Житейская история об Иосифе Прекрасном

Иосиф Прекрасный достиг большой славы, но вначале перетерпел злодейство братьев и продажу в рабство, затем – домогательства хозяйки и тюремное заключение по навету. Величие прошло через огонь, как очищаемое золото.

Синусоида жизненной линии: счастливое детство, чудесные сны – продажа в рабство, тюремное заключение – приближение к фараону, довольство и слава – явно пророчествует о Христе. И там, и там незаслуженное страдание, перенесенное без злобы, предшествует великой славе.

Моисею в детстве угрожала насильственная смерть. Как иорданские воды открывают евангельский рассказ Марка, так путешествие в осмоленной корзинке по Нилу открывает жизнь Моисея. Потом были сорок лет жизни в «золотой клетке» – во дворце фараона. Потом еще пастушеских сорок в горах со скотом. И, наконец, еще сорок в пустыне с народом. Жизнь Моисея так длинна и насыщена, что, разделенная на тысячу частей, она сохранила бы неподъемную тяжесть для обычного человека в каждой своей тысячной доле.

Даниил тоже толковал сны и тоже был в рабстве. Конечные судьбы мира открывались ему; цари, чья тень наводила ужас, приклоняли к его словам свое ухо. Зависть рыла ему яму. Точнее, зависть использовала уже вырытую яму со львами для истребления мудреца и праведника.

Как видим, рабство, тюрьма, изгнание, оговор, клевета, угроза расправы, бегство и странничество составляют неотъемлемый фон жизни великих. А их злоключения – это ведь не частная жизнь. Это условие произнесения пророчеств и дарования заповедей. Это школа молитвы и примеры поведения для множества родов. Значит, уроки миру даются не иначе, как в условиях внешнего стеснения. Снаружи тесно – внутри огонь. Возможно, если бы снаружи было мягко и просторно, вольготно и широко, то внутри не было бы места ни для пророчества, ни для молитвы, ни для живого примера.

Уроки миру даются не иначе, как в условиях внешнего стеснения. Снаружи тесно – внутри огонь.

Можно вспомнить еще Иеремию, которому было суждено рыдать на развалинах Иерусалима. И Давида, который всю жизнь пробегал то за врагами, то (чаще) от врагов. На него восставали дети, ему изменяли слуги. Чтобы спасти свою жизнь, он однажды даже притворился безумным. Очень мастерски притворился, как настоящий юродивый. Можно вспомнить Иезекииля, который жил с переселенцами вдали от родины и видел такое, что слов не хватит для описания.

В современной жизни тоже скорби, слезы, изгнание, предательство – вечное беспокойство. Так что вывод напрашивается строгий и верный: величие очищается в огне, закаляется в студеной воде и размякает от медных труб, становясь негодным. Церковная жизнь только подтверждает эту мысль. Как, кстати, подтверждает и естественное родство церковной жизни с библейской историей. Всенародно любимые и от Бога приявшие многие духовные дары – рассуждение, терпение, сострадание, живую и деятельную любовь – всероссийские старцы вполне наследуют образ жизни библейских праведников и пророков. Серафим (Тяпочкин), Николай (Гурьянов), Зосима (Сокур), Иоанн (Крестьянкин), Павел (Груздев) и многие другие. В их жизни все то же: заключение в тюрьму за одно лишь желание молиться (как у Даниила) или за целомудрие (как у Иосифа). Ложные наветы стукачей из лжебратии, изгнания и ссылки. Лишение права служить, обвинение во всех мыслимых и немыслимых грехах. А что в результате?

Когда вокруг много беды, нужно терпение и доверие Богу.

В результате: сострадание к грешникам; утешение тысяч уставших душ; смиренно скрываемые многочисленные исцеления; сохранение в недрах народа, как огонь под пеплом, подлинной веры и благочестия. Битые, изгнанные, ошельмованные, хорошо изучившие черты лица осатаневшего человечества, эти люди стали теплым солнышком для очень и очень многих. Для всех даже, если все захотят это принять.

Таковы духовные законы. Когда вокруг много беды, нужно терпение и доверие Богу. Пост при гонениях вторичен. Но если вокруг много комфорта, нужны аскеза и воздержание. То есть нужно либо добровольное стеснение себя во время благоденствия, либо терпение нашедших скорбей, когда личная аскеза затруднена или невозможна. Так или иначе, нужен подвиг. Был бы только подвиг подлинный, а враги найдутся и «помогут». Спать не дадут. То комары закусают, то шакалы собьются в стаю и угрожающе оскалятся.

Так было. Так будет. И при невольном посредстве комаров и шакалов пророчества звучат, заповеди объясняются, жизнь жительствует.

Библия хороша. Не столько своей неотмирностью, сколько, наоборот, своей погруженностью в мир и возвещением великих истин посреди злого мирского ничтожества.

Еще об Иосифе и о труде

В преддверии Рождества хочется вспомнить человека, смиренно стоящего в тени праздника. Поговорили об Иосифе Прекрасном – поговорим об Иосифе Обручнике.

Вот он ведет под уздцы ослика по дороге в Египет. Вот он принимает во сне от Ангела откровения. Вот он восходит с Иисусом и Матерью Его в Иерусалим на праздник. Вот он, когда Иисус подрос, тихо сходит со страниц истории, словно и не было его вовсе.

В духовном мире тот высок, кто глубок. Как же должен быть глубок этот скромный древодел, чтобы Христовы уста удостоили его имени «папа»! Сердце во мне замирает, если подумать об этом.

Иосиф не притязал на сверхъестественное отцовство, так как знал от Ангела, что «родившееся в Марии от Духа есть Свята» (Мф. 1:20). Избранный в служители Тайны, он отказался до дна объяснять себе бездонное и покорился служению.

По законам правильной жизни на его плечи легла обязанность учить Сына Божия всему необходимому – читать, учиться и трудиться. Видимо, он водил пальцем по буквам и черточкам Писания, которое «не прейдет, пока не исполнится все» (см. Мф. 5:18), а Сын Божий следил за ним и внимательно слушал его. А еще он научил Христа трудиться.

Нам многого не хватает. Хороших законов, честности в торговле, верности в семьях, искренности, тепла и доброты. Нам не хватает жалости к увечным и почтения к старикам. А еще не хватает нам уважения к трудящемуся человеку.

Скальпель в руке хирурга все еще вызывает уважение, хоть и смешанное со страхом. Смычок в руке дирижера вызывает уважение уже далеко не у всех. Но вот лопата или лом, рубанок или гаечный ключ могут совсем не вызывать уважения. А между тем они – инструменты и руки, их держащие – уважения достойны. Еще как достойны!

В руках у Иосифа – сверло, топор и циркуль. Те же орудия ремесла и в руках у Христа-отрока, а затем – юноши. На его руках мозоли предваряют раны от гвоздей, и пот с чела Он вытирает привычным жестом. Помним ли мы это?

Если видим на мраморе алтарей или на витражах храмов топор, пилу или циркуль, не стоит спешить искать масонский след. Это может быть напоминание об Иосифе и о труде, которым Сын Божий зарабатывал хлеб, прежде чем выйти на проповедь.

Революции расшатывают мир и колеблют стены темницы, в которой связан сатана.

Если верующие люди забудут об уважении к труду, неизбежно появятся коммунисты, или социалисты, или иные «-исты», которые восстанут против неправды жизни и прольют кровь ради справедливости, но в чьих гневных призывах все же утаится некая часть забытой нами правды.

Революции расшатывают мир и колеблют стены темницы, в которой связан сатана. Когда-нибудь из этих треснувших подвалов он выйдет на малое время царствовать над человечеством, забывшим Бога. Всемирные потрясения приведут к этому. Но не вся вина на разрушителях спокойствия. Вина и на тех, кто восторгается спортсменами, но унижает пахаря. Вина на тех, кто влюблен в звезд экрана, а простого электрика или водителя не удостаивает взгляда. Вина на всех тех, кто хочет, чтобы дети не имели мозолей, ходили в крахмальных рубашках и правили миром, пересчитывая деньги. Пусть, мол, другие воюют, служат, строят, варят и шьют.

Труд может быть служением. Труд и есть служение. Если религиозность кланяется отшельникам и постникам, но не видит ничего святого в людях простого и тяжелого труда, то гнила такая религиозность. Тогда и монахи будут бежать от лопаты и мастерка к золоченым ризам – не из любви к самим ризам, а из страха перед трудом. Но вначале так не было. У Серафима Саровского был топорик за поясом, и держал он его в руках умело.

Если религиозность кланяется отшельникам и постникам, но не видит ничего святого в людях простого и тяжелого труда, то гнила такая религиозность.

Любителю труда легко полюбить и молитву, потому что молитва – великий труд. А вот презритель труда не любит молиться. Он любит зваться «Учителю, учителю».

Поэтому в канун Рождества и в сам праздник, Иосифе, выйди из тени и покажись нам.

Выйди так, как ты есть – в простой одежде с челом, изборожденным непростыми мыслями. Выйди с куском дерева в одной руке и инструментом в другой. Кликни на помощь Того, Кого ты называл Сыном. Пусть мы услышим, как Он отзовется: «Иду, отец». Он ведь чтил тебя, исполняя Свой же закон, где сказано: «Чти отца и матерь». Он помогал тебе и исполнял твои просьбы. Так попроси у Него для нас разума, чтобы мы поняли, как вкусен заработанный хлеб и как сладок сон простого труженика.

Массовая страсть к «чистеньким» профессиям с большими заработками и высоким социальным статусом у нас не оттого, что мы ценим умный труд, бессонные ночи и жажду знаний. Нет, совсем нет. Нам и невдомек, что труд Канта тяжелее труда каменотеса. Презрение к трудовому поту у нас соседствует с презрением к высокому знанию. И это от лени и гордости, от завышенной самооценки и тайной мечты стать «пупом земли».

А между тем Ангелы поют «Слава в вышних Богу!» над дежурящими ночью пастухами. Над теми, кто ночью трудится, а не над теми, кто ночью ищет запретного веселья и сомнительных удовольствий, хотя эти последние тоже не спят. И на апостольство Господь зовет главным образом рыбаков, а не, скажем, юристов. Юристы в силу специфики мышления вообще вряд ли способны на апостольство. И родился Господь в доме плотника, а не в доме, предположим, владельца сети магазинов. Все это должно хоть о чем-то нам говорить.

Так пусть пред мысленный взор человека выйдет еще до наступления молчаливый Иосиф, пусть люди смотрят на его руки, на его одежду, на его чело и в его глаза.

Людям сегодня это очень нужно. Может быть, вглядись человек в образ Иосифа раньше, «знамя борьбы за рабочее дело» не было бы таким кроваво-красным.