Бой на всем рубеже

Попытки Советов добиться окончательного результата на Днепровской дуге не прекращались в течение всего декабря. За исключением отдельных пауз для замены изнуренных в боях соединений на свежие силы или для ввода в действие дополнительных сил, противник обрушивал на этот восточный бастион непрерывные атаки, в которых он, безусловно, нес тяжелейшие потери.

На самой Днепровской дуге 3-й Украинский фронт неоднократно наносил удары по северному участку фронта 1-й танковой армии (30-й корпус и 57-й танковый корпус), но, несмотря на огромный численный перевес, ему не удалось достигнуть каких-либо достойных упоминания успехов.

Одновременно 2-й Украинский фронт (переименованный Степной фронт) бросил в бой не менее шести стрелковых армий и одной танковой армии с тем, чтобы опрокинуть левый фланг 1-й танковой армии и обращенный к востоку фронт 8-й армии. Замысел противника явно состоял в том, чтобы, введя в действие массированные танковые силы, прорвать фронт на границе между обеими немецкими армиями в югозападном направлении в районе северо-западнее Кривого Рога. В случае своего успеха он мог бы затем окружить 1-ю танковую армию в восточной части Днепровской дуги, продолжая наступление в низовьях реки. Вторым районом, в котором, по-видимому, планировалось наступление противника, являлся северный участок восточного фронта 8-й армии южнее Днепра. Предположительно, враг намеревался здесь окружить 8-ю армию, а также нанести внезапный удар с плацдарма, захваченного им у Черкасс.

В то же время три армии 4-го Украинского фронта с юга атаковали Никопольский плацдарм, чем автоматически нанесли удар по тылу 1-й танковой армии.

В то время как эти атаки были отбиты, наступление 2-го Украинского фронта при подавляющем численном превосходстве на левый фланг 1-й танковой армии неизбежно должно было принести противнику определенный успех и на участке 8-й армии. Дважды ему удалось прорваться на значительную глубину в двух вышеупомянутых направлениях главного удара. В результате этого наш фронт между Кривым Рогом (который нам еще удавалось удерживать) и Днепром постепенно отводился назад.

В обоих случаях группа армий сумела – правда, ценой серьезного ослабления менее угрожаемых на тот момент участков – сосредоточить танковый корпус в составе нескольких дивизий в названном выше районе и, контратаковав прорвавшиеся силы противника, помешать ему изменить ход операции в целом. Однако ничего нельзя было поделать с тем, что в этих тяжелых боях немецкие войска все больше выказывали признаки снижения боеспособности. Пехотные дивизии не имели ни минуты передышки, а танковым частям приходилось, словно пожарной команде, поспешно передвигаться с одного участка фронта на другой. Хотя потери противника убитыми и ранеными, несомненно, во много раз превышали наши, он тем не менее мог их восполнить. С другой стороны, ни одна попытка штаба группы армий убедить Верховное командование в том, что расходовать наши силы на Днепровской дуге ошибочно с оперативной точки зрения, ни к чему не привела. ОКХ не могло изыскать пополнения в личном составе и технике, необходимые для возмещения потерь боеспособности, а Гитлер упорно отвергал своевременную сдачу этого бастиона, чтобы спасти войска и использовать их на гораздо более важном в оперативном смысле северном фланге. Он остался глух ко всем нашим предостережениям о том, что успехи в обороне Днепровской дуги не устраняют опасности окончательного окружения 1-й танковой армии, пока противник продолжает стягивать подкрепления. Столь же безрезультатны были и наши попытки доказать необходимость создания резервов за счет сокращения фронта на юге. Напротив, в конце концов у нас не оставалось иного выбора – как уже говорилось выше, – кроме как бросить на Днепровскую дугу две дивизии с северного фланга группы армий, где от них было бы гораздо больше пользы.

Потребовалось, чтобы на нашем северном фланге создалось отчаянное положение, прежде чем Гитлер открыл глаза – впрочем, и тогда весьма неохотно – на эту оперативную необходимость.

Причиной, которой он по-прежнему объяснял свое нежелание отдавать Днепровскую дугу, было значение Никополя и Крыма с точки зрения германского военного производства. До сих пор он не оставлял надежды, что после отражения вражеских атак на Днепровской дуге нам удастся нанести еще один удар на юг с целью освобождения Крыма. Кроме того, на него, безусловно, также влияла уверенность, что противник в конце концов будет обескровлен и погибнет, в случае если он (Гитлер) по-прежнему будет требовать удержания каждой пяди земли, как это было во время боев под Москвой в 1941 году. Вдобавок каждый раз, когда мы выступали за сокращение фронта, он постоянно прибегал к тому неопровержимому доводу, что сокращение фронта высвободит и войска противника. Однако Гитлер упускал из внимания то, что, даже если наступающий может быть смертельно ослаблен боями на оборонительном фронте, где расположено достаточно сил, всякая попытка удержать фронт, в лучшем случае занимаемый войсками в количестве, которого хватило бы лишь для заслона охранения, приведет к тому, что и без того скудные силы обороняющегося иссякнут слишком быстро. Конечно, при условии, что они не будут попросту смяты противником.

Правда, на северном фланге группы армий удары 48-го танкового корпуса 4-й танковой армии создали временное затишье, но нельзя было сомневаться в том, что противник возобновит здесь наступление, как только восполнит потери. Задача 4-й танковой армии состояла в том, чтобы как можно дольше оттягивать этот момент, продолжая ослаблять противника. Кроме того, поскольку главные силы армии были теперь распределены на обращенном к северу фронте между Днепром и районом севернее Житомира, по-прежнему оставалась опасность, что противник попытается охватить ее западный фланг, а изолированный под Коростенем 59-й корпус был не в состоянии этому помешать.

Так как сил 4-й танковой армии было далеко не достаточно, чтобы полностью выбить противника с западного берега Днепра ударом в направлении Киева, командование группы армий решило попытаться хоть сколько-нибудь обеспечить безопасность западного фланга армии. Чем дольше нам удастся сохранять инициативу, вновь отвоеванную здесь благодаря 48-му танковому корпусу, тем лучше.

В соответствии с этим 4-я танковая армия получила приказ использовать ситуацию на открытом в тот момент западном фланге, расположенном на рубеже Житомир – Коростень, с тем чтобы приступить к нанесению дальнейших ударов с ограниченными целями. По распоряжению штаба группы армий 48-й танковый корпус был выведен с обращенного на север фронта и, принимая широкие тактические меры по маскировке и введению противника в заблуждение, ночью выдвинулся на открытый западный фланг 60-й советской армии севернее Житомира. В ходе последовавшей затем внезапной атаки армия была оттеснена на восток. Сразу же после этого корпус нанес еще один удар по войскам противника, сосредотачивавшимся юго-восточнее Коростеня, в результате чего не менее трех механизированных корпусов понесли тяжелые потери.

В конце концов удалось не только разгромить части новой ударной группировки, прежде чем было закончено ее формирование западнее Днепра, но и в некоторой степени взять под контроль местность напротив левого фланга 4-й танковой армии.

Однако успех корпуса никак не изменил того факта, что над тем же флангом группы армий снова собирались грозовые тучи. Буря разразилась 24 декабря.

Первые донесения о начале наступления противника по обе стороны от шоссе Киев – Житомир я получил во время посещения 20-й танковой гренадерской дивизии, стоявшей в резерве за угрожаемым фронтом. Я прибыл туда, чтобы присутствовать на рождественский праздник в ее полках. Сначала известия не внушали особенных тревог, и только в районе действий 25-й танковой дивизии южнее шоссе, казалось, создалась опасность. Однако вечерние донесения об обстановке, полученные мной по прибытии в винницкий штаб, свидетельствовали о том, что противник стремится крупными силами осуществить прорыв в направлении Житомира.

В следующие дни, по данным разведки, сложилась следующая картина.

1-й Украинский фронт сконцентрировал на киевском участке западнее города очень крупные силы для прорыва широким фронтом по шоссе на Житомир и южнее его. В этой мощной ударной группировке участвовали 38-я, 1-я гвардейская и 1-я танковая армии, первоначально включавшие в себя восемнадцать стрелковых дивизий и шесть танковых или механизированных корпусов. В последующие дни также была установлена 18-я армия.

Это большое наступление было расширено в южном направлении действиями 40-й армии южнее Фастова.

На северном фланге ударного фронта наступали на Коростень недавно разбитая 60-я армия, успевшая получить пополнение, и далее на север 13-я армия силами не менее четырнадцати стрелковых дивизий и одного кавалерийского корпуса. Хотя некоторые из этих соединений были сильно ослаблены в ходе упоминавшихся выше действий 48-го корпуса, позади них, по-видимому, сосредотачивалась 3-я гвардейская танковая армия, включавшая по меньшей мере шесть танковых или механизированных корпусов. Правда, три или четыре ее корпуса тоже сильно пострадали в последних боях, но у гидры молниеносно вырастали новые головы. Как бы то ни было, это сосредоточение подвижных войск говорило о намерении противника дополнить прорыв в направлении Житомира глубоким обходным маневром через Коростень.

Надо заметить, что 48-й танковый корпус в составе двух мощных танковых дивизий, 168-й пехотной и 18-й артиллерийской дивизий (недавно сформированных в районе действий группы армий) стоял в боевой готовности под Житомиром позади наиболее опасного участка фронта (под командованием 42-го корпуса). Однако было неясно, хватит ли этих сил, чтобы остановить удар противника, обладающего многократным численным перевесом. И даже в случае успеха их сил все же было бы недостаточно, чтобы устранить угрозу вражеского удара через Коростень с последующим охватом северного фланга группы армий.

Поэтому 25 декабря группа армий отправила ОКХ телеграмму, в которой охарактеризовала создавшееся положение как с нашей, так и с противной стороны и изложила свои выводы. С имеющимися силами, сообщали мы, 4-я танковая армия не сможет остановить наступление противника и, значит, не сможет выполнить свою задачу по прикрытию глубокого фланга группы армий «Юг» и группы армий «А». Вследствие этого армии требуются сильные подкрепления. Если ОКХ не имеет для этого нужных сил, то группа армий будет вынуждена снять не менее пяти или шести дивизий со своего правого фланга. В таком случае он, очевидно, не сможет удержаться на своих теперешних позициях на Днепровской дуге, и поэтому мы поставлены перед необходимостью просить свободы действий для нашего правого фланга.

В то же время 4-я танковая армия получила указание бросить все свои силы на то, чтобы в первую очередь остановить главную ударную группу советских войск, прорывавшуюся в направлении Житомира на участке 42-го корпуса. Ее северный фланг (13-й и 59-й корпуса) должен был таким образом связать силы противника, чтобы помешать ему развернуться на Житомир. 170-я танковая дивизия, уже высвобожденная из состава 6-й армии (которая временно перешла в подчинение нашей группы) в районе низовий Днепра, была передана 4-й танковой армии.

В ответ на новый запрос из ОКХ, несомненно направленный по настоянию Гитлера с целью добиться половинчатого решения на Днепровской дуге, штаб группы армий сообщил, что «время для того, чтобы пытаться овладеть положением на северном фланге группы армий путем таких отдельных мер, как переброска одной дивизии, прошло!».

Судя по количеству брошенных здесь противником сил, утверждали мы, даже если временно остановим его наступление, это не приведет ни к каким существенным результатам, тем более что он наверняка будет вводить в бой новые части из созданных за зиму резервов. По существу дела, обстановка сложилась так, что в ближайшие недели события в районе Коростень – Житомир – Бердичев – Винница – южнее Киева покажут, будет ли отрезано южное крыло немецких армий на востоке и отброшено на юго-запад.

Требовалось принять энергичные меры, чтобы предотвратить эту опасность. Создавшееся положение было аналогично тому, в котором оказалась группа армий зимой 1942/43 года, когда единственный способ восстановления фронта заключался в переброске 1-й и 4-й танковых армий с правого фланга на левый. В данный момент необходимо было высвободить 1-ю танковую армию из Днепровской дуги и перебросить в Бердичев не менее пяти-шести дивизий из ее состава. Сделать это удастся только за счет оставления восточной части Днепровской дуги и отвода линии фронта назад на подготовленные позиции вдоль рубежа от изгиба Днепра западнее Никополя до Кривого Рога.

Мы поясняли, что за счет сокращения фронта удастся высвободить двенадцать дивизий. Шесть из них, как уже говорилось выше, должны быть направлены в 1-ю танковую армию на северном фланге группы армий. Остальные будут подчинены 6-й армии, которая займет бывший участок 1-й танковой армии с целью организации обороны на нижнем Днепре.

Войска, перебрасываемые на северный фланг группы армий, должны были по возможности нанести удар с востока по передовым отрядам противника, пробивающимся к Житомиру.

Помимо того, ОКХ должно передать дополнительные силы на северный фланг группы армий, чтобы предотвратить угрожавший ему охват со стороны врага. В дальнейшем, по возможности, эти силы будут использованы для поддержки с запада наступления 1-й танковой армии на главную ударную группу противника.

Также мы указывали, что, хотя в настоящий момент обстановка на Днепровской дуге, где атаки противника временно ослабли, позволяет осуществить эту перегруппировку сил без особого риска, предлагаемый отвод линии фронта неминуемо осложнится в том случае, если мы будем выжидать до тех пор, пока неприятель снова не перейдет здесь в атаку.

Мы приходили к выводу, что в связи с вышесказанным, а также исходя из положения самой 4-й танковой армии необходимо, чтобы Верховное командование приняло решение не откладывая.

Когда, несмотря на все наши настоятельные обращения, до 28 декабря так и не поступило решения по предложенному нами плану и нам было лишь обещано передать для 4-й танковой армии одну-две дивизии, 29 декабря командование группы армий издало соответствующие приказы. Штаб 1-й танковой армии должен был к 1 января передать свой участок 6-й армии, а не позднее 3 января занять участок фронта 4-й танковой армии (а именно занимаемый 24-м танковым и 7-м корпусами) от Днепра до района примерно в 45 километрах юго-восточнее от Бердичева. За левым флангом этого участка должен был собраться 3-й танковый корпус в составе четырех дивизий, переброшенных из Днепровской дуги или 6-й армии, – 6-й и 17-й танковых дивизий, 16-й танковой гренадерской дивизии и 101-й легкой (егерской) дивизии. Затем должны были прибыть еще несколько дивизий. Одной из причин, почему переброска 1-й танковой армии не могла быть осуществлена в более крупном масштабе, были ограниченные транспортные средства. Но также это объяснялось и тем, что командование группы армий не могло отдать приказ об оставлении восточной части Днепровской дуги без согласия Гитлера, поскольку это впрямую сказалось бы на положении группы армий «А». К сожалению, даже руководство такого уровня, как командование группы армий, не имеет возможности принимать решения независимо от Верховного командования, когда дело касается полномочий в сфере координации действий между группами армий.

Участок фронта, оставшийся за 4-й танковой армией, должны были занять войска, переданные в ее распоряжение ОКХ (46-й корпус в составе 16-й танковой дивизии, 1-й пехотной дивизии и 4-й горнострелковой дивизии).

Правда, было неясно, хватило бы этих сил для нанесения двух запланированных контрударов по флангам главной ударной группы противника, продвигавшейся на юго-запад. Во всяком случае, в первую очередь надо было его остановить.

30 декабря штаб группы армий сообщил ОКХ о принятых мерах, и на следующий день Гитлер задним числом дал свое согласие. Однако он по-прежнему избегал принятия крайне необходимого решения о том, чтобы отдать восточную часть Днепровской дуги и с ней Никопольский плацдарм.

В то время как происходила переброска сил в исполнение приказа группы армий, положение на участке 4-й танковой армии до 31 декабря становилось все более угрожающим.

Главная ударная группа противника осуществила прорыв широким фронтом на юго-запад в направлении Винницы. Хотя армия еще удерживала фронт южнее Киева (24-й танковый и 7-й корпуса), ей пришлось отвести далеко назад свой западный фланг. За ним, в том районе, где должен был сосредоточиться 3-й танковый корпус, зияла брешь шириной 80 километров. Лишь от пункта менее чем в 50 километрах юго-восточнее Бердичева начинался весьма непрочный фронт, занимаемый 4-й танковой армией, но и он, проходя непосредственно восточнее дороги Бердичев – Житомир, снова сходил на нет севернее последнего. В районе Житомира действовал 13-й корпус фронтом на север и восток. Между 13-м корпусом и 59-м корпусом, отброшенным западнее Коростеня, зиял еще один 80-километровый разрыв, где несколько глубже в тылу должен был сосредотачиваться 26-й танковый корпус.

К счастью, силы противника временно были связаны в бою с разрозненными группами 4-й танковой армии, упомянутыми выше. Что касается широких разрывов в линии фронта, то неприятель до сих пор не использовал – или не разглядел – перспектив, создавшихся благодаря этим разрывам для его мобильных частей, которые могли бы прорваться в тыловые районы группы армий или окружить 4-ю танковую армию.

В начале января обстановка на фронте группы армий в целом все более ухудшалась.

На Днепровской дуге (как и на Никопольском плацдарме) противник готовил новое наступление против 6-й и 8-й армий. Если бы оно началось до того, как была бы оставлена восточная часть Днепровской дуги в соответствии с требованием группы армий, ситуация на этом фланге стала бы крайне опасной. Что хуже всего, мы уже не имели бы возможности высвободить танковые дивизии, которые планировалось в качестве второго эшелона перебросить на северный фланг к 1-й танковой армии, о чем уже был отдан приказ штабом группы армий. В действительности крупное наступление противника началось 3 января восточнее Кировограда, и обе дивизии тем временем завязли в бою.

Между тем все более настоятельной становилась необходимость направить новые силы на северный фланг, поскольку к тому времени враг уже осознал, какие благоприятные возможности открылись для него в связи с разрывами во фронте 4-й танковой армии.

На новом участке 1-й танковой армии, штаб которой 3 января принял командование районом южнее и юго-западнее Киева, противник нанес удар на юг в районе около 50 километров севернее Умани. Здесь его временно остановили прибывшие передовые части 3-го танкового корпуса.

Особенно тяжелая ситуация сложилась в 4-й танковой армии. Под угрозой охвата с обоих флангов 4 января армия была вынуждена отойти на позиции, которые начинались менее чем в 60 километрах восточнее Винницы, проходили на север в направлении Бердичева (за который уже шли бои) и, наконец, заканчивались примерно в 60 километрах западнее города на бывшей советско-польской границе.

Далее на север, в широкой бреши между нашей группой и группой армий «Центр», 59-й корпус отошел также к бывшей границе по шоссе Житомир – Ровно и севернее его.

Эти события в первые дни месяца заставили меня 4 января вылететь в ставку Гитлера, чтобы окончательно убедить его в необходимости радикальной переброски войск с правого на левый фланг группы армий.

Для начала я охарактеризовал ему новую опасность, угрожавшую нам на Днепровской дуге, и весьма критическое положение в районе действий 4-й танковой армии.

Затем я подробно объяснил ему наш план нанести удар по флангам частей противника, угрожающих армии, силами 3-го танкового корпуса из состава 1-й танковой армии с востока, а с северо-запада – силами прибывающего на северный фланг 4-й танковой армии 26-го корпуса. Тогда же я предупредил Гитлера, что в лучшем случае эти предлагаемые контрудары смогут лишь временно устранить непосредственную опасность. С точки зрения далекой перспективы они не позволяли восстановить положение на северном фланге группы армий. Если не ликвидировать создавшуюся здесь угрозу раз и навсегда, то над всем южным крылом Восточного фронта нависнет смертельная опасность, и в конечном итоге группа армий «Юг» и группа армий «А» найдут свой конец в Румынии или на Черном море.

Поэтому если Верховное командование не предоставит нам значительные подкрепления, то уже нельзя будет откладывать отход южного фланга группы армий с целью высвобождения сил для решающего северного фланга, что повлечет за собой оставление Никополя, а тем самым и Крыма.

Здесь я должен подчеркнуть, что командование группы армий считало оставление восточной части Днепровской дуги лишь первым шагом к переносу направления главного удара на наш северный фланг в том размере, которого потребует общая обстановка.

Для того чтобы произвести подобную перегруппировку сил, необходимо было радикально сократить фронт на юге.

По этой причине командование группы армий уже предусмотрительно разведало и организовало линию обороны западнее – то, о чем Гитлеру, разумеется, было известно. Используя преимущества удобно расположенных отрезков реки, эта линия проходила примерно в северном или северозападном направлении от нижнего течения Буга к южным границам района, где в настоящий момент шли яростные бои на северном фланге группы армий. Заняв эту линию, мы приблизительно вдвое уменьшили бы фронт 6-й и 8-й армий, который тогда протянулся на 900 километров вследствие упорного удержания Днепровской дуги. Столь радикальное сокращение длины фронта и существенная экономия сил (вместе с переброской 17-й армии из Крыма на материк), по крайней мере, позволило бы нам перенести направление главного удара на северный фланг. В то же время на южном фланге останутся достаточные силы, чтобы удержать упомянутую выше линию против частей врага, обладающего значительным численным превосходством. С другой стороны, в силу того ущерба, который мы нанесли железнодорожной сети противника, ему вряд ли удастся теми же темпами и в те же сроки, что и нам, перебросить силы со своего южного фланга в район западнее Киева.

Разумеется, сначала нужно было создать основу для столь масштабного отвода южного крыла немецких армий путем оставления Днепровской дуги. Зная позицию Гитлера, требовать этого сразу же было бы в высшей степени неразумно. Он просто не относился к тем людям, которые признают необходимость долгосрочного планирования операций.

Напротив, даже и теперь Гитлер категорически отказывался оставлять Днепровскую дугу или отдавать Никополь, так как, утверждал он, последующая утрата Крыма приведет к изменению позиции Турции, а также Болгарии и Румынии.

Далее он заявил, что не в состоянии предоставить группе армий дополнительные силы ее северного фланга, так как в лучшем случае ему пришлось бы взять их у группы армий «Север» и только в том случае, если она будет отведена на Чудское озеро. Это может привести к отступничеству Финляндии, что, в свою очередь, лишит нас господства в Прибалтике. После этого невозможно будет доставлять руду из Швеции, и наш подводный флот потеряет важнейший район, необходимый ему для учений.

Что касается того, чтобы перебросить к нам части с запада, сказал Гитлер, то это невозможно до тех пор, пока сначала не будет устранена угроза высадки противника или британцы не поступят так, как он от них ожидает, и не свяжут себя в Португалии. Ему остается лишь затягивать время, пока не выяснится ситуация на западе и пока наши новые соединения не будут готовы вступить в бой. Кроме того, начиная с мая проявятся результаты подводной войны.

Также Гитлер прибавил, что коалицию противника раздирают такие противоречия, что когда-нибудь она обязательно развалится. Поэтому важнейшее значение приобретает вопрос выигрыша времени. Хотя он не хуже меня видит опасность положения моей группы армий, ему приходится идти на риск, пока в его распоряжение не поступят новые силы. Бесполезно было стараться опровергнуть доводы Гитлера, поскольку на все возражения он лишь отвечал – как обычно в таких случаях, – что я не могу увидеть общую перспективу. Я мог только вновь и вновь говорить о серьезности положения, создавшегося на нашем северном фланге, и подчеркивать, что принимаемые группой армий контрмеры никоим образом не могут окончательно вывести ее из кризиса. Было совершенно необходимо тем или иным путем и как можно быстрее сосредоточить новую армию за северным флангом группы армий, приблизительно в районе Ровно, чтобы устранить угрозу окружения его крупными силами противника.

Так как продолжать эту дискуссию с Гитлером в присутствии множества людей, являвшихся на ежедневные совещания, не имело смысла, я попросил о личной встрече с ним, при которой присутствовал бы только начальник Генштаба. Явно задаваясь вопросом, чего ждать от меня на этот раз, Гитлер неохотно согласился, и представители ОКВ и Геринга, несколько адъютантов, историограф Гитлера и два стенографиста послушно удалились. (Обычно стенографисты записывали каждое слово, сказанное во время этих ежедневных совещаний. Однако, не имея перед собою карт, они часто совсем не понимали того, о чем шла речь.)

Помимо обсуждения обстановки на фронте моей группы армий, я прибыл в ставку фюрера с твердым намерением снова поднять вопрос о высшем военном руководстве.

Как только вышли все, кроме генерала Цейцлера, я попросил разрешения говорить без обиняков.

«Пожалуйста», – сказал Гитлер тоном если не ледяным, то, уж конечно, неприветливым.

«Мой фюрер, – начал я, – одно должно быть нам совершенно ясно: эта крайне тяжелая ситуация, в которую мы попали, возникла не только за счет численного превосходства противника, как бы оно ни было велико. Также она объясняется тем, как у нас осуществляется руководство».

По мере того как я произносил эти слова, лицо Гитлера все более суровело. Он уставился на меня таким взглядом, что мне показалось, будто он хочет сокрушить мою волю и заставить меня замолчать. Я не упомню, чтобы мне когда-нибудь доводилось видеть человеческий взгляд, который передавал бы такую силу воли. В его грубом лице, вероятно, только глаза были привлекательной чертой и, безусловно, самой выразительной, а сейчас они так сверлили меня, будто хотели силой поставить меня на колени. В тот же миг у меня промелькнула мысль об индийском заклинателе змей, и я понял, что эти глаза, должно быть, многих запугали до меня. Но я все-таки продолжал и сказал Гитлеру, что невозможно и дальше вести действия при теперешней организации руководства. Я сказал, что должен снова вернуться к предложению, которое делал уже дважды. Для руководства общей стратегией ему нужен один действительно ответственный начальник Генерального штаба, на совет которого во всех вопросах общего ведения военных действий он бы полагался. Логическим следствием такой организации руководства Восточным фронтом стало бы – как это уже произошло в Италии и на западе – назначение главнокомандующего, который бы пользовался полной самостоятельностью в рамках общего военного руководства.

Как и в двух предыдущих случаях, когда я обращался к Гитлеру по поводу необходимости радикальных перемен в его способах руководства военными действиями (каковые перемены если не формально, то на практике сводились к тому, чтобы он снял с себя непосредственное командование), он отреагировал крайне отрицательно и категорически заявил, что только он может решать, какие силы направлять на разные театры военных действий и какие цели на них преследовать. Помимо всего прочего, сказал он, Геринг никогда не подчинится приказам кого-то другого.

Что касается предлагавшегося мной назначения командующего Восточным театром, то я уже выше приводил слова Гитлера о том, что никто иной не обладает тем же авторитетом, что и он. «Даже я не могу заставить фельдмаршалов выполнять приказы! – прокричал он. – Вы что, воображаете, что вам они подчинятся охотнее? В худшем случае я могу сместить их с поста, ни у кого другого нет таких полномочий».

На это я сказал, что мои приказы выполняются всегда, но он не ответил ни слова и закончил нашу беседу.

Итак, снова провалилась моя вполне благожелательная попытка убедить Гитлера реорганизовать систему высшего руководства таким образом, чтобы изменения соответствовали военной необходимости, но внешне не коснулись его престижа. Его нежелание передать власть военному профессионалу, по всей видимости, объяснялось излишней верой в собственные возможности. Даже наедине он не хотел признавать, что совершал ошибки или нуждается в помощнике по военным вопросам. Вероятно, другой причиной была подозрительность, которая подталкивала диктатора к тому, чтобы при любых обстоятельствах держать армию под личным контролем.

С другой стороны, я прекрасно понимал, что любая попытка решить этот вопрос с помощью насилия приведет к разгрому наших армий на поле боя. Для меня перспектива входящих в Германию русских войск, равно как и требование англосаксов о безоговорочной капитуляции, исключала мысль о применении силы.

И потому мне пришлось возвращаться к себе в штаб, не сумев ни облегчить положение группы армий, ни добиться рациональной организации высшего руководства. Однако мы отнюдь не собирались бросить свою борьбу за то, чтобы получить свободу действий для нашего правого фланга на Днепровской дуге и усилить наш фланг на севере.

Ввиду отрицательных результатов совещания в ставке Гитлера у штаба группы армий не осталось иного выбора, кроме как продолжать бои на Днепровской дуге. На своем северном фланге мы должны были действовать таким образом, чтобы не дать противнику окружить 4-ю танковую армию и прорваться на юг, что привело бы к отсечению всех тыловых коммуникаций южного крыла.

Весь январь противник продолжал на Днепровской дуге всеми своими силами штурмовать бастион, который мы были вынуждены защищать. С особой яростью он атаковал на восточном фронте 8-й армии, хотя и на участке, перешедшем теперь к 6-й армии, также приходилось отбивать неоднократные атаки. Они были направлены не только против фронта в излучине, обращенного на север, но и с юга против Никопольского плацдарма.

Благодаря героизму немецких войск и находчивости командования обеих армий, много раз изобретавшему временные выходы из положения, неприятелю в этом районе боевых действий по-прежнему удавалось добиться лишь ограниченных успехов, несмотря на его многократное численное и техническое превосходство. Хотя фронт 8-й армии был несколько оттеснен на запад и нам пришлось оставить Кировоград, противник пока не смог осуществить решительный прорыв с целью окружения наших войск на Днепровской дуге.

С другой стороны, на левом фланге группы армий обстановка осложнялась все больше.

4-я танковая армия не выдержала яростного нажима противника и была вынуждена сдать Бердичев, а чтобы сохранить сплошной фронт хотя бы на основной части своего участка, отойти еще дальше на запад и юго-запад. Но и это было еще не самое худшее.

Гораздо опаснее было то, что около 6 января противник понял, какие перспективы открывает перед ним использование разрыва между 1-й танковой армией и правым флангом 4-й танковой армии, а также бреши, образовавшейся между 4-й танковой армией и группой армий «Центр». В этой бреши лишь ослабленный и изолированный 59-й корпус отступал с боями в направлении Ровно.

Стало ясно, что противник приостановил наступление на фронте 4-й танковой армии, чтобы использовать шансы на ее открытых флангах.

В то время как он стремился разгромить северный фланг 4-й танковой армии силами трех армий (18-й, 1-й гвардейской и 1-й гвардейской танковой армий), 60-я и 13-я армии начали преследование в северном направлении на Ровно.

Одновременно значительные советские силы (1-я танковая и 40-я армии) продолжили наступление на юг в разрыве между 1-й и 4-й танковыми армиями. Их головные отряды дошли до района примерно в 30 километрах севернее Умани, где находилась база снабжения 1-й танковой армии, подобрались к Виннице, где раньше располагался штаб группы армий. За несколько дней до того штаб был переведен в Проскуров, когда линии связи с правым флангом группы армий оказались в опасности в результате внезапного советского удара. В конце концов танковым частям противника даже удалось временно заблокировать важнейший железнодорожный путь снабжения группы армий у Жмеринки. (Дороги, расположенные южнее, проходили через румынскую территорию и имели низкую пропускную способность.)

В таких обстоятельствах командованию группы армий пришлось выбирать между двумя путями. Должны ли мы предпринять меры, чтобы предотвратить дальнейшее наступление противника на нашем почти открытом северном фланге, где существовала возможность глубокого обхода вокруг его северного крыла? Или важнее помешать врагу окончательно прорваться через брешь между 1-й танковой и 4-й танковой армиями? Для одновременного выполнения обеих задач наших сил не хватало.

Для начала мы решили устранить вторую опасность, как более угрожающую. Если бы мы позволили противнику войти в брешь крупными силами и продвинуться на юг в направлении верхнего Буга, то 8-я и 6-я армии оказались бы под угрозой неминуемого окружения.

Напротив, дальнейшее продвижение противника на северном фланге группы армий пока не представляло непосредственной угрозы для существования нашей группы армий. Положение здесь, в конце концов, может быть облегчено за счет тех сил, которые Гитлер рано или поздно был бы вынужден перебросить.

Если же, с другой стороны, противнику удалось бы отрезать обе армии на южном фланге, то освободить их уже будет невозможно. Прибегать к единственному верному решению – широкому отходу южного фланга группы армий ради высвобождения сил и преодоления кризиса на северном фланге – было категорически запрещено Гитлером.

Исходя из этих соображений, мы решили прежде всего сосредоточить все силы, которые могли бы высвободить, для удара по войскам противника, наступающим южнее через брешь между 1-й и 4-й танковыми армиями.

Эта брешь представляла еще большую опасность ввиду того, что прорыв неприятеля в направлении Умани вынудил 1-ю танковую армию загнуть ее западный фланг в районе юго-западнее Киева на юг. Теперь она стояла, так сказать, спина к спине с 8-й армией, расположенной фронтом на восток на Днепровской дуге. Так как внутренние фланги обеих армий все еще удерживали Днепр по обе стороны от Канева, немецкие позиции образовали своего рода мешок, верхняя часть которого была привязана к Днепру на севере, а боковые стороны составляли фронты обеих армий, обращенные соответственно на восток и запад. Если противник в разрыве севернее Умани добился бы успеха, то ему было бы очень легко перевязать этот «мешок» на юге. Конечно, самым разумным было эвакуировать наши войска из него, поскольку на его оборону приходилось нецелесообразно расходовать силы. Но и здесь Гитлер категорически не желал, чтобы мы добровольно оставили днепровский берег. И потому «мешок» остался на своем месте. Вскоре после этого он превратился в Черкасский котел.

Группа армий планировала с трех сторон нанести удар по врагу, наступавшему между 4-й и 1-й танковыми армиями, и взять его в клещи.

С востока – из района действий 1-й танковой армии – 7-й корпус имел задачу нанести удар во фланг войск противника. Корпус был освобожден из описанного выше выступа приказом группы армий, в соответствии с которым на Днепре должен был остаться лишь слабый оборонительный заслон. Эта мера вполне оправдала себя, так как впоследствии корпус не попал в Черкасский котел.

С запада 46-й танковый корпус должен был ударить по другому флангу противника. В тот момент он еще не прибыл из Франции.

С юга 3-й танковый корпус, высвобожденный из Днепровской дуги группой армий, был брошен навстречу противнику. Его задача состояла в том, чтобы связывать вражеские части маневренными боями, пока два других корпуса не подготовятся для атаки.

Ко второй половине января все было готово для контрудара. Однако ввиду небольшого количества имеющихся у нас соединений его пришлось выполнять в два этапа, поскольку тем временем брешь между 4-й и 1-й танковыми армиями расширилась почти до 70 километров.

В первую очередь 7-й корпус и 3-й танковый корпус разгромили 40-ю советскую армию в восточной части бреши. После этого в ходе нового концентрического удара силами 3-го и 26-го танковых корпусов, в котором существенную роль сыграли 1-я пехотная дивизия, 4-я горнострелковая дивизия и 18-я артиллерийская дивизия, были окружены в западной части бреши и разбиты значительные силы 1-й танковой армии противника. В результате второго удара – в данный момент я уже не располагаю данными о первом – было убито около 5 тысяч советских солдат, и, хотя мы взяли только 5500 пленных, враг потерял 700 танков, более 200 полевых орудий и около 500 противотанковых орудий. В ходе этих двух ударов пострадали 14 советских пехотных дивизий и 5 танковых или механизированных корпусов, хотя противнику, безусловно, удалось спасти от окружения хотя бы часть своих войск.

Разумеется, пока все это происходило, продолжалась полемика между группой армий и ОКХ по вопросу дальнейшего ведения операций. Мы вновь и вновь подчеркивали, как важно предоставить наконец свободу маневра нашему правому флангу и не удерживать его дольше в излучине Днепра, что давно уже было ошибочным с оперативной точки зрения. В письме, направленном Гитлеру через начальника Генерального штаба, я вернулся к его аргументам, которые в разговоре со мной от 4 января он приводил, обосновывая необходимость дальнейшего сохранения Днепровской дуги. Я указывал, что позиции Турции, Болгарии и Румынии меньше зависят от нашего присутствия в Крыму, чем от наличия боеспособного южного крыла германских армий перед восточными границами двух названных последними стран.

Также группа армий со всей убедительностью подчеркивала, что окончательная судьба всего южного крыла Восточного фронта будет зависеть от того, удастся ли своевременно сосредоточить сильную армию в районе Ровно за левым флангом группы армий, либо за счет высвобождения сил с правого фланга после отвода его на сокращенный фронт, либо путем передачи соединений из группы армий «Север», либо эвакуации 17-й армии из Крыма. Только в случае своевременного сосредоточения этой армии в районе Ровно, заявляли мы, можно будет предотвратить глубокий обход противником нашего северного фланга и тем самым отход всего южного крыла Восточного фронта в Румынию. Хотя начальник Генерального штаба полностью был согласен с нашим мнением и неоднократно пытался добиться от Гитлера, чтобы тот к нему прислушался, Гитлер не отступал от своего принципа упрямо «удерживать любой ценой». Невозможно было получить от него информацию о том, как он предполагает вести действия в дальнейшем, – указания поступали только на ближайшие сутки.

Подобные методы руководства тем более противоречили здравому смыслу, что, даже по мнению ОКХ, противник по-прежнему располагал мощными стратегическими резервами, и можно было предвидеть, что рано или поздно он введет их в действие. Как можно было разумно руководить войсками на поле боя, если Гитлер даже командование групп армий не ставил в известность о том, как он представляет себе дальнейшее ведение операций в целом? Какими мерами предосторожности, если эти резервы противника действительно существуют, можно было предупредить их введение в бой? Это немыслимое состояние дел стало темой моего письма, в котором я писал следующее:

«Для того чтобы руководство войсками было успешным, в его основе должно лежать согласованное взаимодействие командования на всех уровнях, опирающееся на ясные директивы высшей инстанции и единого понимания обстановки с учетом намерений противника. Командование группы армий не может мыслить в рамках лишь ближайших суток. Оно не может обойтись одним указанием удерживать фронт, в то время как оно видит, что противник готовится навязать нам свое решение, осуществив глубокий охват наших войск, противостоять которому группа армий не имеет возможности.

Поэтому я должен просить ОКХ либо согласиться с мнением группы армий на основе уже представленной нами оценки обстановки, либо отвергнуть его, сообщив нам его собственное мнение относительно дальнейшего развития событий.

Если же Верховное командование останется глухо и немо по отношению к выводам, сделанным группой армий в своей ограниченной сфере деятельности, о согласованном взаимодействии руководства не может быть и речи».

Когда и на это послание не поступило ответа, я написал длинное письмо лично Гитлеру. В нем я в очередной раз указывал на положение группы армий, открывшиеся перед врагом оперативные возможности и состояние наших войск. Со всей определенностью я высказался о том, как будут развиваться события в целом, если не предпринять никаких действий в соответствии с предложениями группы армий. В частности, я подчеркнул настоятельную необходимость как можно быстрее сосредоточить силы позади северного фланга группы армий для противодействия явному намерению противника обойти его со всеми далекоидущими последствиями, которые может иметь такой обход. Принимая во внимание эту необходимость, а также опасность, которая заключалась в изоляции южного фланга группы армий на Днепровской дуге, я закончил письмо следующими словами: «Позвольте, мой фюрер, в заключение сказать: для нас речь идет не о том, как избежать опасности, но как принять меры для преодоления той угрозы, которая вскоре может встать перед нами».

Этому письму суждено было сыграть свою роль в том конфликте с Гитлером, который произошел несколько дней спустя.

27 января он вызвал к себе в ставку всех командующих армиями и группами армий Восточного фронта, а также многих других высших офицеров. Он желал лично обратиться к нам о необходимости национал-социалистического воспитания в армии. Чем труднее становилось положение на фронте, тем большую важность он придавал «вере» как гарантии победы. Он все больше и больше опирался на эту позицию при выборе старших офицеров на должности вплоть до дивизионного командира.

Уже в том, как приветствовал меня Гитлер на простом обеде, предшествовавшем совещанию, чувствовалось, что он не простил мне критики, высказанной в моих замечаниях 4 января.

Затем в своей речи он даже дошел до того, что бросил в лицо офицерам, под чьим командованием армии одержали столько побед, такие слова: «Если когда-нибудь наступит конец, конечно, именно фельдмаршалы и генералы будут до последнего стоять со знаменем в руках».

Я никогда не относился к тем, кто мирится с оскорблениями. Более того, слова Гитлера должны были любому солдату показаться оскорблением, сознательно нанесенным командирам армии, поставив под вопрос их доблесть и верность солдатскому долгу, который они выполняли до конца.

Все присутствующие, имея обыкновение молча выслушивать начальство, промолчали и сейчас. Но сам я почувствовал скрытый в его словах оскорбительный намек с такой силой, что кровь бросилась мне в голову, и, когда Гитлер повторил свое замечание, чтобы подчеркнуть его, я воскликнул: «Так и будет, мой фюрер!»

Этот возглас, разумеется, никак не касался моего личного отношения к национал-социалистическому режиму. Он всего лишь должен был показать, что мы не намерены выслушивать инсинуации подобного рода ни от кого, и в том числе от Гитлера. Позднее мне рассказали, что мои товарищи, которые так же, как и я, восприняли слова Гитлера как вызов, при моей реплике вздохнули с облегчением.

Однако Гитлера, как видно, никогда еще не перебивали в то время, как он выступал с речью в качестве главы государства – а в данном случае в придачу еще и в качестве Верховного главнокомандующего. Годы, когда ему приходилось слышать недовольные выкрики во время публичных выступлений, давно уже прошли. Он явно потерял нить того, что говорил, и, бросив в мою сторону ледяной взгляд, произнес: «Благодарю вас, фельдмаршал фон Манштейн!» На этом он несколько внезапно закончил свою речь.

Когда я пил чай у Цейцлера, раздался телефонный звонок: Гитлер пожелал встретиться со мной в присутствии Кейтеля. «Фельдмаршал, – сказал он мне, когда я вошел, – я не могу позволить вам перебивать меня, когда я обращаюсь с речью к генералам. Вы сами не потерпели бы такого поведения от ваших подчиненных».

Поскольку ответить на это было нельзя, я промолчал. Тогда Гитлер, явно чрезвычайно раздраженный, совершил ошибку. «Кстати, – сказал он, – несколько дней назад вы отправили мне доклад об обстановке. Видимо, вы хотели, чтобы журнал боевых действий оправдал вас перед потомками».

Это было уже слишком. «Письма, адресованные лично вам, – возразил я, – не попадают в журнал боевых действий. Прошу у вас прощения, что должен прибегнуть в этой связи к английскому слову, но в ответ на ваше истолкование моих мотивов я могу лишь сказать, что я джентльмен».

Молчание. И после короткой паузы Гитлер произнес: «Благодарю вас».

На вечернем совещании, куда меня вызвали особо, Гитлер снова был со мной в высшей степени любезен. Он даже выслушал мой совет о возможности защиты Крыма, о которой как раз докладывал генерал Енике, командующий 11-й армией. Конечно, я знал, что он не простил мне сделанного раньше замечания. Однако меня заботили гораздо более важные вещи, чем личные отношения с Верховным главнокомандующим.

В частности, в течение февраля три участка находились в центре нашего внимания. Они назывались Никополь, Черкассы и Ровно.