Бои во второй половине января

14 января, когда 1-я танковая армия вышла на рубеж Черкесск – Петровское и заняла позиции фронтом на восток, на участке армейской группы Холлидта назрел другой кризис.

В тот день танковый корпус противника сумел пробиться в направлении Донца на правом фланге группы армий «Б», южнее Миллерова в районе действий группы Фреттер-Пико. Хотя ОКХ предоставило группе новую пехотную дивизию (302-ю), ее одной, разумеется, не могло хватить, чтобы стабилизировать положение на Донце.

Когда 16 января ОКХ передало группу Фреттер-Пико в подчинение группы армий «Дон» (причем фронт группы армий растянулся до Айдара), по-прежнему было неясно, сможет ли группа Фреттер-Пико вообще вернуться за Донец. Тем временем появились признаки того, что неприятель собирается бросить три или четыре механизированных корпуса на Донец по обе стороны от Каменска-Шахтинского на участке этой группы.

К счастью, благодаря успеху, достигнутому армейской группой Холлидта, когда за несколько дней до того две его танковые дивизии нанесли внезапный удар по Калитве, наступление противника в этом районе было сорвано еще на стадии подготовки.

Поэтому мы приказали группе Холлидта осуществить запланированный отход на донецкие позиции таким образом, чтобы в скорейшем времени высвободить танковую дивизию для маневренной обороны на отрезке Донца Форхштадт – Каменск. Однако командование группы армий не могло предоставить для ведения операций на недавно занятом участке реки от Каменска до Ворошиловграда никаких сил, кроме отставших итальянцев. Иными словами, возникла опасность, что донецкий фронт группы армий «Дон» вскоре будет обойден с фланга на западе.

В то же время стало очевидно, что противник намеревается охватить армейскую группу и с востока. В разрыве между его правым флангом, у места впадения Донца в Дон, и 4-й танковой армией, которая все еще прикрывала северный фланг 1-й танковой армии от значительно превосходящих сил противника перед Сальском на Маныче, были установлены два корпуса противника в треугольнике между Салом, Доном и Манычем. Можно было ожидать, что они попытаются форсировать Дон для наступления на Ростов либо ударят в тыл донецких позиций армейской группы Холлидта.

Поэтому группа армий «Дон» выступила с предложением разрешить ей перебросить 4-ю танковую армию на свой западный фланг (временно оставив одну дивизию перед Ростовом для защиты переправы 1-й танковой армии). Естественно, это потребовало бы от ОКХ немедленно отдать приказ об отходе группы армий «А», причем 1-я танковая армия должна отходить на Ростов, а 17-я армия на Кубань.

Но от Гитлера снова невозможно было добиться быстрого решения. Он не согласился с предложением штаба группы армий о том, чтобы танковые дивизии группы армий «А» были сосредоточены в районе действий 4-й танковой армии для короткого контрудара с целью облегчить отход 1-й танковой армии и таким образом ускорить высвобождение 4-й танковой армии.

Только 18 января ОКХ наконец предоставило свободу действий 4-й танковой армии, которая уже не должна была прикрывать северный фланг 1-й танковой армии на Маныче северо-восточнее Сальска. С другой стороны, группа армий «Дон» должна была обеспечивать группе армий «А» возможность пользоваться железнодорожной веткой Ростов – Тихорецкая до тех пор, пока по ней благополучно не прошли 88 эшелонов со снабжением для войск на Кубанском плацдарме. По-прежнему приходилось гадать, будет ли отведена 1-я танковая армия на Ростов или на Кубань.

Затягивание решения о переброске сил на запад в пределах южного крыла Восточного фронта, конечно, могло пойти на пользу только неприятелю. Так он получил возможность использовать поражение итальянских и венгерских войск на фронте группы армий «Б» и собрать мощные силы для наступления через средний Донец на побережье Азовского моря или днепровские переправы. Этим силам мы пока что ничего не могли противопоставить. Кроме того, противник мог сконцентрировать свои войска для непосредственного наступления на Ростов и обхода западного фланга армейской группы Холлидта через Ворошиловград.

20 января в районе 4-й танковой армии противник предпринял наступление через нижний Маныч в направлении Ростова силами четырех сосредоточенных для этого корпусов. Танки противника дошли до ростовского аэродрома. Хотя 16-я танковая дивизия, которую 4-я танковая армия перебросила на северный фланг, сдерживала наступление врага между Доном и Манычем, непрерывно нанося удары по его флангам с южного берега Маныча, естественно, она не могла одна остановить продвижение всех четырех корпусов.

Одновременным ударом по 57-му танковому корпусу армии, постепенно отходившему на Ростов со среднего Маныча, противник попытался задержать главные силы 4-й танковой армии перед Ростовом, пока не овладеет ростовской переправой у нее в тылу.

Далее, крупные силы противника атаковали фронт армейской группы Холлидта. Очевидно, здесь он также намеревался сковать наши войска до тех пор, пока не сможет окружить их, взяв Ростов и обойдя со стороны среднего Донца. Этими атаками против корпуса генерала Мита в углу, образованном слиянием Дона и Донца, а также с обеих сторон от Каменска он, вероятно, также пытался воспрепятствовать высвобождению сил с этого фронта, которые могли быть брошены против него на среднем Донце.

Снова перед группой армий встал вопрос: какую опасность устранять в первую очередь? В районе действий армейской группы две танковые дивизии (7-я и 11-я) стояли наготове для переброски с западного фланга на средний Донец. Но как бы ни усугубилась здесь опасность в будущем, командование группы армий сочло, что самой неотложной задачей было предотвратить угрозу для Ростова. Нужно было сделать все возможное, чтобы отвести через город не только 4-ю, но, по крайней мере, всю 1-ю танковую армию. Иначе не будет ни малейшей надежды когда-либо сосредоточить на западном фланге группы армий достаточные силы, чтобы предотвратить опасность окружения на морском побережье всего южного крыла немецких армий.

По этой причине командование группы армий «Дон» приняло решение, чтобы предотвратить захват Ростова, сначала использовать две вышеупомянутые танковые дивизии для нанесения резкого удара по силам противника, наступавшим на нижнем Маныче в направлении города. Однако из-за нехватки горючего (все поезда со снабжением в то время направлялись через Ростов на Кубанский плацдарм!) и преобладающих метеорологических условий, исключавших возможность воздушной поддержки наших действий, этот контрудар не принес результата в срок, допустимый в тогдашнем положении. Ведь время не терпело. Поскольку сопротивление 6-й армии подходило к концу, мы должны были ожидать, что большая часть сталинградских соединений противника через две-три недели обрушится на нас. Еще 22 января я сказал генералу Цейцлеру, что не удивлюсь, если они объявятся в районе Старобельска, то есть в широкой бреши между группой армий «Дон» и группой армий «Б».

В тот же день Гитлер наконец решил, что по крайней мере часть 1-й танковой армии должна быть отведена не на Кубанский плацдарм, а назад через Ростов – то есть в решающий район. Хотя в наших глазах это было половинчатое решение, тем не менее мы приветствовали его, так как оно отвечало оперативным замыслам нашей группы армий.

Однако было крайне важно, чтобы отвод осуществлялся максимально быстрыми темпами с целью скорейшей переброски 4-й танковой армии на западный фланг группы армий. Как быстро удастся отвести 1-ю танковую армию через Ростов, всецело зависело от согласованности с темпами движения остальных частей группы армий «А». Однако было ясно, что и тогда группа армий не могла ускорить темп в той мере, какой требовала обстановка. Мне так и не удалось выяснить убедительную причину этого. Во всяком случае, командование 1-й танковой армии, после передачи мне в подчинение, утверждало, что если бы она постоянно не останавливалась по указаниям сверху, то могла бы с самого начала двигаться гораздо быстрее. И группа армий «А», и ОКХ отрицают это. Где бы ни лежала правда, факт остается фактом: командование группы армий «А» так распланировало передвижение своего левого фланга, который 23 января все еще находился у Белой Глины, в 50 километрах восточнее Тихорецкой, что он вышел бы к Тихорецкой не раньше 1 февраля!

23 января группе армий «Дон» досталось новое «наследство» – на этот раз южный отрезок фронта группы армий «Б» между Донцом и Старобельском. Как обычно, «долги» по наследству перевесили его ценность. «Долги» эти заключались примерно в 65 дополнительных километрах фронта и не менее чем в трех наступавших на этом участке корпусах противника, в их числе один танковый и один механизированный. Единственная доставшаяся нам ценность – теперь, когда уже не приходилось рассчитывать на итальянцев, – 19-я танковая дивизия, стоявшая у Старобельска. Однако на следующий же день она была вынуждена сдать Старобельск врагу. То, что эта доблестная дивизия со своим выдающимся командиром генерал-лейтенантом Постелем вообще смогла пробиться на запад, было исключительным достижением. Мы никак не могли помешать противнику, который разворачивал свои силы на юг через Донец.

24 января Гитлер постановил, что теперь, по возможности, вся 1-я танковая армия должна быть отведена через Ростов. Поскольку ее южный фланг все еще находился под Армавиром, это, естественно, означало, что 4-я танковая армия и дальше будет связана южнее Дона, обеспечивая путь через Ростов. Таким образом, стало весьма сомнительным, удастся ли еще своевременно перебросить армию на западный фланг группы армий.

Тем не менее в этой связи следует отметить два обнадеживающих фактора.

Командование группы армий «А», по понятным причинам не желавшее отправить за Дон одну из своих армий, в конце концов осознало, что и ее собственная судьба будет решаться не на Кубани, а на Донце. Кроме того, становилось все менее вероятным, что стоящие на Кубани более или менее крупные силы удастся снабжать через Керченский пролив. Поэтому группа армий «А» также выступила за отвод через Ростов как можно большего числа войск.

Второе обстоятельство заключалось в том, что 25 января вышеупомянутый удар двух наших танковых дивизий по наступавшему через нижний Маныч противнику наконец принес успех, на который мы давно уже надеялись. С этим успехом была на время устранена непосредственная угроза ростовским переправам.

С другой стороны, события на южном фланге 4-й танковой армии вновь приняли критический оборот. Противник подтянул свежие силы, видимо высвобожденные из советских армий, наступающих на группу армий «А», и попытался вклиниться между 4-й танковой армией и северным флангом 1-й танковой армии, чтобы охватить 4-ю танковую армию с юга и заставить 1-ю танковую армию отойти от Ростова. В связи с этим группа армий «Дон» категорически потребовала от группы армий «А» ввести в бой танковую дивизию, а также ускорить отход 1-й танковой армии на Ростов всеми доступными средствами.

Наконец 27 января по крайней мере северная половина 1-й танковой армии перешла под командование группы армий «Дон», вследствие чего группа армий теперь сама была в состоянии отдать приказ о принятии мер, о которых я только что говорил.

В то же время, поскольку 4-я танковая армия все еще должна была защищать ростовскую переправу, командование группы армий «Дон» приняло решение первым перебросить штаб 1-й танковой армии, которая вскоре освободится с Дона, на средний Донец. За штабом туда должны были последовать ее дивизии, пропускаемые через Ростов, а также силы 4-й танковой армии по мере их поступления.

К 31 января сложилась ситуация, в которой можно было надеяться на успешный отход 1-й танковой армии через Ростов, – хотя удастся ли ей вовремя прибыть на Донец, чтобы воспрепятствовать продвижению противника через Донец на побережье, – это был совсем другой вопрос. К сожалению, и тогда не все соединения армии могли быть переброшены на решающее направление. Из-за колебаний Гитлера, который не мог решить, то ли отводить армию на Ростов, то ли перебрасывать ее на Кубань, 50-я дивизия (одно из испытанных соединений бывшей Крымской армии) не успела вовремя присоединиться к двигавшимся на Ростов войскам и перешла в состав 17-й армии. Далее, просомневавшись несколько дней, Гитлер в последний момент вновь передал 13-ю танковую дивизию группе армий «А», чтобы та использовала ее на Кубани. Мы из последних сил сохраняли открытой брешь, через которую она могла пройти к Ростову. Таким образом, обе эти дивизии не попали в решающий район, тогда как около 400 тысяч солдат находились на Кубани фактически парализованные. Конечно, они сковывали мощные силы врага, тщетно стремившегося ликвидировать плацдарм. Но им так и не удалось добиться того оперативного результата, на который надеялся Гитлер, и в конце концов противник смог решать по своему усмотрению, насколько крупные силы оставить на плацдарме. Критики не выдерживал и довод Гитлера в пользу оставления на Кубани таких значительных сил для того, чтобы они не допустили противника в морской порт Новороссийск. В конце концов Гитлеру пришлось отказаться и от него.

29 января наш штаб переехал из Таганрога, куда мы прибыли 12 января, в Сталино, так как направление главного удара группы армий переместилось с Дона на Донец.

Во время боев в донской излучине и южнее с целью прикрытия отхода группы армий «А» с Кавказа, которые в большой степени решали вопрос, удастся ли вообще сохранить южное крыло немецких армий, уже назревала новая проблема. Она состояла в том, сможет ли это южное крыло удержать Донецкий бассейн.

Донбасс, расположенный между Азовским морем, устьем Дона и нижним и средним Донцом и ограниченный на западе рубежом Мариуполь – Красноармейск – Изюм, играл принципиальную роль в оперативных расчетах Гитлера еще в 1941 году, ибо он считал взятие Донбасса решающим для исхода войны. С одной стороны, Гитлер утверждал, что мы не сможем экономически выстоять в войне без его богатых угольных залежей, а с другой – он считал, что их потеря нанесет смертельный удар советской военной промышленности. Донецкий уголь, заявлял он, единственный коксующийся уголь у русских (по крайней мере, в Европейской России), и рано или поздно его недостаток парализует их производство танков и боеприпасов. Я не собираюсь обсуждать правомерность этих утверждений, но факт остается фактом: и без донецкого угля русским удавалось производить тысячи танков и миллионы снарядов в 1942–1943 годах.

На самом деле вопрос состоял в том, могли ли мы силой удержать Донбасс или нет. С точки зрения военной экономики, безусловно, было чрезвычайно желательно его сохранить – правда, с одной оговоркой. Хотя мы использовали значительное количество донецкого угля для своих надобностей, весь бункерный уголь для обслуживающих этот обширный район железных дорог приходилось ввозить из Германии, потому что донецкий уголь не годился для наших паровозов. В силу того, что государственным железным дорогам Германии требовалось перевозить по несколько составов угля в день для собственного потребления, количество войсковых перевозок соответственно сокращалось.

Как бы то ни было, Гитлер утверждал, что немецкая военная экономика не может обойтись без Донецкого угольного бассейна. (Год спустя он сказал то же самое о никопольском марганце.) Однако возможность удержания нами Донбасса стала сомнительной после того, как рухнул венгерский фронт южнее Воронежа, открыв для противника дорогу на Донец, а оттуда к днепровским переправам или побережью Азовского моря.

Впервые тема удержания Донбасса возникла 19 января во время нашего с Цейцлером телефонного разговора. Он хотел услышать мое мнение по этому вопросу, который накануне поставил перед Гитлером – хотя и без успеха. Именно в тот день создалась опасность прорыва во фронте от Ворошиловграда до Воронежа. Я сказал Цейцлеру, что, какова бы ни была ценность этого района с экономической точки зрения, ответить на его вопрос сравнительно легко. Для того чтобы сохранить его целиком, нужно сосредоточить крупные силы в кратчайшие сроки и как можно дальше на востоке, по возможности еще перед Харьковом. Если это не удастся, потому что, как считалось, группы армий «Центр» и «Север» больше не могут отдавать силы из своего состава, или потому что еще не готовы части новобранцев в тылу, или потому что ОКВ не снимет силы с других фронтов, или, наконец, потому что такое резкое сосредоточение окажется чрезмерной нагрузкой на железные дороги в их теперешнем состоянии, то нам останется только согласиться с последствиями. Южное крыло Восточного фронта не могло закрыть брешь своими силами, оставаясь при этом на нижнем Дону. Также оно не сможет продолжать здесь бои в изоляции, если ожидаемые подкрепления прибудут слишком поздно и развернутся слишком далеко в тылу – то есть без всякой связи с действиями южного крыла. Бои южного крыла и развертывание новых сил должны быть так согласованы друг с другом в территориальном отношении, чтобы между ними существовала оперативная связь. Либо новые силы должны занять исходные позиции быстро и относительно далеко на востоке, и в таком случае группа армий сможет остаться на нижнем Дону и Донце, либо это окажется невыполнимым, и тогда группа армий будет вынуждена отойти назад для соединения с ними. Если не будет выбран ни один из этих двух путей, то противник получит возможность отрезать все южное крыло немецких армий, прежде чем успеют проявить себя подкрепления. Генерал Цейцлер согласился со мной.

Во всяком случае, было бесспорно, что сил танкового корпуса СС, который должен был сосредоточиться в районе Харькова к середине февраля, не хватило бы для того, чтобы закрыть разрыв от Ворошиловграда до Воронежа. Также корпус нельзя было привести в боевую готовность вовремя для начала наступления севернее Донца с целью устранения угрозы флангу южного крыла в случае, если оно останется на нижнем Дону и Донце.

В следующие несколько дней беспокойство группы армий относительно развития событий на ее глубоком фланге лишь возросло.

Еще 20 января мы заметили признаки того, что два корпуса противника намерены обойти левый фланг группы армий (группу Фреттер-Пико в районе Каменска) в направлении Ворошиловграда. В то же время противник прощупывал преграждавшие ему путь остатки итальянских частей за Донцом восточнее Ворошиловграда. В остальном его главные силы, по-видимому, стремились в первую очередь продвинуться западнее Старобельска, очевидно с целью получить некоторый оперативный простор. Однако можно было предвидеть, что, как только враг достигнет своих целей, он попытается не только окружить группу Фреттер-Пико, но и продвинуться через Донец в направлении днепровских переправ или побережья Азовского моря, перебросив значительные силы дальше на запад.

Всего через четыре дня, 24 января, уже поступили донесения о кавалерии противника южнее Донца в районе Ворошиловграда – хотя, возможно, это всего лишь пугливый комендант какого-нибудь городка поднял ложную тревогу.

31 января я отправил в ОКХ телеграмму, еще раз изложив мои взгляды на вопрос удержания Донбасса.

Я утверждал, что главным условием этого был своевременный удар со стороны Харькова для того, чтобы ослабить нажим противника на нас, и разгром врага северо-восточнее города до распутицы. Если обе эти цели окажутся недостижимыми, что, к несчастью, казалось весьма вероятным, то удержать Донецкий бассейн – во всяком случае, его восточную часть целиком – будет невозможно. Таким образом, любые попытки удержаться на нижнем Дону и Донце были с оперативной точки зрения ошибочны.

Второе обстоятельство, которое нельзя не учитывать, далее говорил я, – это что имеющихся на данный момент в нашем распоряжении сил не хватит для удержания всего Донбасса, если противник стянет новые подкрепления с Кавказа и из-под Сталинграда, а он наверняка это сделает. Не слишком разумно рассчитывать только на то, что враг истощит свои силы (хотя в боях с немецкими войсками его потери могли быть огромны), или на то, что он преждевременно прекратит действия из-за трудностей со снабжением. (Эти аргументы Гитлер постоянно приводил генералу Цейцлеру всякий раз, как тот обращал его внимание на громадное численное превосходство противника, опираясь в основном на точные данные разведки, которые мы ему предоставляли. Конечно, в какой-то степени доводы Гитлера были справедливы. Однако нельзя было забывать, что атаки противника по союзным армиям стоили ему небольших потерь и что он гораздо меньше зависел от снабжения и транспорта, чем немецкие войска, находящиеся на вражеской территории.) Ближайшие несколько дней подтвердили оценку намерений противника, высказанную группой армий. Стало ясно, что он намеревается разгромить наш фронт на Донце и одновременно обойти нас с фланга на западе.

2 февраля противник форсировал Донец восточнее Ворошиловграда, не встретив серьезного сопротивления со стороны итальянцев. Собранная им ударная группа состояла из трех танковых корпусов, одного механизированного и одного стрелкового корпуса – очевидно, из числа тех сил, которые до того опрокинули оборону итальянцев на Дону. Возможно, эта ударная группа стремилась к Ростову или Таганрогу.

После того как противник оттеснил 19-ю танковую дивизию из Старобельска, он развернул еще одну крупную группировку в составе трех или четырех танковых корпусов и стрелкового корпуса на юго-западе против рубежа Славянск – Лисичанск. Было ясно, что он планирует охватить наш фланг дальше на западе. Если не принимать во внимание остатки итальянских войск, он мог рассчитывать на это в районе Ворошиловграда или даже восточнее его.

Поэтому, за исключением шагов, предпринятых группой армий в отведенном ей районе для переброски 1-й танковой армии на средний Донец, весь период с конца января продолжались споры между штабом группы армий и ОКХ по поводу дальнейшего ведения операций в целом.

Как говорилось выше, 19 января я уже подчеркнул в разговоре с генералом Цейцлером, что удержать Донецкий бассейн целиком можно только при условии быстрого и эффективного вмешательства крупных сил с Харьковского направления. Поскольку рассчитывать на это не приходилось, я просил разрешить нам уменьшить глубину эшелонирования нашего восточного фланга хотя бы в той мере, чтобы высвободить силы, необходимые группе армий, чтобы предотвратить отсечение южного крыла собственными силами вместе с обещанными подкреплениями.

Мы уже направили 1-ю танковую армию на средний Донец, чтобы устранить ставшую острой угрозу окружения.

Теперь нужно было вывести 4-ю танковую армию из «балкона» на нижнем Дону и Донце. Это был единственный способ своевременно отреагировать на опасность того, что противник попытается отрезать нас от переправ на Днепре, наступая через рубеж Изюм – Славянск. Кроме того, выше по течению Дона следовало ожидать, что противник подтянет новые войска, помимо установленных в Славянске, через реку в направлении нижнего Днепра. Кроме 1-й дивизии танкового корпуса СС, тем временем прибывшей в Харьков, в полосе группы армий «Б» противнику противостояли только разбитые остатки частей. Но они не могли помешать ему развернуться в наш глубокий фланг. 4-я танковая армия могла быть высвобождена только за счет значительного сокращения длины фронта, занятого группой армий. Вместо того чтобы продолжать удерживать длинную дугу, образованную нижним Доном и Донцом от Ростова до района западнее Ворошиловграда, следовало отвести правый фланг группы армий назад, так сказать, на «тетиву лука». Эта «тетива» представляла собой систему оборонительных позиций, которую южное крыло немецких армий удерживало в 1941 году после первого отступления из Ростова, – линию, проходящую за Миусом на север вплоть до среднего Донца. Естественно, сократить фронт до этих позиций означало оставить восточную часть Донецкого угольного бассейна.

Чтобы оправдать это отступление, я попытался довести до сведения Верховного командования мою концепцию долгосрочного ведения военных действий. Ниже в общих чертах изложена телеграмма с этими соображениями, адресованная лично Гитлеру.

Силами, находящимися в распоряжении группы армий, удержать выступ Дон – Донец невозможно, даже придерживаясь чисто оборонительной тактики. В том случае, если Верховное командование продолжит находиться в обороне в 1943 году вследствие потери 6-й армии и двадцати ее дивизий, попытка любой ценой сохранить весь Донецкий бассейн потребует бросить на его оборону все наличные силы. Однако это развяжет противнику руки, и он сможет перейти в наступление превосходящими силами на любом участке всего остального фронта по собственному усмотрению. Хотя в данный момент группе армий «Дон» угрожает опасность изоляции на Азовском море (соответственно с потерей на Кубани группы армий «А»), можно уверенно предположить, что, даже если удастся избежать этого и удержать весь Донбасс, в дальнейшем целью противника будет окружение всего южного крыла Восточного фронта на Черном море.

Если же, с другой стороны, Верховное командование считает возможным искать победы в 1943 году, возобновив наступление, оно опять-таки сможет сделать это только на южном крыле, но ни в коей мере не из доно-донецкого выступа ввиду уже известных трудностей со снабжением и угрозы обхода с фланга, которой сразу же подвергнется любое наступление из этого «балкона». Достигнуть успеха наступлением – если оно вообще осуществимо – можно было только в том случае, если в первую очередь противника на нашем южном фланге удалось бы отвести на запад к нижнему Днепру. После этого мы могли бы перейти в наступление крупными силами из района Харькова и разгромить смыкающиеся русские фронты, чтобы затем повернуть на юг и окружить врага на Азовском море.

Однако Гитлер явно не желал рассматривать идеи подобного рода. Цейцлер, как он сообщил мне, уже сам сказал Гитлеру, что теперь стоит единственный вопрос: оставить ли Донбасс сам по себе или вместе с ним потерять и группу армий «Дон». Гитлер ответил в том смысле, что, хотя с оперативной точки зрения его начальник Генштаба, вероятно, прав, сдача Донбасса невозможна по экономическим соображениям – не столько из-за того, что мы потеряем донецкий уголь, сколько потому, что отступление немецких армий снова позволит противнику овладеть столь важными для производства стали ресурсами. В качестве компромиссного решения Гитлер распорядился, чтобы дивизия СС «Рейх», первая из состава танкового корпуса СС прибывшая в Харьков, нанесла удар из этого района в тыл неприятельских войск, наступающих на наш донецкий фронт.

Не говоря о том, что одной дивизии ни в коей мере не хватило бы для осуществления столь масштабной операции (для начала ей пришлось бы справиться с шестью вражескими дивизиями) и что мы ничем не сможем прикрыть ее все более растягивающийся северный фланг, ввести ее в бой означало бы раздробить единственную ударную силу – танковый корпус СС, – на которую мы могли рассчитывать в обозримом будущем. Если бы дело дошло до этого, дивизия «Рейх» все равно оказалась бы недоступна для такой операции, так как группа армий «Б» была вынуждена бросить ее навстречу быстро наступающим на Харьков советским силам. В тот момент она была связана в бесперспективных оборонительных боях под Волчанском северо-восточнее Харькова.

В ближайшие несколько дней (4 и 5 января) обстановка на фронте группы армий «Дон» заметно ухудшилась, так как противник оказал резкий нажим на 4-ю танковую армию, прикрывавшую проход 1-й танковой армии через Ростов. Две армии бывшего Кавказского фронта противника, 44-я и 58-я, присоединились к трем уже действовавшим против 4-й танковой армии. Это явно свидетельствовало о том, что «угроза», которую должна была создавать на фланге русских на Кубани 17-я армия группы армий «А», не помешала противнику перебросить значительные силы в решающий район боевых действий. Группа армий «Дон» должна была ожидать скорого массированного наступления на сам Ростов и на Донской фронт по обе стороны от Новочеркасска.

Вдобавок были обнаружены крупные моторизованные силы противника, продвигавшиеся из Сталинграда на Дон.

Положение на левом фланге группы армий также все более обострялось. Восточнее Ворошиловграда 6-я танковая дивизия, которую армейская группа Холлидта направила на средний Донец в исполнение приказа командования группы армий от 14 января, не смогла отпросить врага за реку. Пока ей удалось только запереть его на отвоеванном плацдарме.

Дальше на запад противник смог перейти Донец широким фронтом, поскольку здесь практически не было сил для обороны рубежа. Теперь противник находился под Славянском и взял Изюм.

Таким образом, уже тогда казалось сомнительным, что отход группы Холлидта на миусские позиции вообще осуществим. По замыслу командования группы армий она должна была выйти на рубеж Новочеркасск – Каменск 5 февраля, но в действительности из-за отказа Гитлера разрешить нам отвод фронта назад на Миус группа Холлидта была связана на Дону и Донце. Если бы противник нанес стремительный удар из Славянска на юго-восток, то сразу же расстроил бы нашу оборону на Миусе.

Хотя 1-я танковая армия вместе с силами, приданными ей командованием группы армий, в то время продвигалась из Ростова на средний Донец, должно было пройти несколько дней, прежде чем армия смогла бы вступить в действие. Что еще больше осложняло дело – это размокшие дороги в прибрежном районе, из-за которых задерживалось продвижение танковых дивизий, тогда как почва на севере была еще мерзлой и отнюдь не сковывала подвижность русских.

Ввиду этих гнетущих событий штаб группы армий не только вновь потребовал немедленно отвести правый фланг на Миус, но и поставил перед ОКХ еще несколько отдельных требований, которые должны были подчеркнуть опасность положения. Он потребовал сосредоточения 7-й зенитной дивизии, которая использовалась для противовоздушной обороны зоны коммуникаций с целью прикрытия с земли и воздуха путей снабжения, проходивших через Днепропетровск. Также он требовал немедленно приступить к подготовке организации снабжения по воздуху на тот случай, если противник отрежет ее тыловые коммуникации.

Командование группы армий потребовало кардинально увеличить объем железнодорожных перевозок за счет подвоза снабжения в группу армий «Б», где вообще едва ли имелись войска, которые следовало снабжать.

Оно также потребовало, чтобы в случае, если обещанное наступление дивизии СС «Рейх» не принесет полного успеха – иными словами, она не дойдет до Купянска, – к 6 февраля танковый корпус СС, как только увеличение объема войсковых перевозок позволит ему сосредоточиться в районе Харькова, наступал южнее Донца в направлении Изюма.

Наконец, штаб группы армий потребовал немедленной переброски боевых частей 13-й танковой дивизии и двух пехотных дивизий 17-й армии на нижний Днепр, где они будут укомплектованы новым оружием и получат находящиеся там резервные транспорты и колонны снабжения 6-й армии.

Даже если Гитлер был глух к нашим долгосрочным планам ведения операций, эти требования, во всяком случае, должны были заставить его понять серьезность положения.

И разумеется, результатом этой телеграммы стало то, что 6 февраля у нас приземлился «Кондор», чтобы доставить меня в ставку для совещания с Гитлером. Отчасти его решение лично выслушать меня вызвано посещением его шеф-адъютанта Шмундта в конце января, которому мы постарались весьма убедительно изложить наши взгляды на сложившуюся ситуацию и на методы высшего руководства.

Разговор между Гитлером и мною, состоявшийся 6 февраля 1943 года, позволил предотвратить катастрофу, угрожавшую южному крылу Восточного фронта, и дать Верховному командованию еще один шанс достигнуть в войне на востоке хотя бы ничейного результата.

Гитлер начал разговор – как я уже говорил в главе «Сталинградская трагедия» – с безоговорочного признания своей ответственности за гибель 6-й армии, которая встретила свой конец за несколько дней до того. Тогда у меня создалось впечатление, что эта трагедия сильно повлияла на него, и не только потому, что означала его явный провал как руководителя, но и потому, что его чисто по-человечески глубоко угнетала участь солдат, которые, веря в него, отважно выполняли свой долг до последнего. Правда, позднее я усомнился, что где-то в сердце Гитлера нашлось место для солдат, которые безгранично доверяли ему и оставались верны ему до конца. Мне показалось, что он видит во всех них, от фельдмаршала до рядового, лишь орудия для достижения своих целей в войне.

Как бы то ни было, этот поступок Гитлера, безоговорочно признавшего свою личную ответственность за Сталинград, выглядел благородно. Намеренно или неосознанно, он тем самым проявил большое знание психологии, начав разговор именно с этого. Он всегда умел мастерски подстраиваться под собеседника.

Я, со своей стороны, хотел обсудить с ним два вопроса.

Во-первых, дальнейшее ведение операций в моем районе, которое зависело от согласия Гитлера на оставление восточной части Донбасса. Необходимо было в тот же день добиться от него этого согласия.

Второй вопрос, который я хотел поставить перед ним, затрагивал высшее военное руководство – а именно ту форму, в которой оно осуществлялось Гитлером после отставки фельдмаршала фон Браухича. Итог этого образа руководства – Сталинград – дал мне достаточный повод, чтобы заговорить о нем.

Чтобы сразу покончить со вторым вопросом, позвольте мне коротко сказать, что мы не достигли никакого удовлетворительного результата. Понимая, что такой диктатор, как Гитлер, никогда добровольно не покинет пост главнокомандующего, я постарался внушить ему решение, которое не ущемило бы его престиж и в то же время гарантировало бы в будущем здоровое военное руководство. Я попросил его обеспечить единство руководства, назначив одного начальника Генерального штаба, которому он бы безоговорочно доверял и которого вместе с тем облек бы подобающей ответственностью и полномочиями.

Но Гитлер явно не желал беспристрастно обсуждать вопрос. Он то и дело переходил на личности и жаловался на постигшее его разочарование военным министром фон Бломбергом и даже фон Браухичем. Больше того, он напрямик заявил, что никому не может дать таких полномочий, которые фактически поставили бы его выше Геринга, так как Геринг никогда не подчинится начальнику Генерального штаба, даже если тот будет действовать от имени Гитлера. Действительно ли Гитлер не хотел нанести обиду Герингу или просто воспользовался им как предлогом, я сказать не могу.

И это возвращает нас к первому вопросу – о дальнейшем ведении операций в районе группы армий «Дон».

Я начал с того, что изобразил перед Гитлером сложившуюся на тот момент обстановку на фронте группы армий, а затем сделал выводы, вытекающие из нее. Я указал, что наших сил отнюдь не достаточно, чтобы удержать район Дон – Донец. Как бы высоко Гитлер ни оценивал его важность для обеих сторон, в действительности вопрос состоял только в том, потеряем ли мы, пытаясь удержать весь Донбасс, и его, и группу армий «Дон» (а затем и группу армий «А») или, своевременно оставив часть Донбасса, сможем избежать угрожающей катастрофы.

Обрисовав эти очевидные перспективы положения, я попробовал разъяснить Гитлеру неизбежный исход в том случае, если мы останемся на доно-донецком «балконе». Теперь, когда группа армий «Б» почти полностью выведена из действий, враг получит возможность повернуть наступающими в ее полосе значительными силами в направлении нижнего Днепра или морского побережья и таким образом отрезать все южное крыло. От развития событий на южном крыле, подчеркнул я, зависит исход всей войны на востоке. Было ясно, что противник будет и дальше вбрасывать войска из своих еще сильных резервов (особенно из-под Сталинграда), чтобы в полной мере обеспечить себе достижение цели – отсечения южного крыла Восточного фронта. Поэтому танковый корпус СС никак не сможет нанести контрудар достаточной силы, чтобы предотвратить широкий обход, который непременно предпримет враг. У противника хватит мощи для выполнения этого маневра и одновременного прикрытия его на западе в районе Харькова. Даже всех возможных немецких подкреплений будет недостаточно, чтобы остановить этот удар неприятеля. Поэтому было совершенно необходимо, чтобы за 1-й танковой армией, продвигавшейся на средний Донец, немедленно последовала 4-я танковая армия, чтобы предотвратить еще не ставшую острой, но все-таки неизбежную опасность окружения наших сил противником между Донцом и Днепром. Только тогда будет возможно во взаимодействии с подходящими подкреплениями восстановить положение на южном крыле Восточного фронта – то есть на всем отрезке фронта от побережья Азовского моря до правого фланга группы армий «Центр». Если 4-я танковая армия не будет выведена с нижнего Дона, это будет невозможно. Однако вывод ее оттуда автоматически означал отход с доно-донецкого выступа на миусские позиции у его основания. Нельзя было терять ни дня. По правде говоря, уже было сомнительно – из-за проволочек с принятием решения, – что армейской группе Холлидта, связанной обороной всего фронта от побережья до среднего Донца, удастся своевременно выйти на миусский рубеж. Вследствие этого я должен был в тот же день добиться разрешения оставить всю восточную часть Донецкого бассейна до самого Миуса.

После моего заявления – которое, между прочим, Гитлер выслушал совершенно спокойно – развернулась дискуссия о Донбассе, которая продолжалась несколько часов. Даже во время второй части нашего разговора, когда я с глазу на глаз обсуждал с ним проблемы руководства в целом, Гитлер то и дело возвращался к этой теме.

Как я убедился на собственном опыте в других подобных случаях, он избегал настоящего обсуждения оперативных вопросов, которые я ставил перед ним. Он даже не пытался предложить свой, лучший план или опровергнуть мои аргументы. Вдобавок он не оспаривал того, что события будут развиваться по сценарию, который я должен был предвидеть. Все утверждения, прямо не относящиеся к самым насущным нуждам того момента, он рассматривал как чистую теорию, которая могла осуществиться, а могла и остаться предположением. По существу дела, все оперативные соображения в конечном итоге основываются – особенно в том случае, если инициатива отдана в руки противника, – на оценке ситуации или гипотезах относительно тех действий, которые можно ожидать от противника. Хотя невозможно сказать заранее, по какому именно пути пойдут события, успеха добивается только тот военачальник, кто способен его прогнозировать. Он умеет предвидеть сквозь завесу, которая всегда окутывает будущие действия врага, и, по крайней мере, правильно оценивать свои возможности и возможности противника. Конечно, чем выше стоит руководитель, тем дальше в будущее он обязан смотреть. И чем больше расстояния, которые нужно преодолеть, и соединения, которые нужно передвигать, тем больше пройдет времени, прежде чем проявится результат принятого решения. Однако Гитлер не был склонен к такому предвидению, во всяком случае, в оперативных вопросах. Возможно, ему не хотелось бы столкнуться со следствиями, которые не совпадут с его желаниями. И если он не мог их опровергнуть, то при всякой возможности старался их избегать.

Также и в этот раз он вновь главным образом брал свои доводы из других областей. Он начал с того, что пространно выразил свое вполне понятное отвращение к тому, чтобы добровольно отказываться от завоеванной с такими жертвами территории, поскольку, как он считал, еще не доказано, что иного выхода не существует. Такая точка зрения понятна любому солдату. Мне особенно было не по душе и тогда, и во многих других случаях позже убеждать Гитлера в необходимости оставить занятые области. Я бы, конечно, предпочел представить ему планы успешных наступлений вместо неизбежных отступлений. Но есть один известный принцип военного искусства, который гласит: тот, кто пытается удержать сразу все, в конце концов не может удержать ничего.

Другой аргумент, к которому неоднократно прибегал Гитлер, состоял в том, что сокращение фронта, которое я предлагал для высвобождения дополнительных сил, высвободит соответствующее количество сил противника, которые он затем бросит на чашу весов на решающем участке. Сам по себе это тоже был вполне разумный довод. Однако при подобных перегруппировках сил решающим фактором является то, какой из двух противников получит преимущество – иными словами, кто из них первый сумеет своевременными действиями использовать возможность и перехватить инициативу на решающем участке и далее диктовать свои условия запоздавшему врагу, даже если враг обладает численным превосходством. Что касается попыток удержать доно-донецкий выступ, то слишком растянутый фронт фактически ликвидировал преимущества, которые обычно имеет обороняющаяся сторона по сравнению с атакующей. В подобных условиях атакующий получает возможность прорвать растянутый фронт в любом месте по своему усмотрению, причем относительно небольшими силами и без тяжелых потерь. Поскольку у защищающейся стороны нет резервов, противник может смести всю ее оборону.

Кроме того, Гитлер утверждал, что если упорно драться за каждую пядь земли и заставить противника дорого платить за каждый сделанный шаг вперед, то и наступательная сила советских армий когда-нибудь истощится. Противник непрерывно наступал уже два с половиной месяца. Он понес большие потери и вскоре исчерпает все свои силы. Более того, чем дальше он будет отходить от исходного рубежа, тем больше трудности снабжения будут задерживать планируемый им глубокий обходной маневр.

Конечно, Гитлер был во многом прав. Противник, безусловно, нес тяжелейшие потери, во всяком случае, когда атаковал удерживаемые немцами участки, и эти потери существенно уменьшили его ударную мощь. Однако он одерживал в соответствующей мере легкие успехи там, где не сталкивался с упорным сопротивлением немецких частей. Также верно, что потери советских частей – главным образом пехотных – значительно снизили боевые качества, иначе нам вообще не удалось бы выстоять против них при подавляющем численном превосходстве. Но как бы ни ухудшалась боеспособность дивизий противника вследствие потерь, на их место всегда находились новые дивизии. Что касается трудностей снабжения – действительно, можно было рассчитывать на то, что они будут возрастать по мере продвижения противника вперед. Но в наш автомобильный век расстояния от конечных пунктов выгрузки до Азовского моря или нижнего Днепра были недостаточно велики, чтобы сорвать надвигающееся наступление советских войск с целью отсечения южного крыла немецких армий.

В Первую мировую войну считалось общепринятым, что армия не может удаляться от конечных пунктов выгрузки больше чем на 150 километров. То, что эти данные уже были недействительны, достаточно убедительно доказали наши собственные операции на востоке и западе. Вдобавок русские были мастерами быстро восстанавливать железные дороги, что представляло сравнительно небольшую инженерную трудность на их широких равнинных просторах. Так или иначе, неразумно было надеяться, что противник вскоре дойдет до предела своих сил или будет обездвижен. В конце концов, наши дивизии, давно уже испытывавшие чрезмерные нагрузки и несшие тяжелые потери, сами стояли на грани истощения. Здесь я должен подчеркнуть, что Гитлер полностью отдавал себе отчет в состоянии и потерях наших войск. Однако он никак не хотел признать, что вновь созданные дивизии сначала должны были слишком высокой ценой расплачиваться за недостаток боевого опыта. С другой стороны, он согласился, что идея полевых дивизий люфтваффе окончилась провалом, и даже признал, что они были созданы в качестве уступки честолюбию Геринга.

По поводу же собственно оперативного положения Гитлер только выразил уверенность, что танковый корпус СС сможет устранить серьезную угрозу для фронта на среднем Донце, нанеся удар на юго-восток от Харькова в направлении Изюма. Однако он оговорил, что до прибытия дивизии «Лейб-штандарт» дивизия «Рейх» должна будет покончить с неприятелем в районе Волчанска. (Третья дивизия сможет прибыть лишь еще позже.) Его вера в ударную силу этого недавно сформированного танкового корпуса СС явно была безгранична. Но в остальном его заявления свидетельствовали о том, что он до сих пор не понимает или не хочет понимать опасностей, особенно когда на новом поле боя появились сталинградские соединения противника.

Но самым веским аргументом, который Гитлер постоянно повторял, была, как ему представлялось, невозможность оставить Донбасс в тот момент. В первую очередь он опасался того, как это повлияет на Турцию. Но главным образом он подчеркивал необходимость донецкого угля для нашей военной экономики и то положение, в котором противник окажется, если его лишится. Только вновь овладев донецким углем, сказал он, русские смогут сохранить производство стали и тем самым поддерживать на прежнем уровне производство танков, орудий и боеприпасов. Когда я напомнил ему о том, что русские до сих пор производят достаточно танков и боеприпасов, несмотря на потерю Донбасса, Гитлер ответил на это, что они используют имеющийся у них запас стали. Если они не вернут себе угольный бассейн, настаивал он, то не смогут поддерживать военную промышленность на прежнем уровне, что, в свою очередь, не позволит им организовать крупное наступление. Разумеется, никто не стал бы отрицать, что противник испытывал трудности с производством вследствие потери коксующегося угля, а также сталелитейных и других заводов Донбасса. Одним из доказательств этого было, по-моему, то, что до сих пор противник не мог восполнить потери артиллерии, понесенные в 1941 году. Именно это и дало нам в свое время возможность защитить кое-как пополненный фронт на Чире. Той зимой противник располагал достаточным количеством орудий, чтобы собрать превосходящие силы артиллерии на ограниченных участках фронта – как, например, во время трех последовательных прорывов на Дону, – но ему до сих пор явно не хватало орудий, чтобы полностью укомплектовать все дивизии мобильной артиллерией. Кстати, при обсуждении экономического значения Донбасса Гитлер имел возможность показать свою поразительную осведомленность о производственных показателях и потенциалах вооружения.

В этом столкновении взглядов на целесообразность или нецелесообразность попытки удержать Донбасс у меня в конечном итоге остался один козырь. Незадолго до моего вылета в Лётцен к нам в штаб ненадолго приехал Пауль Плейгер, председатель Имперского угольного объединения. В ответ на мой вопрос о действительном военно-экономическом значении Донбасса для Германии и России он заверил меня, что угольные залежи в районе Шахт – то есть в той части Донбасса, которая находилась восточнее Миуса, – не представляют жизненной важности, поскольку добываемый там уголь не пригоден ни для коксования, ни для паровозов. Это заявление полностью опровергало возражения Гитлера с точки зрения военной экономики!

Но если кто-то полагает, что после этого Гитлер признал свою неправоту, то он недооценивает упрямства фюрера. В конце концов, с целью хотя бы отсрочить эвакуацию доно-донецкого выступа, он сослался на погоду. По стечению обстоятельств в последние дни установилась неожиданно ранняя оттепель. Передвигаться по ледяным дорогам Таганрогской бухты стало небезопасно, и, хотя Дон и Донец еще были скованы льдом, в любой момент лед мог тронуться, если оттепель продолжится.

Гитлер использовал все свое красноречие, стараясь убедить меня, что всего через несколько дней широкая долина Дона превратится в непреодолимое препятствие, через которое противник до самого лета не сможет перейти в наступление. И наоборот, если наша 4-я танковая армия двинется на запад, то завязнет в грязи. Он сказал, что в таких обстоятельствах я могу хотя бы еще немного подождать.

Когда же я все-таки остался при своем мнении и отказался поставить судьбу группы армий в зависимость от надежды на не соответствующее сезону изменение погоды, Гитлер наконец согласился на сокращение восточного фронта группы армий до Миуса. Считая обсуждение проблем высшего руководства, наш разговор продолжался целых четыре часа.

Об упорстве Гитлера говорит один пустяковый случай, произошедший при нашем расставании. После того как я, по-видимому, заручился его окончательным одобрением моих оперативных замыслов и уже выходил из комнаты, он вдруг снова позвал меня назад. Он сказал, что, естественно, не намерен отступаться от своего решения сразу же после того, как мы пришли к согласию, но все-таки призывает меня еще раз подумать, нельзя ли подождать еще хоть немного. Оттепель в бассейне Дона еще может позволить нам не оставлять доно-донецкий выступ. Однако я твердо стоял на своем. Я мог пообещать ему только не отдавать приказ об отступлении, пока не вернусь в свой штаб к полудню следующего дня, при условии, что вечерняя сводка об обстановке не потребует немедленных действий.

Я так подробно рассказал о своем разговоре с Гитлером не только потому, что он оказал решающее влияние на исход зимней кампании, но и потому, что нахожу его во многих отношениях типичным для позиции Гитлера. Он показывает, как трудно было заставить его согласиться с тем, что не соответствовало его желаниям.