским судом Лондона дела об экстрадиции другого набедокурившего российского бизнесмена — Владимира Антонова, которого власти Литвы обвиняют в крахе крупнейшего местного банка Snoras.

В российском футболе бесконечно мало естественности, природной натуральности. Куда большая часть — пресловутая матрица, цикличная игра, в которую никак не могут наиграться олигархи и правительство.

Что касается интернета, то запрос “выйти из матрицы” выдает тысячи результатов — от психологических тренингов до политической публицистики. Вот, к примеру, образец из бизнес-сферы:

Тогда это был очень рискованный шаг. После десяти лет работы в крупных корпорациях “выйти из матрицы”, с руководящей позиции, с хорошим окладом без подготовки и подушек безопасности. Была только решимость, вера в себя и желание заниматься любимым делом. И мне катастрофически не хватало информации, как сделать этот переход грамотным. Как не разбиться о суровую реальность фриланса.

Один из самых курьезных и увлекательных случаев попадания лексики из иностранных фильмов в русскую речь — португальское слово фазенда. Думаю, читатели лет сорока и старше без проблем вспомнят, откуда оно взялось. Конечно, из бразильского телесериала “Рабыня Изаура”, пользовавшегося большим успехом в СССР конца 1980-х гг. В истории этого слова необычно буквально все. Во-первых, не так много в русском языке заимствований из португальского. Во-вторых, в телесериале действие происходит в XIX в. и как будто не имеет отношения к современным реалиям. В-третьих, само это слово в русской озвучке сериала — результат, так сказать, редакторского каприза. Переводчик Константин Комков вначале собирался заменить непонятное русскому зрителю слово фазенда русским словом поместье, но редактор настоял на транслитерации без перевода. В результате слово полюбилось россиянам как шутливое обозначение дачи. На сегодня Национальный корпус русского языка дает 42 примера употребления этого слова по основному корпусу (куда входят художественная литература и журналы) и 172 по газетному. Феномен успеха этого слова отмечает современная журналистка:

В нашем языке не так уж много слов, которые прижились в последние тридцать лет, не будучи обозначением технических средств. Все как-то идет волна про Wi-Fi да айфон, но разве перекроют они тот факт, что после просмотра “Рабыни Изауры” в конце восьмидесятых страна, еще называвшаяся Советским Союзом, заучила слово “фазенда”.

И не просто заучила: в довершение всего, одним из хитов 90-х стала песня Сергея Рогожина “Фазенда”, а с 2006 г. выходит телевизионная программа для дачников с таким названием. Загадка популярности этого заимствования в русском языке еще ждет своего исследователя. Понятно ли оно, например, публике моложе тридцати лет? Не умрет ли оно в ближайшие десятилетия? Или, возможно, оно просто сменит статус и из культурной аллюзии окончательно превратится в теплый ламповый, что называется, жаргонизм, источник которого неважен?

Нередко мы не просто употребляем отдельные слова, но в буквальном смысле разговариваем цитатами из фильмов. Конечно, в каждой стране первое место по цитируемости занимает родной кинематограф — большинство носителей русского языка без дополнительных пояснений поймет фразы Не виноватая я, он сам пришел! или Надо, Федя, надо! Однако и заимствованные цитаты проникают в речь. Пожалуй, одна из самых популярных цитат, разошедшихся по всему миру, — это Hasta la vista, baby (“До свиданья, детка”) из “Терминатора-2” (1991). Этот пример особенно хорош для изучения истории заимствований, поскольку три слова из четырех — испанские, английское из них лишь последнее. Основной же язык фильма, снятого в США, разумеется, английский. То есть герой Арнольда Шварценеггера изначально использует иностранную лексику. А для кинозрителей неанглоязычных стран эта фраза — заимствование в квадрате. Кроме тех стран, где говорят по-испански. Когда “Терминатор” вышел в прокат в Испании, переводчикам пришлось заменить испанскую фразу на… японскую. Испанский Терминатор говорил: Sayonara, baby. Необходимо было сохранить ощущение “иностранности”. Курьезным образом в испаноязычной версии для стран Нового Света оригинальная фраза осталась. В результате испанцам известен как оригинал цитаты, так и его “перевод”. Вариант же Sayonara, baby обрел самостоятельное бытование, в том числе в японской поп-музыке.

По неизвестной причине зрители полюбили цитировать “Терминатора” в оригинале: вот и I’ll be back у нас именно I’ll be back, а не Я еще вернусь. Однако чаще всего крылатые фразы из иностранного кино входят в зрительский быт в переводе. Например:

Меня зовут Бонд. Джеймс Бонд. ← Bond. James Bond.

Честно говоря, моя дорогая, мне наплевать. ← Frankly, my dear, I don’t give a damn.

Я собираюсь сделать ему предложение, от которого он не сможет отказаться. ← I’m going to make him an offer he can’t refuse.

Да пребудет с тобой Сила! ← May the Force be with you!

Франшиза “Звездные войны”, из которой взята последняя цитата, может смело считаться чемпионом влияния на русский язык среди иностранных фильмов. Мы рутинно используем в своей речи самые разнообразные элементы из “Звездных войн”:

• целые фразы — Я твой отец!; Империя наносит ответный удар;
• словосочетания — перейти на темную сторону;
• слова — джедай.

Вымышленная лексема джедай (англ. Jedi) уже давно вошла в русский язык на правах полноценного слова и служит не только красочным эпитетом наподобие рэмбо, но и средством самоидентификации:

В прошедшем 2011 году губернатор Игорь Слюняев оказался в центре Интернет-скандала, связанного с изъятием сотрудниками силовых ведомств сервера популярного в области “Форума Костромских джедаев”. В качестве одной из неофициальных причин временного закрытия форума называлась чрезмерную критику в адрес губернатора, которую позволили себе участники форума.

А научно-просветительский форум “Ученые против мифов” присвоил антропологу Станиславу Дробышевскому, научному редактору портала “Антропогенез.ру”, титул Джедая науки. Портрет Дробышевского в кинообразе джедая — со световым мечом — стал официальной эмблемой форума.

Очевидно, что джедай несет несколько иные коннотации, чем рэмбо или терминатор. Во-первых, это коннотации не столько супергеройства и способности к удалому мордобою, сколько готовности бороться за правду. Героизм джедая имеет прежде всего моральную природу. Во-вторых, джедай — не богатырь-одиночка, а член братства. Человек, называющий себя джедаем, тем самый провозглашает, что действует не своевольно, а от имени сообщества. Поэтому, если слова рэмбо и терминатор неизбежно несут оттенок сарказма, то джедай может восприниматься как комплимент без тени иронии.

И, конечно, необходимо упомянуть еще один языковой слой “Звездных войн” — синтаксический. Невероятное построение фраз, которое использует магистр Йода, запоминается с первого просмотра:

Им помешать — задача главная. Зрелый только джедай, чей союзник Сила, сразится с Вейдером и Императором. Обучение прервешь — путь выберешь быстрый и легкий, как Вейдер, слугой зла станешь ты.

Смерть — это жизни естественная часть, радуйся за близких своих, которые в силу преобразовались, не оплакивай их, и о них не горюй, ведь к ревности приводит привязанность, а ревность — это алчности тень…

Когда тебе 900 лет исполнится, тоже не молодо будешь выглядеть ты.

В оригинале Йода также разговаривает синтаксически инвертированными фразами, которые уже становились предметом интереса лингвистов. Однако, поскольку в английском языке более жесткий порядок слов, чем в русском, многие реплики Йоды при буквальном переводе на русский становятся нормальными:

Truly wonderful, the mind of a child is.

Буквальный перевод: Воистину удивителен ум ребенка.

В фильме: Воистину удивителен ребенка разум.

Как мы видим, переводчику приходится дополнительно “поломать” фразу в другом месте, чтобы сохранить впечатление “странности”, “вывернутости” речи.

С этой задачей переводчики справились настолько успешно, что речевой стиль магистра Йоды сделался брендом. Он используется в интернет-мемах, в рекламе, в блогах и на форумах:

синтаксис этот не нужен тебе

к темной стороне ведет он

Один ли я столкнулся с тем, что анкоры генерить следует не так, как привыкли мы, а так, как мастер Йода говорит обычно? Чтобы все слова ключевые были перемешаны в стиле его речей заумных и тогда результат приносит покупка ссылок больший намного и фильтры спамности анкоров листа минуют сайт продвигаемый.

Да прибудет с вами сила.

Примеры:

интернет магазин одежды детской

для малышей одежда в магазине интернет

honda ремонт недорогой

дома из бруса клееного

Вычисления проводя, ряд допущений сделаны Реттом Аллейном были: на планете Дагоба устроена гравитация также была, и на Земле как. Люка Скайуокера, джедая молодого, масса также распределяется, и у землянина как рядового, пусть и инопланетянин он. Предположил блогер еще, что ни Йода, ни Люк, силой не пользовались в тренировки ходе, полагаясь лишь на силу физическую.

Не обошелся без синтаксической игры и газетный заголовок о смешной фотографии коалы:

На магистра Йоду похожа коала эта

В 2017 г. репликами Йоды заговорил Яндекс-навигатор. Создана даже программа “перевода” с обычного русского языка на “язык Йоды”. Кроме того, именем магистра Йоды стали ругать авторов, пишущих тексты с неуклюжим синтаксисом.

Казус “Звездных войн” — замечательная иллюстрация того, что из одного языка в другой заимствования к словам не сводятся отнюдь.

Отправить