Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Вернувшись домой после посещения больницы, Женя немедленно легла спать, несмотря на то, что на часах было едва пять вечера. Точнее сказать, она свалилась на кровать, закрыла глаза, но заснуть не заснула. Вот уже и знакомая боль шевельнулась в животе… В голове неудержимо прокручивалось колесо мыслей: «Я виновата перед Машей, я чуть не убила ее. – Но я же этого не хотела. – Ты это сделала, ты внушила ей какую-то глупость. – Это не глупость, на меня же подействовало. – Но врач сказал, что глупость, значит, я виновата перед Машей…» Женя почувствовала, что ее знобит. Самое время использовать свои свежеприобретенные навыки для того, чтобы помочь себе. Но сейчас один намек на это вызывал новый приступ самообвинений. И вновь крутилось колесо…
Колесо начало наматывать на себя ее внутренности: боль в животе вернулась, и она была такой, что Женя укусила угол подушки. Показалось, что надо срочно бежать в туалет, стало страшно, что не добежит… Но сейчас же все откатилось назад, осталась только боль – тупая, ноющая. Привычная, как в те времена, когда она ничего не знала о психосоматике.
По коридору зашаркали мамины шаги, они приближались к двери. Женя подняла голову от подушки, но сесть и привести себя в порядок не успела: мама распахнула дверь.
– Я тут подумала: а не приготовить ли нам пельмени? Сходи за фаршем… А почему ты валяешься среди дня?
– Мама, я плохо себя чувствую, – сказала Женя и почувствовала, что не притворяется: ей действительно становилось все хуже и хуже.
– А я хорошо себя чувствую? Пожила бы ты с моими суставами, узнала бы, что такое плохо себя чувствовать. В твоем возрасте я вообще не знала, что такое плохо себя чувствовать, я буквально летала, причем на каблуках, с неподъемными сумками и с двумя детьми. Вот когда мы с твоим отцом…
Женя почти не слушала мамины воспоминания, которые давно выучила наизусть. Колесо, проворачивавшееся в голове, превратилось в гранату, которая вот-вот взорвется, да так, что разнесет все вокруг! Захотелось вскочить, закричать на маму, перевернуть стул или даже стол, колотить кулаками по стене так, чтобы разбить их в кровь… И она привычно испугалась этого приступа. Это же мама! Что ты, Женя, как ты так можешь, это же твоя родная мама с ее больными суставами, ничего плохого не происходит! Ты все-таки ненормальная…
Мама ушла только тогда, когда выудила из Жени согласие немедленно сходить в магазин за фаршем. Вяло натягивая джинсы, Женя прислушивалась к своим ощущениям и думала, что на самом деле ни она, ни Маша не излечились. Но Маша, по крайней мере, находится под надзором врачей. А она?
Все-таки Женя набралась информации за время изучения темы психосоматики. И она решила пойти к психиатру. Только к хорошему.
Здание в современном стиле, светлое и приветливое, с приятно окрашенными стенами и неожиданно сформированными пространствами, ничуть не напоминало типичную районную поликлинику. Здесь не было никаких очередей: все потоки пациентов распределены умело. Но вот регистратура – была, пришлось предъявлять полис. И был белый халат в кабинете. При виде врача у Жени привычно стиснулось сердце: сейчас ее снова начнут обвинять в симулянтстве… Но врач (такая молодая, наверное, только после института, что она может понимать?) отнеслась к ней очень внимательно. Поговорила с Женей, подробно расспросила о том, когда появилась боль в животе, какие события ей предшествовали, изменились ли сон и аппетит и о многом другом. А после этого дала кучу тестов. Ставя галочки в окошечках, Женя с трудом могла сосредоточиться на вопросах. Ее снова начало глодать беспокойство: а правильно ли она сделала, что пришла? А вдруг эта милая круглолицая девушка сразу из кабинета позвонит в психиатрическую больницу, ввалятся санитары, скрутят Женю и увезут куда-нибудь? Какая-то часть Жениного сознания спокойно и разумно говорила: «Ну это же просто страхи, этого ничего нет», но она была слишком слабой и тихой, чтобы перекричать бурю волнения.
Взяв тесты, врач попросила Женю посидеть в коридоре. На ватных ногах она вышла и свалилась на ближайший стул. Сердце колотилось так, будто собиралось разорвать грудную клетку. Она пыталась отвлечься игрой на смартфоне, но вскоре бросила эту затею и принялась наблюдать за окружающими. Люди входили в кабинеты и выходили из них, читали, разговаривали. Все они выглядели вполне… нормально? «Ну, а я-то тоже, – пронеслась мысль. – По моему виду никто, наверное, не поймет, что у меня внутри. Тетка как тетка, длинная, правда, как каланча, и некрасивая, но на людей не бросается, с внутренними голосами не разговаривает. А на самом деле… А что на самом деле? Чем же я все-таки больна? Ну уж если и психиатр не определит…»
Когда врач пригласила Женю в кабинет, та не выдержала и спросила с порога:
– Доктор, у меня шизофрения?
– Нет. – Врач слегка улыбнулась. – Ваш диагноз – соматоформное расстройство.
«А это хуже шизофрении или лучше?» – едва не сорвалось с языка, но вместо этого Женя спросила:
– А что это такое?
– Это значит, что физически с вами все в порядке. Вы просто сосредоточены на ощущениях от внутренних органов, поэтому мельчайшие импульсы от них воспринимаете как боль.
«Что за ерунда, что вы из меня психа делаете!» – сказала бы Женя еще недавно. Но все-таки чтение книг повлияло на нее в достаточной степени, чтобы она спросила:
– А почему так происходит?
– Ну… очевидно, потому, что ваш организм прячет за разнообразными симптомами то, что не устраивает вашу психику. Вы отвлекаетесь на боли для того, чтобы не видеть того, что вам не подходит в вашей жизни.
– А что не подходит?
– Этого я вам не могу сказать. Я психиатр, я выпишу вам таблетки, которые облегчат ваше состояние. А причину нужно искать вместе с психотерапевтом.
– Значит, я все-таки психически больна…
– Да. У кого-то воспаление легких, у кого-то сломана рука, а вот у вас – соматоформное расстройство. Люди болеют разными болезнями, все надо лечить. Психические болезни – точно такие же, как любые другие.
От ее уверенного тона и спокойного голоса стало чуть легче.
– А нельзя без таблеток как-нибудь? От них ведь столько побочек…
– Если возникнут какие-то неприятные симптомы – приходите, сменим дозу или назначим другие препараты. И начинайте искать себе психолога или психотерапевта. Самые неприятные проявления таблетки снимут, но причину не ликвидируют. Причину сможете убрать только вы сами. Вместе со специалистом.
Психотерапевта Женя искала тщательней, чем психиатра. Главным камнем преткновения была невозможность или, скорее, трудность оценки: откуда ей знать, какой специалист – хороший? Общаясь на сайтах и форумах соответствующей тематики, она поняла, что бывают психологи и психотерапевты, имеющие огромное количество дипломов и специализаций, с которыми совсем не хочется разговаривать о своих проблемах. И бывают специалисты, может быть, менее титулованные, но им хочется довериться… Но цены! Цены приводили ее в ужас. Все исчисляемое в тысячах приводило ее в ужас, если речь шла о том, чтобы тратить это на свои «хотелки»… да еще на такую сомнительную вещь, как психотерапия. Было бы хоть что-то реальное, что можно показать маме, когда она спросит: «А ну признавайся: что ты купила? Платье? Кольцо?» Женя поежилась и быстро успокоила себя: мама не узнает. Женина зарплата перечисляется на карту, а к карте у мамы пароля нет: она не раз пыталась выведать четыре заветные цифры, но в этом вопросе Женя стояла как скала. Так что ее деньги на карте – это ее… ну, теоретически ее деньги… Но как же сестра и мама? Насколько бессовестно тратить на себя, не согласуясь с ними? «Я же не буду уменьшать сумму, которую выдаю на хозяйство и квартплату», – пообещала Женя и снова углубилась в просмотр статей и роликов.
Терапевта она выбрала по совокупности данных: медицинское образование плюс количество дипломов плюс… та самая способность вызывать доверие, наверное. Правда, когда Женя ее увидела, то подумала, что с доверием она переборщила: та, которую она про себя назвала терапевткой, выглядела довольно несерьезно, по-девчоночьи. И вопросы… ну и вопросы она задает! «Что вы чувствуете?» – ну что Женя может чувствовать, когда просто сидит в кресле? Ничего! Женя так и сказала! Чувства – это же… ну… что-то сильное, даже экстремальное… Не для обычной жизни. А эта странная женщина сказала, что мы все время испытываем какие-то чувства… или эмоции… Как странно!
Эмоции – это сиюминутные, кратковременные реакции человека на какой-то объект или ситуацию. Чувства более устойчивы, продолжительны и чаще осознаются.
– Ну тогда я не знаю, что я чувствую, – сказала Женя. – Как я могу это сказать?
– Давайте попробуем. Все наши эмоции имеют телесный отклик. По ощущениям в теле можно попытаться определить, что вы чувствуете… Скажите, вам удобно сидеть?
– Ничего, нормально.
– Я принимаю ту же позу, что вы, и знаете, мне очень неудобно. Предлагаю такой эксперимент – если вам это не подходит, можете не соглашаться: закройте глаза и просканируйте свое тело снизу вверх. Начиная со ступней – до головы.
Женя закрыла глаза, но сразу же открыла их.
– Я не могу. Боюсь.
– Вот видите, вы уже знаете, что чувствуете страх. А про что этот страх?
– Не хочу погружаться в свое тело. Не хочу его чувствовать. У меня, знаете… мне поставили диагноз «соматоформное расстройство». Принимаю таблетки, мне от них легче, но боюсь, что опять начнется. Все эти ощущения, боли… они меня чуть не съели! Из-за них я навредила хорошему человеку… Знаете, я свое тело уже ненавижу! Оно мне враг!
Женя опустила голову.
– Я вижу, что с вами происходит что-то, за чем скрывается много чувств, и во мне это отзывается. Мне становится грустно при виде человека, для которого его собственное тело – враг.
Люди, которым родители запрещали выражать чувства, обычно находятся в трудных отношениях с телом.
Остались позади и список чувств, который был проштудирован с таким же рвением, как прежде таблица заболеваний и аффирмаций; и увлекательная игра «найди ощущения в теле»; и принятие того факта, что у нее все же есть чувства и эмоции, и что она, Женя, уже привыкла посещать терапевта по субботам: она говорила маме, что уходит гулять, и мама, в общем, не возражала, хотя и ворчала иногда, что дочери где угодно интереснее, лишь бы не оставаться с ней. Кажется, ей даже понравилось, что дочь на некоторое время исчезает: по-видимому, без нее она занималась косметическими процедурами, потому что встречала ее довольная и иногда с присохшими частицами каких-то масок на лице. Женя не уставала радоваться, как удачно все складывается… Но в эту субботу, когда Женя уже одевалась, у нее зазвонил телефон. Это была Олеся.
– Слушай, Жень, у нас тут срочное дело образовалось. Ты через сколько сможешь подъехать?
«Уже одета, сейчас выхожу!» По привычке Женя чуть было так не ответила. Но спохватилась.
– Ни через сколько. У меня тоже сейчас дело. Срочное.
– Да брось, какие там у тебя дела! – От спокойной ленцы в голосе сестры у Жени сами собой стиснулись челюсти. – Нам детей не на кого оставить, понимаешь?
– Это твои дети, надо было заранее подумать, на кого оставлять, – быстро сказала Женя, положила трубку и отключила звук. Она начала быстро натягивать свитер, надеясь, что успеет… Не успела! Телефон зазвонил у мамы в соседней комнате. Через пару минут Женя услышала: «Что? Неужели? Сейчас она у меня получит!» – а следом за этим увидела разъяренную маму, которая вылетела в коридор.
– Женя! Я хочу знать: что это значит?
– Мамочка, ну пусть Олеська привезет детей к нам! – взмолилась Женя. – Вам вместе будет веселее.
– Ты знаешь, какие заторы в субботу на дорогах? Артем будет до нас ехать два часа. Нет уж, давай лучше ты бодренько, на метро…
– Пусть такси берет!
– Как тебе не стыдно! У Олеси семья, она не может швыряться деньгами на такси. Нет, постой, объясни: почему ты так себя ведешь?
Женя еле вырвалась – буквально вырвалась на лестничную площадку. Вслед ей сыпались обещания, что в один прекрасный момент она угробит сестру и мать своим поведением, но, конечно, не пожалеет о своей жестокости, потому что она бесчувственная…
Женя не могла назвать себя бесчувственной. По крайней мере, действие чувств в теле она ясно ощущала, пока ехала в метро: ее трясло, щеки пылали, сердце колотилось где-то в горле. А вот что это за чувство, анализировать не хотелось. Ей было больно. Просто больно.
– Извините, – едва очутившись в знакомом кресле, попросила Женя (она опоздала на десять минут, потому что в метро, мысленно выясняя отношения с Олесей, перешла не на ту линию). – Никак не могла уйти из дома. Вот, даже тему сессии не успела придумать.
– Не надо придумывать, давайте поговорим о том, что происходит с вами здесь и сейчас. Не могли уйти из дома? Расскажите об этом побольше.
Женя замолчала. Как это – говорить о таком? Стыдно… «Не выноси сор из избы» – это она твердо усвоила.
– Я отказалась сидеть с детьми сестры.
– Вы ей обещали это?
– Нет. Она позвонила и сказала, чтобы я ехала.
– Даже не попросила?
– Она никогда не просит. Только ставит перед фактом. Так всегда, с самого детства. Я постоянно должна для нее делать все, что ей нужно. А она для меня… ничего…
Женя не смогла договорить: на глаза навернулись слезы, горло сдавило. На несколько секунд она замерла.
Только услышав «дышите!», она заметила, что дыхания тоже не было. Когда она задышала, воздух вырвался со свистом.
– Что вы чувствуете?
– Не знаю… Ничего.
– Интересно. Вы говорите – «ничего», а ваше тело сжимается. Может быть, прислушаетесь к ощущениям?
– Сердце бьется… дышать трудно…
– Я вижу, с вашими руками что-то происходит.
Женя взглянула на свои руки. Они сжались в кулаки так, что, когда она их разжала, на ладонях остались отпечатки ее совсем не длинных ногтей.
– Повторите это движение.
Женя снова стиснула кулаки. До чего легко получилось это сделать!
– Подвигайте руками так, как они хотят.
Женя прислушалась к мышцам… Впрочем, долго прислушиваться не потребовалось: руки сами задвигались так, как в детстве, во время драки.
– Кого хочется ударить?
– Олеську! В нос ей дать!
– Отлично! Завершите это движение, а я буду противодействовать своей рукой. Чувства засели в теле, надо их оттуда извлечь.
С азартом, точно в спортивной игре, Женя надавила на руку терапевта, но тут же вскрикнула:
– Ой!
– Женя! Что сейчас происходит?
Женя решительно встала:
– Я хочу уйти. Деньги наличными или на карту?
– Вы можете уйти, если хотите. Но я тоже человек, и сейчас я чувствую тревогу. Я была бы вам признательна, если бы вы сказали: как вы решили, что хотите сейчас уйти?
Женя застыла, не делая ни шага. Руки ее по-прежнему оставались сжаты в кулаки.
– Вы заставляете меня делать плохие вещи. Я чуть не ударила сестру!
– А здесь сейчас находится ваша сестра? В этом кабинете?
– Нет, но…
– А где она сейчас?
– Наверное, дома, если не приехала к маме.
– А на каком расстоянии сейчас ее нос от вашего кулака?
– На другом конце города. – Женя рассмеялась и села в кресло. – Но я же хотела…
– Но вы же не сделали. Вы осознали, что хотите сделать – и не сделали. Ведь правда?
Если какая-то ситуация не завершена, в теле остается напряжение, которое может вылиться в болезненные ощущения. В том, чтобы завершить ее приемлемым способом, в кабинете психотерапевта, нет ничего предосудительного.
– Ну… да.
– А что это за чувство, когда вам хочется кого-то ударить?
– Никакого чувства нет.
– Как это? Просто берете и бьете, ни с того ни с сего?
– Нет, не просто, но… Не знаю. Не знаю, что это за чувство.
– А если бы вы со стороны увидели людей, которые дерутся, что вы подумали бы об их чувствах?
– Что они злятся… Но я же не такая!
– Какая «не такая»?
– Я никогда не злюсь!
– А что случится, если вы разозлитесь?
– Ударю, наверно, кого-нибудь. – Женя засмеялась. – Но ведь я и ударила!
– Что-то я не вижу, чтобы вы кого-нибудь ударили. В этом кабинете нет никого, кроме меня и вас. А я совершенно цела. Меня вы не ударили. Сестру тоже, насколько понимаю, не бьете. Это значит, вы хорошо социализированы и не выясняете отношения кулаками. А злиться – это совершенно нормально.
– Но как же? Злость – это же плохое чувство…
– Плохих чувств не существует. Все чувства, которые есть у человека, зачем-то нужны. Злимся мы тогда, когда нужно защитить свои границы, то, что нам дорого, или когда хотим откусить от мира кусок больше, чем он нам сейчас дает. Если человек никак не защищает свои границы, ему очень трудно жить: каждый может делать с ним все что угодно. Так что злость – чувство, нужное для того, чтобы выжить. И чтобы чувствовать себя хорошо. Потому что если с вами делают то, что вы не хотите, этому надо противостоять. Вы имеете право на собственную жизнь.
Маша так и не вышла на работу. Женя несколько раз ей звонила, убеждала лечиться так, как говорят врачи; Маша вяло соглашалась, благодарила за то, что Женя берет часть ее работы на себя, от встреч отказывалась. А тут вдруг явилась посреди дня, смела, не разбирая, все личное содержимое своего стола в один пакет, сказала: «Я увольняюсь» – и вышла.
После этого известия Жене не работалось. Опустевший соседний стол и подначивание Зои «Ну давай, пересаживайся, ты ведь давно этого хотела!» вызывали печаль и чувство вины. Осознавать чувства Женя научилась, но вот что с ними делать, еще не разобралась… По дороге домой несколько раз принималась плакать, даже не вытирая глаза, и замечала, что люди на нее смотрят. Случайные прохожие такие наблюдательные… В отличие от мамы. Мама с порога начала рассказывать Жене о каких-то делах на работе у зятя: наверняка опять Олеська звонила, проболтали час или больше. Продолжился этот рассказ и за ужином, который приготовила Женя. Мама не могла прожить и трех дней, не узнав, как дела у младшей дочери, постоянно ей звонит, спрашивает о внуках. А может, она даже ездила к Олеське: ведь когда ей хочется куда-то попасть, артрит совершенно волшебным образом перестает ее беспокоить. А старшая дочь… Ну а что старшая, разве кого-то волнует, что она пришла сегодня в слезах? Чужие люди заметили ее слезы, а родная мать – нет… Стоило об этом подумать, как снова захотелось плакать. Женя почувствовала, что вся передняя часть головы становится тяжелой, как губка, набухшая влагой. Кусок мяса, лежавший перед ней на тарелке, стал отвратителен, она не могла откусить ни кусочка.
– А сейчас столько денег в детсадах требуют, ужас! – увлеченно рассказывала мать. – То на праздники, то на экскурсии, то на какой-нибудь ремонт. Когда Олеся была маленькой, воспитатели такого себе не позволяли… А что ты носом шмыгаешь? У тебя что, насморк?
– Да, – через силу ответила Женя. – Простудилась.
– Только не чихай на меня: я завтра к ним поеду, не хватало еще заразить детей! Да, так вот, в детсаду Ярик…
«Ну правильно, мама, ты не только не замечаешь, что я плачу, тебя даже не волнует, здорова я или нет! Не чихать на тебя? Зато тебе на меня давно чихать! Все, что тебя волнует, – достаточно ли я приношу в дом денег, которые можно отдать Олесе! А я сама тут совсем не нужна! Ты даже вспоминаешь все время детство Олеськино – не мое, как будто я появилась на свет уже взрослой, как будто у тебя один ребенок, а не два…»
Женя ощутила, как слезы высохли, не прорвавшись наружу. И еще кое-что она обнаружила: сейчас она совершенно точно могла назвать свои чувства. Злость и обида! Так вот какие они, оказывается! Едва не полминуты она сидела завороженная этим открытием, не прислушиваясь к монологу матери, которая казалась вполне довольной отсутствием ответных реплик. Женя ощущала биение сердца и то, как горят щеки. Она ожидала, что эти отвратительные, неправильные, болезнетворные чувства испепелят ее на месте, но этого не происходило. «Я злюсь и обижаюсь на маму», – произнесла мысленно Женя. Это был какой-то новый неизведанный опыт… Но тут же нахлынуло чувство вины: «Как ты смеешь? Это же твоя мама, твоя сестра! Единственные близкие тебе люди!»
Женя отодвинула тарелку.
– Мам, я пойду прилягу.
– Что, температура поднимается? Ну хорошо, иди. Прими что-нибудь, чтобы не разболеться. А то не сможешь пойти на работу…
Только добравшись до своей комнаты, Женя с облегчением выдохнула. По крайней мере, сейчас у нее есть время подумать: мама не станет заходить, побоится заразиться. Стало плохо, очень плохо: обида, злость, чувство вины – они ведь такие плохие, мучительные, они обвивают ее как кокон и наверняка несут разные болезни… Женя прислушалась к своему кишечнику. Удивительно, что она вспомнила о нем только сейчас! А еще более удивительно – то, что он не подавал никаких сигналов. Он вел себя как совершенно здоровый кишечник, каковым, по данным обследования, и являлся… Женя не стала на нем сосредотачиваться. Она продолжала разбираться с собственными чувствами.
– Знаете, – сказала Женя на следующей сессии, – у нас еще не прошло и десяти сессий, но я, наверное, не буду больше к вам ходить.
– Вы имеете полное право, – сказала терапевт. – Вы могли бы просто не прийти в следующий раз. Я же не стала бы вас разыскивать! Но раз вы сегодня пришли, расскажите, пожалуйста: как вы решили больше ко мне не ходить?
– Как? Ну, со мной происходят такие вещи, которые мне не нравятся. Я сама себе не нравлюсь.
– А можете вы рассказать об этом поподробнее? Приведите пример.
Женя рассказала о том, как возвращалась в слезах, что произошло за ужином и после…
– Это отвратительно – злиться и обижаться!
– А откуда вы об этом узнали?
– У нас начальник такой есть. Страшно злой. На всех, как цепная собака, бросается.
– А вы, когда злитесь, ведете себя так, как ваш начальник?
– Ну… вроде нет.
– Можно злиться – и не бросаться на людей. Можно даже спокойно говорить людям: «Я на тебя злюсь, когда ты…» Не пробовали?
– Нет! И не собираюсь! Я злюсь на самых родных людей – на маму, на сестру! Этого нельзя делать!
– А что случится, если это сделать?
– Не знаю. Что-то страшное.
– Где этот страх находится в теле?
– Нигде. Он больше меня. Он снаружи, он большой, а я маленькая.
– Но этого не может быть. Прислушайтесь к своему телу. Сколько его процентов занимает страх?
Женя прислушалась.
– Теперь он меньше меня. Процентов… Ну, процентов семьдесят.
– Где он находится в теле?
– В животе.
– Как он ощущается?
– Как пустота.
– Что она говорит?
– «Если родные тебя бросят, ты останешься одна».
– Кто вам это говорил? Когда?
– Мама говорила: «Будешь плохо себя вести, возьму Олесеньку и уйду, а ты останешься одна, потому что папа не будет с тобой сидеть».
– Маленькая девочка очень испугалась остаться без мамы. Без мамы она бы погибла. Но сейчас вы не маленькая девочка. Вы способны выжить без мамы.
– Но все равно семья – это единственные близкие для меня люди…
– А как вы себе устроили, что семья – это единственные близкие люди?
– Не понимаю вас. Ведь родные – они и есть близкие.
– Не всегда. Родных мы не выбираем. Сначала, когда мы маленькие, семья для нас – целый мир. Но потом мы вырастаем и обнаруживаем, что мир – вокруг, а в нем много людей. И некоторые для нас становятся ближе родных по крови. С вами когда-нибудь это случалось? Женя, у вас есть подруги? Люди, с которыми вы вместе занимаетесь хобби? С которыми вам приятно гулять, болтать, чаевничать?
Женя задумалась. А правда, случалось ли с ней когда-нибудь нечто подобное? В школе была Наташа, девочка с белыми короткими волосами, которая сидела с ней за одной партой. Однажды Наташа принесла в ранце свою Барби, а Женя на следующий день свою, они после школы стали уходить и играть в игру с длинным сюжетом, где куклы были инопланетянами, феями и роботами. Но как-то раз девочки задержались, их не могли найти, и мама устроила скандал с хватанием за сердце, после чего дружба с Наташей расстроилась. Но это было в четвертом классе… А после? Когда она была в средней школе, папа вышел в отставку, было так интересно ходить с ним в походы и обсуждать книги, которые предлагал ей опять-таки он, что ей больше никто не был нужен. Потом – поступление в институт, студенческая компания, где она была не из самых ярких, но ее и не отвергали. А потом папа умер, и наступили тяжелые времена, которые продлились… это что же выходит, они длятся по сей день? Никаких близких, кроме мамы и Олеси с ее семьей, никаких радостей, кроме компьютера и субботнего сна, никакой… никакой мечты… Как будто она заточила себя в монастырь, только без Бога… Женю будто накрыло темным глухим одеялом.
– В следующий раз придете?
– Приду, – твердо ответила Женя.
– Здравствуй, Женечка, – услышала Женя, запирая дверь в квартиру.
– Здравствуйте, Анна Ивановна! – ответила она соседке. – Вам что-нибудь нужно?
– Нет-нет, хожу-то я сама. В магазин… ноги пока носят… Вот голова у меня только болит…
Об этой соседке Женя знала довольно много. Анна Ивановна родилась во время войны, но ребенком была веселым, жизнерадостным. Ходила в школу за два километра, зимой, в разваливающейся обуви, и не считала, что это трудно: это же такое счастье – учиться, быть председателем совета дружины! Потом пошла работать на завод, одновременно училась в институте на вечернем: а что особенного, много таких. Работа на заводе была тяжелая, но никто никогда не слышал, чтобы Анечка (все ее звали так) жаловалась хоть на что-нибудь. И вообще она не любила говорить о своей внутренней жизни, о том, что происходит с ее чувствами. До того ли ей? Как пелось в песне: «Сегодня не личное главное, а сводки рабочего дня». Но личное все-таки взяло свое, и Анечка вышла замуж. Все вокруг удивлялись ее выбору: она такая светлая, улыбчивая, и вдруг этот угрюмый мужчина, старше ее на десять лет! Знакомых семьи он иногда ставил в тупик, заявляя: «Моя-то благоверная собралась на курсы повышения квалификации, все еще не доучилась!» Или «Анька – вся из себя общественница, нахватала профсоюзных поручений, а дома пол неделю не мыт». Иногда Анна приходила на работу с заплаканными глазами, но сор из семейной избы не выносила. Муж не пьет, рукастый, умеет и книжные полки сбить, и кран починить – чего еще нужно? Нужно было детей, но с этим что-то не получалось. Анна привычно брала вину на себя: работа в горячем цеху – не шутки, наверняка там она и оставила свою возможность стать матерью! Утверждаясь в своей виновности, она становилась все более покорной, все больше терпела от мужа. Обследовать его на предмет бесплодия никому не приходило в голову: уж как бы он возмутился в ответ на такое предложение!
Но о том, что творится в жизни Анны, мало кто знал.
Она никого не просила выслушать ее, наоборот, к ней шли за поддержкой. Добрая, улыбчивая, внимательная к людям… Вот только здоровье ее стало портиться. Единственное, на что она позволяла себе жаловаться, – головные боли. «Что-то очень сильно голова болит, потому что не выспалась», «Ну вот, опять прихватило, наверное, погода меняется»… Можно было принять это за отговорки, вот, мол, не хочет работать или ищет объяснение плохому настроению, но она всегда была трудолюбива, а если хмурилась, то тщательно прятала свое состояние.
К тому же во время приступов головной боли Анна так бледнела и зеленела, что подделать это было просто невозможно. Ей советовали пойти к врачу, но она только махала руками: «Что я там забыла? Диспансеризацию прохожу, было бы что-то плохое, сказали бы…» И от нее отстали. Просто все приняли, что вот – есть такая хорошая женщина, у которой часто болит голова.
В девяностые годы были люди, которые все потеряли, были те, которые все приобрели. Анна Ивановна выплыла: предприятие, где она работала, преобразовалось в фирму, она получила пост в руководстве. А вот ее муж потерял работу, но найти новую не спешил: лежал на диване, бесконечно перечитывал старые журналы и ругал капиталистов, представителем которых ему виделась жена. Так и умер на этом диване – внезапно. Все думали, что Анне Ивановне без него станет легче, но ее головные боли усилились. Она не раз говорила соседкам, что чувствует себя виноватой перед мужем за то, что не родила ему ребенка, за то, что недостаточно поддерживала на сломе эпох: мужчины ведь на самом деле такие хрупкие и уязвимые, это мы, женщины, двужильные!
В последние годы она редко показывалась из своей квартиры, превратившись в тихонькую старушку с вечно обмотанной пуховым платком головой. Женя никогда не задумывалась о том, как она живет: много ли мы думаем о соседях? Но тут вдруг задумалась: сколько душевной боли скрывается тут за болью головной?
Старшее поколение… Что оно пережило, в каких условиях формировалось, нам трудно себе представить. Причем они-то считали, что все в порядке, лучше и быть не может! А что плохого? Война закончилась, голода тоже нет – хлеба хватает, почему бы не жить? А чувства – какие чувства? Чувства – это про нытье, а советский человек должен быть крепок духом и жизнерадостен. Все не вписывающееся в эту картинку не то чтобы совсем отсекалось, но вытеснялось на периферию.
«Мы – их потомки, – подумала Женя. – Они запрещали себе чувствовать и не научили этому нас. Ну что ж, придется учиться».
Все лето Женя ходила на терапию. За это время случилось так много всяких событий, что для них стоило бы отвести целую книгу. Наверное, это была бы довольно скучная книга – все равно что трактат о том, как ребенок учится читать. Но Женя училась читать себя – и этот процесс был полон для нее восхитительных и страшных открытий. Она наконец смирилась с тем, что это все в ней есть: и злость, и печаль, и обида, и отчаяние, и жалость к себе. Она натренировалась отличать грусть от злости и обиду от гнева. Она попробовала на вкус, какое сочувствие в грустных ситуациях ей подходит, а какое бесит (и теперь совсем не страшно говорить это слово – «бесит»!).
В поисках своих убеждений, запрещающих чувствовать, она вспомнила несколько случаев из детства, о которых хотела забыть, потому что в тот момент она была «очень плохой девочкой», – и вдруг увидела взрослым взглядом, что это родители оказались из рук вон плохими педагогами. Она давно разрешила себе злиться на маму. Она даже признала, что постоянные мамины вторжения в комнату мешают жить, но пока не могла с этим справиться, не могла даже начать откровенный разговор… И сбежала в отпуск с новыми друзьями. Да, у нее появились друзья, – правда, пока из интернета! Когда шла к ним на первую встречу, ужасно боялась: ну мало ли какими добрыми и милыми предстают люди в соцсетях! Она попросила сессию на эту тему, проговорила с терапевтом свои опасения и те меры предосторожности, которые хотела бы принять; она даже купила газовый баллончик… Но была просто поражена вежливостью и доброжелательностью совершенно незнакомых людей. А уж когда они вместе отправились в туристическую поездку по Волге, познакомились поближе, тут… тут Женя обнаружила, что когда-то она умела дружить, и эти навыки никуда не делись!
Глядя на простор серой величественной реки, Женя думала: почему мама и сестра ведут себя с ней совсем по-другому? Ведь они же родные люди! Почему даже суховатая и раздражительная Зоя на работе разговаривает с ней не так, как родные? Почему они не слышат ее, перебивают, вечно грубят, ведут себя так, будто ее нет на свете или она робот, у которого сбились настройки? Из терапии Женя вынесла, что вопрос «Почему?» непродуктивен; рабочий вопрос – «Как?». В данном случае – «Как мне быть с тем, что родственники претендуют на всю мою жизнь?». При мысли об этом в животе что-то начинало ворочаться. Что-то подзабытое, но готовое вырваться и взять свое… Если не изменится что-то в ее жизни. Она изменила свой способ мышления – не так, как собиралась вначале, не аффирмациями, но она этого добилась. Теперь ей нет надобности загонять свои чувства вглубь, она поняла, о чем ей сигналила боль в животе. Наступает самый трудный этап: что-то с этим сделать.
«Не надо торопить изменения, – говорила ей терапевт, – чем лучше ты понимаешь, в какой точке находишься, что с тобой происходит, тем вероятнее, что ты начнешь меняться». И правда: еще год назад Женя не понимала, что ей нужны друзья, нужен кто-нибудь, кроме семьи… Она будто споткнулась мыслью о камень: а с чего она взяла, будто семья – это только мама и сестра? Почему у нее не может быть собственной семьи? Мысль об этом была непривычно ранящей, но и радостной… Как это у Луизы Хей, «просто позволь потоку жизни течь сквозь тебя»? Х-ха! Она вскочила на ноги, чувствуя легкость, и убежала по склону туда, откуда слышались голоса ее друзей…
Живот не болел. Собственно, она даже и не заметила, в какой момент он начал вести себя тихо и дисциплинированно. Когда она набралась сил отказаться от еженедельных прогулок с племянниками? Или когда, спокойно выслушав претензии бушующего Василия Петровича, невозмутимо возразила по существу – так, словно он не кричал на нее секунду назад? Решительно выпало из памяти…
Из поездки Женя возвращалась усталая, но заряженная новыми впечатлениями и новыми планами. Однако чем ближе она подходила к дому, тем сильнее наползало привычное уныние. Там, в отпуске, все было другим, и она была другой, а теперь снова становится прежней, и снова начнется то же самое: безрадостные пробуждения, никакого свободного времени для себя, необходимость постоянно выслушивать маму, когда ей только захочется поделиться чем-то увиденным по телевизору или новостями из детского сада (маму, которая отлично знает все болевые точки старшей дочери и не лишает себя удовольствия по ним пройтись), быть на подхвате, когда сестре с мужем захочется провести день без детей… Женя позвонила, потом открыла дверь своим ключом: так и есть, мама наверняка у Олеси. Женя оставила в прихожей чемодан на колесиках, прошла через коридор в большую комнату и взглянула на себя в большое зеркало (интересно, почему у нее в комнате никогда не было зеркала?). Из зеркала на нее смотрела загорелая, крепкая и, как она сейчас поняла, красивая женщина. Почему она считала себя некрасивой, сравнивая с матерью и сестрой? Ведь у нее совершенно другой тип внешности! Только зря себя уродовала по их наущению короткой стрижкой: вот сейчас волосы отросли, и нос оказался совсем не таким уж большим… Это наблюдение насчет носа взбодрило Женю: она не такая, как прежде, значит, и действовать должна не так, как прежде! Она вернулась к своей комнате и деловито осмотрела дверь.
– Щеколда, – сказала она вслух. – Или задвижка. В чем разница? Нет, лучше щеколда…
И вот, наконец, на сцене появилась щеколда… Ну то есть не сама по себе: сначала Женя зашла в хозяйственный магазин и долго присматривалась к самым разным задвижкам. Когда продавщица спросила, не может ли она чем-нибудь помочь, Женя так смутилась, что купила совершенно ненужную лампочку-миньон. Во второй раз она попросила показать наждачные шкурки и глубокомысленно сказала, что еще уточнит, какая ей нужна. Зато в третий раз она расхрабрилась и направилась прямиком к той щеколде, которую приглядела еще в первое посещение. И, как будто после этого все стало легко, позвонила по телефону фирмы, оказывающей мелкие бытовые услуги.
– А по вечерам вы работаете?
– Да, до двадцати трех часов.
– Хорошо, тогда на субботу…
В субботу мама уйдет со своими подругами в театр. Когда она собиралась туда, у нее никогда не болели ноги. И вообще, здоровье улучшалось чудесным образом. Даже гололед не пугал.
Мастер, усатый и неразговорчивый, управился удивительно быстро: уложился в полчаса. Все остальное время Женя терзалась ожиданием мамы. То бралась за чтение давно скачанной книги, то включала музыку, то выключала… разве что не бегала по потолку! «Нет, так не годится. Сяду-ка я поудобнее… Ноги стоят на полу твердо…» По мере совершения ставшего привычным ритуала осознавания себя в своем теле она становилась все спокойнее и расслаблялась. Вот и спать захотелось. Пожалуй, ничего страшного, если она подремлет до прихода мамы… Протопав босыми ногами по полу, Женя задвинула на двери щеколду. Это было так непривычно! Наверное, она еще какое-то время будет забывать закрываться… «Ничего, привыкну», – сказала себе Женя и выключила свет. Так уютно… так дремотно…
Бум! Бум! Бум! Жене приснилось, что она в средневековом замке, в ворота которого враги стучат стенобитным орудием. Ах да, это же мама! Женю подбросило на кровати. Но нет, надо собраться с духом и говорить спокойно и разумно.
– Женя, Женя! У тебя дверь заклинило? Почему она не открывается?
– Потому что я заперлась. Подожди, открою.
Когда Женя шла к двери, ей казалось, что она готова ко всему. Но когда она открыла дверь и встретилась лицом к лицу с пылающей гневом мамой, вся готовность куда-то улетучилась. Глаза у мамы были красные, щеки тоже раскраснелись. Она словно помолоделаё стала снова такой, какой привыкла ее видеть девочка Женя, когда получала двойки или задерживалась по дороге из школы.
– Женя! Что ты себе позволяешь? Что это за фокусы, я тебя спрашиваю?
Мама подергала защелку, словно собираясь вырвать ее голыми пальцами, но защелка держалась крепко. Мастер не напрасно взял деньги! Прочность металла словно передалась Жене.
– Это не фокусы, мама. Это моя комната. Я взрослый человек, я здесь живу и имею право никого не впускать, если не хочу.
– Да? – мама презрительно прищурилась. – И чем же таким ты собираешься заниматься у себя в комнате?
– Чем хочу. Я совершеннолетняя. Имею право. И еще имею право никому об этом не сообщать.
Жене показалось, что она выиграла этот раунд, что мама сейчас развернется, обдаст ее презрительным взглядом и уйдет. Но не тут-то было.
– Это ты имеешь право? Ты ни на что здесь не имеешь права! К твоему сведению, это все еще моя квартира! Да! Заведи свою квартиру, тогда дырявь двери сколько вздумается! Ну это же надо, тебя ни на секунду нельзя оставить одну, ни на секунду… Ты как маленькая, обязательно выкинешь какую-нибудь глупость…
Женя не возражала: переносить материнскую ругань было проще, чем что-то делать в ответ. И чувство вины еще шевелилось где-то глубоко в душе. Но, по крайней мере, она напоминала себе, что это чувство вины внушила ей мама. Она больше не плакала, не уговаривала маму перестать. И мама, не получая привычной реакции, свернула свои причитания раньше, чем обычно. Буркнула с горьким недоумением: «Ну и вечер, как будто и в театре не была», и ушла к себе. Женя подумала, закрыться на задвижку или нет, и все-таки закрылась. Это действие требовало усилия воли… Ничего, скоро оно станет привычным.
На следующий день, когда Женя пришла с работы, задвижка была на месте. Однако сразу же запиликал ее мобильник. В трубке бился голос сестры:
– Женька, ты что себе позволяешь? Мама у меня, она плачет целый день! Как ты можешь выживать ее из квартиры?
Слушая сестру, которая старалась побыстрей усовестить ее и сообщить ей, какая она плохая, Женя мысленно считала до десяти. Потом до двадцати… Сестра иссякла на тридцати восьми. И тогда Женя сказала – так спокойно, как только могла:
– Задвижка останется на месте.
Олеся поперхнулась.
– Женя, ты слышала, что я сказала? Мама не хочет возвращаться, пока не исправишь все как было.
– Если маме приятнее жить у тебя, я не могу ей мешать.
– Но она не может! – В голосе сестры звучало недоумение: разговор явно пошел не по накатанным рельсам. – У нас тесно. Ты же знаешь, у меня муж, дети…
– А у меня нет ни мужа, ни детей. Ни друзей, ни комнаты, куда никто не мог бы войти без моего разрешения. У меня есть только работа, куда я…
Связь прервалась: сестра положила трубку. И это было на руку Жене, потому что она не удержалась от рыданий. Она плакала и понимала, что огромный кусок жизни потратила на угождение людям, которые совершенно с ней не считаются. Сколько времени еще уйдет на то, чтобы научиться жить самостоятельно, быть самой собой? И сколько трудностей ожидает на этом пути? Это были мучительные слезы – но уже не слезы безнадежности. Отплакавшись, Женя зашла на сайт, предлагавший квартиры под съем. Гм, оказывается, за однушку в десяти минутах ходьбы от ее офиса просят не так уж дорого! Женя прислушалась к своему организму: стучит ли сердце? Нет. Переезд ее не пугал. Ну… если честно, все-таки пугал. Но страхи – это нормально, это она твердо усвоила. Ничего настолько пугающего, что она не смогла бы проработать с терапевтом.
Мама вернулась. С видом вдовствующей королевы она пыталась наказывать строптивую дочь молчанием, но, не дождавшись слез и раскаяния, заговорила первой:
– Знаешь, Женя, с тех пор как я ушла из дома, я многое передумала. Я поняла, что ты в самом деле уже совсем взрослая… взрослая женщина, которой, наверное, надоело жить со старухой. Если ты так со мной обращаешься, лучше нам разъехаться. Давай пригласим риелтора…
«Да!» – Женя и подумать не могла, что все сложится так хорошо! Но тут же спохватилась: выражение радости могло заставить маму отказаться от своего намерения. Поэтому она постаралась подыграть:
– Мамочка! Зачем риелтора? Не надо! Не обижайся на меня, я не хотела!
Как же неприятно оказалось играть саму себя прежнюю, слабенькую и запуганную! И, кажется, не слишком хорошо это получилось: ведь Женя – не артистка. Но для мамы и этой не слишком искусной игры оказалось достаточно:
– Нет, я так решила, не спорь. Ты вечно сидишь в интернете, вот возьми и найди приличную риелторскую фирму. Только учти, я проверю, чтобы это не оказались жулики!
Ко времени визита риелтора из фирмы, которая двадцать лет успешно проработала на рынке, в квартире появились еще и Олеся с мужем. С лицами, выражающими суровую подозрительность, они ходили за маленькой приветливой женщиной в сером брючном костюме, которая с улыбкой сообщила, что разменять квартиру на двухкомнатную в этом районе и однокомнатную на окраине не представляет ни малейшей трудности. И у нее даже есть подходящие варианты…
– А какая площадь однокомнатной? А если с доплатой? – донимала риелтора Женя заготовленными заранее вопросами.
Лица родственников из суровых превращались постепенно в недоумевающие, а потом и в недовольные: кажется, до них дошло, что план приструнить строптивую обратился против них. Когда за риелтором захлопнулась дверь, мама сказала неожиданно вежливо:
– Девочка моя, мы обе погорячились. Я поняла, что я на тебя уже совсем не сержусь. Можешь даже оставить защелку на двери…
– Ты же это не всерьез, правда? – приступила к Жене сестра. – Как ты обращаешься со своей семьей? А вдруг мама окончательно сляжет? Она что, не имеет права спокойно дожить в квартире, где была так счастлива с папой?
Женя смотрела на маму, которую почему-то считала старой и больной. А ведь ей всего 61 год: в этом возрасте путешествуют, осваивают новое, выходят замуж… Увидев такую женщину на улице, Женя ни за что не назвала бы ее старушкой! Они с Олесей выглядят как сестры… и выражение лица сейчас одинаковое… Женю неожиданно разобрал смех. Но она подавила его и сказала:
– Конечно, имеет. Я не собираюсь претендовать на квартиру. Я просто из нее уйду. Да, деньги на квартплату тоже выделять не буду. Мама, я знаю, что твоей пенсии хватит. А тебе, Олеся, придется урезать свои расходы.
Сестра задохнулась, не в силах вымолвить ни слова. А ее муж вдруг обнял Олесю за плечи:
– Олесь, ты это… не шуми… Родичи, чтобы жить мирно, должны жить порознь. Женя, а тебе спасибо. Пока мальчишки были маленькие, ты нам очень помогала. Давно, знаешь, собирался сказать, да как-то повода не было. Ну и вот… если новоселье организовать надо, обращайся. Все, что нужно, на машине привезу.
Они встретилась три года спустя: нашли друг друга в соцсетях и договорились сходить куда-нибудь, поболтать о прошлом… Припарковавшись возле назначенного места, Женя сразу заметила Зою. Они поздоровались, но улыбнулись друг другу принужденно. Женя испугалась, что разговора не получится, но Зоя заговорила первая:
– А я теперь тоже хожу к психотерапевту.
– Правда?
– Правда. Уже три месяца. И удивительно, кожа совсем очистилась. Хоть я и говорила, что ерунда вся эта психосоматика, но вот работает! Или, может, это не связано, пока рано судить…
– Здорово! А у тебя какое направление психотерапии?
Разговаривая, они оглядывались по сторонам, но нигде не видели полненькую фигуру Маши. Как вдруг взгляд уловил что-то знакомое в идущей навстречу девушке в синей куртке и обтягивающих джинсах.
– Машенька! – закричали обе. – Надо же, как изменилась – не узнать!
– Похудела, да?
– Не только. Увереннее держишься, открытый взгляд…
– Ты какая-то совсем другая стала!
Они – все трое – обнялись. Женя открыла дверцу, пропустив Машу, и вместе они поехали куда глаза глядят, продолжая разговаривать.
– Представляете, девочки, я ведь после того, как ушла с работы, вообще ничего делать не могла. Такое отчаяние накатило! Аффирмации не помогли! Зачем вообще жить, если всю жизнь болеть? Ради чего меня из комы вытаскивали? Целыми днями только смотрела сериалы и жалела себя. Инсулин, правда, колола как полагается. А потом как перещелкнуло: ну вот если досталось мне такое здоровье… не слишком хорошее, зачем мне делать его еще хуже? Вступила в Общество людей с сахарным диабетом. Подобрала наконец такого врача, которому полностью доверяю. Подыскала фирму, которая делает отличные ортопедические стельки: ноги больше не натираю, это важно. Нашла другую работу: платят поменьше, зато и не кричат… Кстати, как там Петрович? Все бушует?
– У него весной случился инфаркт, – сказала Зоя. – Мы навещали его в больнице, он даже там кричал на медсестер – правда, шепотом… Оказывается, много лет жил с высоким давлением. А мы и не знали…
– Неужели? А Женя говорила, что высокое давление у тех, кто не выражает свои эмоции. А он только и делал, что выражал!
– Ну, разные авторы пишут разное, – смущенно усмехнулась Женя. – Я теперь не пытаюсь указывать другим, как это у них устроено. Я разобралась, как это устроено у меня.
– И правда разобралась? – спросила Зоя.
Женя ответила серьезно:
– Да. Хотя разбираться пришлось долго. Знаешь, на что это похоже? Будто помыла окно: сначала одну створку, потом вторую, а потом вдруг видишь, что пейзаж за окном совсем не такой, как тебе раньше казалось. Или вдруг надела очки и увидела лица членов своей семьи…
– Ты так говоришь, будто лица были страшные!
– На какое-то время я и правда испугалась: будто очутилась среди оборотней! А теперь пригляделась и вижу, что на самом-то деле никакие они не страшные, просто… не повзрослевшие. Мама привыкла при папе ни в чем не нуждаться, а когда папы не стало, нашла ему замену в моем лице. А Олеська жила с сознанием, что она младшенькая, все ее должны обслуживать, восхищаться…
– Вы теперь не общаетесь?
– Год не общались. Потом начали потихоньку звонить и поздравлять друг друга с праздниками. Теперь встречаемся, ходим друг к другу в гости. Они ведут себя, в общем, неплохо, но то и дело пытаются меня вернуть в прежнюю роль. Иногда мне ужасно от этого грустно, хочется, чтобы у меня были заботливые, понимающие родные… Но я знаю, что такими они никогда не станут и пытаться изменить их бессмысленно. А помогать и поддерживать в одностороннем порядке, как раньше, больше не хочу. У меня сейчас столько всего творится! Я познакомилась с Сережей, мы вместе проходили переобучение…
И разговор свернул на личные темы.
Маша и Зоя даже не спросили, болит ли теперь у Жени живот. Ведь болезни – не самая интересная тема для разговора, правда?
Войти с помощью соц. сетей: