* * *
Алексей курил, присев на высокое крыло „Ниссана“. Задумчиво вдыхал горький табачный дым, выпуская его через ноздри. И молча смотрел на дом, который всего пару дней тому назад чуть не стал причиной его гибели и свел в могилу его жену. На душе было гадко и пусто. Гадко потому, что Алексей понимал: устранив проблему с домом, в чьих подвалах таилось зло, до поры до времени сдерживаемое его наговором и рунами на оконных и дверных проемах, он не справится с Коллекционером, решившим превратить его в экспонат коллекции. То, что началось не здесь, и закончиться должно не здесь. Это только в сказках бывает – уничтожь источник зла и… потекут молочные реки в кисельных берегах. Фигушки. Жизнь – не сказка, увы. И зло, простое, готовое уничтожить на своем пути все, что живет и движется, отнюдь не то ЗЛО, которое всегда побеждают герои американских боевиков. Тут частный случай. Застарелая злоба неупокенных душ, обреченных на вечные страдания погубившим их психом. Скорее всего и душа самого доктора, бывшего владельца дома, тоже скитается где-то в окрестностях.
Непонятно, почему принято считать, что призрак – неупокоенный дух, не способен причинить вред живому. Брехня. Душа, чистая и безгрешная – сама по себе – большая редкость – безусловно не способна на такое. Если она не отягощена грязью прижизненных поступков, которые сам же человек и считает грехом, то, безусловно, не способна причинить ни то что маломальский ущерб, но и просто воздействовать на физический мир. Она легка и невесома, тоньше эфирного дуновения.
Другое дело – душа злодея: убийцы, насильника. Еще при жизни человек осознал, что за его грехи последует наказание. Если не в мире людей, то в мире духов, который Алексей для себя именовал Изнанкой. Такая душа, исторгнутая из тела, зачерствевшая еще при жизни, становится материальной субстанцией, способной не только навредить, но и убить самым изощренным способом.
Таращившийся на Алексея и его спутников глазницами окон дом был полон именно таких духов. Почему? Ведь были это души еще не родившихся людей, не запятнавших себя ложью и неверностью, лицемерием и пороками. По логике вещей, следовало бы просто совершить над домом, как над огромной братской могилой, обряд очищения и на том успокоиться. Но только в том случае, если бы все безвинные погубленные души не соседствовали на протяжении десятилетий с черной душой своего мучителя. Тут по принципу „с кем поведешься“. Вырванные из утробы матери и несформировавшегося тельца души младенцев от такого соседства утратили свою невинность и чистоту. Стали озлобленными на весь мир неупокоенными духами, жаждущими мщения. И не важно кому мстить… важен сам факт. Страх и эманации смерти подпитывали силу и ярость маленьких убийц. А тут еще наверняка не обошлось без вмешательства Коллекционера, который не зря выбрал это место в качестве сцены для первого акта поставленной им драмы.
Охотник выплюнул окурок себе под ноги, растер его башмаком, втаптывая в золото опавших листьев. Критическим взглядом окинул своих спутников. Компания была и впрямь странная.
Священник, даром что переодетый в цивильное. Жидкая бороденка и схваченные на затылке в конский хвост волосы однозначно выдавали в нем служителя культа. Или хакера, леший знает зачем вылезшим из Интернета в пятом часу утра и приехавшим за город. „Нет, как его ни одевай, все равно – поп. Взгляд у него какой-то… просветленный, что ли“, – подумал Алексей и покосился на второго спутника.
Огромный волк с полосой седой шерсти вдоль хребта сидел, вывалив язык, словно собака. Или даже овчарка. Немецкая. Одна беда – овчарок ростом по грудь взрослому человеку в природе не существует. Зверюга дружелюбно махнула хвостом, подняв вихрь опавших листьев, и кивнула головой, как будто спрашивала что-то.
– Так, подождем до утра. В темноте я туда не полезу. И на рассвете тоже. Пусть солнце взойдет. Тогда и посмотрим. Олег, – сказал Фатеев, обращаясь к волку, – ты пойдешь со мной.
Зверюга довольно лязгнула зубами. Стоящий рядом с ней тщедушный человечек, священник, шарахнулся от огромной пасти. Но не стал шептать молитвы или осенять себя крестным знамением. Просто покачал головой, явно не одобряя подобного соседства.
– Леонид. Ты останешься у машины. И будешь вести нас в доме. Целителям не стоит соваться туда. Хватит и нас. Будешь подпитывать меня. Олега питает Мать Земля, поэтому ему твоя поддержка, исходящая от Святых Духов, что для задницы дверца. Только помешает. А мне пригодится. Когда мы войдем, сразу веди нас. Особое внимание обрати на то, что происходит вокруг, и что, по твоему мнению, мы не заметили. Хотя… да. Именно так. Держи наши действия под контролем и подпитывай меня. Вот такая у тебя задача. Справишься? В своем затворничестве сил ты накопил предостаточно. Так что думаю…
– Да, Алексей, достаточно, – перебил его священник. – Потому и предложил тебе помощь с этим делом. Иначе я сюда бы и не сунулся, даже с Казанской за пазухой. Целитель, он, знаешь ли, не Охотник. И не Воин, тем более.
Монах кивнул на волка, который улегся на листья, вытянув мощные передние лапы и положив на них лобастую голову. Казалось, даже дремал, гад.
– Я не собираюсь обращать тебя в мою веру в последний момент, – продолжил отец Леонид.
– И не пытайся даже, – хмыкнул Охотник.
– Вот и я о том же. Ты закоснел в язычестве, Алексей. Но если ты сегодня погибнешь, а случиться может всякое, сам понимаешь, душа твоя вечно будет обречена на адские муки. Как и те, кто сейчас уже ждет тебя в доме. Потому что умрешь ты без причастия и покаяния. Это прискорбно. Ты, язычник, чем-то дорог мне. Хотя, как я уже и говорил, я не одобряю твоих убеждений. Но, видно, горбатого могила исправит. Может… причастишься?
Алексей присел на бампер автомобиля и пристально посмотрел на священника. Аколита религии, которая извела веру его предков. Как ни странно, тот не отвел глаз. Взгляд его был чист и невинен, как у младенца или человека, познавшего истину бытия. Абсолютно честный взгляд невинного человека.
– Знаешь, Леонид, я молюсь своим богам. И не хаю чужих. Давай не будем заводить твой любимый спор. Ты знаешь, я не отрекусь от веры предков. Да, я был крещен православным. Но в несознательном возрасте, как и велит обычай. А свою веру, веру моих предков, задолго до Христа возносивших молитвы своим Богам, я принял уже осознанно. Я точно знаю, нет разницы, как называть бога: Будда, Христос или Перун. Бог един во всех ипостасях. Мне безмерно жаль, что вы, проводники воли Всевышнего в нынешнем мире, не понимаете того, что раньше, до крещения Руси, знал любой ребенок. Бог – он повсюду. В листьях деревьев. В каплях воды. В тебе и во мне. Вы говорите, что Бог есть любовь. Но вспомни, как пылали костры, на которых жгли еретиков в Европе по приказу инквизиции. Вспомни, как огнем и мечом насильно крестили Русь. Где здесь любовь, Леонид? Где? Порой мне кажется, что вы искренне заблуждаетесь. И служите вовсе не Всевышнему, а его антиподу. Да, были войны и до прихода христиан. Страшные и кровопролитные. Но они были понятны. Война за новую землю для рода. За новые угодья для охоты, чтобы выжил род. Но никогда, ты слышишь, монах, никогда наши предки не навязывали свою веру соседним народам. Поэтому давай раз и навсегда прекратим наш спор. Я не намерен терять время на пустую болтовню. Договорились? Посмотри на Олега. Он крещенный православный. Но он оборотень, чудовище, если воспринимать его с позиции твоей веры. Однако он ходит в церковь. Даже иногда на причастие. И Господь, тот Господь, которому молишься ты, не карает его. Разве это не достаточное доказательство твоих заблуждений?
Мы делаем одно дело, Леонид. Я рад, что не вызываю в тебе злобы или ненависти. Мы полезны друг другу. И тем связаны воедино. Посмотрел бы на нас кто со стороны – и я не поручился бы за его рассудок. Мы более чем странная компания: священник, язычник и православный оборотень, зверь языческий, как ни крути. Так что давай просто сделаем то, зачем сюда явились, и забудем друг о друге до поры до времени. Пока опять не припрет. Лады?
– Ты не переубедишь меня, язычник, так же, как мне не дано переубедить тебя. Что касается твоего друга, – новый кивок на волколака, – я согласен. Он феноменален. И его стоило бы изучить. Как он может входить в храм. Принимать причастие. Мне это не понятно. Но это все потом. Раз уж Господь свел нас троих вместе, значит, в том есть его промысел. И противиться воле Его я не вправе. Значит, я помогу вам.
Отец Леонид развернулся к машине, открыл дверцу и уселся на заднее сидение. Потянул воздух носом и сообщил:
– Ты в курсе, Фатеев, что у тебя в машине псиной воняет?
– В курсе. Там этот… мохнатый на заднем сиденье ехал.
„Этот мохнатый“ поднял голову с лап и оскалил огромные острые зубы, будто в улыбке. Глаза зверя задорно блеснули.
– Не за машиной же ему бежать по шоссе было. Вот и прикидывался там собакой. Только не пойму, как такой теленок вообще в машину поместился. И не развалил ведь ничего. Слышишь, Олег, ты, если обратно перекинуться не сможешь, не огорчайся. Я тебя к себе возьму. Будешь в гостиной на диване жить.
Волк рыкнул. То ли соглашаясь, то ли, наоборот, возмущаясь. В присутствии монаха он ни в какую не желал показать, что может говорить.
– Ну, до рассвета надо чем-то заняться, – сказал отец Леонид, доставая из машины, старой потрепанной „шестерки“, на которой приехал, плотный сверток и трехлитровый китайский термос. – Я предлагаю позавтракать. Тут бутерброды с сыром, рыбные котлеты и чай с медом.
– А ты запаслив, как я посмотрю, – ответил на предложение Алексей. Нырнул в свою машину и тут же вернулся, неся одноразовые стаканчики.
– Не я запаслив, а ты слишком предсказуем. Я так и знал, что раньше рассвета в дом ты лезть не захочешь. Хоть и спешил сюда засветло.
– Ну и ладно. Зато хоть позавтракаем на природе. А то со вчерашнего дня во рту маковой росинки не было. Ты есть будешь? – обернулся Алексей к оборотню, с шумом втягивавшему воздух влажными ноздрями.
Зверюга радостно оскалилась, как бы давая понять: „Попробуйте только не дать, сам возьму, не обрадуетесь“.
Священник развернул сверток, расстелил газету прямо на земле. Достал из кулечков бутерброды и положил на газету. Пакет с котлетами поставил рядом. Развернул целлофан и стал скручивать крышку с термоса. Разлил чай в подставленную Алексеем пластиковую тару и вопросительно уставился на оборотня. Тот отрицательно замотал башкой, давая понять, что чай, пусть и с целебным медом, его абсолютно не интересует. И выразительно уставился на кулек с котлетами.
Монах поставил термос. Достал из кулька котлету и бросил ее оборотню. Лязгнули мощные челюсти, качнулся вверх-вниз кадык на шее зверя под серой шкурой, и крохотный, по сравнению с волком, кусочек пищи навсегда исчез в его необъятной пасти. После чего он снова уставился на мешочек с котлетами.
Алексей весело засмеялся, наблюдая эту сцену.
– Ну уж нет, потерпи, дружище! – хлопая себя по ляжкам, проговорил он. – Тебе этот кулечек на зубок. Сожрешь и не заметишь. А нам надо бы подкрепиться с преподобным. Так что делим поровну. Согласен?
Вновь последовал кивок лобастой головы.
Тем временем священник опустился на колени перед импровизированным столом и что-то зашептал. Алексей знал, что монах благодарит Господа за дарованную им пищу. Сам же охотник так не поступал, потому что считал всякий кусок, который оказывался у него на столе, собственной добычей. Тем, что заработал честно за деньги. Он не мог взять в толк, какая связь между Богами и пищей на столе. Но, тем не менее, к пище всегда относился с уважением. Отламывал хлеб руками, как велит традиция, а не резал ножом. Ел аккуратно, чтобы не запачкать стол, который у его далеких предков именовался Божьей Ладонью. И никогда не позволял себе выбросить объедки в мусорное ведро или отхожее место, считая это святотатством. Всегда скармливая объедки бездомным кошкам и собакам, за что был не любим соседями по подъезду.
– Скажи, Алексей, – начал монах, прихлебывая чай из стаканчика, – тебя не страшит, что рядом с тобой сидит… сидит… вот это?
Он кивнул на волоколака, который, зажав бутерброд между передними лапами, рвал на маленькие кусочки, смачно пережевывал и аккуратно глотал. На выпад инока он не обратил ни малейшего внимания, будто не понимал, что речь о нем. Прикидывался тупым зверюгой.
– А что меня должно страшить? То, что у него четыре лапы, хвост и пахнет он псиной?
– Нет. Это же зверь. Нечистое порождение нечистой волшбы. А мы все же, как-никак, пытаемся бороться со злом, которое, возможно, его и породило. А вдруг он неожиданно вцепится тебе в глотку? Это же животное. Дикая, неразумная тварь.
„Неразумная тварь“, зевнув с подвывом, показала пасть, полную отменных зубов.
– Поверь мне, он разумен настолько же, насколько ты и я. Знаешь, в чем твоя проблема, Леонид? Она в твоей вере. В религии, которая все непознанное приписала одним махом к проискам Лукавого. А между тем, наши предки умели жить в гармонии с природой. И я верю, что на заре времен каждый человек мог перекинуться в животное-предка.
– Первобытный тотемизм.
– Да как хочешь назови. Суть не меняется. И, исходя из моей веры в силы природы, а не в обожествленную, поставленную с ними на одну ступень, персоналию, – Алексей достал из пакета бутерброд и положил на него котлету, – я склонен больше доверять ему, чем тебе. Не обижайся, но совсем недавно я узнал нечто, что может пошатнуть вашу веру и все ее догмы. Узнал из источников, близких к достоверным.
– Интересно, от кого? – с сарказмом вопросил монах. В глазах его светилась готовность до конца, костра и креста отстаивать свою веру.
– От того, кто загнал меня в это положение, когда я вынужден пить чай в компании священника и оборотня около дома, куда мне совсем неохота идти. Я бы предпочел сжечь его к псам, а потом на пепелище, когда духи будут лишены материальной опоры в нашем мире, провести очистительный обряд. Так вот, этот самый Собиратель открыл мне глаза на их иерархию. И иерархию тех, кого мы привыкли считать антиподами демонам. И, самое главное, показал мне, что цели одних не очень-то отличаются от целей других.
– Хм, и ты поверил порождению Отца Лжи? Признаться, я считал тебя более разумным, язычник. Ты закоснел в языческой ереси. И теперь хочешь совратить меня с пути служения Господу. Вынужден тебя разочаровать – у тебя ничего не выйдет.
– Да нужен ты мне, как зайцу стоп-сигнал, – хмыкнул Алексей, откусывая кусок от бутерброда. – Мне незачем и некого обращать, – продолжил он, пережевывая хлеб с котлетой. – В веру нельзя обратить, как ты не поймешь, монах. Человек сам, слышишь, сам должен выбрать то, во что склонен верить. И как называть тех, кому будет возносить молитвы. Вы своими проповедями насилуете человеческую душу и разум. Лишаете его доброй воли…
– Ты не прав, Алексей. Добрую волю и возможность делать выбор людям дал Господь в своей милости. Для того дал, чтобы чадо неразумное выбрало, пойти ли ему по пути Господа или погрязнуть в неверии.
– В том-то и дело, что чада неразумные. Где ты видел родителя, который отпустит свое чадо, не указав и не наставив его на верный путь. Не лезь в огонь – обожжешься. Не мочи ноги – заболеешь. Тот же, кому ты молишься, Леонид, поступает со своими чадами не как добрый родитель. Ему в общем-то плевать, по какой стезе пойдет человек. Будет ли он добрым православным или безбожником. Но если дорога к Нему, как ты говоришь, ведет к царствию небесному, то не странно ли, что он не стремится указать людям этот путь? Верный путь. Вместо этого позволив чадам бродить вокруг да около?
– Не забывай, язычник, что только достойным открыто царстве небесное. И только достойные будут у его престола в день страшного суда. Сто сорок тысяч праведников в белых одеждах.
– Не маловато ли? Полтораста тысяч за всю историю человечества?
– Это будут достойнейшие.
– Ну и ладно. Мы отдалились от предмета спора. Я хотел лишь сказать, что Олегу верю больше, чем всем святошам вместе взятым. Мы служим одним силам, и он это понимает. Хоть и называем их по-разному. И ни он, ни я не пытаемся запудрить мозги ближнему. Просто живем, как живется.
– Да, как неразумные животные.
– Почему же? Очень даже разумные. Я всю жизнь, во всех поступках руководствовался совестью. Как и положено человеку. Когда не знал, как поступить, поступал по совести. Да, нажил врагов. И осталось мало друзей. Но так бывает со всеми, кто слушает веление сердца. А Олег… Он ведь тоже крещеный православный. Ходит в храм, изредка исповедуется. А то, что он способен менять свою форму – это и дар, и проклятие. Лейкантропия – это прекрасный способ подготовить себя к ситуации, критической для простого человека. Стать сильнее. Быстрее. Обрести запредельную сноровку. Для этого мне, например, надо иметь при себе туеву гору разных отваров и амулетов. Это моя цена. Его цена – непереносимая боль. Ты можешь представить, что твориться в организме человека, когда идет перестройка костей скелета и даже спинного мозга? Не хотел бы я пережить такое. Так что свой звериный облик он с лихвой искупает болью, которая постоянно с ним. Волчий облик – это просто форма, наиболее близкая и удобная Воину Матери Природы. Ты, к примеру, просто Целитель, и тебе не нужно быстро бегать и далеко видеть. Тебе хватает посланного твоим Богом. Вряд ли ты способен понять его или меня. Поэтому давай прекратим дискуссию. Да, забыл сказать, когда Воин Гаи принимает боевую форму, он не утрачивает разума. Даже сохраняет дар к речи. Олег сейчас просто не хочет с тобой говорить. Почему? Спроси сам.
– Как так? – удивленно уставился на волка священник.
– А вот… так… – пролаял зверь и оскалился, будто улыбаясь. – Думал… все… кругом… дураки?
Монах поставил стакан на землю, отложил бутерброд и истово перекрестился, что-то бормоча про себя.
– Рассказать, как… я стал… таким? – Слова натужно выталкивались через волчью глотку, не приспособленную к человеческой речи. – Я… не просил, как и… он.
Волк качнул головой в сторону Алексея.
– После того, как мы с тобой разбежались в универе, помнишь, Леха? – слова по-прежнему выпадали из пасти, как увесистые камни, но постепенно слушатели стали привыкать к паузам между словами.
– Так вот, – продолжал Олег. – Ты взял академ и куда-то потерялся.
– Да не потерялся я. Просто… уехал. Пришлось.
– Ну да. Я и говорю – потерялся. Так вот, собрал я братву. Я тебе тоже предлагал, Леха, ты отказался. Стали помаленьку коммерсантов потряхивать. Ну, как это обычно делается: плати за защиту или завтра сгоришь на хрен. Некоторые соглашались, некоторые, таких было немного, решали проверить, как быстро к ним пожарная дружина приедет. Обычно задерживалась. Ненадолго, но хватало, чтоб точка выгорела дотла.
Потом этот коммерс становился сговорчивее.
Монах неодобрительно покосился на Олега и покачал головой, от чего жиденький конский хвост забавно закачался за плечами.
Волколак лязгнул в его сторону огромными зубищами.
– Мелкую шелупонь, вроде тех, что трусами да носками на рынке торгуют, не трогали. С них брать нечего. Фиг с одной палатки наторгуешь. Так, на кусок хлеба. Трясли таких, у кого были ларьки, магазины.
Потом кто-то предложил подмять стоянки. Не те, где легковушки на ночь оставляют, а где фуры стопорятся на ночь. Ну предложил. Я подумал и решил: а почему бы и нет. Раз есть маза, так надо по-полной. Стволы у нас были. Народ подобрался не робкий. Понтярщиков порожняковых не было. Отморозков тоже. Не лютовали особо. Три шкуры с народа не драли. Честно крышевали, в общем. Те, кто под нами ходил, платили исправно и жили, не боясь шпаны и отморозков. Бабла хватало. У всех тачки были. Хаты. Телки там и прочий марафет, кому надо. Правда, торчков у меня в бригаде не было. Они… беспонтовые. И своих продадут за дорогу кокса, и к зверствам излишним у них тяга.
Ну так и решили мы с бригадой пощупать Ашота Равзавнова. То ли азер, то ли армянин. Хрен его знает. Он тогда держал стоянку на Каширке. Наехали мы на него тяжелым танком. А он нас по матери обложил, быков своих черных с пушками и пиками натравил. Те же отморозки беспредельные. Им что трахать, что резать, один хрен, лишь бы кровь текла. Ну, повздорили мы с ними крепко. Сереге Паленому легкое прострелили, так что половину потом добрые айболиты в Склифе отрезали. Еще двоих расписали под хохлому.
А вечером того же дня заявились ко мне на хату. Решили меня на бабки выставить. За „беспокойство, моральный вред и ущерб деловой репутации“. Ашот долго лясы точил. Понтовался, фраер дешевый. Короче, застрелился я с ними это дело перетереть за городом. Там, на Подольских курсантов промзона такая есть классная. Задница географии. Ну там и застрелились. На пять вечера. Я со своими в три приехал. Двоих с автоматами усадил в засаду, так, чтоб наши восточные друзья в случае чего под перекрестный огонь попали. Хотя, какое там „в случае чего“. Я их решил валить вглухую. Всех. Чтоб ни одна сука не ушла. Капу загнал в лесок ближайший на дерево с „СВД“. Он должен был Ашота валить. Не на глушняк. А так, ноги прострелить. Я с ним сам хотел разобраться.
К пяти часам эти твари подтянулись. Договаривались мы по-честному чтобы. Он десять бойцов, и я десять. Так этот урод весь свой тэйп, наверное, притащил.
– Тэйпы у чеченов, – поправил его Алексей.
– Да по херу. Много их понаехало. Очень много. Хорошо хоть я заранее народ по нычкам отправил. Тех двоих с автоматами, Капу на дерево. Я когда платок уронил, такое началось! Я, Леха, лучше ничего придумать не смог, веришь? Вспомнил, как ты мне рассказывал про то, как рыцари за платок дамы друг друга в землю вколачивали, и решил, что это братве знаком и будет. Мол, начали.
Ну и пошло-поехало, блин. Страх, что началось. Ты когда-нибудь в людей, живых людей, стрелял? Когда в тебя палят со всех сторон. Нет, не стрелял. Дым, кровища, хрипы, мат.
Наших половину сразу положили.
А тут Капа выступил в сольной партии. Хорошо так выступил, гад. Сначала он Ашота глушанул. Не как договаривались, правда. А намертво. А потом с автоматами вступили бойцы. Положили мы этих нерусей всех. Трупы в тачки запихали и подожгли к чертовой матери, своих собрали, и ходу.
Это мы потом узнали, что эта гнида под легавыми ходила. И с ним там мусоров пара была. Так на них же не написано, что они менты. Мы и их под шумок покоцали. До смерти.
Народ потом кто в бега подался, кто на дно залег. Только один флаг, такое началось, убиться пассатижами.
Волчара, понурив голову, очень по-человечески вздохнул. Речь зверю давалась все легче и легче. Хотя и не был его голосовой аппарат приспособлен к членораздельной речи. Алексея это, в общем, не удивляло. Отец Леонид сидел, вытаращив глаза и уронив челюсть на пол.
– Красноперые бивнями землю рыли. Весь МУР на ушах стоял. Там, оказалось, был сынок какого-то из ихних генералов замазан. Ему Капа полчерепа снес, так что еле опознали.
Короче, нашли нас. Заластали. Кого раньше, кого позже. И быстренько осудили. Кому восьмерик, кому чирик. Мне, как лидеру „преступной группировки“, впаяли пятнашку с конфискацией. Когда приговор зачитывали, у отца плохо с сердцем стало. Прямо в зале суда. Меня под конвоем в „хату“ выводили, а его „Скорая“ увозила. Я даже на похоронах у него не был.
Отправили меня в Читинскую область. Лобзиком тайгу валить.
Как я там первую зиму пережил – не знаю. Обмороженных было море. У кого ноги, у кого руки. Один баран за лом без рукавиц ухватился, у него в них, видишь ли, руки скользили. Так лом со шкурой от рук отдирать пришлось. Пока воду кипятили, чтобы руки от лома отлить, у него уже пальцы белеть начали. На такой случай у старшего отряда спирт полагался во фляжке. Только куда там. Спирт выжрали, только на делянку вышли. Ну, лом-то мы от него отодрали. Отодрали, а на нем куски шкуры висят. А из ран на руках кровь так лениво сочится. Как из порезов крохотных. До такой степени сосуды померзли.
А по весне нас погнали на новую вырубку. Каторга, а не вырубка. Кстати, на зоне я крещение принял. К нам поп с проповедью приезжал. Видно, подвижника из себя корчил. Заодно и крестил зеков. Но это зимой было. Легче мне не стало. Но все же…
А весной, по яйца в грязи, нас на новую делянку перевели. Кругом болотище, гнус заедает. В тайге, Леха, знаешь, какой гнус. Нашим комарам и близко не летать. Фуфайку, твари, прокусывают. А мелкая мошка пролазит даже в сапоги. Вечером распухшими пальцами портянку сматываешь, а из нее на пол кровавые комки падают. Мошка раздавленная вперемежку с тиной и кровью.
Был у нас один старичок из местных. А может, и не старичок, просто сморщенный, как печеное яблоко. Тунгус какой-то. Эх… Помню, один раз на яблоню там наткнулись, на полудикую. Так яблоки, веришь, всем отрядом пекли и жрали.
Короче. Рассказывал он, что было рядом с тем болтом в стародавние времена какое-то капище ихнего древнего бога с именем „хрена с два выговоришь“. Бог тот был воином. Хотя какие там у них войны? Леший их разберет. А после того, как у них там где-то метеорит упал, капище ушло в болото. А, вспомнил! Кугу – Юмо бога звали.
А потом среди урок слух пополз, что тут неподалеку клад древний в болоте. Вроде Золотой Бабы что-то. Откуда взялся – хрен его знает. Только мы там все как с ума посходили. В бега намылились. А куда бежать? Прикинь, я как-то на пихту забрался. Высокая была, зараза. Ветки толстенные до самой верхушки. А верх как будто отломан. Так я залез, по сторонам глянул, и веришь, Леха, очко заиграло не по-детски. Сколько глаз видит – тайга. Не нашему лесу чета. Такая глушь, что по ней пять километров в день пройти – подвиг. Нет, от погони, конечно, уйти там можно. Только куда идти, если даже не знаешь, где ты есть?
Оборотень понурил голову, переводя дыхание.
– Ага. Так, значит, стал я корешей лагерных отговаривать, – продолжил он. – А они поупирались, уроды, рогом в землю, и хоть убивай. Золотая лихорадка им глаза застила. Только о рыжевье и думали. А как с ним куда потом – хрен их знает. В общем, сорвались они. Шлепнули вертухаев пару, пушки ихние похватали и налегке двинули. Ну, меня, как самого крайнего, красноперые колоть начали. Твоя, мол, шушера, ты должен быть в курсе, куда пошли, что делать собрались. Я-то в курсе был, понятное дело. Только что ж я, падла последняя, корешей выдавать? Ну, скажу я тебе, Леха, там, конечно, выдумщики попались. Чуть жилы тянуть начали. Почти кранты мне пришли. Слил я братву вчистую. Куда пошли, зачем, что планировали. А мусора, твари позорные, решили еще и проверить, как там в старину в Сибири преступников наказывали. Привязали меня голого к дереву у болотины, рядом мяса кусок тухлого кинули. Зверь, понятно дело, не подойдет: человеком пахнет. А вот гнус – ему по фигу. И человек еда, и мясо протухшее тоже. Так вот, раньше, если человек ночь выдерживал и с ума не сходил – его отпускали. Эти скоты и решили проверить – с катушек съеду или нет. Им ведь по хрену было: сдохну, выживу. Начальник расчистки, майор Тришко, самогон с утра вместо чая потреблял. Да и остальные, кто не пил, тот на траве сидел или еще на какой дряни. Так что мозги у них полностью поразжижались. Списали бы меня в естественную убыль. Деревом придавило, медведь поломал или в топь ухнул. Таких случаев было тьма.
Значит, прикрутили меня к дереву, одежду срезали и ржут стоят. Потом один с кухни мясо притащил. Синее. Заветренное, червями так и кишит. И шмат этот мне прямо в рожу кинул. Губу разбил, падла.
Стоят они, курят, смотрят, как по мне мошкара, как по проспекту, гуляет. Я ж даже отмахнуться не могу ни фига. А они смотрят и ржут. Смешно им смотреть было, как я дергался и извивался. Постояли, да и пошли в расположение. Я им вслед сначала умолять слезно начал, а потом, когда понял, что им интереснее опыт свой до конца провести, стал их матом крыть почем зря. Я раньше и не подозревал, что слова такие знаю. Много чего интересного придумал, и на „х“, и на „п“.
А когда солнце садиться начало, мошки стало еще больше. Как будто кто ее специально выпустил. Слеталась на запах дохлятины, а тут и я. Жив-живехонек. И даже не сопротивляюсь.
Короче, эти твари, кажется, мне даже в голую задницу пролезли. Глаза закрывать было бесполезно, между век норовили пролезть. И жрали, жрали, жрали. Ты в курсе, Леха, что у мошки зубов, больше чем у акулы? И что они не жалят, как комар, а именно откусывают куски шкуры?
– В общем-то в курсе. – Большего сказать пораженный до глубины души Алексей не смог.
– А я был не в курсе. Ну, да не важно. Одним словом, чуть не пришли мне там вилы двухконечные. Я сознание потерял. А очнулся от запаха. Как будто кто-то в костре веник палит. Глаза разлепил – точно. Тот самый тунгус, что мне про капище рассказывал, (как гад из барака свалил – непонятно), костерок развел, травки туда какие-то подкидывает. А сам сидит, в бубен тихонько постукивает и что-то монотонно так бормочет, сука. Противно – жуть. Я на себя посмотрел – мошки нет. Тело – как только что родился, ни одного укуса. Зато весь я какими-то значками размалеван. Знаешь, знаки такие странные. Как будто их пьяная эпилептичка рисовала в приступе. Ломаные, как психованные. Когда он их нарисовал – не помню.
А этот деятель в бубен постучал, коренья какие-то в костер кинул, вскочил. В руке ножик. Маленький, но острый – как сейчас помню. Взвыл пришибленной собакой и начал вокруг меня скакать. Скачет и полосует меня ножичком. Не глубоко правда, но кровь так и брызжет. И в огонь. От каждой капли костер вспыхивает, как от бензина. И в пламени мне стали картинки всякие видеться. Люди, звери. Какая-то безумная карусель. Я опять отрубился. Ненадолго правда. Он меня в чувство привел, отвязал. Я упал. Ноги не держали. А он нож в землю между ног воткнул и говорит, перекувыркнись, мол, через нож. А сам по ту сторону стоит. Я силы собрал, кое-как оттолкнулся. Думал, поймаю поганца – удавлю.
Фиг там.
Только локтями земли коснулся – меня такая боль полоснула, думал ежа рожу против шерсти. Я сначала решил, что это у меня затекло все. А этот гад бубен подхватил, скачет кругами и одно талдычит: „Кугу-Юмо, Кугу-Юмо“. И тут меня как начало крутить и ломать, ты и вообразить не можешь.
Ты даже не представляешь, как мне вдруг стало херово. Думал, помру на месте, а эта гадина узкоглазая будет стоять и смеяться. Мол, принес в жертву своему Куге-Юме белого человека. Я как червяк извиваться стал, пополз к этому шаману гребаному. Думал хоть доползти и вцепиться мертвой хваткой. И не вырвался бы он уже тогда. Придушить его сил бы у меня хватило. Только не тут-то было. Кости стало так выкручивать, что казалось, полопаются. Позвоночник в узел завязался. Не дополз я до него. Почувствовал, как руки-ноги хоть и задеревенели, удлиняются. Рожу будто в тиски зажали и тянут с двух сторон. Я на ладони тогда глянул и чуть со страху не обделался. Пальцы стали укорачиваться прямо на глазах, шерстью обрастать. Когти появились. Толстенные такие, острые. – Волк вытянул перед собой лапу и с видимым удовольствием продемонстрировал когти, растопырив пальцы.
Алексей оценил увиденное. Когти были действительно толстые и мощные. Даже на вид – острые, как бритва. Такими по башке тяпнуть – голова с плеч, по шпале железнодорожной – в щепки шпала.
– И шерсть стала проростать. Как будто по мне тысячи мурашей побежали. Побежали, а потом стали вгрызаться в кожу. Только, блядь, изнутри. Я увидел, как руки стали обрастать шерстью.
Густой, серой.
И тогда я завыл. Мне казалось, что со страху. Но нет, оказалось, я завыл потому, что зверь, проснувшийся во мне, подал голос.
Огромная, дикая зверюга. Волк, которым я стал.
Только я не сразу понял это. Сказать по правде, в тот момент я вообще соображал туго.
Прошло много времени, прежде чем я приноровился держать зверя под контролем. Мое сознание, человеческая его половина, постоянно терялась, растворялась в животной сущности.
А старый тунгус, его кстати звали Тимофей Петров, шаман и знахарь, учил меня быть человеком в зверином облике. Я поначалу его имени сильно удивлялся. А потом расспросил, и оказалось, что такие имена у них стали появляться с приходом русских поселенцев. Так что Петров там, Николаев – самые чукотские фамилии. У него, конечно, и на своем языке имя было, но его он не говорил.
От того болота он увел меня на веревке. Как собаку. И я покорно шел за ним, подавленный и безвольный от ужаса. Меня надо было вести, и потому я шел за Тимофеем. В глубь тайги, в обход топи.
Смутно помню, как вернулся к этому дереву и снова перепрыгнул чертов нож, покрытый высохшей кровью.
Кажется, я даже еще не успел перелететь его, когда судорога снова скрутила меня. Прямо в воздухе. Я рухнул на землю, покрытый холодным потом и кровью, сочившейся во время трансформации изо всех пор. Долго лежал на холодной земле на краю болота, пытаясь отдышаться. Потом встал и побрел в сторону лагеря. Голый, окровавленный, грязный.
Когда я приковылял к периметру, оказалось, что сейчас поздний вечер того же дня, когда меня прикрутили к дереву у болота. Шухер стоял изрядный. На вечерней поверке выяснилось, что не хватает еще одного зека. Меня.
Наш вечно пьяный начальник отряда, хохол, протрезвел, и его шестерки носились по лагерю, как мухи. Создавали примерно такой же гул и суету, как эти насекомые.
Меня заметили на подходе к лагерю.
Повязали.
Отмудохали как следует, для острастки.
Сунули на месяц в карцер. Холодный бетонный мешок с узеньким окошечком под самым потолком. С дыркой параши в одном углу и тоненькой струйкой воды, сочащейся из крана над дыркой. Света, я имею в виду электричество, в этом каземате не было. Полумрак днем и темнота, хоть глаз коли, ночью.
Но мне это не было помехой, честное слово.
Гораздо больше раздражал запах параши. Запах всех предыдущих постояльцев карцера.
Через пару дней я к этому привык. Холод меня не мучил вовсе. Что-то произошло с моим телом, со всем организмом. То, что наверняка угробило бы меня человека, было абсолютно безразлично мне нынешнему.
Ночами, во снах ко мне приходил старик-шаман. Приходил и рассказывал истории двух миров. Мира людей и мира духов. Истории вечного, с начала времен, противостояния.
Учил пользоваться новыми возможностями. Не знаю, как он это делал, но сны оставались со мной, в отличие от обыкновенных снов, которые поутру забываются.
Когда прошел месяц, который я должен был отсидеть в холодном каменном мешке, я уже знал многое о двух мирах. И усвоил, как пользоваться своими новыми возможностями. Я понял, что теперь мне предназначен новый путь. Путь Воина, вставшего на защиту мира и Жизни в этом мире. Знал, что я не один, что те, с кем мы делаем одно дело, не ведают друг о друге, если только судьба не сводит их намеренно. Знал, что Мир один, и сила, стоящая над Миром – одна. Как бы ее ни называли.
Имя этой силе Жизнь.
Мои взгляды на нее изменились всего за месяц. Радикально. Я стал ценить любое ее проявление.
Но до этого я убил. Первый и последний раз убил человека. Точнее, трех… Тех уродов, которые оставили меня умирать, прикрученного к каргачу, вывороченному из болота. Умылся кровью. Попробовал ее на вкус.
Не понравилась.
Как сказал Тимофей, это правильно. Иначе я оказался бы простым перевертышем, не умеющим контролировать себя. И ему, Тимофею, пришлось бы меня убить. Не допустить появления чудовища.
Как-то раз я спросил шамана, почему он выбрал меня. Почему надо мной свой ритуал провел. Ведь полным полно кругом чукчей ихних. Знаешь, Леха, что он ответил? Он сказал, что чем ближе к природе народ – тем труднее ему побороть в себе зверя. Зверь из них вырывался наружу, и они уходили в леса. Навсегда. Хищным зверем, безмозглым чудищем.
А потом…
Короче, потом я вышел. И попал под контроль… госорганов.
Вот такая каша, брат.
Оборотень умолк и вывалил язык, как простая собака, переводя дух. Морда зверюги приобрела унылое выражение.
Отец Леонид молча перекрестился.
Алексей ковырял кончиком ножа землю между носов ботинок.
Первым пришел в себя священник. Прокашлялся и сказал, подняв глаза к небу:
– Рассвело уже. Скоро пойдем?
– Скоро, – ответил Алексей, тоже посмотрев на небо, окрасившееся на востоке нежно-розовым.
Волколак кивнул.
Алексей поднялся, вложил нож в ножны. Снял куртку и, аккуратно сложив ее, убрал в машину. Потом достал пояс. Надел его. И, ни к кому конкретно не обращаясь, сказал:
– Заболтались мы. Пойду я. Подготовлюсь. – И тяжелыми шагами направился в аллею, по которой они подъехали к дому. Дальний конец аллеи выходил на восток. Туда, где огненным шаром поднималось солнце. Податель благ и Отец Сущего.
Подтянул штаны на коленях, сел на землю, поджав под себя ноги. И, глядя на разгорающееся в небе светило, обратился к нему с просьбой: „Отец, Податель благ и Создатель Сущего. Я нечасто к тебе обращаюсь. И вообще нечасто молюсь. Знаю, только слабый умоляет о помощи. Сильный поможет сам, когда увидит, что нужна помощь. Сегодня мне понадобится твоя помощь, Отче. Ибо я не слаб, но сила, противостоящая мне, велика. Не знаю, смогу ли одолеть ее без Твоей помощи. Ибо силен мой нынешний враг. Силен и безжалостен. Ты послал мне подмогу, Отец Небесный. Благодарю тебя. Я сделаю все, что в моих силах. Но прошу: присмотри сегодня за нами. Плоть слаба, и всякое может произойти. Пошли нам свое благословение и поддержку, Податель Благ“.
Охотник почувствовал ласковый солнечный луч, теплой отеческой рукой он коснулся головы и плеч, омывая их родительским теплом. Казалось, что Солнце улыбнулось в ответ на немудреную просьбу Алексея, ласково и ободряюще. Как будто сказало: „Ступай, сыне, делай свое дело. А я не подведу“.
Алексей поднялся, отряхнул штаны, поправил пояс. Постоял несколько минут, подставив лицо ласковым солнечным лучам. Почувствовал, как растеклась по жилам сила солнечного света. Он не старался разобраться в природе этой силы. Просто стоял и поглощал то, что щедро дарил ему Отец Солнце.
„Как же так? Живем все под одним солнцем, дышим одним воздухом. Но почему, вразуми меня Прародитель, почему все мы, вкусившие от твоей доброты, такие разные? Почему убиваем друг друга? Почему нам так просто обидеть слабого и пройти мимо просящего о помощи? Почему воюем, не признавая того, что Ты един? И все мы дети твоего тепла, на каком бы языке ни говорили, какого бы цвета ни была наша кожа. Убиваем, насилуем, надругаемся друг над другом? Вразуми меня, Отче. Почему мы все, сколько бы нас ни было, пользуясь на Земле Твоими благами и Ее щедротами, так редко поднимаем глаза к небу, чтобы взглянуть на тебя, и так часто, с таким удовольствием отравляем и убиваем Землю? Вразуми меня, Отец Солнце. Дай ответ“.
И вновь теплое касание отеческой ладони дало понять, что его слова услышаны. В голове раздался голос. Уверенный голос взрослого мужа, отца многих детей, рачительного и крепкого хозяина.
„Род создал вас одинаковыми, сыне. Чистыми и добрыми. Но мы не смогли уследить за вами, хотя долгие годы вы были добры и честны. Даже Чернобог со своим Змеем не смогли сделать вас хуже. Те, кто жил по заветам предков, не знали слов „злоба“, „предательство“, „жадность“. Потом мы проиграли битву с новыми богами, пришедшими со всех сторон Мира. Новые боги принесли иные заветы. Нас стали забывать. Наши святилища перестали посещать и чтить нас в праздники. Мы стали терять силу. И в конце концов ее осталось только на то, чтобы не погибнуть самим. Не говоря уже о том, чтобы пестовать вас. Как можем, мы оберегаем наших детей. Ты и подобные тебе тому прямое подтверждение. Мы ведем войну там, куда нет доступа смертному. Вы помогаете нам своими победами на земле. Вспомни, однажды так уже было. Когда Перуна приковали в ледяной пещере, вырвав из груди его сердце. И кто помог тогда богам? Вспомни. Помог человек! Кузнец Кий. Но Морана-смерть долго ходила тогда по земле в сопровождении Кривды и Чернобоговых присных, попирая Живу и Правду“.
Эту старую легенду Алексей знал. Знал, как хитростью и лестью заманили Перуна в подгорные чертоги змей Цмок и Морана. Украли золотую секиру, опоили доверчивого Бога. А потом вырвали из груди пламенное сердце и заточили его в ледяные чертоги исподнего, Навьего мира. И наступила зима, длившаяся долгие годы. Много умерло людей и зверей, пока не спустился в эти чертоги первый кузнец Кий, ставший потом побратимом Перуна. Он разбил тяжким кузнечным молотом лед, сковавший сына Сварога. Сразил кузнец Цмока с Мораной и вывел побратима на белый свет.
„Боги, даже сильнейшие из них, не всесильны, даже сильнейшие из них нуждаются в нашей помощи. Так же, как мы постоянно нуждаемся в их поддержке и защите, – подумал Алексей. – Спасибо тебе, Отец Солнце“.
Когда он подошел к машине, то услышал там спор, который вспыхнул, судя по всему, сразу после его ухода. Отец Леонид, встопорщив жиденькую бороденку с блеском в глазах, долженствующим означать свет истинной веры, наседал на волколака. Тот пытался аргументированно возражать, но разве можно переспорить священника, искушенного в словесных баталиях?
– …Как мог ты, православный христианин, ходить в Божий храм, присутствием своим пороча святость места? Как мог ты искать защиты в стенах храма, ты, языческой волшбой обращенный из доброго чада церкви в чудовище, взалкавшее и испившее крови человеческой, искать приюта и защиты в стенах обители?
– Да какая разница, батюшка? Меня туда Алексей привел. Мол, защита тебе нужна. Мне то есть. Как будто я сам себя защитить не могу. Так его не переспорить ведь, как и тебя. Я ему пытался сказать, но постоянно рядом были люди… – оправдываясь, не поднимая глаз, бормотал волк. – И потом, молнии меня не поразили на месте. Земля не разверзлась. Значит, я так же угоден богу, как и ты.
– Для бога все чада его! Даже заблудшие! Даже потерявшие облик человеческий! Но тебе должно было запереться в дальний монастырь подальше от людей. И там постом и молитвами искупить сей грех!
– Да какой на мне грех-то? Я что, людей жру, кровь девственниц пью?
– Грех твой в том, что ты отринул заповеди Спасителя, дав в своей душе прибежище языческой ереси, тем самым презрев заповеди Господа нашего.
Подошедшего Алексея отец Леонид, стоящий к нему спиной, не видел. А вот волк уже бросил на него умоляющий взгляд.
Алексей кашлянул. Священник обернулся, глаза его лихорадочно блестели.
– Явился! Еще один язычник… – пробурчал монах, как-то сразу успокаиваясь.
– Да какая тебе разница, Леня? Ты меня сколько пытался в свою веру перекрестить? Теперь за Олега взялся. – Алексей хохотнул. – Так он, вроде бы, уже крещеный. Так ведь?
Волколак утвердительно мотнул головой.
– Тьфу на вас, поганцы! – яростно сплюнул под ноги священник. – Только и надежды, что сами от своих заблуждений отречетесь. Как с вами прикажете быть?
– Оставить нас в покое. И не пытаться силой вернуть нас туда, откуда мы ушли по своему рассуждению. Ведь Бог, как его не назови, дал нам свободу выбирать. Я выбрал сам. Олега выбрали. Я свой выбор менять не намерен. А он, – Алексей кивнул головой в сторону зверя, вывалившего язык из красной пасти, – он, сдается мне, должен искупить что-то, вероятно, свои былые беззаконные деяния, прежде, чем ему дадут возможность вновь выбирать. Сколько раз я тебе говорил, борода, перестань ты меня в свою веру обращать. От меня отступился, а тут новые уши нашел? Прекрати, Леонид. Не время сейчас. Два дня назад, почти на этом же месте, я с Ольгой так же начинал дело. Чуть сам не погиб. – Алексей вздохнул. – А она сгинула. Любая свара наша на руку тому, кто в этом проклятом доме сидит. Потом будем выяснять разногласия. А сейчас давайте делать то, зачем мы сюда с утра пораньше приперлись. Все, работаем. Олег, ты со мной в дом. Ты, батюшка, прикрывай нас тут.
– Я уж не подведу. Да поможет нам Господь.
– Перун нам подмога.
Священник неодобрительно покосился на Алексея и кисло скривился. Ну никак не мог он признать, что высшая сила едина для всех, независимо от того, как ее называют.
Алексей тем временем двинулся к двери. Волколак встал и, как хорошо вышколенная собака, затрусил у его правой ноги. Вот только ростом собака была с молодого бычка.
Подойдя к двери, Алексей приложил к ней ладони. Закрыл глаза и вслушался в собственные ощущения. Руки обожгло холодом. Дом, как живое существо, казалось, дышал, пульсировал. В нем ощущалось биение недоброй силы, готовой уничтожить все на своем пути. Все, что жило и двигалось. В чем текла горячая кровь. Только до поры до времени эту силу сдерживали наговоры и простенькие, но эффективные руны, нанесенные на окна и двери.
Дом, как созревший нарыв, пульсировал переполняющей его слепой злобой.
„Будем оперировать“, – подумал Алексей отнимая руки от двери.
– Я сейчас распечатаю двери, и мы войдем, – сказал он, обращаясь к Олегу, нетерпеливо переминавшемуся с лапы на лапу рядом с Алексеем. Под его весом ступеньки жалобно поскрипывали.
– Входим, и ты прикрываешь мне спину. Как настоящие напарники в фильме. Справишься?
– Когда я тебя подводил? – густым басом ответил волк.
– Слушай, я хотел спросить, – повернулся к зверю Алексей. – Почему ты мне сразу не сказал? Может, все по-другому повернулось бы? – с грустью в голосе проговорил он.
– Тебе сразу не сказал… не был в тебе уверен.
– Понятно. Сашку в храме оставили?
– Поп его собирался у мощей оставить. Наверно, так и сделал.
Алексей растер ладони, встряхнул, и пальцы его замелькали в замысловатом танце. Губы зашевелились, проговаривая слова наговора, распечатывающего двери. Ладони засветились рубиновым светом, как будто кто-то поднес к ним мощный фонарик. Стали видны кости, кровеносные сосуды. Алексей поднял руки к груди ладонями перед собой и потянул нечто, видимое лишь ему одному, на себя. На лбу выступили бисеринки пота.
По ладоням к кончикам пальцев побежали яркие всполохи, концентрируясь на пальцах. На лбу у Фатеева вздулась жила. Лоб и виски обильно вспотели. Алексей никак не мог преодолеть сопротивление.
Он резко выдохнул и выбросил руки перед собой, отталкивая что-то от себя.
В то же мгновение вспыхнула запирающая дверь руна. Вспыхнула ярким янтарным светом, и дверь, как от сильного удара, рухнула внутрь дома. Яркий свет озарил огромный холл.
– Громче не мог? – недовольно проворчал волколак.
– А зачем. И так знают, что мы явились по их души.
Внутри было сумрачно и грязно. Как в любом доме, долгие годы стоявшем заколоченным и необитаемым. Из щелей в ставнях лился утренний свет, тонкими клинками разгоняя мрак. Тот неохотно отступал, но тут же снова сгущался там, куда не попадали лучи Солнца.
– Ну что, пошли? – спросил Алексей у волка.
Тот молча кивнул в ответ.
Неожиданно трудно оказалось сделать первый шаг в затхлый полумрак, где притаились множество неупокоеных душ. Внутри была смерть. Смерть в чистом виде. Движимые безумной злобой, направленной на все живое, души невинно убиенных под водительством их убийцы вмиг должны были расправиться со всяким, кто осмелится ступить на их территорию.
Пыль взвилась невесомыми облачками, когда подошва тяжелого ботинка опустилась на скрипучий рассохшийся пол. Следом по сухому дереву зацокали когти вошедшего вслед за Алексеем волка.
Воздух в помещении, как и ожидал Алексей, был затхлым, с легким привкусом плесени. Пыль клубилась в солнечных лучах, проникающих сквозь щели в ставнях.
Со стен свисали куски обоев, посеревших и выгоревших. Во времена, когда здесь еще жили люди, обои, вероятно, были роскошными, как и вся обстановка в доме. Но мебель и ковры были заботливо вывезены, и внутри дом был абсолютно пустым. Глазу не за что зацепиться. На стенах кое-где можно было заметить прямоугольник более темный, чем вся остальная стена. „Ага, тут висели картины“, – догадался Алексей.
За спиной чихнул волк. Пыль, поднимавшаяся клубами из-под башмаков идущего впереди Алексея, раздражала его чувствительный нос. Тем не менее, повинуясь древнему инстинкту, он пытался обнюхивать каждый сантиметр пола.
– Извини. Я постараюсь меньше пылить, – проговорил Алексей, не поворачиваясь.
– Да ладно, – услышал он в ответ.
Алексей вышел на середину холла и остановился. Он чувствовал, как вокруг сгущается воздух, наполненный копившейся годами злобой и сейчас готовой выплеснуться на него и Олега.
Охотник осмотрелся, пытаясь разобраться, куда идти. Где сосредоточено то, с чем следует покончить раз и навсегда. С чего начинать?
Широко раскинув руки, Алексей стал вращаться на месте по часовой стрелке. Потом запел. Слова древнего, мертвого языка привычно слетали с губ, отражались от пустых стен и эхом отдавались в пустых коридорах и комнатах. Тело с каждым произнесенным звуком настраивалось на то, чтобы, подобно локатору, улавливать малейшие эманации зла. Древняя песня звучала все громче и вдруг стихла, оборвавшись внезапно.
Алексей открыл глаза, достал из кармашка на поясе флакон с белым кварцевым песком и стал, тихонько постукивая по нему пальцем, сыпать его на пол, вычерчивая причудливый узор.
Волколак стоял и, не шевелясь, наблюдал за манипуляциями друга.
Там, где песок касался слоя застарелой пыли, он тут же наливался ярким светом, который казался отражением солнечного. Причудливый узор ложился под ноги Алексея, с каждым его шагом озаряя затхлое помещение холла. Становилось все светлее, будто внезапно вернувшийся хозяин распахнул окна, давая солнечным лучам ворваться внутрь. Когда Алексей закончил вычерчивать узор, весь холл был озарен янтарным сиянием.
– Это что? – поинтересовался волк, обнюхивая песок.
– Это – кварцевый песок. Из карьера под Иваново. Редкий песочек.
– Что песок, я уже почувствовал. А что редкий, на нюх не определить. Я говорю – для чего?
– Сам не догадался?
– Нет. Я же не ворожея какая-то. Ты тут специалист. Я всего лишь для поддержки силой.
– Объясняю для тех, кто в танке. Любая кристаллическая структура является универсальным накопителем и хранилищем информации. Этот кварцевый песок нарыт, просушен, просеян и заговорен мной на „аккумуляцию“ солнечного света. Говоря проще, эти кристаллы накапливают в себе свет Солнца. Именно свет. Теперь он высвобождается под действием окружающей среды и моего заговора. Энергоемкости этих кварцевых „аккумуляторов“ должно хватить на пару часов. Плюс к этому, излучаемый ими свет – это не аналог искусственного освещения, а именно свет Солнца в чистом виде. Поэтому, находясь в освещенной им комнате, мы защищены от всякой нежити и нечисти, которая боится солнечного света.
Эту тираду Алексей произнес занудным менторским тоном, как бы давая понять не в меру любопытному волколаку, что не стоит его отвлекать от дела, когда он, Алексей, занят тем, что готовит плацдарм для боевых действий.
Волчара с подвывом зевнул и с лязгом захлопнул пасть, что должно было значить: „Понял. Молчу…“
Теперь, продемонстрировав Олегу, что он не любит отвлекаться во время работы, Алексей разделся до пояса и, поджав ноги, уселся на пол. Достал нож и стал резкими, рубящими ударами наносить на доски пола руны вокруг себя. Окружив себя кольцом рун, резким ударом вонзил нож в пол за пределами круга. Доски, рассохшиеся за долгие годы, жалобно заскрипели.
Вслед за этим на излучаемый кристаллами песка свет он извлек из кармашков на поясе лист омелы, несколько деревянных колышков размером с палец, десяток шариков величиной с ноготь мизинца, по виду керамических, обрывок льняной веревки, завязанной замысловатым узлом. Все это легло прямо поверх линий из песка и излучающих свет.
Потом Алексей достал пузырек с плотно притертой пробкой, заполненный густой и вязкой жидкостью.
Откупорив пузырек, стал натирать ею руки и лицо. Помещение тут же наполнилось запахом мяты, мелиссы и еще чего-то резкого, но приятного. Втираемая жидкость, соприкоснувшись с кожей, становилась радужно переливчатой и тут же впитывалась, оставляя приятный аромат трав.
Дошла очередь и еще до одного флакончика. Из него Алексей окропил лежащие перед ним предметы. Лист, веревочку, колышки и шарики. Коснувшись их, жидкость на мгновение вспыхивала, исходя ароматным паром, в котором Олег нюхом волка учуял бобровую струю и корень вороньего глаза. Третий компонент будоражил сознание зверя, вызывая желание скрыться, бежать или что-то делать.
Зверь нетерпеливо переминался с лапы на лапу, не решаясь переступить границы защитного круга, очерченного Алексеем, или отвлечь того вопросом, хотя его и снедало любопытство. От запахов трав голова его начала кружиться и в мозгу, в его звериной части, возникало ничем не обоснованное стремление к действию, которое с трудом удавалось сдерживать.
Волколак увидел, как Алексей достал из поясного кармана лист тонкой белой бумаги, положил ее на пол и стал методично разрезать на маленькие треугольные кусочки ножом, который аккуратно извлек из пола. После сложил из них полукруг и тоже окропил жидкостью из пузырька.
Сначала матовая, поверхность листков вслед за этим заблестела, как стекло. Алексей поднял один из обрезков, провел по грани краем ногтя. Удовлетворенно хмыкнул и стал складывать листки стопкой. Те издавали мелодичный звук, будто друг о друга бились хрупкие хрустальные снежинки. Алексей аккуратно сложил обрезки в один из многочисленных карманов на поясе.
– Долго еще? – спросил потерявший терпение волк.
– Теперь, будь любезен, не отвлекай меня. Мне надо найти решение проблемы. Есть два варианта. Первый: сжечь этот дом к псам, залить бетоном площадку и провести ритуал очищения на этом месте. Тут есть огромный минус – на пожар наверняка приедут доблестные пожарные, и тогда силы, которые годами копили здесь злобу, развернутся вовсю.
Второй вариант: неупокоенные души, движимые злобой и находясь долгое время рядом с духом своего убийцы, приобрели столь же пагубные наклонности. Они связаны с ним узами более прочными, чем родственные. Они подпитываются от этого маньяка. То есть от его духа, обреченного скитаться по Земле, пока в аду не потеплеет. – Алексей усмехнулся. – Значит, нам надо помочь этому… упокоиться. И когда связь загубленных душ с убийцей прервется, они станут свободными и смогут обрести упокоение. Тут я вижу лишь один минус – пострадать можем только мы с тобой. Какой вариант тебе больше нравится?
– Ээээ… – промычал волколак озадаченно. – Подыхать, как собака, конечно, неохота. Но если эти, – энергичный кивок в пространство, – разгуляются среди живых людей, проблем будет гораздо больше. Значит, надо рисковать собственной шкурой. Так ведь?
– А тебе охота? – спросил Алексей, поднимая взгляд на Олега. Глаза его отливали янтарем в свете крошечных искусственных солнц.
– Ну… надо – значит, надо, – проворчал оборотень. – Гая велела помогать тебе. Я и помогаю…
– Но подыхать то неохота? Угадал?
– Неохота… – абсолютно честно признался волколак, потупив взгляд.
– То-то же и оно. Так что теперь, и это очень серьезно, постарайся меня не отвлекать, – сказал Алексей, вперив взгляд в огромные глаза волка. И у того, и у другого глаза налились янтарным светом. – Понял?
– Угу… – промычал волк и отвел взгляд от пристальных глаз Алексея.
Алексей снова уселся в центр круга и прикрыл глаза. Даже сквозь веки они источали свет, похожий на свет Солнца.
Пальцы рук вновь стали сплетаться в удивительные фигуры. Перед ним вспыхивали и гасли рунические символы. Что они означали, наблюдавший со стороны Олег не понимал: как он и сказал, он был всего лишь силой, приданной Всеобщим Духом в помощь тому, кто умнее и искуснее в решении сложных задач. Олег не обижался. Драться ему со школы нравилось больше, чем мудрствовать над книжными страницами. Упоение схваткой значило для него гораздо больше, чем выстраивание сложных многоходовых комбинаций, в которых он был не мастак. Садануть тяжелым кулаком по физиономии противника, услышать треск костей, сомкнуть зубы на глотке врага – вот для чего рождался мужчина, по мнению Олега. И вместе с тем, он признавал право на существование таких, как Алексей. С их хитрыми заклятьями и колдовскими штуковинами.
Тем временем вокруг Алексея соткался кокон из магических рун, светящихся яркими всполохами. Кокон вибрировал и дрожал. Казалось, он жив и дышит. Вибрация постепенно нарастала, по поверхности кокона побежали вспышки ослепительно-яркого света.
И вдруг множество лучей ударило во все стороны и, разлетевшись в мелкую золотистую пыль, проникли в коридоры, комнаты и закоулки дома, служившего прибежищем злу.
Вокруг Алексея, там, где только что был кокон и рунный круг, закружился, свиваясь в тугие кольца, вихрь из светящихся пылинок, бывших частичками рунного круга и рунного кокона. Олег заметил, что руны, начертанные ранее его другом на полу, исчезли. Вместо них зияли воронки с обуглившимися краями, курившиеся легким дымком.
Через считанные мгновения к танцу мельчайших частиц света присоединились те, которые были отправлены на разведку в серый, пропахший сыростью и плесенью сумрак дома. Возвращаясь, они сливались с уже кружащимися вокруг охотника мерцающими пылинками, присоединяясь к их хороводу. Вот уже последняя из них влилась в общую круговерть, принося с собой крупицы информации о происходящем под покровом мрака. Кружение их стало неразличимо глазу, они сжались так плотно, что почти обхватили Алексея золотистым покрывалом. Оно легло на его плечи, облегая фигуру, и стало растворятся в его теле, так же, как до этого один из его отваров.
Несколько мгновений потребовалось, чтобы прейти в себя от обилия полученной информации. Маленькие соглядатаи – пылинки – по его беззвучной просьбе, отправляясь в путь, собрали не только сведения о том, что и как происходит здесь сейчас. Они заглянули в прошлое этого дома. В то время, когда в нем кипела жизнь, а в подвале, за толстой дверью с великолепной звукоизоляцией, как и предполагал Алексей, царила смерть.
В его мозгу пронеслись картины пышных банкетов, устраиваемых хозяевами дома. Пьяные гости, под звуки патефона отплясывающие то кадриль, то лихую цыганочку с выходом.
Картины ужасных семейных склок, которые разворачивались между хозяином и хозяйкой дома, как только гости разъезжались, покинув гостеприимную обитель.
Картины смерти пациенток доктора, погибавших на столе от кровотечения, когда пьяный хирург трясущимися руками задевал крупный кровеносный сосуд.
Сизые ошметки плоти, сочащиеся каплями крови, вырываемые безжалостной сталью убийцы из материнской утробы, отправлялись в эмалированный таз, а потом прямиком на задний двор, в выгребную яму.
Но то, что Алексей увидел дальше, не могло прийти ему на ум во время первого визита.
Безумный доктор, доведенный до исступления обуревавшей его идеей, пытался собрать в своих подвальных лабораториях гомункулуса, следуя примеру Виктора Франкенштейна. Безумец кромсал и шил человеческие тела. Мертвую плоть пытался срастить с еще живой, отъятой от дышащего человека. В ход шли труды по хирургии и древние трактаты по оккультизму и магии.
Все эти видения, проносясь в мозгу Алексея, вызывали только одно желание: разорвать безумного владельца дома на тысячи кусков, а душу, почерневшую от жестокости, утопить в выгребной яме, в последнем пристанище его жертв.
Алексей поднялся. Он был словно припорошен золотой пылью. Частички ее истаивали на коже, будто снежинки от человеческого тепла.
Вставшего с колен охотника изрядно шатало. В голове гудело, будто там угнездился рой рассерженных диких пчел.
Волколак озабоченно подался к Алексею и подпер его плечом. Тот благодарно опустил руку на встопорщенную холку зверя. После пронесшихся в сознании видений ноги подкашивались, в горле пересохло и хотелось пить. Непослушными руками Алексей снял с пояса фляжку с водой из того самого ключа в Лавре и сделал изрядный глоток. Сразу заметно полегчало.
– Значит, расклад такой. Как я и предполагал, тут действительно когда-то в подвале располагалась подпольная лаборатория. Там наш добрый друг доктор делал всякие нелегальные операции. Аборты там и прочее. Но не это главное. Док между делом баловался черной магией и оккультизмом. Видимо, в детстве перечитал Мэри Шелли. И решил примерять на себя лавры Франкенштейна. Забыл, мудак, чем все кончилось. Так вот… – Алексей вздохнул. – В подвале лаборатория в двух ярусах. На первом он оперировал женщин. Выковыривал из них нежелательные последствия бурных романов или постылых семейных отношений. А этажом ниже людей резал и шил. Пытался создать искусственного человека. Из людей с различными физическими и умственными показателями пытался собрать суперчеловека. В то время, кстати сказать, подобные опыты проводили нацисты. Ты же в курсе, что Адольф был свернут на оккультизме? Так вот, скорее всего доктор работал под пристальным оком органов. Когда пришло время, не знаю чего, то ли результатов он не добился, то ли просто слишком многого стал требовать, но его грохнули. Прямо в подвале и стрельнули. Долго не церемонились. И знаешь, что самое интересное? Дом, в котором мы сейчас с тобой находимся, в 39-м, после того как всю семью профессора переселили на Колыму, сожгли. Вся его родня погибла. Не мне тебе про лагеря рассказывать.
Однако, как не странно, души тех, кого тут замучили в попытке постичь тайны непостижимого, не исчезли, а привязанные к месту своей смерти обитающим тут духом убийцы остались здесь навечно. Попа ведь сюда не пригласили, обрядов нужных не провели.
Так что дом этот – добротная иллюзия. Ловушка. Скорее всего, приготовленная для меня тем, кого не хотелось бы сейчас вспоминать. Но с ним придется разбираться позже. А может… Ладно. Поступим вот так. Насколько я понимаю, ты в этом облике невосприимчив к любой магии? Так?
Волколак утвердительно кивнул.
– Это хорошо. Я не жмот конечно, но свои снадобья на тебя тратить не смогу. Дело в том, что они сварены с учетом моих биологических ритмов и обмена веществ. Для любого другого каждый из отваров может стать смертельным ядом. Так что извини. Едем дальше. Раз уж ты наделен огромной физической силой и ловкостью, то, я полагаю, тебе лучше быть впереди. А не прикрывать мне спину. Не хочется подставлять тебя под удар, но ты сам должен понимать. Тут решает не сила. Значит мне надо проникнуть как можно дальше. И без твоей помощи мне не справится.
Скорее всего, дом будет сопротивляться, поскольку он – ловушка, в которую мы с тобой удачно вляпались. Интересно, что там поп делает?
– Молится… – рыкнул волк. – Чувствую.
– Ага, так у тебя еще и повышенная чувствительность к воздействиям на потоки Силы! Тоже хорошо. Мне не придется распыляться. Будешь за локатор. Без обид?
Зверь снова кивнул.
– Значит, так. Физические воздействия на себя берешь ты. Воздействия с помощью направленных потоков Сил, магические, я беру на себя. Когда дойдемтуда, где грохнули профессора, работать придется обоим. Чувствую, там сопротивление мы встретим нешуточное.
Алексей заложил руки за спину, перекатился с пяток на носки несколько раз и подвел черту.
– Ну вот, вроде и все, что хотел сказать. Так что, пошли что ли?
Еще один кивок лобастой башкой.
– В путь…
Волколак отодвинул Алексея массивным плечом и зашагал по направлению к коридору, уходящему вдаль и, судя по всему, огибающему весь дом по периметру. Алексей пошел следом.
Волк топал по коридору, впечатывая мощные лапы в пыль, покрывающую пол толстым слоем. Под серой шерстью энергично двигались лопатки зверя, при каждом шаге топорща шкуру на загривке. Огромная голова склонилась к полу, влажный нос с шумом вбирал воздух, будто волк шел по следу. Собственно, так оно и было. Только след этот был неразличим глазом. Волколак шел по следу эманаций зла. Безошибочно определяя путь к его средоточию.
Коридор уходил куда-то в пространство и никак не поворачивал. По прикидкам Алексея, они уже давно преодолели расстояние, равное длине дома, и им пора было свернуть. Но было некуда. Из темноты появились ступени, ведущие наверх. Они были покрыты ковровой дорожкой, старой и прогнившей. На дорожке, если хорошенько приглядеться, можно было разобрать бурые разводы. Как если бы по ступенькам проволокли мокрую тряпку, смоченную бурой краской.
– Это кровь, – сказал волколак не оборачиваясь. – Человеческая.
– Кого-то наверх тащили? – спросил Алексей.
– Не знаю.
– Ясно.
Как ни странно, ступеньки под ногами не скрипели. С тех пор, как Алексеевы разведчики-пылинки вернулись и доложили о том, что дом всего лишь иллюзия, ее создатель перестал беспокоиться о достоверности ловушки. Зачем? Она ведь и так сработала.
Алексей вдруг почувствовал, абсолютно неожиданно, что ноги отрывать от ступеней стало тяжело. Будто приходилось выдирать их из болота. Глянул вниз и обомлел. Ступени, до этого казавшиеся незыблемыми, стали мягкими, как кисель. Ноги утопали в них, проваливаясь почти по щиколотку. А вот волк перед ним, наоборот, шагал по ступенькам твердо, неутомимым шагом, уткнув нос в пол.
Алексей почувствовал, что он проваливается, его затягивает в трясину, где были ступени. Ноги провалились до середины голени, потом по колено. Затем он ухнул до середины бедер. Стены вокруг него стали смыкаться, отрезая его от шагавшего впереди напарника.
– Олег! – заорал что было сил Алексей.
Волк мгновенно развернулся и кинулся, было, на выручку, но стены почти сомкнулись и могучая фигура волколака просто не пролезла в тонкую щель между ними.
Зверь утробно зарычал и кинулся в проем, пытаясь с разбегу протиснуться в него. Тщетно. Слишком массивная голова, слишком широкие плечи не пролезали в щель, которая с каждым мгновением сужалась.
Он попробовал достать до Алексея лапой. Когтистая пятерня молнией мелькнула в щели между сходящихся стен, но не достала до руки Алексея, которой тот пытался дотянуться до Олега.
Стены сходились, отсекая их друг от друга. Волколак с разгону еще раз врезался могучим телом в проем. И снова тщетно!
Алексей понимал, что все происходящее вокруг не более чем иллюзия, морок. Но и иллюзия могла быть пагубной, особенно если тот, кто сотворил ее, готовил смертельную ловушку, створки которой сейчас медленно, но неотвратимо захлопывались.
Стены окончательно сошлись, отрезав Олега от увязшего в жиже Алексея. Страннно, но охотник мог дышать и даже видеть через них. Сам он увяз уже по грудь, и выбраться не представлялось возможным. К тому же он увидел, как по ту сторону отгородившей его от волка преграды стены стали вспучиваться гигантскими пузырями и лопаться, как огромные нарывы, исторгая из себя комки слизи.
Соприкоснувшись с полом, слизь покрывалась мелкой рябью и начинала шевелиться, как будто под ее поверхностью, укутанное коконом из протоплазмы, билось живое существо. Вслед за этим поверхность пузырей лопалась, выпуская наружу отвратительных существ, ужасных, как видения в наркотическом кошмаре. Или мороке, сотворенном для убийства.
По коридору, где пол был прочным, в отличие от предательских ступеней, стали расползаться странные создания. Они казались сплетением щупалец, ног, клешней, когтей и рук. В груди уродов бессмысленно пучился бельмастый бугор, вокруг которого шевелилась мягкая бахрома фиолетовых ложноножек. Свора этих тварей окружила волколака и теперь сжимала вокруг того кольцо в узком пространстве коридора.
Зверь, вздыбив шерсть, угрожающе зарычал. Попятился. И прыгнул, резко оттолкнувшись лапами от пола. Взмыл выше надвигающихся на него со всех сторон уродов и приземлился за спиной у одного из них. Резко развернулся, и мощные челюсти с острыми зубами сомкнулись на торсе чудища, почти перекусив его пополам. Из огромной раны на пол и на морду волка хлынула густая фиолетовая жижа. Шерсть там, куда попали капли крови неведомой твари, задымилась.
Волколак обиженно рыкнул и лапой нанес удар еще одному, стоящему рядом чудищу. Урод отлетел к стене и вместо того, чтобы расплющиться об нее, канул, как в воду. По стене даже пошли круги.
В тот же миг вся свора выбравшихся из стен страшилищ кинулась на волка, скрыв его под кучей тел. Щупальца пытались обвить мохнатое тело, руки вцепится покрепче, а клешни – отодрать кусок от животного.
Волк яростно взвыл, из-под груды тел донесся хруст ломающихся костей, отрываемых конечностей и влажные шлепки, как будто некто молотил куском сырого мяса об пол. Капли фиолетовой крови разлетались во все стороны, оставляя на полу и стенах дымящиеся прожженные следы.
Алексея засосало в податливую жижу уже по шею, когда груда тел будто взорвалась изнутри. Уроды, навалившиеся кучей на Олега, бросились врассыпную и бесследно исчезли в стенах, откуда выбрались за насколько минут до этого.
Волк, взлохмаченный и весь в клочьях дымящейся шерсти, с каплями крови, стекающими с оскаленных клыков, кинулся, было, Алексею на выручку, но встал, как вкопанный, перед преградой, отделившей его от товарища.
В этот момент Алексея окончательно засосало под липкой жижей, в которую обратились ступени. Он еще успел заметить недоуменное выражение на морде волколака, увидеть, как тот развернулся и мощными скачками понесся в конец коридора. Видимо, волчье чутье, помноженное на чувствительность к воздействиям на силовые потоки, подсказало ему верный путь к тому месту, где медленно сходившиеся до этого створки ловушки должны окончательно захлопнуться.
Проваливаясь в неизвестность, уже в третий раз за минувшие сутки, Алексей попытался сгруппироваться в полете и упасть так, чтобы не свернуть шею.
Погружение было недолгим, зато приземление оставляло желать лучшего. То есть и не приземление вовсе. Охотник больно ударился спиной о поверхность, которая тотчас же разошлась под ним и сомкнулась над головой. Он забарахтался, завертелся под водой, грязной и мутной, как в ведре у уборщицы, и, вытянув руки, стал опускаться на дно.
Вопреки ожиданиям, до дна было не так уж и далеко. Метра два, не больше. Алексей оттолкнулся от него ногами, почувствовав при этом, как подошва заскользила по дну, покрытому каким-то налетом, и пробил головой поверхность воды, которая с неприятным чавкающим звуком выпустила его наружу. По лицу стекали капли грязной жижи.
Охотник протер лицо и осмотрелся, пытаясь удержаться на плаву. Он оказался в бассейне, до краев наполненном грязью. По ее поверхности плавали буроватые комочки, при внимательном рассмотрении напоминающие паутину. Жидкость, которую не поворачивался язык назвать водой, мерно колыхалась, будто на дне бассейна работал электромотор. Алексей порадовался тому, что не наглотался бурой дряни из этого водоема. Это могло закончиться как минимум расстройством желудка, которое сейчас было бы ой как не к месту, а как максимум… кто его знает.
Двумя сильными гребками охотник подплыл к краю отстойника, как он про себя решил называть бассейн, и, вцепившись пальцами в борт, вылез наверх. Спрыгнул на пол и стал осматриваться по сторонам, чувствуя, как неприятно покалывает кожу и щиплет глаза.
Он оказался в просторном помещении, несколько метров в высоту, потолок которого терялся во мраке. Из мрака свисали обрывки веревок, казавшиеся мохнатыми от налипшей на них пыли, перекрученные тросы и цепи, покрытые ржавым налетом. „Блин, ну какая же убогая фантазия, – подумал Алексей, оглядывая помещение. – Как в плохом ужастике: веревки и цепи“. За свою карьеру охотника он несколько раз попадал в то место, которое именовал Изнанкой, или Потусторонним миром. И всегда там были цепи. Для чего и зачем, он не разбирался. Не до того было.
Вот и сейчас он, судя по всему, опять, уже не по своей воле, выпал из мира людей в мир, населенный существами странными и даже страшными. Не всегда агрессивными, но и не очень дружелюбными. Тут были такие, что сосуществовали с человеком. Издревле их знали люди: домовые, овинники, банники. Все те, кто помогал в нелегком быту, питаясь за счет людей положительными эмоциями. Тем они и довольствовались, слабые и беззащитные жители этого призрачного мира.
Те, кто был немного сильнее, начинали пакостить человеку, вызывая в нем эмоции отрицательные и поглощая их эманации, которые, как известно, гораздо сильнее, чем эмоции, вызванные добрыми делами. Таких люди называли кикиморами, марами, лешаками.
Но были и такие, кто не довольствовался простыми человеческими эмоциями, такими, как злоба или радость. Они питались страхом, были гораздо сильнее первых и во много раз злобнее и хитрее вторых.
С первыми Алексей дружил, вторых предпочитал держать на коротком поводке, третьих… Вот именно с третьими ему все время и приходилось возиться больше всего. Мало того, что они были злобными и изворотливыми, так, вдобавок, отличались недюжинным интеллектом. Как тот, с которым он столкнулся пять лет назад, в самом начале карьеры охотника; его-то и предстояло прикончить, чтобы конфликт между ними пришел к логическому завершению.
Судя по всему, Алексей действительно оказался в некоем подобии коллектора для сбора нечистот. В слабом свете, который струился из стыков между полом и стенами, можно было разглядеть, что пол под ногами пересекается вымощенными в камне желобами, неглубокими, по которым в бассейн стекались нечистоты. Алексей присел и кончиками пальцев коснулся жидкости в одном из желобов, пролегавшем прямо у него под ногами. Пальцы тронули маслянистую жидкость, в нос шибанул запах железа и какой-то кислятины. Он поднес пальцы к лицу и присмотрелся. Потом потер палец о палец, растирая жидкость, которая оказалась кровью.
По другому желобу текла вода, немного мутная, с неприятным запахом.
В третьем… он даже не стал проверять, что там. По запаху и так все было ясно. Но несмотря на обилие запахов, достаточно сильных и резких, вони в помещении не было. Да, воздух был несвежим, спертым и застоявшимся, как и положено в запертом помещении без окон. Каждый запах ощущался лишь тогда, когда Алексей приседал над желобом.
Все желоба, вместе с текущими по ним нечистотами, тянулись к стенам и уходили не под них, что было бы логично, а поднимались по стенам к потолку, который тонул во тьме. Судя по тому, что жидкости в желобах не свободно падали вниз, как и полагается текущей сверху жидкости, а мерно текли, не разбрызгиваясь по сторонам и не увеличивая скорости, законы физики тут работали несколько иначе, чем в привычном Алексею мире.
То, что физика, основа основ того мира, в котором был рожден Фатеев и другие ему подобные, конфликтовала с законами, основополагающими в мире Изнанки, он усвоил еще во время первого своего визита сюда. Тот, самый первый визит, который чуть не закончился плачевно, Алексей запомнил навсегда, ведь схватка с Собирателем завершилась именно на Изнанке. Его полумертвого, истекающего кровью и обессиленного, Собиратель прихватил в свой мир. Для того, видимо, чтобы прикончить поближе к своему логову. Но забыл, что неуязвимый в мире Алексея, не подвластный законам физики, он смертен и уязвим у себя. А вот Алексей… Этот странный феномен, плюс вмешательство православного батюшки не дали молодому Охотнику погибнуть. Зато после этого случая Фатеев обрел новую способность, благодаря которой не раз выживал уже позже. До невероятности ускориться в своем родном мире, проникнуть в Изнанку и выскочить там, где противник его не ожидает увидеть. И, если понадобится, нанести решающий удар, пусть даже и в спину. Для тех, с кем приходилось иметь дело охотникам, честь была пустым звуком. У нечисти нет чести. С вурдалаком нельзя говорить на языке парламентских выражений. С ним надо говорить на языке вурдалака. Единственно понятном…
Оттуда, куда он провалился, Алексею надо было выбираться во что бы то ни стало. В мире реальности предстояло решить одну маленькую проблемку. Размером в особняк позапрошлого века. А потом наведаться сюда, обратно в мир Изнанки, полностью симметричный миру людей и надрать зад тому, кто все это подстроил.
Но сначала все же выбраться.
Будучи абсолютно симметричным миру, населяемому людьми, Изнанка отличалась от него тем, что там, где в реальности стоял старинный дом, на Изнанке был такой же площади подвал. А любое строение Изнанки отражалось в реальности, как абсолютно симметричная ему яма. Грань между мирами служила невидимой осью координат. С одной стороны (с той, что с плюсом) располагалась Явь, а с другой (со знаком минус) – Изнанка. Или, как называли ее наши далекие предки, – Навь.