Борьба продолжается, несмотря на распутицу

Хотя метеорологические условия помешали нашей воздушной разведке определить, какие передвижения или сосредоточения войск происходят на советской стороне, к концу февраля группа армий смогла составить мнение о замыслах противника.

Недавно установленный 1-й Белорусский фронт должен был сосредоточить силы в районе Ровно с целью окружения западного фланга группы армий.

1-й Украинский фронт намеревался атаковать обращенный к востоку фронт по обе стороны от Проскурова, находившийся в тот момент под командованием 1-й танковой армии.

2-й Украинский фронт, как мы полагали, возобновит удары по 8-й армии и правому флангу 1-й танковой армии и – если ему удастся перейти через Буг – направится в Черновцы (Чернауты).

3-й и 4-й Украинский фронты продолжат попытки добиться успеха на участке 6-й армии и правом фланге 8-й армии.

3 марта началось наступление на левый фланг группы армий в полосе 4-й и 1-й танковых армий. Превосходящие силы противника, располагавшие в том числе танковым корпусом, атаковали 13-й корпус в районе Дубно и попытались его окружить. Главный удар, выполнявшийся двумя танковыми армиями и 60-й армией, имел целью прорваться в южном направлении через рубеж Проскуров – Тернополь. Очевидно, замысел врага состоял в том, чтобы отрезать важнейшую коммуникацию группы армий и – при условии, если позволит погода, – продвинуться непосредственно к Днестру. Одновременно 18-я советская армия стремилась оттеснить на юго-восток правый фланг 1-й танковой армии.

Ниже приведена сводка данных, которая дает некоторое представление о соотношении сил в этот период.

Когда 4 марта я побывал на передовой у Шепетовки, положение действовавшего там 59-го корпуса уже было весьма серьезным. Противник вклинился за наш фронт по обе стороны от него и намеревался взять его в капкан охватом с востока и запада. Чтобы ликвидировать эту опасность, корпус пришлось отвести. Этот маневр удалось своевременно осуществить благодаря твердому и спокойному руководству генерала, командующего корпусом, моего бывшего начальника штаба Шульца, и участию только что прибывшей 1-й танковой дивизии. Тем не менее противник продолжал попытки окружить корпус, преследуя его в направлении Проскурова.

Оба танковых корпуса, переброшенные за этот фланг группы армий, были введены в действие. 3-й танковый корпус был брошен на северо-запад из Проскурова, чтобы разбить части неприятеля, наступающие в разрыве между 1-й и 4-й танковыми армиями. 48-й танковый корпус получил приказ атаковать вражеские танки, продвигавшиеся к Тернополю.

К 7 марта противник ввел в бой на этом участке в целом 22–25 стрелковых дивизий и 7 танковых или механизированных корпусов.

В начале марта он также начал наступление на левом фланге 8-й армии, причем за две недели он сумел восполнить потери, нанесенные ему во время удара нашего танкового корпуса при освобождении войск из Черкасского котла. Как только мы отвели с этого участка два корпуса, чтобы перебросить их за левый фланг группы армий, противник начал наступление в направлении Умани. Бросив для прорыва не менее двадцати стрелковых дивизий, противник смог разгромить 7-й корпус, и 9 марта он уже стоял у врат города.

В районе действий группы армий «А» (6-я армия) противник также продолжил наступление и осуществил прорыв в направлении Николаева в устье Буга.

В донесении об обстановке от 7 марта, представленном в ОКХ, группа армий утверждала, что не имеет иного выбора, как только сражаться из последних сил, пока распутица не заставит врага прекратить операции. Однако в то же время мы подчеркивали, насколько важно располагать достаточными силами в районе Тернополь – Луцк – Львов по окончании распутицы, чтобы предотвратить прорыв противника в направлении Львова или нанести удар по вражескому флангу, если он попытается продвинуться на юг от Тернополя.

Поэтому в тот момент группа армий должна была отдать приоритет задаче выиграть время и приложить все усилия – даже ценой дальнейшего оставления территории – для того, чтобы суметь сохранить боеспособность ее соединений до тех пор, пока распутица не вынудит противника остановить наступление. К сожалению, до этого должно было пройти немало времени.

Тогда Гитлер посчитал, что нашел новый способ остановить продвижение противника. Отныне такие тактически важные пункты, как дорожные или железнодорожные узлы, он объявлял «бастионами». Каждому такому «бастиону» назначался специальный комендант, который честью и собственной головой отвечал за его оборону. Армии, на участках которых Гитлер лично выбирал эти «бастионы», несли ответственность за их своевременное снабжение и предоставление достаточных гарнизонов. Гитлер думал, что эти пункты, блокируя важные дороги или отвлекая на себя советские войска, задержат продвижение противника. Надо сказать, с самого начала было ясно, что ничего путного из этого не выйдет. На практике защита «бастионов» требовала больше войск, чем стоило бы отдавать для их удержания. Поскольку «бастионы» без соответствующих укреплений и достаточно сильных гарнизонов рано или поздно попадали в руки противника, не выполнив своего предназначения, группа армий в каждом отдельном случае, кроме одного, ухищрялась оставить «бастионы», прежде чем противник успевал их окружить без всякой надежды на освобождение. Этим единственным исключением стал Тернополь, где в конце концов удалось вырваться только остаткам гарнизона. Позднее, в 1944 году, это изобретение Гитлера привело к большим потерям.

В соответствии с этой установкой на борьбу за время и сохранение армий от окружения штаб группы армий 11 марта, после того как противник прорвал фронт 8-й армии на ее левом фланге, был вынужден отдать приказ о ее отходе. По той же причине два дня спустя за Буг был отведен и правый фланг 1-й танковой армии.

1-я танковая армия на своем левом фланге должна была продолжать бои в районе Проскурова, чтобы восстановить связь с 4-й танковой армией и ослабить натиск на ее правом фланге.

Задача 4-й танковой армии состояла в том, чтобы не дать неприятельским танкам прорваться восточнее Тернополя к Днестру в южном направлении, заставив 1-ю танковую армию отойти на юго-восток. В то же время она должна была ввести в бой упоминавшиеся выше дивизии, переданные ОКХ, и освободить коммуникации, проходившие из Львова в Проскуров через Тернополь.

Однако затем ситуация стала меняться все быстрее. К 15 марта противнику удалось почти полностью разгромить левый фланг 8-й армии, в результате чего образовалась широкая брешь между Уманью и 1-й танковой армией у Винницы. Продвигаясь дальше на юго-запад, противник сумел форсировать Буг в районе 8-й армии передовыми отрядами пяти армий, в том числе одной танковой. Хотя 8-я армия перебросила все силы, которые смогла снять с правого фланга, на левый, чтобы атаковать противника на другом берегу реки, было ясно, что ей удастся задержать его лишь на отдельных участках, но нельзя рассчитывать на то, что она сможет укрепиться на оборонительном рубеже вдоль Буга на таком широком участке или восстановить связь с 1-й танковой армией. Напротив, крупные силы врага, форсировавшие в тот момент реку, смогли бы отбросить 8-ю армию на юг и раньше ее выйти к Днестру.

На правом фланге 1-й танковой армии противнику также удалось осуществить прорыв, который позволил ему выйти на Буг южнее Винницы. Хотя Гитлер немедленно объявил город «бастионом», не могло быть и речи о том, чтобы армия была в состоянии долго оборонять его, поскольку это потребовало бы не менее трех дивизий. Откуда ей было их взять?

На левом фланге армии, западнее Проскурова, наметилось окружение наших войск противником силами 3-й гвардейской танковой армии в составе трех танковых корпусов.

На участке 4-й танковой армии в результате успешного удара пехотных дивизий, переданных ОКХ, удалось на время восстановить положение в районе Тернополя. Отступавший в направлении Бродов 13-й корпус, напротив, оказался под угрозой окружения.

Общая картина говорила о том, что уже не было возможности захватить и удержать бужский рубеж на правом фланге группы армий. Уже 16 марта стало ясно, что форсировавший реку противник продвигается на запад силами танковой армии в направлении ближайшей переправы через Днестр. Еще три армии, в том числе одна танковая, разворачивались на юг против северного фланга 8-й армии. В то же время обоим флангам 1-й танковой армии грозила опасность охвата. Несмотря на успех, достигнутый в Тернополе, было сомнительно, что 4-я танковая армия сможет в течение длительного времени сдерживать наступление противника на Львов или не дать ему повернуть на юг.

В такой-то напряженной обстановке меня вызвали в Оберзальцберг. За несколько дней до того для встречи со мной прибыл шеф-адъютант Гитлера генерал Шмундт, который хотел, чтобы я подписался под довольно странным документом. Это было в своем роде заявление о преданности Гитлеру от всех фельдмаршалов в связи с пропагандой, распространяемой генералом фон Зейдлицем, взятым в плен под Сталинградом. Видимо, автором идеи был сам Шмундт, полагавший, что таким образом можно будет укрепить доверие Гитлера к армии. Поскольку документ подписали уже все фельдмаршалы, кроме меня (весьма показательно, что Шмундт включил в число подписавшихся и Моделя, хотя в то время он носил звание генерал-полковника), мне не осталось ничего иного, кроме как последовать их примеру. Если бы я отказался подписывать его, это значило бы, что я сочувствую действиям фон Зейдлица. Но все же я сказал Шмундту, что считаю это заявление совершенно излишним с точки зрения солдата, так как было совершенно очевидно, что немецкие войска не будут слушать пропаганды комитета «Свободная Германия». В этой связи я могу еще упомянуть, что листовки, сброшенные нам Черкасским котлом в свое время, нисколько не достигли своей цели – разумеется, как и письмо Зейдлица генералу Либу, командующему окруженными в Черкассах войсками. Примерно тогда на мой стол попало еще одно такое письмо, которое казалось вполне подлинным. Письмо передал нам подобравший его украинский партизан.

19 марта документ, о котором говорилось выше, был торжественно передан Гитлеру фельдмаршалом фон Рундштедтом в присутствии многих высших офицеров всех трех родов вооруженных сил. Казалось, это глубоко тронуло Гитлера. Но как мало это согласовалось с солдатскими понятиями о чести!

Поскольку Гитлер отвечал отказом на все мои прежние предложения и упорно не желал признавать то, что являлось настоятельной необходимостью, этот призыв к демонстрации верности заставляет меня задаться вопросом, почему я все же оставался на своем посту.

Если отвечать на этот вопрос в общем, то я могу лишь сказать, что мне, как человеку, несколько лет подряд отдававшему все силы фронту, не было дано разглядеть истинную натуру Гитлера или нравственное вырождение режима. Слухи, ходившие в тылу, почти не проникали на фронт, и, возможно, меньше всего к нам. Заботы и задачи, которые война ставила перед нами, оставляли нам мало времени для размышлений общего характера. Мы находились совершенно в ином положении, чем военные или политики в Германии или на оккупированных территориях, где не велись бои.

Однако в том, что касается военной области, я не мог не видеть ошибок гитлеровского руководства. На основаниях, по которым я считал невозможным его насильственное устранение во время войны, я уже останавливался выше.

Что же до причин, вынуждавших меня оставаться на своем посту, то я часто желал с него уйти. Много раз, когда Гитлер отказывался принять мои предложения или пытался вмешиваться в дела командования моей группы армий, я говорил начальнику Генерального штаба, что лучше бы уж он (Гитлер) подыскал себе другого командующего в группу армий «Юг». Но что всегда убеждало меня не подавать в отставку, помимо уговоров моих ближайших сотрудников? Это было убеждение в том, что никакой другой штаб, кроме нашего, не сможет справиться с задачами, стоявшими перед командиром на нашем решающем участке фронта. Мой уход означал бы не просто смену командующего группой армий, но нечто большее.

Что-то говорило мне, что я не имею права оставить мои войска в беде – конечно, если какая-то неотвратимая катастрофа не заставит меня прибегнуть к отставке как к последнему средству, чтобы принудить Гитлера к необходимым действиям. Такому случаю вскоре суждено было представиться в связи с участью 1-й танковой армии.

Встреча в Оберзальцберге дала мне возможность обратиться к Гитлеру со следующими предложениями, вызванными тем, что обстановка все более усугублялась.

1. Немедленный отвод 6-й армии за Днестр. Она все еще находилась в выступе, выдающемся далеко на восток от нижнего Буга, и требовала слишком много сил. Поступить так рекомендовал и командующий группой армий «А» фельдмаршал фон Клейст.

2. Быстрая переброска сил, высвобожденных таким образом 6-й армией, на север в район между Днестром и Прутом (по которому проходила бывшая румынская граница), чтобы предотвратить отход 8-й армии с Днестра на юго-восток.

3. Принятие ясного решения о том, что с этих пор задача по защите Румынии на Днестре или на Пруте возлагается на группу армий «А» вместе с румынскими силами.

4. Быстрое оказание помощи северному флангу группы армий «Юг», чтобы не дать противнику отбросить ее к Карпатам или пробиться ко Львову.

Это решение, добавил я, на первых порах потребует смириться с существованием разрыва между группой армий «А» и группой армий «Юг», при условии, что мы хотим создать прочный фронт севернее Карпат. Если позднее противник попытается пробиться в этот разрыв через Венгрию на Балканы, то мы сможем нанести ему удар в тыл с севера, как только получим подкрепления, обещанные нам в мае Гитлером.

Но Гитлер не пожелал рассматривать столь далекоидущий замысел. Он приказал группе армий «А» оставаться на Буге и распорядился об оказании лишь малозначительного содействия северному флангу группы армий «Юг».

В подробной оценке обстановки, направленной генералу Цейцлеру 22 марта, я снова изложил приведенные выше предложения, обосновывая их состоянием ведущих боевые действия войск, а также тем, что создавшееся положение уже не позволяет нам ликвидировать брешь во фронте между 8-й и 1-й танковой армиями. Абсолютно необходимо, говорил я, чтобы группа армий «А» – которой должна быть подчинена 8-я армия – прикрывала границы Румынии, в то время как группа армий «Юг» предотвратила бы наступление врага на запад севернее Карпат. С этой целью 4-я танковая армия должна была удержать занимаемые ею позиции, а для этого она должна была любой ценой получить подкрепления. Главная задача 1-й танковой армии состояла в том, чтобы восстановить связь с 4-й танковой армией и не дать противнику отбросить себя на юг. Перевалы через Карпаты между обеими группами армий должны охранять венгерские силы.

Венгры, которые в известной мере вступили в войну по принуждению, по-прежнему не отрывали взгляда от Трансильвании, которую они отдали Румынии в 1918 году. Известно было, что наши румынские и венгерские союзники смотрели друг на друга с таким недоверием, что свои лучшие войска держали наготове у себя в стране, чтобы при необходимости использовать их друг против друга. После разгрома двух румынских армий и позднее венгерской армии на Дону зимой 1942/43 года они были сняты с фронта.

Однако маршал Антонеску снова предоставил свои силы для охраны азовского побережья. Кроме того, позволил румынским соединениям, входящим в состав 17-й армии, остаться на Кубанском плацдарме и позднее в Крыму. Теперь он предложил новые армии для обороны подступов к Румынии в составе группы армий «А».

После снятия венгерской армии с линии фронта венгры оставили лишь несколько дивизий на Украине. Было категорически заявлено о том, что они не должны участвовать в боях с советскими войсками, поэтому, когда приближалась линия фронта, мы должны были вовремя отводить их назад. Обязанности венгерских частей ограничивались охраной дорог и железнодорожных путей от партизан в зонах коммуникаций.

Теперь и Венгрия оказалась в критической ситуации, и для организации защиты Карпат и местности вплоть до Днестра нам потребовалась полностью боеспособная армия, находившаяся внутри страны. Но в то же время весьма сомнительной стала позиция венгерского правительства, и 15 марта к нам прибыл генерал Линдеман из ОКХ с инструкциями о том, что в случае ренегатства Венгрии ее войска должны быть немедленно разоружены. К счастью, нам не пришлось выполнять эту задачу. После визита Хорти в Оберзальцберг мы получили в подчинение 23 марта 1-ю венгерскую армию. Оба ее корпуса имели в составе одну моторизованную и четыре пехотные дивизии, но сначала их еще нужно было мобилизовать! Кроме того, количество и качество вооружения венгерской армии не отвечали требованиям, которые предъявляли к войскам боевые действия против советских танковых частей. Тем не менее можно было рассчитывать, что эти силы выстоят под нажимом Советов в Карпатах, поскольку русские, как полагали мы, будут в состоянии лишь ограниченно применять свои танки в гористой местности. Эту нашу уверенность подкрепляла память о том, как храбро гонведы защищали от русских карпатские перевалы в Первую мировую войну. Конечно, в основе всего должно было лежать энергичное руководство со стороны венгров. В этой связи нас отнюдь не воодушевил визит генерала Лакатоша (насколько я помню, он занимал тогда пост начальника Генштаба или военного министра) и командующего 1-й венгерской армией, прибывших к нам 28 марта. В ответ на наши требования они только сослались на недостаточную готовность своих войск (и это в марте 1944 года!) и нехватку противотанковых орудий. Разумеется, у нас создалось ясное впечатление, что некоторые влиятельные круги венгерской армии не расположены прилагать энергичные усилия для защиты границ своей родины. Чего же они могли ожидать от русских?

Уже по вечернему донесению, полученному мною в Оберзальцберге 19 марта, стало ясно, что положение группы армий «Юг» еще более ухудшилось.

По всей видимости, 8-я армия, несмотря на то что она бросила все имевшиеся в ее распоряжении танковые части на свой левый фланг, уже была не в состоянии помешать врагу обойти его с запада и оттеснить в южном направлении. Так как Гитлер не соглашался на предложенный нами выход из этой ситуации (то есть переброску сил на этот участок из состава 6-й армии одновременно с ее отводом), мы могли лишь попытаться убедить маршала Антонеску, чтобы он передал нам войска раньше запланированного, чтобы продлить фронт 8-й армии на северо-запад. Фактически сам маршал предусматривал их использование только для защиты Прута.

Помимо обострения обстановки на фронте 8-й армии, еще более зловещим образом развивались события на северном фланге группы армий.

Здесь 1-я танковая армия, будучи не в состоянии удержаться на Буге своим правым флангом, занимала фронт, обращенный к северо-востоку и проходящий примерно от Днестра (северо-западнее Могилева-Подольского) до Збруча, вдоль которого шла польская граница.

Дальше на запад, как уже отмечалось выше, 4-я танковая армия временно восстановила положение восточнее Тернополя, нанеся по противнику контрудар силами нескольких вновь прибывших дивизий.

Однако 20 марта противник, бросив с этой целью в бой две танковые армии (1-ю и 4-ю), осуществил прорыв по обе стороны границы между армиями и продвинулся на юг в направлении верхнего Днестра. 23 марта передовые отряды вражеских 1-й и 4-й танковых армий уже приблизились к переправам через Днестр севернее Черновцов и южнее Каменец-Подольского. Таким образом, противник встал прямо поперек коммуникаций 1-й танковой армии. В тот момент, когда прояснилась эта опасность, командование группы армий отдало 1-й танковой армии приказ сократить ее фронт, отойдя назад, чтобы высвободить силы для боя за свой тыл. Также армии была передана в подчинение группа из состава 4-й танковой армии под командованием генерала Маусса, который продолжал стоять, словно одинокий столп, в тылу 1-й танковой армии после того, как две вражеские армии вытеснили все немецкие войска из этого района. Перед соединениями под руководством генерала Маус-са стояла задача остановить крупные силы противника, двигавшиеся за передовыми танковыми отрядами, и тем самым отрезать их от снабжения.

Очевидно, что эти мероприятия не могли восстановить положение на северном фланге группы армий. Пока только танковые части противника оседлали коммуникации в глубоком тылу 1-й танковой армии (вследствие чего ее штаб уже организовал снабжение армии с воздуха), однако по всем признакам готовилось окружение армии в самом полном смысле этого слова. Если мы хотели сформировать сколько-нибудь непрерывный фронт севернее Карпат, необходимо было немедленно ликвидировать угрозу окружения 1-й танковой армии.

23 марта штаб группы армий запросил ОКХ о том, чтобы нам как можно скорее предоставили силы для очищения от врага тыловых коммуникаций 1-й танковой армии. (Мы полагали, что эти силы можно было высвободить из оккупированной к тому времени Венгрии.)

24 марта мы получили ответ, что 1-я танковая армия обязана не только удерживать занимаемый ею растянутый фронт, но и продлить его на запад вплоть до Тернополя, а также вытеснить противника из зоны коммуникаций.

В этой связи группа армий в полдень того же дня сообщила, что если до 15:00 не получит указаний по своему предыдущему запросу, то отдаст 1-й танковой армии приказ пробиваться на запад.

В 16:00 мы получили ответ в духе царя Соломона, что фюрер в общих чертах согласен с тем, чтобы 1-я танковая армия очистила от врага свои тыловые коммуникации на западе, но настаивает, чтобы она в первую очередь продолжала удерживать занимаемый ею участок фронта между Днестром и Тернополем. Где армия возьмет силы для того, чтобы прорваться на запад и освободить свой тыл от противника, – это было выше нашего понимания. То же самое происходило и в Сталинграде в декабре 1942 года, когда Гитлер также был готов согласиться на попытку прорыва 6-й армии навстречу 4-й танковой армии. Но и в том случае он также требовал одновременного удержания города, и это попросту значило, что 6-я армия не сможет высвободить необходимые для прорыва силы.

Когда я по телефону связался с генералом Цейцлером, чтобы еще раз указать ему, насколько невыполнимо требование Гитлера, он ответил, что тот не отдает себе полный отчет в серьезности положения. Однако позднее тем же вечером я получил вызов явиться на следующий день в ставку фюрера для доклада.

События на южном крыле Восточного фронта в конце марта 1944 г.

В то же время, пока продолжались эти разногласия, между мной и командующим 1-й танковой армией генерал-полковником Хубе возник еще один спор. Хотя Хубе соглашался с нами в том, что армия находится в положении непригодном для обороны и обязательно должна избежать грозившего ей окружения, он не хотел прорываться с нею на запад, а намеревался отступить на юг за Днестр.

Конечно, в тот момент это был более легкий путь. Если бы армия выбрала первый путь, то ей пришлось бы прорываться на запад с боями против двух советских танковых армий, тогда как в настоящее время она могла перейти через Днестр, не ввязываясь в серьезные бои.

Все же я не мог согласиться с мнением генерал-полковника Хубе. Во-первых, было необходимо, чтобы 1-я танковая армия восстановила связь с 4-й танковой армией на западе. Как иначе можно было помешать противнику пробиться в Галицию севернее Карпат? Если бы армия выбрала южный путь, то в лучшем случае она в конце концов была бы оттеснена в горы. Однако даже и в этом оставались сомнения. На первый взгляд путь через Днестр казался менее опасным из двух. Но при близком рассмотрении становилось понятно, что он ведет в тупик. Армия не владела переправочными средствами для форсирования реки широким фронтом. При любой попытке переправиться через Днестр по немногим еще остававшимся надежными мостам она открыла бы себя для налетов вражеской авиации, что повлекло бы за собой потерю большей части ее тяжелой техники. Но хуже всего было то, что противник уже наступал с востока южнее Днестра, и рано или поздно 1-я танковая армия оказалась бы зажатой между этими силами и двумя танковыми армиями, которые только что отрезали ее тыловые коммуникации и теперь готовились форсировать реку за ними.

Поэтому я со всей очевидностью дал генералу Хубе понять, что командование группы не позволит его армии отступить на южный берег Днестра, а отдаст ей приказ прорываться на запад. Еще до того, как я вылетел в Оберзальцберг, он получил предварительный приказ о том, что сначала он должен установить связь с немецкой группировкой на Збруче, нанеся удар на запад.

Из Львова я вылетел рано утром 25 марта и прибыл в Бергхоф как раз к дневному совещанию.

Описывая Гитлеру положение 1-й танковой армии, я подчеркнул, что ее восточный и северный фронты находятся под яростным натиском неприятеля, который не смогут долго выдерживать давно уставшие дивизии – особенно ввиду недостаточного воздушного снабжения. Также я указал, что глубоко на западном фланге армии противник вышел на ее тыловые коммуникации, причем передовые отряды одной из его танковых армий уже подошли к южному берегу Днестра, а головные части другой нацелены на юго-восток, на Каменец-Подольский в тылу 1-й танковой армии. Кроме того, противник наступает и южнее с востока, чтобы преградить путь через Днестр в тылу армии.

В такой ситуации, сказал я, нет иного выбора, кроме как нанести удар в западном направлении танковыми частями армии, очистить ее коммуникации и восстановить связь с 4-й танковой армией. Этими действиями, возможно, даже удастся парализовать снабжение обеих танковых армий противника, действующих в тылу 1-й танковой армии. Очевидно, что этот удар на запад должен прикрываться с востока и северо-востока остальными частями армии. Хотя они не смогут сделать этого на своих чрезмерно растянутых на тот момент фронтах, южный фланг армии должен пока остаться на Днестре.

Я подчеркнул, что ни в коем случае не могу согласиться с предложением генерала Хубе об отводе его армии на южный берег Днестра. Во-первых, потому, что проводимые нами операции требуют сосредоточить 1-ю и 4-ю танковые армии севернее Карпат, а во-вторых, потому, что отступление армии южнее реки, скорее всего, привело бы к новому окружению 1-й танковой армии и окончательному ее уничтожению.

Успех предлагаемого прорыва, прибавил я, невозможен без одновременного наступления 4-й танковой армии с запада. Поэтому ей немедленно требуется предоставить подкрепления.

На это Гитлер ответил, что он не в состоянии высвободить для этого какие-либо силы. Поскольку ожидается вторжение в Западной Европе, заявил он, с Западного театра нельзя вывести ни одного соединения. В том же духе он утверждал, что политические соображения требуют пребывания наших дивизий в Венгрии. Более того, Гитлер все так же не желал признать, что за прорывом 1-й танковой армии на запад неизбежно последует соответствующий отвод ее фронта на востоке.

Мы с Гитлером обменялись резкими репликами, когда он попытался возложить на меня ответственность за то неблагоприятное положение, в котором оказалась группа армий «Юг». За несколько дней до этого генерал Цейцлер дал мне понять, что Гитлер обвиняет группу армий в разбазаривании многих сил, передававшихся ей в течение нескольких месяцев. Я просил Цейцлера сказать Гитлеру от моего имени, что мне не осталось ничего иного, кроме как по частям вводить эти дивизии в бой, поскольку они поступали к нам нерегулярно и в большинстве случаев слишком поздно. Если бы Гитлер хотя бы раз выполнил свое обещание передать нам крупные силы, которые мы постоянно просили для своего северного фланга, или предоставил нам оперативную свободу на южном фланге, сейчас ему не на что было бы жаловаться! Цейцлер полностью согласился со мной. Действительно, этот фактор больше, чем что-либо другое, повлиял на ход событий после операции «Цитадель».

Теперь же Гитлер утверждал, что единственное, чем мы (то есть группа армий) интересовались, – это «играми в большую тактику». Прошлой осенью, сказал он, его уверили, что Днепр будет удержан. Но как только он нехотя дал нам согласие на отступление за реку, тут же заявили о необходимости дальнейшего отхода из-за прорыва под Киевом. Я возразил на это, что события не могли развиваться иначе. Именно он приказал задержать наши силы на южном фланге, чтобы оборонять районы Донца и Днепра, вместо того чтобы разрешить нам усилить северный фланг. Тогда Гитлер заявил, что, по данным воздушной разведки, замечено совсем немного танков противника, но при этом от них бегут целые части немецкой армии, тем самым постоянно отводя фронт назад. Поскольку Гитлер получал донесения воздушной разведки исключительно от высшего командования авиации, я допускаю, что в этом снова проявилась ненависть Геринга к сухопутной армии.

Довольно резко я ответил, что если части больше не могут удерживаться на каких-либо участках, то это из-за постоянного перенапряжения, физического истощения и значительного сокращения численности. Если требуется доказательство, что излишняя кротость не входит в число наших недостатков, то об этом свидетельствует количество старших командиров, которых нам пришлось заменить. Все эти люди, подчеркнул я, были поистине отважными и опытными солдатами, но ни один из них не сумел воспрепятствовать падению воли к сопротивлению в своих войсках. То, что две недавно сформированные дивизии, переданные 4-й танковой армии, были смяты вражескими танками, явилось следствием недостаточной подготовки и нехватки боевого опыта. Это обстоятельство мы также неоднократно отражали в своих донесениях.

Так как эти препирательства ни к чему не вели, я решил окончательно разобраться с этим вопросом и заявил, что, как я полагаю, все согласны с необходимостью того, чтобы 1-я танковая армия сосредоточила свои танковые части и прорывалась на запад как для восстановления связи с 4-й танковой армией, так и для освобождения ее тыловых коммуникаций. Также, насколько я понимаю, баланс сил должен быть таков, чтобы прикрывать операцию на севере и востоке – правда, на каком рубеже это может быть сделано, выяснится позже.

Приказ 1-й танковой армии должен быть отдан в тот же день, настаивал я и повторил, что нельзя ожидать успеха, если 4-я танковая армия не будет иметь возможности для нанесения удара в направлении 1-й танковой армии с запада.

Однако Гитлер снова отклонил это требование и распорядился о том, чтобы дискуссия продолжилась на вечернем совещании. Между прочим, несмотря на наши резкие разногласия, он ни на минуту не отошел от вежливого тона.

Покинув этот знакомый совещательный зал с открывающимся из него великолепным видом на Зальцбург, я известил генерала Шмундта о том, что хотел бы переговорить с ним. Я попросил его сообщить Гитлеру, что свое дальнейшее пребывание на должности командующего группой армий я считаю нецелесообразным, если Гитлер не примет моих предложений. Если он не видит возможности согласиться с моими действиями, сказал я, то я желал бы, чтобы командование группой армий «Юг» было поручено другому лицу.

В тот же день на мою берхтесгаденскую квартиру позвонил начальник моего штаба генерал Буссе. Он информировал меня, что генерал Хубе снова срочно запрашивает разрешение отступить на юг через Днестр, вместо того чтобы прорываться на запад. Вечером мне пришла телеграмма из армии, где говорилось, что прорыв на запад неосуществим, и настойчиво подчеркивалось, что правильным решением является отступление на юг. Генерал Буссе, уже ответивший отрицательно на первую просьбу, теперь просил моего окончательного решения. Я распорядился, чтобы прорыв был осуществлен в соответствии с отданным приказом.

Когда я явился на вечернее совещание, настроение Гитлера радикально переменилось. Начал он примерно такими словами: «Я снова все обдумал и согласен с вашим планом прорыва 1-й танковой армии на запад. Я также решил – весьма неохотно – предоставить предлагаемой вами ударной группе 4-й танковой армии танковый корпус СС в составе 9-й и 10-й танковых дивизий, только что сформированный на западе, а также 100-ю легкую и 367-ю пехотную дивизии».

Я доложил, что тем временем отклонил новую просьбу генерала Хубе о прорыве на юг и настоял на прорыве его армии на запад. Я сказал, что, по моему мнению, здесь можно ждать успеха, так как обе вражеские армии, по всей видимости, раздробят свои силы в направлении днестровских переправ.

После этого мой начальник оперативного отдела подполковник Шульц-Бюттгер зачитал текст моего приказа по 1-й танковой армии.

Ввиду того, как неожиданно изменилось настроение Гитлера, я высказал еще кое-какие мысли относительно ведения действий в дальнейшем. Я сказал, что задачей группы армий «Юг» должно быть создание прочного фронта между Карпатами и Припятскими болотами, и в этой связи наша группа приказала 1-й венгерской армии сосредоточиться в районе Стрыя для обороны холмистой местности между горным хребтом и верхним течением Днестра.

8-я армия, продолжал я, с этих пор должна перейти под командование группы армий «А», на которую будет возложена задача по защите Румынии. Что касается разрыва между двумя группами армий, то временно придется с ним примириться. Ликвидировать разрыв можно будет у карпатских перевалов силами, еще находящимися в Венгрии.

Далее я предложил создать объединенное командование, которое охватило бы все силы на южном крыле Восточного фронта, включая союзные армии. В отношении обороны румынских границ я считал желательным привлечь маршала Антонеску в качестве немецкого начальника штаба. Однако Гитлер не стал рассматривать этот вопрос, сославшись только на то, что маршал откажется по политическим соображениям.

Утром 26 марта я отбыл в группу армий. Тем временем 8-я армия перешла в подчинение группы армий «А».

На следующий день я посетил 4-ю танковую армию, чтобы обсудить осуществление удара, который она будет наносить навстречу 1-й танковой армии вместе с новыми обещанными ей Гитлером силами. Генерал Раусс был уверен, что сможет установить связь с 1-й танковой армией, хотя был не очень доволен положением на своем участке фронта. Тернополь, объявленный Гитлером «бастионом», был окружен. На левом фланге армии у Бродов похожая судьба угрожала 13-му корпусу, но он сумел ее избежать.

Однако теперь, когда Гитлер уступил перед нашей настойчивостью, мы могли уверенно рассчитывать на то, что сможем вывести 1-ю танковую армию из-под угрозы и сосредоточить ее вместе с 4-й танковой армией севернее Карпат. Но хотя мой успех, достигнутый во время совещания в Оберзальцберге, и обеспечивал спасение 1-й танковой армии, вскоре выяснилось, что из-за давления, которое я оказал на Гитлера, наша совместная работа с ним стала для него обременительной. То же относилось и к фельдмаршалу фон Клейсту, который прибыл в Оберзальцберг через два дня после меня, чтобы добиться принятия каких-то определенных мер по отводу его группы армий на нижний Днестр.

Утром 30 марта меня разбудила ошеломительная весть о том, что самолет Гитлера «Кондор», который уже забрал фон Клейста из его штаба, вскоре должен приземлиться во Львове и доставить нас обоих в Оберзальцберг. Пока мы с Шульц-Бюттгером и моим адъютантом Штальбергом дожидались его посадки на Львовском аэродроме, у начальника моего штаба состоялся телефонный разговор с Цейцлером. Тот сообщил, что Гитлер – как мы уже догадались – собирается отстранить нас с фон Клейстом от командования.

Прибыв в Берхтесгаден, сначала мы переговорили с генералом Цейцлером, так как Гитлер не пожелал видеть нас вплоть до вечернего совещания. Цейцлер сказал нам, что после встречи в Оберзальцберге Геринг и Гиммлер, а также, вероятно, и Кейтель снова начали подстрекать Гитлера, в частности, против меня. Цейцлер считал, что, видимо, это повлияло на решение Гитлера расстаться с Клейстом и мною. Когда Гитлер сообщил ему о своем намерении, Цейцлер немедленно обратился к нему с просьбой о своей отставке на том основании, что всегда был полностью согласен со мной и не может оставаться на своем посту, если уйду я. Гитлер категорически отказал ему в просьбе, также повторенной в письменном виде. Этот прямой поступок Цейцлера делает ему большую честь.

Для описания моей последней встречи с Гитлером я намерен процитировать фрагмент той записи, которую сделал в дневнике на следующий день, пока обстоятельства еще были свежи у меня в памяти.

«Вечером встречался с фюрером. Вручив мне мечи к Рыцарскому кресту, он заявил, что решил передать группу армий в другие руки (Моделю), так как уже прошло время для проведения на востоке операций с большим размахом, для которых я особенно гожусь. Сейчас, сказал он, важно лишь упорно держаться за то, чем мы владеем. Этот новый принцип руководства должен быть введен под новым именем и новой эмблемой. Отсюда и смена командования группы армий, название которой он также намерен изменить.

Он желает с полной ясностью заявить, что речь ни в коей мере не идет о кризисе доверия между нами, как бывало раньше с другими фельдмаршалами (чьи имена он назвал). Он по-прежнему полностью доверяет мне: поистине, он отнюдь не критикует мои методы руководства группой армий и всегда был в полном согласии с ними. Но в то же время он понимает, что командование группы армий в течение полутора лет несло слишком тяжкое бремя ответственности и теперь ему нужен отдых. Он знает, что я – один из его самых способных командиров, и потому вскоре намерен дать мне другое назначение. Однако в настоящий момент для меня нет дел на востоке. Для предстоящих там задач самым подходящим он посчитал Моделя, который в труднейших условиях остановил отступление группы армий «Север». Еще раз заверив меня, что между нами нет недоверия, фюрер прибавил, что никогда не забудет, что до Западной кампании я был единственным, кто дал ему совет о возможности решить исход всей кампании на западе за счет прорыва у Седана.

В ответ я сказал фюреру, что, разумеется, не могу возражать, если он считает, что в теперешней обстановке сможет эффективнее работать с другим командующим группой армий. Кроме того, я полагаю, что не будет большого вреда от передачи управления в руки Моделя, так как меры по освобождению 1-й танковой армии уже приняты – отчасти приказом Гитлера перебросить с запада танковый корпус СС, а отчасти моим приказом армии пробиваться севернее Днестра. В общем и целом, сказал я, в этом главным образом и состоит то, что в настоящий момент должно делать командование группы армий. Единственная задача, которая еще остается ему, – это помогать и оказывать моральную поддержку боевым частям. Безусловно, Моделю это по силам.

Фюрер решительно согласился, что Модель особенно подходит в этом отношении, так как он не будет «носиться по дивизиям» и выжмет из войск все возможное. На это я возразил, что дивизии группы армий давно уже делают все возможное под моим руководством и что никто не сможет выжать из них что-то большее».

Можно по-разному относиться к отдельным замечаниям Гитлера, сделанным во время нашей последней встречи, но он, во всяком случае, решил выдержать ее в благопристойной манере. По крайней мере отчасти это произошло благодаря Цейцлеру, который настаивал на том, что Гитлер обязан лично сообщить мне и Клейсту о причинах, подтолкнувших к снятию нас с постов. Мне отлично было известно, что Геринг и Гиммлер давно уже добивались моего отстранения. И все же главным образом к этому решению Гитлера побудила, по всей вероятности, его вынужденная уступка мне 25 марта, после того как он уже отверг мои предложения в присутствии многих свидетелей. Когда на прощание он пожал мне руку, я сказал: «Я надеюсь, мой фюрер, что ваш сегодняшний шаг не будет иметь нежелательные следствия».

После меня подобным же образом был отправлен в отставку и фельдмаршал фон Клейст. Когда мы покидали Бергхоф, у дверей уже поджидали наши преемники: генерал-полковник Модель, которому предстояло взять под командование группу армий «Юг» (переименованную в группу армий «Северная Украина»), и генерал Шернер, который должен был сменить на посту фон Клейста.

На следующее утро я отправился во Львов на своем «Юнкерсе-52». Самолет моего преемника из-за метели сел в Кракове, в результате чего я смог отдать последний приказ по группе армий, подтверждавший взаимодействие обеих наших танковых армий во время уже начавшегося прорыва. Во второй половине того же дня я посетил 4-ю танковую армию, чтобы обсудить с ее командующим применение танкового корпуса СС и попрощаться с ним. С другими командующими армиями мне пришлось проститься письменно.

2 апреля после обеда я передал полномочия своему преемнику, который тем временем прибыл во Львов. Насколько можно было судить, меры по освобождению 1-й танковой армии и сосредоточению обеих армий между Карпатами и Припятскими болотами, столь важные для положения в целом, были обеспечены, даже если они еще потребуют яростных боев.

5 апреля 4-я танковая армия своевременно выступила на восток, а к 9 апреля 1-я танковая армия была освобождена.

Мне еще предстояло проститься со своим штабом, и это прощание оказалось тяжким не только для меня. Мои товарищи по оружию сражались рядом со мной в победоносных крымских боях; они пережили ожесточенную кампанию зимы 1942/43 года и стали свидетелями ее успешного окончания; и они стояли бок о бок со мной в те трудные месяцы 1943 и 1944 годов. Мне было радостно сознавать, каким глубоким стало за эти годы наше взаимное доверие и как искренне огорчились они тому, что наша совместная работа подошла к концу. Мне кажется, я вправе сказать то же о командующих армиями, которые служили под моим началом.

Мое отстранение как громом поразило сотрудников моего штаба. Мои ближайшие соратники: начальник штаба, начальник оперативного отдела, начальник отдела квартирмейстерской службы и начальник адъютантского отдела – все обратились с рапортами о назначении их на новое место. Их просьбы были исполнены без промедления, правда, генералу Буссе пришлось на какое-то время задержаться, чтобы обеспечить преемственность на посту.

Что касается меня лично, то эта отставка стала освобождением от ответственности, которая в описанных мною условиях все более тяжким бременем давила мне на плечи.

Самым трудным для меня и моего штаба – не говоря уже о командующих и штабах подчиненных мне армий – была та непрерывная борьба, которую мы были вынуждены вести с Верховным командованием, добиваясь от него признания наших требований, возникавших в связи с оперативной необходимостью.

Наши неоднократные требования о четком определении решающего участка этой кампании, где мы сосредоточили бы основные усилия (то есть на северном фланге группы армий), и об оперативной свободе в целом (и, в частности, на нашем южном фланге) представляли собой всего лишь внешние проявления этой борьбы. Главная проблема заключалась в несовместимости двух концепций стратегии и общевойсковой тактики – концепции Гитлера, проистекавшей из свойств его характера и убеждений, о которых уже подробно говорилось в главе «Гитлер как Верховный главнокомандующий», и концепции штаба группы армий «Юг», основанной на традиционных принципах и взглядах немецкого Генерального штаба.

С одной стороны, перед нами концепция диктатора, уверенного в том, что сила его воли дает ему возможность не только приковывать свои армии к любой точке, где бы они ни находились, но даже связывать противника. Но при этом того же диктатора, который избегал риска из боязни, что так он подорвет свой престиж, и которому, несмотря на все его способности, не хватало крепкой основы в виде истинного военного таланта.

С другой стороны – убеждения военачальников, которые по своему образованию и подготовке все так же твердо верили в то, что война – это искусство, существенными элементами которого являются ясность оценки и смелость в принятии решений. Искусство, в котором успех возможен только при маневренных действиях, ибо только в них могло в полном объеме проявиться превосходство немецкого командования и действующих войск.

Однако было бы справедливо заметить, что осуществление таких операций, которые планировало командование группы армий, заставило бы Гитлера пойти на значительный риск на других театрах военных действий, как и на других участках Восточного фронта, а также примириться с серьезными потерями в политической и экономической сферах. Тем не менее это, по всей видимости, был бы единственный способ истощить наступательную мощь Советского Союза в 1943 году и таким образом проложить дорогу для ничейного в политическом смысле исхода войны на востоке.

Даже если командование группы армий по большей части не добивалось успеха в борьбе за изменение оперативного курса и потому обманулось в своей уверенности, что оно справится с врагом, все же оно может гордиться одним достижением. Противнику не удалось окружить все южное крыло немецких армий, хотя оперативная обстановка и подавляющее численное превосходство давали ему для этого все возможности. Группа армий «Юг», хотя и кровоточа тысячами ран, осталась на поле битвы!

Величайшим удовлетворением для всего моего штаба и меня самого было то, что в этой неравной борьбе с многократно превосходящим противником, а также с Верховным командованием, не желавшим признавать то, что легко можно было предвидеть, мы все-таки смогли не допустить того, чтобы подчиненные нам войска постигла судьба Сталинграда. Под Черкассами, а затем в случае с 1-й танковой армией нам все же удалось отнять у врага добычу, которую, как ему казалось, он уже крепко держал в руках.

Мне тяжело было передавать свой пост только потому, что я уже не мог помогать войскам, всегда доверявшим руководству группы армий.

Я покинул наш штаб во Львове 3 апреля 1944 года. Все мои верные товарищи пришли на вокзал проводить меня. Поезд уже тронулся, когда кто-то крикнул, обращаясь ко мне. Это был мой пилот лейтенант Лангер – тот человек, кто в любую погоду благополучно доставлял меня к месту. Теперь он вызвался в летчики-истребители, в рядах которых вскоре отдал свою жизнь. Для меня его слова стали последним приветом от моих товарищей.

– Господин фельдмаршал, – крикнул он, – сегодня мы сняли с самолета крымский щит – знак нашей победы!