Фараон

Первые лучи солнца пробились сквозь невесомую ткань, укрывавшую ложе, и упали на изящный столик с резными ножками, стоящий у противоположной стены. Человек на кровати устало раскрыл глаза и сделал тяжёлый вдох.

Каждое новое утро приносило фараону новую боль. Ночь была единственным утешением старика, тем временем, когда физические и духовные страдания правителя отступали и даровали ему недолгий покой. И чем легче было засыпать Се́ти, тем ужаснее было очередное пробуждение.

Первые солнечные блики, играющие на царской посуде, будили фараона. Дворец просыпался и начинал жить своей жизнью – грохотать, скрипеть, где-то играла музыка, слуги вели на задние дворы кричащих животных, и только лишь в покоях престарелого владыки Верхнего и Нижнего Египта – «тростника и пчелы», некогда грозного и всеми почитаемого фараона, царил сумрак и покой. Однако это не была мирная тишина, которая сопровождает спокойную и размеренную жизнь счастливого человека, нет. Это было зловещее и гнетущее молчание, затишье перед сильной бурей, которая должна была уже вот-вот разыграться.

Се́ти чувствовал это. Он уже давно знал, что умирает и что жить ему остаются считанные недели, быть может, даже дни. Но сегодняшний день был особенным – взглянув на лучи, протягиваемые богом Ра всем живущим на земле, фараон понял, что до вечера он не доживёт.

С тихим стоном опустилась и вновь поднялась грудь нераздельного господина Двух земель. Сухие губы что-то прошептали, однако рядом не было никого, кто мог бы его услышать. Вот уже почти месяц, как ноги не держали царя, и он почти не покидал своей постели, лишь изредка приказывая вынести себя на носилках в сад или на балкон.

Рука Се́ти согнулась и сжала тяжёлый амулет, висевший на его шее. Сухие и немощные пальцы погладили изображение солнечного диска, отбрасывавшего золотые блики на цветной потолок.

– О, Ра, пребудь со мною, – прошептал царь. – Не оставь меня перед порогом своего царства…

Спёртый полупустынный воздух, продувавший помещение через окна, заставлял дополнительно страдать больное тело фараона. Се́ти часто дышал, и капли пота выступали на его лице, оставаясь в седых волосах.

Каждое утро начиналось с того, что фараон вспоминал о своей беспомощности, и каждое утро ему приходилось её заново осознавать. Ведь во сне всё было так хорошо, так спокойно, он был молод, здоров, силён и красив. Вот мать его, Херуме́рит, жива и держит его за руку. Он играет и убегает в заросли лотоса, растущего в углу сада. Его мать улыбается и не может его найти; где же он, куда подевался? В восторге мальчик хлопает в ладоши и бесшумно смеётся, затем раздвигает растения и высовывает свою голову. Теперь Херуме́рит бежит за ним, пытаясь догнать, а Се́ти бежит к небольшому пруду и пугает ибисов. С шумом хлопая крыльями, птицы разлетаются во все стороны.

А вот приезжает его отец, Рамсес. Он вернулся из похода и очень устал, а скоро вновь отправляется бить нубийцев. Проходит пышная церемония встречи, а затем и проводов фараона и его войска, и Рамсес водит Се́ти смотреть на колесницы и захваченных в диких землях слонов.

Затем отец вновь уезжает, а потом Се́ти говорят, что он больше не приедет. Се́ти не понимает – как он может не приехать? Ему отвечают, что его отец теперь пребывает в другом месте, и ему сейчас хорошо. С ним его верные слуги, и он ждёт, чтобы сын его продолжил начатое, а потом, много лет спустя, они вновь увидят друг друга.

Потом он уже вспоминает мать, как она лежала на своём ложе, а он стоял рядом. Мать гладила его волосы и что-то шептала слабым голосом, рядом стояли её слуги и врачи. Ему почему-то запомнилось большое медное блюдо для воды с изображённой на нём головой Тота – бога знаний и мудрости, строго смотревшего в глаза мальчику, – в которое жрецы обмакивали тряпки и прикладывали их к голове царицы.

В тот момент маленький фараон впервые понял, что есть что-то более важное, чем то, чем он жил до этого, более важное, чем его игры и развлечения. Лежавшая без сил на кровати мать пыталась что-то сказать, передать ему; он не понимал ничего. Слёзы катились из красных и воспалённых глаз царицы, и у неё не было сил говорить.

После смерти родителей Се́ти понял, что он что-то тогда недоговорил, недопонял. Ему стало видеться, что вся жизнь его до этого момента, которая, как ему казалось, очень долго тянулась и была совершенно беспечной и безмятежной, прошла совершенно впустую, что он не использовал то время. Ему хотелось что-то сделать, чтобы его запомнили, что-то изменить, однако он не знал, с чего начинать. Се́ти слушал своих придворных, жрецов, он участвовал в праздниках и торжественных церемониях и постепенно увлёкся кутежами.

Молодой фараон начал вести бурную жизнь. Его постоянные увеселения и празднества в огромной компании своих сверстников из числа детей вельмож и сановников разоряли опустевшую после войн казну. Крестьяне были недовольны, армия негодовала. Честные воины – ше́мси – роптали на офицеров за неуплату жалованья, те роптали на своих начальников и командиров, они, в свою очередь, обращались к жрецам и первым советникам. Те пожимали плечами, давали обещания, но не предпринимали ничего, чтобы пресечь беспутства молодого правителя. Городская беднота и нищие деревенские неджесы поднимали мятежи по всей стране, Божественный Гор, сын Ра, развлекался с храмовыми танцовщицами и пил кувшинами красное вино и ячменную брагу – хе́нкет.

Потом царя настигла болезнь. Лекари с трудом смогли поставить на ноги Се́ти и категорически запретили фараону вести его предыдущий образ жизни. Ему следовало ограничить себя ради собственного здоровья и благополучия его подданных. Однако на царя мало влияли мнения придворных лекарей, и он вновь устремился в пучину разврата. Но вскоре случилась беда: на Чёрные земли, родной Египет, напали кочевники Шасу.

Се́ти увлёкся войной и проявил себя бесстрашным, отважным и проницательным полководцем. Владыка двух земель разбил вероломного врага, а затем отправился в завоевательные походы. Народ чествовал своего божественного правителя.

В походах была захвачена богатая добыча, и Се́ти по просьбам жрецов выдал огромные суммы на строительство храмов. Смелые архитектурные замыслы Свурихенкета воплотились в жизнь близ Абидоса, огромные стены массивного храма появились в Карна́ке. Имя фараона было вписано в историю.

Затем Се́ти пытался вновь найти прибежище в разгульной жизни, потом – в празднествах, очередных походах. Но зрелому правителю уже не доставляли радость бесконечные пиры и развлечения. Се́ти чувствовал, что ему нужна какая-то настоящая деятельность, что он должен что-то сотворить – нет, не велеть заложить ещё один храм, а сделать нечто большее, гораздо большее, что-то, за что его с благодарностью вспомнят потомки. Дни фараона проходили в постоянной душевной муке, порою становившейся совершенно невыносимой – и правитель пытался искать ответа у жрецов.

Однако религия ещё больше отвращала от жизни царя. Никто не давал ему прямых ответов, но служители абсолютно всех храмов и культов, словно сговорившись, стремились получить как можно большие пожертвования в свои храмовые сокровищницы, ничего не отдавая взамен. Се́ти знал, как обманывают народ жрецы, как они выдают многие свои фокусы за магию и чудеса, знал секреты «божественных голосов», которые говорили с неба или через стены во время публичных церемоний, когда жрецы взывали к богам. Однако фараону хотелось узнать – быть может, они смогут поведать ему нечто большее, чем то, что скрывается за всеми этими фокусами для толпы, смогут раскрыть смысл жизни, помогут найти своё место в мире Ра?..

Нет, никто ему не помог. Единственное, что извлёк молодой и амбициозный фараон из своих бесед с жрецами – это то, что богов нет, и мы одни в этом мире. Никто нам не поможет, никто не отворит двери в Дубт и не проводит нас на суд Осириса, и не будет вечной жизни. Не будет ничего.

Всё это было страшно, но тем не менее молодого царя не испугала мрачная неизвестность будущего. Смерть, в любом случае, наступит нескоро – настолько нескоро, что об этом не стоит сейчас даже заботиться. Се́ти пришёл к выводу, что пока он жив, смерти нет, а когда она наступит – его уже не будет, а раз им никогда не суждено встретиться, то есть ли причины для беспокойства?

Так думал молодой царь. Сейчас старому фараону было смешно над своей собственной глупостью. Неужели можно было надеяться, что смерть наступит мгновенно и не принесёт никаких страданий? Быть может, сама смерть и не страшна, но страшно её ожидание, когда ты уже ничего не можешь изменить и сделать, а счёт, всегда казавшийся бесконечно долгим, неожиданно начинает идти на дни и даже часы.

Мысли, которые будут тебя раздирать на смертном ложе – вот то, что воистину страшно, то, чего действительно стоило бояться.

Когда понимание этого пришло к стареющему фараону, в его душе проснулся дикий, невыносимый ужас, доселе дремавший где-то в глубинах сознания, и начал терзать его разум. Каждый человек знает о своей смертности, о том, что он не вечно будет жить, но кого это волнует, пока он здоров? А час страданий, рано или поздно, наступает в жизни каждого смертного.

Как счастливы бессловесные твари, живущие по своим простым законам, добровольно соблюдающие установленный природой порядок и не терзающиеся ни чувством приближающегося конца, ни вопросами выбора! Они не отвечают ни перед кем и ничем никому не обязаны, их судьба – случайность, а смерть – необходимость, и нет у них ни страданий, ни угрызений от осознания упущенных возможностей. Порою Се́ти малодушно мечтал о безумии, которое могло бы к нему прийти и положить конец его мукам. Но, в отличие от тела, сознание дряхлого царя сохраняло свою ясность.

Сильная боль, зарождавшаяся в теле Се́ти, отдавала ему в голову и заставляла старого правителя морщить от страданий лицо. Когда он был молод, разве не знал он, чем потом отзовутся ему его бездонные кувшины вина? Не раз его предупреждали знахари и целители об этом, но фараон не придавал этому значения. Он царь, ему всё дозволено, для него верные слуги несут целые караваны из изысканных яств и старинных вин…

И вот теперь царские лекари ничего не могут сделать с тем огнём, который разъедает фараона изнутри.

Когда проходили детские дни Се́ти, они тянулись так долго, как будто это были целые месяцы. Позже, подрастая, фараон отмечал, что время стало идти быстрее, и он не успевал оглянуться, как уже пролетал сезон ше́йму и наступали холодные месяцы. А в зрелом возрасте Се́ти понял, что жизнь летит поистине быстрее, чем упряжь нубийских коней – когда он отправился в многолетний поход, а после возвращения понял, что отсутствовал по своим ощущениям не больше месяца.

Это было обидно, это было досадно. Чем мудрее становился правитель, чем больше всего он хотел и мог делать, тем быстрее летело время. Как тянулись бездарные пиры во времена юношества Се́ти! За одну ночь молодой царь успевал посмотреть выступление акробатов и фокусников, сходить к своему верному другу Сйнимперу послушать темнокожих музыкантов и певцов, затем посидеть на празднестве в своём пиршественном зале за кувшином вина и сплавать к береговой крепости на своей парадной ладье! После этого наступал рассвет, и ничуть не утомившийся фараон встречал вновь воссиявшего Ра новыми развлечениями.

Когда же, много лет спустя, Се́ти задумал строительство нового дворца, то ему показалось что он лишь сел раздумывать вместе с архитекторами и инженерами над предложенными чертежами. На самом же деле прошло три месяца, за которые ничего по сути не было сделано – разве что исписан один папирус, и потом ещё не один год ушёл на воплощение мечты в быль…

Как всё казалось мелочным и пустым в этой жизни умирающему фараону, и как же ему хотелось всех простить, поговорить со всеми, кого он несправедливо осудил или упрекнул. Вся его жизнь предстала перед Се́ти чередой нелепостей и безумств; ведь, в самом деле, как можно представить, чтобы человек, наделённый неземной властью, мог так тратить свои годы? Однако он действительно откладывал всё на завтра, на следующий сезон, перекладывал на советников и жрецов – а после возмущался, что никто ничего не делает, выслушивал льстивые похвалы своих приближённых и успокаивался.

Теперь наступил час расплаты – те самые сановники, его верные бау, делили между собой казну и номы. Номархи требовали от жрецов денег, жрецы требовали от номархов территорий для расширения храмовых полей. Никого не волновал фараон, не способный даже позвать своих слуг, не знавших о его раннем пробуждении. Всю жизнь Се́ти что-то пытался сделать, сотворить, как-то утвердиться в памяти потомков, но он не сделал того, что было куда как более важным – не было никого, кто подошёл бы к нему и помог, кто искренним сочувствием поддержал бы его. С самой смерти своих родителей Се́ти был абсолютно одинок; он думал, что своими деяниями заслужил любовь народа и уважение вельмож – но на самом деле он получал просто лицемерные похвалы, и лишь до тех пор, пока мог дать что-то взамен.

Сухая слеза выступила на лице фараона и скатилась по щеке. Он искал смысл жизни? Нет никакого смысла, и не может быть, просто нужно достойно жизнь свою прожить, не упуская тех возможностей, которые даёт тебе судьба.

Три ночи назад у Се́ти неожиданно потемнело в глазах, и он упал с носилок. Когда он очнулся, то велел позвать Мере́нра – своего первого жреца.

Со слезами на глазах фараон, проживший всю свою жизнь в глумлении и презрении к религии как к прибежищу рабов и крестьян, просил рассказать жреца о том, что ждёт его за вратами Дуата.

Всхлипывая, Се́ти переспрашивал Мере́нра, не понимая от усталости и боли половину того, что тот ему отвечал, но успокаиваясь от того, как спокойно и уверенно жрец вещал про царство И́нпу, чертоги мрачного Анубиса.

– Но ведь никто наверняка не знает, есть ли там что-то, – жалобно возражал фараон, чтобы услышать ответ жреца и успокоить себя.

– Мы, жрецы, знаем то, что сокрыто от непосвящённых, – качал головой Мере́нра. – Ничто из тайных знаний не потеряно жрецами и хранится в наших свитках. Кроме того, некоторым из нас доводилось переступать черту и возвращаться обратно. Благодаря этому опыту наши могущественные предки составили Книгу о выходе в день . Не стоит бояться этого путешествия, владыка, ибо Ра и потусторонние духи сопроводят тебя, а наши заклинания и талисманы уберегут и от чудовищ, и от иных бед. Не сомневайся, господин – в сопровождении могущественного хранителя Шаи твоя душа попадёт на Поля И́ару .

Сети согласно кивал и снова всхлипывал, не в силах сдержать своего облегчения. Как он мог думать, что мудрые жрецы, хранители вековых тайн и сокровенных знаний, могут быть обманщиками? Ужели стали бы его великие предки слушать их на протяжении тысячелетий, если бы не было правдой всё то, что они говорят? И не раз ведь приносили их заклятия победу оружию египетскому, не раз случалось всё так, как они говорили, и когда солнце угасло на небе, и вся земля погрузилась во мрак среди ясного дня, разве не жрецы помогли Ра победить злого змея Апопа, чтобы он вновь воссиял на небе?

Кто мешал фараону веровать ранее? Не наставляли ли жрецы божественного Се́ти на путь истинный во время его молодости? Или только страх скорой смерти может заставить уверовать человека, так изменить его?

– Ты скажи мне, пожалуйста, – шептал фараон своему жрецу, впиваясь рукой в его локоть, – ведь я буду жить и далее, когда дух мой вновь обретёт тело моё, вами сохранённое?

– Конечно, царь, – отвечал жрец. – Наши заклинания не дадут осквернить Хат сына Ра, а пески красной земли задушат всякого, кто посягнёт на его святой дом . Да пошлют тебе, владыка, жизни, здоровья и могущества наши Боги…

Луч солнца дошёл до фигуры Рамсеса, отца Се́ти, искусно изображённого на фреске на стене напротив царского ложа. Фараон снова закрыл глаза, а когда открыл, то увидел тёмное пятно на стене. Он снова моргнул, но пятно не исчезало, оно росло и увеличивалось в размерах…

Внезапно страшная боль парализовала тело правителя. Се́ти резко выдохнул и замер на кровати, не в силах пошевелить рукой.

В глазах окончательно потемнело, а уши улавливали лишь слабый стук сердца, гоняющего флюиды по сосудам и жилам . Все звуки и чувства отступили на второй план, а Се́ти вдруг перестал чувствовать боль и своё тело вообще. Это было так неожиданно и так приятно, что фараон впервые за многие недели спокойно вытянулся на постели и вздохнул полной грудью, чувствуя, что больше не ощущает жёсткости кровати, руки не чувствуют сухости и ломоты, а сам он словно поднимается куда-то. И Се́ти понял, что это душа его, наконец, покидает больное тело.

Фараон попытался разглядеть мир, в который должна была перенестись его Ка, и окинуть прощальным взором своё царство, свой дворец, своё смертное ложе. Однако он ничего этого не увидел. Се́ти видел лишь мрак, который был уже не перед глазами, а наваливался внутрь него и всего его сознания, проникал в рассудок правителя и наполнял его остановившееся сердце.

Се́ти попытался с силой сжать глаза, которых он уже не чувствовал, но это не помогало, тьма была не только в его глазах, она была повсюду. Страшный ужас от своего одиночества, от всего этого обмана сковал умирающее сознание фараона. В этот последний миг жизни он понял, что тьма – это небытие, чистая пустота, свободная от сознания и существования, то, что ждёт на самом деле всех умерших, и ни Дуата, ни Полей Иа́ру нет, и жизнь наша – пустой поиск несуществующих истин, придуманных нами от нашего же страха перед смертью.

Тело Се́ти погибло. Сознание его угасло, и лишь какой-то последний кусочек рассудка, словно не желая исчезнуть, не поняв до конца сути смерти, цеплялся за свет. Какие-то несколько мыслей беспорядочно метались по этому живому уголку, пытаясь выстроиться в какую-то идею.

Он искал смысл бытия? Да вот же он – в том, чтобы умереть. Ведь жизнь, не имевшая конца, не имела бы и смысла, какой смысл что-то делать, если ты всегда это успеешь? Лишь ограниченность времени ставит перед нами выбор – делать одно или делать другое. И именно это делает всех людей столь различными и непохожими друг на друга…

Внезапно флюиды, порождавшие мысли фараона, замерли, словно окоченев, зажатые подступившей тьмой. И словно чудо, из морока и небытия возникла неожиданная мысль, последняя мысль старого царя, и в тот же неуловимый миг мрак окончательно поглотил разум Се́ти. Уже начавшее коченеть, остывающее тело наконец было свободно от высоких помыслов и стремлений некогда пребывавшего в нём сознания.

Что понял царь в свой последний миг? Какие тайны открылись ему?

Никому из живых познать этого не дано. Однако несомненно, что познанная Се́ти истина смогла утешить и успокоить старого фараона, и он понял, что всё же не зря прожил свою жизнь. Ибо когда слуги пришли почтить с утра своего больного владыку, на лице его, изборождённом в последние дни морщинами старости и невыносимой боли, застыла последняя улыбка.

И пусть никто не знает наверняка, что же именно постиг фараон перед смертью, фатальная прелесть любого сознательного бытия – это то, что когда-нибудь мы все приобщимся к этой тайне.