Телефон звонит, Чувак
Джефф: Нас хорошенько тряхнуло в Лос-Анджелесе во время землетрясения 1994 года. Это было что-то… Ты когда-нибудь переживал землетрясение?
Берни: Однажды в Лос-Анджелесе было крупное землетрясение, году в 1970-м, и Долине серьезно досталось. В это время я был с учениками в зале для медитаций. Здание трясло довольно сильно, но мы переждали в зале, пока все не закончилось.
Джефф: А мы жили на краю каньона Санта-Моника, на улице под названием Аделаида. Позже я видел подробную карту подземных разломов, и оказалось, что один из них проходил прямо возле нашего дома. Наш собственный разлом земной коры! Обычно я сплю голым, и той ночью — БУМ! Я подумал, что началась война или вторжение из космоса. По всему дому лопались стекла. Я вскочил и побежал в другой конец дома, где спали дети, пытаясь не наступить на осколки. Потом начались повторные толчки. Я прожил в Лос-Анджелесе всю жизнь, но подобного землетрясения еще не бывало. Оно долго не прекращалось, толчки происходили снова и снова.
До сих пор помню, как у нас возникла проблема с выключением газа. Это первое, что нужно сделать в подобной ситуации. Я всегда считал, что это мужская работа, ну ты понимаешь — спуститься в подвал в разгар землетрясения, пока жена наверху с детьми жмутся друг к другу в дверном проеме. Но я так много времени проводил на съемках вдали от дома, что понятия не имел, где находится газовый баллон. Так что вместо меня в подвал отправилась моя жена Сью, пока я в панике стоял в дверном проеме с дочками.
Мы провели остаток ночи на лужайке перед домом, в спальных мешках, думая о том, что будет с нами дальше. Но, когда мы проснулись, жизнь вернулась на круги своя: соседские ребята гоняли на велосипедах, все вели себя практически так, как будто ничего не произошло, пребывая в полном отрицании.
Но на меня это произвело огромное впечатление. Мы настолько уверены в устойчивости земли под ногами, что нас шокирует, когда она вдруг начинает двигаться и трястись. Та ночь поселила во мне чувство глубокого страха и позволила осознать, что абсолютно ни на что нельзя рассчитывать безоговорочно. До землетрясения я полагал, что земля всегда будет оставаться на своем месте; я даже не думал об этом, просто принимал как должное. Но после этого случая я понял: может произойти все что угодно. Еще меня осенило, что одна из функций отрицания может быть в том, чтобы продолжать жить в установленном режиме. Отрицание помогает забыть, насколько шаткой и преходящей является вся Вселенная.
Так люди корректируют свой курс.
Берни: В жизни мы постоянно вносим корректировки, потому что все время что-то меняется. Знаешь, что это мне напоминает? Курица откладывает яйца, из которых должны вылупиться цыплята. Когда цыпленок готов вылупиться, он стучит клювом в скорлупу изнутри: «Тук-тук-тук-тук-тук». Курица слышит это и чувствует, что пришло время, и тогда она начинает кудахтать и тоже стучать клювом по скорлупе, но снаружи. Вместе они разбивают скорлупу. Если курица сделает это слишком рано, цыпленок погибнет, потому что он еще не готов появиться на свет. Если курица сделает это слишком поздно, цыпленок задохнется. Поэтому очень важно поймать момент.
Подобным образом каждое мгновение появляется на свет новая Вселенная и новый «я». Если ты настроился на нужную волну, то сможешь услышать, как Вселенная стучит клювом: «Тук-тук-тук-тук-тук, я хочу родиться!» Возможно, новый Джефф хочет появиться на свет, или новый Берни, или целый новый мир. Я снаружи и хочу помочь, поэтому должен стукнуть клювом в ответ. Но я не курица. У меня есть выбор. У меня есть отвертка, любовь, локти и еще куча инструментов.
В дзен есть один персонаж, толстячок, который немного похож на Санта-Клауса, только без бороды…
Джефф: Я знаю его. Это Хотэй, да? Сью однажды подарила мне красивую деревянную статуэтку Хотэя, и я поставил его у себя в кабинете.
Берни: У Хотэя есть мешок, полный инструментов, и там ты найдешь что угодно. И тальковый порошок, и презервативы, и отвертку…
Джефф: А вибратор у него есть, как ты думаешь?
Берни: Вибратор, книги, все, что тебе придет в голову. В этом мешке — все предметы, существующие в мире. Он ходит по ярмарке, разговаривая со всеми, кого встречает, и заботится о них, предлагая то, что им нужно.
Знаешь, кого он мне напоминает? Вот ты живешь в Санта-Барбаре. Я тоже жил там раньше, и каждый раз, когда видел Джонатана Винтерса, прогуливающегося по Монтесито, вспоминал про Хотэя.
Джефф: А ты с ним общался? В первый раз я встретился с ним в детстве, когда был с родителями. А около тридцати лет спустя я опять столкнулся с ним в Санта-Барбаре, в аптеке. Я сразу почувствовал, будто он мой старый знакомый. Он тут же вошел в роль, изобразив скрипучий голос Мод Фрикерт, я подыграл и тоже заговорил дурашливым тоном. Мы продолжали в том же духе, пока наконец оба не вышли из ролей, и тогда заговорили о рисовании. Он еще и рисует, кстати.
Берни: Хотэй в чем-то очень похож. Гуляет повсюду, пытаясь расслышать стук — тук-тук-тук, — когда что-то рождается. Тогда он запускает руку в мешок и достает оттуда нужный инструмент для того, чтобы помочь рождению. Идеальный результат практики дзен — это стать простым, как Хотэй или как мэнш. Ничего особенного не нужно: гулять себе как Джонатан Винтерс по Монтесито и разговаривать со всеми подряд. Мы прислушиваемся, как стучит Вселенная, желая родиться, и достаем подходящий инструмент, чтобы позволить этому произойти.
Так что Хотэй, который может быть и мужчиной, и женщиной, — это великий Бодхисаттва, великий мэнш. Чем больше он не принадлежит ничему и никому, тем больше он принадлежит всему и тем большему количеству существ он может помочь.
Джефф: Мне кое-что вспомнилось, позволь рассказать. Я прогуливался с приятелем, которого зовут Дава, он тибетский буддист. Мы гуляли по холмам Санта-Барбары и направились к старому отелю, который сгорел около ста лет назад. Чувствовали себя как Индиана Джонс, исследуя древние руины. А еще там бьют горячие ключи. Мы окунулись — минеральная вода струилась прямо из-под земли и была идеальной температуры: ни градусом выше, ни градусом ниже, чем надо. После минеральной ванны мы почувствовали себя потрясающе и отправились назад, увлекшись разговорами о дхарме. По дороге мы заметили, что, когда один из нас спотыкался или поскальзывался, другой рефлекторно ловил его. Точно так же, как мы «ловим» сами себя, когда теряем равновесие. «Вот это связь, дружище, — подумал я, — вот что значит чувствовать другого как самого себя, вот оно, единство, нирвана: спускаться вдвоем с холма, будто одно целое, и при этом ловить кайф».
Вдруг на склоне появился какой-то сумасшедший. Мужик был и правда не в себе. Выглядел он пугающе, будто демон. И все мое невесомое, чудесное расположение духа сделало «ПУФ!» и исчезло. Вместо него полезли мысли: «Надеюсь, он меня не тронет. Как я рад, что с нами есть собаки. Хорошо, что со мной этот тибетский парень, возможно, он владеет каким-нибудь джиу-джитсу и сможет защитить нас». В моем сердце не было и намека на «Чем я могу помочь тебе, приятель? У тебя, похоже, неприятности». Он прошел мимо, потом обернулся и сказал: «Чо вылупился, проблем хочешь?» И тогда мне точно было не до мыслей о блаженстве.
Жизнь постоянно что-то нам подкидывает. Взять хоть то же землетрясение. Думаешь, все более или менее в порядке? БУМ! И вот мы опять разбираемся в себе, осознаем, достигаем просветления, делаем что угодно, лишь бы нам снова не поставили подножку.
Берни: У всех разная степень осознания единства жизни, и наша задача в том, чтобы никогда не забывать об этом. Осознание — бесконечный процесс, который будет длиться всю жизнь. Но знаешь, о чем мне напомнила твоя история? О куклах-неваляшках с песком на дне. Когда ты толкаешь такую куклу, ее мотает из стороны в сторону, а затем она восстанавливает равновесие. С практикой ты все больше наполняешься песком. Вначале даже небольшого усилия достаточно, чтобы сбить тебя с толку, но рано или поздно, покачавшись в разные стороны, ты снова приходишь в себя. Чем больше практикуешь, тем больше усилий потребуется, чтобы вывести тебя из равновесия. И даже если это произойдет, колебания будут не такими сильными. Ты и сам не заметишь, как снова обрел устойчивость.
Джефф: Но это не значит, что отныне ничто тебя не выбьет из колеи.
Берни: Неважно, сколько в тебе песка, сколько ты практикуешь — всегда найдется сила, достаточно мощная для того, чтобы сбить тебя с ног. Жизнь — не про то, чтобы не дать себя опрокинуть. Она про то, как быстро ты потом встанешь на ноги. Поэтому когда ты думаешь: «Меня лишили равновесия, это знак, что я недостаточно практикую», на самом деле произошло следующее: ты столкнулся с ситуацией, которая чуть сильнее тебя, и это отличная возможность для практики.
Джефф: В таких ситуациях я порой теряюсь и не использую свой шанс, не перехожу к действию. Мне кажется, что бы я ни делал, этого будет недостаточно. А возможно, все наоборот: что бы я ни делал, этого будет достаточно.
Берни: Что действительно важно — так это делать. Все остальное — потом.
Джефф: Вернемся к курице и цыпленку. У курицы ведь не одно яйцо, у нее их целая куча. О ком она позаботится в первую очередь? На что мне следует обратить внимание вначале? На боль внутри себя? На того, кому требуется помощь? На кусок дерева, из которого мне хочется что-то вырезать?
Берни: Здесь так же, как и с телом. Допустим, ты порезал палец и запястье. Что следует перевязать в первую очередь? Естественно, запястье.
Джефф: Обработать наиболее серьезную рану. Жизнь как отделение скорой помощи.
Берни: Самая большая проблема, которая может возникнуть, — это паника. Как много на меня свалилось! Я не справлюсь со всем этим! Я порезал запястье, да еще и палец — слишком много для меня одного! Иногда люди впадают в такую панику, что просто не могут действовать.
Джефф: Если ты живой, то что-то обязательно делаешь. Значит, ничего не делать — это тоже действие.
Берни: Когда мой сын Марк был совсем маленьким, то, видя на своей тарелке еду, которая ему не нравилась, он говорил: «Отстойный выбор». Но даже при отвратительном выборе все равно нужно что-то делать. Мысли вроде «стоило ли сделать больше?», «стоило ли сделать меньше?» излишни. Ты открываешься ровно настолько, насколько можешь. Все остальное — внутренний комментарий, в котором нет нужды. Что сделано — то сделано, парень.
Джефф: Как моряк Попай: «Я тот, кто я есть. И это все, что я есть». Верно?
Берни: «Я есмь Сущий». Таков был ответ Бога Моисею, когда тот спросил Его имя. А моя жена Ив любит говорить: «Что есть, то есть».
Джефф: Возвращаясь к цыплятам, которые стучат клювами. Нужно быть довольно чувствительным, чтобы услышать стук. Но если ты слишком чувствителен, то тебе нужны беруши, так? Всем хочется быть более живыми и чувствительными, чтобы услышать стук и ответить вовремя. Но иногда жизнь слишком громко заявляет о себе. «О нет, рев, как в ракетной турбине! Мне нужны беруши!» Или вот: «Как ярко, где мои солнцезащитные очки!» Если использовать аналогию курицы и яйца, у курицы тоже может оказаться слишком тонкий слух. Цыпленок просто шевельнулся, а ей кажется, что он постучал, и она начинает стучать в ответ, только оказывается, что еще слишком рано, и цыпленок умирает. Или она приглушает свой чрезмерно острый слух и теперь почти ничего не слышит.
Берни: А в это время цыпленок или что угодно рвется наружу и вопит: «Выпусти меня отсюда! Выпусти!» В каком-то смысле, когда начинаются крики, уже слишком поздно. Поэтому ты должен помочь себе и сказать: «Хорошо, в следующий раз я откликнусь раньше, я буду внимательнее прислушиваться». На мой взгляд, крик — это не признак особой чувствительности, а результат того, что ты слишком долго ждал. Главное — поймать момент. Если ждать слишком долго, цыпленок задохнется.
Джефф: Иногда это чувство бывает таким сильным, что я должен как-то заглушить его и попробовать расслабиться — например, выкурив сигару. Ведь тебе тоже нравятся сигары. А это не противоречит идее, что тело — храм, и все такое?
Берни: Да, тело — это храм, поэтому ему нужны благовония. В некоторых традициях курение табака — часть ритуала, например, у коренных американцев. Но я не делаю из курения обряд, мне просто нравятся сигары.
Джефф: Это вроде прибежища. В буддизме их три, верно?
Берни: Будда, Дхарма и Сангха. Пробужденный, его учение и община практикующих, которые дают обет пробудиться вслед за учителем.
Джефф: Бывают еще ложные прибежища, в которых надеешься спастись от боли, но на длинной дистанции они только усиливают ее. Выпивка. Наркотики. Кто-то скажет, что и сигары тоже. Я медленно учусь, в своем темпе, и делал всякое, что помогало мне снять напряжение, отвлечься и расслабиться. А иначе я был слишком восприимчив.
Берни: Понимание, когда пора действовать, приходит с опытом. Это ведь важно и для актерской игры, правда? Если не успеваешь вовремя сказать реплику, режиссер кричит: «Опаздываешь!» Если скажешь раньше времени: «Слишком рано! Куда ты торопишься?»
К счастью, есть практики, которые регулируют чувствительность и развивают чувство времени. Одна из них: Чувака нет дома. Когда ты не привязан к Джеффу, а я не привязан к Берни, когда мы видим, что на самом деле не отделены друг от друга и от остального мира, тогда мы можем воспитать ум сострадания, который будет приносить благо не только нам самим, но и всем живым существам. Теперь важен не только я, но и каждый атом Вселенной. Мой первый опыт пробуждения был очень сильным. Из-за этого я стал строгим учителем дзен, требовал от всех учеников упорной практики медитации, чтобы они также пережили этот опыт. Но второй опыт был гораздо шире. Он касался не только меня и других практикующих, он касался всех изголодавшихся душ. А это — буквально все, включая тебя и меня.
В сообществе Дзен-миротворцев мы опираемся на три положения. Первое — это не-знание, которое соответствует идее не-принадлежности и заключается в состоянии непривязанности. Это и есть «Чувака нет дома». Если я скажу «Берни нет дома», в большинстве случаев какая-то часть Берни все равно останется на месте. Я буду привязан к проявлениям своей личности. Возможно, к роли мужчины, учителя или отца. Это могут быть мои крайне положительные стороны, но, если я буду слишком привязан к ним, они начнут обуславливать меня и ограничивать дальнейшие действия.
Скажем, я слишком сильно привязан к своей роли учителя. Если кто-то попросит меня о помощи, я прочитаю ему большую лекцию о дзен-буддизме. Хотя на самом деле этому человеку нужно, чтобы его выслушали, дали денег или просто крепко обняли. Такая искусственная обусловленность ролью учителя будет ограничивать мою гибкость и отзывчивость.
Большая редкость — быть в состоянии «не здесь», когда ты не привязан ни к какой концепции самого себя. В этом состоянии сразу рождается ум сострадания. Если здесь нет ничего, значит, всё — здесь. Теперь ты можешь чувствовать себя целым миром. Практика дзен во многом направлена на достижение этого состояния.
Второе положение Дзен-миротворцев — это свидетельствовать и радость, и страдания этого мира. То есть принимать все, что всплывает внутри, и все, что видишь и слышишь на своем пути.
Джефф: Существует разница между просветленным и тем, кто считает: «Это все я, все вокруг для меня». Он смотрит на мир с позиции своих привязанностей и оценок, а это противоположно состоянию «не здесь».
Одна из самых крутых вещей в работе актера — это влезать в шкуру другого, погружаться в иные реальности. Мне доводилось играть и социопатов, и психопатов. Конечно, социопат никогда не признает себя таковым. Это вопрос точки зрения. Под разными углами будет открываться разная перспектива, верно? Так какая из них истинная?
Возьмем, к примеру, персонажей фильмов «Зазубренное лезвие» и «Исчезновение». «Исчезновение» — это о парне, который закапывает людей живьем. «Зазубренное лезвие» — о социопате, который убивает свою жену. Но что я обнаружил, исследуя внутренний мир этих персонажей, особенно парня из «Исчезновения»? Он живой. Он чувствует свою наполненность жизнью. Чувствует, что мир и люди вокруг являются продолжением его самого. В каком-то смысле он самовыражается, пытаясь при этом служить людям. Закапывая их живьем в землю. Все по-разному представляют, что это — «служить людям». Здесь мы снова должны сказать: «Это только ты так считаешь, приятель».
Герой в «Исчезновении» немного похож на Джека Николсона в фильме «Несколько хороших парней», который говорит: «Ты не готов к правде». Ты не готов к тому, что тебе необходим такой засранец, как я, который будет делать за тебя грязную работу. А герой в фильме «Исчезновение» говорит: «Я убью этих людей, и это благословение, потому что так будет лучше для всех». У Гитлера, возможно, были похожие чувства, как и у многих злодеев. У них есть мечта и свое представление об идеальном будущем, они способны любить и испытывать все основные человеческие эмоции. Так почему мы называем одни мечты хорошими, а другие — плохими?
Берни: Для меня это одновременно вопрос о не-знании и о свидетельстве. Чувака нет дома — это состояние абсолютной непривязанности. Но этого нельзя сказать о героях, которых ты описал. Парень из «Исчезновения» думает о людях «Все вокруг — для меня», что является противоположностью Чувака, который не здесь. Когда мы свидетельствуем что-то, не существует дистанции между наблюдателем и наблюдаемым, между субъектом и объектом. Играя кого-то, ты полностью влезаешь в шкуру персонажа, становишься его свидетелем от начала до конца. Я называю действия, которые ты совершаешь из этого состояния, действиями любви. Если персонажи, которых ты играл, были бы свидетелями тех, кого они убивали, их действия любви были бы совсем иными, они бы не поступили так, как поступили. Представь, каково быть свидетелем и чувствовать, как человека хоронят заживо! Он бы никогда не сделал этого.
Совершать действия любви — это третье положение Дзен-миротворцев. В ходе практики нам следует учиться быть свидетелями абсолютно каждому, включая психопатов и социопатов. Это порождает действие любви.
Джефф: Потому что все люди — это и есть мы. Все мы грани одного целого.
Берни: Часть моей практики — это становиться свидетелем всему, что кажется уродливым или пугающим. Поэтому я провожу ежегодные ретриты в бывших концентрационных лагерях Аушвиц-Биркенау в Польше, где были убиты 1,3 миллиона человек. Там я встречаюсь со всеми гранями себя: с жертвами, убийцами, детьми, охранниками, бюрократами, даже с заборами, обтянутыми колючей проволокой, которые окружали лагерь. Все это и есть я.
Мое определение просветления — это воплощение единства жизни. То, что ты отторгаешь и называешь не собой, будет разрушать тебя. Если закрывать глаза на что-то, любое твое действие будет обречено на провал. И он произойдет именно там, куда ты не хочешь смотреть.
Ленни Брюс любил говаривать: «И в чем тут прикол?» В любых подобных ситуациях следует спросить себя: «В чем тут прикол? Что я оставляю за порогом? Кого я оставляю за порогом?» Здесь-то и начинаются наши проблемы. Каждое существо, каждый человек на земле и есть я. Поэтому следует всех пригласить к столу, но мы приглашаем только приятных нам людей и оставляем остальных за порогом, хотя они и продолжают быть нами. Мы сами обрекаем себя на провал, когда надеваем шоры и отказываемся иметь дело со всеми.
Очень важно стать свидетелем наибольшему количеству людей. Но, чтобы все получилось, мы должны целиком и полностью быть не здесь, свободными от привязанностей. Я уже говорил, что не встречал такого человека, который был бы полностью «не здесь». Все мы в какой-то степени здесь, а в какой-то — не здесь. Мы не привязаны к одним вещам, но привязаны к другим. Рождающиеся миры клюют скорлупу, посылая нам сообщения. Одни мы слышим, другие — нет. Мы готовы стать свидетелями для одних людей и не готовы — для других. Одним из этих «других» может быть какой-нибудь изверг, который закапывает людей живьем, как тот парень в «Исчезновении». Мы не хотим быть свидетелями для него, он слишком страшный. Другой пример — Адольф Гитлер. Мы тоже не хотим быть свидетелями его жизни, предпочитаем думать о нем как о мертвом. Но, если мы будем свидетелями той части человечества, которую представляют все эти люди, мы внутренне вырастем, и это также проявится в наших действиях любви.
Джефф: Возникает такой вопрос: насколько много мы готовы увидеть? Существует история об индийском боге Брахме. Его посланник приходит к королю и говорит: «Брахма хочет явиться тебе. В каком виде ты хотел бы его узреть? Подумай и дай мне ответ».
Затем он отправляется к очень скромному человеку, который во всем противоположен королю, и говорит то же самое: «Брахма хочет явиться тебе. Подумай, в каком виде ты бы хотел его узреть?»
На следующий день посланник возвращается к королю, который говорит: «Я хочу, чтобы Брахма явился мне и моим подданным во всем своем великолепии. И, поскольку в полдень у меня уже назначен прием, пусть это произойдет, скажем, часов в одиннадцать».
Посланник соглашается. Наступает одиннадцать часов, свита короля собирается в зале, Брахма является во всем великолепии, и все присутствующие растворяются в воздухе, потому что не могут выдержать такого великолепия. Не остается ничего, даже пепла, — они просто исчезают.
Затем посланник отправляется к скромному человеку и спрашивает: «В каком виде ты хочешь узреть бога Брахму?»
Человек отвечает: «Я хочу, чтобы Брахма являлся мне в лицах всех людей, которых я вижу изо дня в день». Брахма выполняет его просьбу и человек остается жив, поскольку принимает великолепие Брахмы в разумных дозах.
Так что вопрос таков: как много ты готов принять? Как много готов засвидетельствовать? Чего это будет тебе стоить?
