Чувак просто есть и ЧУВАКА ЗДЕСЬ НЕТ
Это только ты так считаешь, приятель
Джефф: Меня прет от Чувака, он очень естественный. Он может злиться, расстраиваться, но ему комфортно в собственной шкуре. В его неповторимой манере есть что-то благородное: то проявит неожиданную доброту, то поможет, не ожидая никакой выгоды. Чувак дает шанс даже тем, кто этого не заслуживает, приходит на помощь, даже если затея кажется провальной, потому что для команды это важно. Он скорее забьет и простит, чем будет лезть на рожон. Знаешь, что однажды сказал мне фанат «Лебовски»? Парень считал, что Донни — это плод воображения Уолтера, его старый армейский товарищ, которого, возможно, убили во Вьетнаме. А Чувак якобы поддерживал эту фантазию и даже разговаривал с вымышленным Донни, зная, что того нет. Я поговорил об этом с Итаном и Джоэлем Коэнами, они ничего такого не имели в виду. И тем не менее это очень похоже на Чувака. Он может просто плыть в потоке.
Берни: Чувака можно назвать ламедвавником. В еврейской мистической традиции есть миф о тридцати шести праведниках, Ламед-Вав Цадикким. Они просты, бесхитростны и настолько хороши, что ради них Господь позволяет этому миру существовать, а не разрушает его. Никто их не знает, поскольку живут они скромно. Это может быть доставщик пиццы, кассир в китайской забегаловке, мойщик окон, женщина, продающая марки на почте.
Джефф: Тогда тебе понравится и слово «мэнш». На немецком и идиш оно означает «настоящий человек». Мэнш много на что способен, но он не знает, что он мэнш; он просто живет своей жизнью.
И что это означает? Моя жизнь — это не просто моя жизнь. Она случилась благодаря моим родителям, их родителям, всем, кто были до них, а также всему, что происходило вокруг.
Берни: Эоны лет кармы, триллионы лет ДНК, движение целой Вселенной: все вело к этому моменту. И что же нам теперь с ним делать? Ничего, просто быть. Не думаю, что мэнш сильно озабочен вопросами типа «что делать» или «как быть».
Джефф: Вот и «Чувак просто есть» (the Dude abides). Согласно официальному определению в словаре Мерриам-Вебстер, abide означает «терпеливо ждать, стойко выносить, принимать без возражений». Это непростое дело, особенно в нашей нетерпеливой культуре, которая гонится за успехом и мгновенным вознаграждением. Такое выжидание — это духовный дар, который требует огромного мастерства. Мораль для меня такая: будь добрым. Обходись с другими так же, как хочешь, чтобы обходились с тобой. Никогда не знаешь, кем окажется незнакомец, которого ты встретил на улице: ангелом или Чуваком под прикрытием. «Истинно говорю вам: так как вы не сделали этого одному из сих меньших, то не сделали Мне». Независимо от того, является ли Чувак ламедвавником…
Берни: …Ламед-love-ником…
Джефф: …Тайным ангелом или добродушным неудачником, нам следует относиться к нему так, как он относится к нам: с уважением и состраданием. К каждому, кого мы встречаем, нужно относиться как к праведной душе, ради которой еще держится мир. Это очень по-чуваковски.
Берни: В то же время Чувак во многом такой же, как мы. Всякое может расстроить его, например, если кто-то нассал ему на ковер. У него есть свои мысли, печали и обломы — все то, что есть и у нас. Но он не отталкивается от этого. Он отталкивается от своего настоящего.
Джефф: Чувак спокойно делает свое дело, но хаос жизни все время выбрасывает его из седла. Он радостно плывет в своей лодочке, но что-то постоянно происходит, и ему приходится менять курс.
Берни: Потому что идеального места не существует. Одним из первых учений Будды было то, что жизнь есть страдание. Он имел в виду не только разбитые сердца, боль, травмы, но еще и что-то более будничное. Не важно, насколько у нас все хорошо или насколько мы счастливы в фоновом режиме, каждый день всплывает что-то, из-за чего мы испытываем недовольство или растерянность.
Смотри, фильм начинается с подобного страдания для Чувака, потому что кто-то нассал ему на ковер, который «задавал стиль всей комнате». До этого момента Чувак просто плыл радостно в своей лодочке, принимая ванны, попивая «Белый русский», слушая песни китов и играя в боулинг.
Но вот что-то происходит, он вносит изменения в свой привычный уклад — отправляется к богатому мистеру Лебовски, — и с этого момента действие начинает развиваться. Именно тогда, когда он уже не беспокоится о ковре, всплывает что-то еще. Когда это также перестает быть проблемой, снова что-нибудь случается. Одна неприятность сменяется другой, и страдание только усиливается. Почему? Потому что Чувак ожидает, что дальше все будет хорошо. Он, как и многие другие, рассчитывает, что стоит лишь завернуть за угол — и там его ждет какое-то идеальное место, где все будет замечательно. Но потом снова что-то всплывает.
Однако Чувак верен себе, поэтому ему не требуется много времени, чтобы примириться с новой ситуацией. Другое дело — его приятель по боулингу Уолтер. Он играет на амбициях Чувака: «Так нельзя, мужик». Он такой же, как любой из нас. Кто-то узнал, что у него рак, кто-то — что его жена ушла к другому или что он потерял работу. Постоянно случается то, чего мы не ждем. Вот что Будда имел в виду, говоря о страдании. И как мы на это реагируем? «Так нельзя, мужик». Но это и есть жизнь, постоянные взлеты и падения. И, подобно Чуваку, нам нужно быть верными себе. Уолтер, напротив, не может принять факт, что жизнь — такова, поэтому продолжает страдать.
Джефф: Обожаю сцену, когда Чувак выходит из себя и орет на Уолтера:
— Слышь, не нервничай!
А Уолтер отвечает:
— Я спокойнее тебя.
— Ты успокоишься?
— Поспокойнее тебя.
Люди думают, что Чувак пофигист, но в этой сцене он действительно выходит из себя. На самом деле весь фильм — о спокойном расслабленном парне, которому жизнь вдруг задает трепку. Но его это не смущает, он не пытается подстраиваться под кого-то, он всегда остается Чуваком.
Мне это близко, потому что я ужасно ценю комфорт. И часть этого комфорта в том, чтобы соответствовать ожиданиям окружающих в отношении тебя. Например, многие думают, что во мне есть эта личность, что я и есть Чувак. Но я — не он. Во мне есть что-то от Чувака, но я гораздо больше, и я другой. Я могу напрягаться, нервничать, и, в отличие от Чувака, мне не всегда по душе, что люди видят мои недостатки.
Сейчас приведу пример. Томас Неллен делал мне прическу и грим на съемках нескольких фильмов. Он отличный парень из Швейцарии, очень щепетильный, талантливый художник, и мы любим болтать и обмениваться идеями, когда он наносит грим. Одна из его задач — следить за актуальностью моего внешнего вида на протяжении фильма. Например, волосы должны выглядеть так, и никак иначе, в каждой сцене. Если мой герой носит определенную стрижку и стареет за время фильма, то и волосы должны поседеть. Если герой не стареет, то, наоборот, волосы должны выглядеть одинаково, пусть даже съемки длятся месяцами. И не забывай: сцены снимаются не по порядку, а волосы должны выглядеть так, как нужно для съемок конкретного эпизода. И все это работа Томаса — учитывать мелкие детали. Вообще, фильм — это сплошь мелкие детали. Но тут как с фокусами, когда ты создаешь иллюзию, зрители не хотят знать, как именно вы это делаете. Если у героя накладной нос, то тебе как зрителю незачем видеть границу между настоящим носом и фальшивым, ты хочешь, чтобы все выглядело по-настоящему, а для этого и нужна последовательность в облике. Если что-то будет слегка не на месте — чары рассеются и зритель выпадет из истории.
Так вот, в конце одного особенно напряженного съемочного дня Томас захотел немного подстричь мне волосы. Это же его работа, так? И он вежливо спрашивает меня: «Когда будем стричься, Джефф? Волосы становятся все длиннее и длиннее».
Со стрижкой у меня старая история: когда меня стригли в детстве или просто подравнивали волосы, я просто сходил с ума. Подстриженные волосы попадали под рубашку, и я никак не мог избавиться от них. Есть еще кое-что: подстригаясь, я чувствую себя, словно Самсон, теряющий свою силу. Это как суеверия в спорте. «Эй, не пора ли тебе постирать носки?» — «Ну уж нет, это мои счастливые носки». — «Брось, не валяй дурака, какая разница?» — «Это мои носки, не трогай их, приятель!»
В тот момент все это накатило на меня, я ощутил раздражение, захотел поскорее пойти домой, поэтому опять отложил стрижку: «Если ты подстрижешь меня сейчас, то потом опять придется подравнивать концы, а я хочу отрастить волосы как можно длиннее к следующему фильму». Где, кстати, Томас тоже должен был работать стилистом.
Он говорит: «Да, Джефф, но ты уже три недели не стригся».
Я ему отвечаю: «Томас, все равно в этом фильме у меня длинные волосы. Если бы я был лысым и не брился три недели, это было бы заметно. Но с такой длиной никто не увидит разницы».
Спор продолжался какое-то время, и наконец я сдался: «Ладно, просто подстриги эти чертовы волосы. Ты стилист, эксперт, в конце концов, давай делай свое дело».
Итак, он стриг мне волосы, а я сидел в кресле и пытался, значит, медитировать. Все эти полчаса я провел в очень сердитой медитации. Я чувствовал и слышал каждый щелчок ножниц. Наконец он закончил и сказал: «Спасибо, я ценю твою сознательность». Но я был вне себя!
Потом я отправился домой, впереди было два выходных. И два дня я не мог уснуть, потому что эти волосы не давали мне покоя. Я измучил себя вопросами: «Что происходит? Почему тебя это не отпускает? Это просто смешно!». Я постоянно прокручивал в голове этот эпизод, снова и снова, думал о нем днем и ночью. В то время я читал о тибетских практиках лоджонг. Утверждения, на которых основаны эти практики, предлагают полностью отдаться подобным некомфортным ситуациям и открыться, словно принимая подарок. Одно из них особенно меня поражает: Всегда поддерживай радостный ум. Цени трудности как возможность для пробуждения.
Два дня спустя я возвращаюсь к работе: «Томас, как дела, приятель?»
Он в ответ: «Отлично».
Я говорю: «А вот я страшно задолбался. Не спал три ночи из-за этой дурацкой истории с волосами».
А Томас такой: «По правде сказать, я тоже чувствовал себя дерьмово все выходные».
И наконец история сдвинулась с места. Теперь она скорее походила на эпизод из «Студии 30» или «Офиса». Мы посмеялись над этим, и я рассказал, через что мне пришлось пройти. Речь шла о какой-то четверти дюйма волос, и только посмотри, сколько всего вылезло! Вот что я имею в виду, когда говорю о стремлении жить в соответствии с чьими-то ожиданиями. Я вроде бы такой непробиваемый, и нате, пустяк вывел меня из себя.
Я сказал: «А в этом что-то есть, приятель. Это может стать нашим “волосяным коаном”».
Томас сказал: «Что ты имеешь в виду?»
И я предложил ему одну технику, которую мы иногда практикуем с женой. Мы садимся друг напротив друга. Один высказывает все, что у него на душе, а другой просто слушает, пока тот не выговорится. Потом мы меняемся. Мы делаем это, пока оба не почувствуем, что достаточно. Иногда случается сдвиг, иногда нет, это всегда происходит спонтанно. Итак, мы проделали то же самое с Томасом, и оба ощутили радость. Нам было некомфортно, но такое упражнение углубило наши отношения, потому что все эти кочки и неудобства на самом деле отличная возможность получше узнать себя и друг друга, удовлетворить любопытство: «Интересно, о чем это? Почему я так расстроился?». Именно это я имею в виду под «отдаться ситуации». И вот что увидел во мне Томас: «Эй, ты думаешь, я простой, спокойный и уравновешенный? Да я могу быть таким же трудным, так же беситься и тупить, как и любой другой человек». Это знание, конечно, несколько смущает. Как та сцена, где Чувак выходит из себя, а Уолтер говорит ему: «Да я поспокойнее тебя буду, поспокойнее тебя».
Люди думают, что я невозмутим, меня ничем нельзя зацепить, и весьма неловко показывать им свою иную сторону во всей красе. Но если я сам не буду отрицать, а признаю ее, мой путь к исцелению станет короче, и я не буду изводить себя долгими ночами, думая: «Этот чертов Томас понятия не имеет, каково мне. Разве он не понимает, что это не просто подравнивание волос, что у актера есть внутренняя жизнь, в которую не стоит влезать?» Можно раздувать проблему и защищаться сколько угодно, но так я просто подавляю чувство неловкости и смущения, верно? Благодаря Томасу и этой истории я усвоил, что могу быть просто самим собой и не оглядываться на чьи-либо ожидания.
Но Чувак не чувствует неудобства из-за своих проблем. Он ведет себя естественно. Они с Уолтером все время джемят в паре. Чувак может разозлиться на Уолтера, но при этом любит его. Обожаю эту сцену в конце фильма, когда они обнимаются, а Чувак с ног до головы, включая солнцезащитные очки, обсыпан пеплом Донни.
Берни: Еще одна черта, которая мне нравится в Чуваке, — это то, что он никого не загоняет в угол. Если нам не нравится, как ведет себя человек, мы можем устроить ему засаду, подловить на чем-то, чтобы показать его неправоту. Это как загнать крысу в угол. Если не оставить ей выхода, она начинает атаковать. Чувак так никогда не сделает. Он может плохо думать о ком-то, но всегда оставит этому человеку выход. А Уолтер постоянно устраивает ловушки, загоняя людей в такое положение, где они только и могут, что атаковать в ответ.
Джефф: Да, оставлять выход — необходимо. Разве в традиции дзен не говорится, что нужно себя убить? Не буквально, конечно. Убить свое эго, свою идентичность. Не является ли это тем самым выходом в дзен?
Берни: Многие древние мастера дзен говорили именно так. Чтобы достичь просветления, получить опыт единства, нужно отбросить тело и ум. Но есть и более простой путь — осознать, что «это только ты так считаешь», как говорит Чувак в фильме. Когда вспоминаешь об этом, всегда открывается запасной выход. Если мы принимаем что-то за Истину, то готовы бороться и убивать за нее, но едва ли вступим в бой ради мнения.
Джефф: Мнения можно просто уважать. У обеих сторон происходит примерно одно и то же, только ты видишь свою версию, а другой человек — свою.
Берни: Одна из самых известных фигур в китайской традиции дзен — Шестой Патриарх, известный как Хуэй-нэн. Он был безграмотным крестьянином, рубил лес, чтобы прокормить мать и себя. Однажды Хуэй-нэн отправился на рынок, чтобы продать дрова, и услышал, как монах читает строчку из «Алмазной сутры»: «Пребывая нигде, вознесешься умом». То есть, отказываясь от всего, воспитываешь ум сострадания. И вот лесоруб, который ничего не знает о буддизме, услышал этот стих и получил глубокий опыт просветления.
Джефф: Он знал, что означали эти слова?
Берни: Нет. Просветление происходит не потому, что ты понимаешь значение слов. Можно сказать, эти слова запустили некую трансформацию, но на самом деле вся его жизнь вела к тому, чтобы он услышал строчку из сутры и испытал глубокое просветление.
Итак, он начал спрашивать монаха, где тот услышал ее, и монах сказал, что на севере, в монастыре. Он отправился на север. Настоятель монастыря спросил его: «Зачем ты пришел? Ты южанин». В те времена китайцы с севера считали южных китайцев ниже классом. Как гласит история, Хуэй-нэн ответил: «В Пути нет разницы между севером и югом». Истинная природа Пути, или жизни, такова, что все едино, нет никаких различий.
Оказалось, что настоятель собирался уйти с поста и искал преемника. Это был большой монастырь, где жили монахи, постигавшие дзен в течение двадцати, тридцати лет. Все они считали, что один из них займет пост следующим. Но настоятель распознал Хуэй-нэна как своего преемника по одному этому ответу. Однако хоть настоятель и принял его в монастырь, но все равно отправил его молоть рис.
Однажды он пришел туда и рассказал Хуэй-нэну, что назначает его своим преемником, следующим мастером дзен. При этом он предупредил, что другие монахи захотят его убить, потому что считают, что кто-то из них должен занять это место, а не какой-то безграмотный лесоруб с юга. Мастер посоветовал ему бежать и спасать свою жизнь. Он отдал Хуэй-нэну одеяние и чашу, что является знаком передачи сана, и Хуэй-нэн сбежал.
Но один из главных монахов, бывший генерал, отправился по его следу. Когда Хуэй-нэн увидел, что монах догоняет его, он оставил одеяние и чашу на земле и спрятался за камнем. Монах попытался поднять их с земли, но не смог. Переполненный страхом, он извинился перед Хуэй-нэном и попросил дать ему учение. Хуэй-нэн спросил: «Каким было твое лицо до того, как родились твои родители?» Это все равно что спросить, что было до твоих родителей, и их родителей, и всех, от кого ты произошел. В этот момент монах достиг просветления. Он поблагодарил Хуэй-нэна, но тот посоветовал ему позабыть долгие годы практики и все, чему научил его прежний настоятель. «Он был твоим учителем, — сказал Хуэй-нэн, — но это всего лишь мгновение, как гребень волны, перекатывающейся в море».
Определенные моменты могут создать благоприятные условия, но ничего так и не произойдет, если перед этим не потрудиться на протяжении нескольких жизней.
Пребывая нигде, воспитай ум сострадания. Чувак не принадлежит ничему, Чувак принадлежит всему. Это одно и то же. Он не привязан к своему образу, к какой-либо идентичности или жизненному нарративу. Так как он ни к чему не привязан, он волен выбирать, чему принадлежать.
Джефф: Как записано на его автоответчике: «Чувака нет дома».
Берни: Если ты принадлежишь конкретному месту — ты застрял, потому что ты привязан к нему. С другой стороны, если ты принадлежишь всему миру, ты не привязан ни к чему в особенности, то есть ты свободен. Как только тебя что-то зацепило — «Эй, они нассали мне на ковер!» — создается привязанность, и тогда начинается страдание.
Джефф: Сюнрю Судзуки, основатель центра дзен-буддизма в Сан-Франциско, сказал, что то, в чем нет парадокса, неистинно. Если ты говоришь, что принадлежать всему и не принадлежать ничему — это одно и то же, значит принадлежать — все равно что не принадлежать. Это сбивает с толку, но в то же время глубоко истинно.
Берни: Думаю, причина в том, что мы воспитаны в парадигме Аристотелевой логики, где ты не можешь одновременно принадлежать и не принадлежать чему-то. Но свет — это одновременно и волна, и частица. Если ты прицепился только к одной из форм, ты не видишь полной картины. Поэтому мы нуждаемся в новой парадигме, которая поможет нам увидеть, что можно одновременно быть здесь и не быть.
Джефф: Гераклит, греческий философ, предшественник Аристотеля, сказал, что нельзя войти в одну реку дважды, потому что река все время меняется. И я тоже все время меняюсь. Я не тот человек, каким был минуту назад. Один не равно один, поскольку не бывает двух равных единиц.
Берни: И это только ты так считаешь, приятель.
Джефф: Все верно, это только я так считаю. Два… два… два в одном!
