11. Гитлер как верховный главнокомандующий

Мое назначение командующим группой армий «Дон» впервые поставило меня в положение непосредственного подчинения Гитлеру как Верховному главнокомандующему вооруженными силами (вермахтом) и сухопутными силами (армией). Только тогда я оказался в ситуации, когда смог воочию убедиться, как он пытался исполнять обязанности высшего военачальника, помимо обязанностей главы государства, ибо до тех пор я наблюдал его влияние на военные решения в лучшем случае издалека и опосредованно. Из-за строгой секретности, окружавшей все вопросы оперативного характера, я не мог составить собственное обоснованное мнение.

Во время Польской кампании мы не знали о вмешательстве Гитлера в руководство армией. Во время двух его визитов в группу армий под командованием фон Рундштедта он сочувственно выслушал наши доклады о ситуации и одобрил наши намерения, никак не попытавшись вмешаться.

Что касается плана оккупации Норвегии, то никто из посторонних ничего о нем не знал. Отношение Гитлера к наступлению на западе уже подробно обсуждалось. Конечно, прискорбно и тревожно, что в этом вопросе он полностью пренебрег мнением ОКХ, и все-таки нужно признать, что с военной точки зрения его идея достижения успеха за счет наступательных действий была в своей основе верной, даже если того же нельзя было сказать о первоначально назначавшихся им сроках. Конечно, он в общих чертах составил план, который, как уже говорилось, вряд ли мог привести к окончательной победе. Вероятно, в то время он сам сомневался в возможности достичь решительных результатов в том масштабе, в котором они в конце концов были достигнуты. Тем не менее, когда эту возможность предоставил ему план, предложенный штабом группы армий «А», он тут же ухватился за него и превратил его в свой собственный, хотя и с определенными оговорками, выдававшими его нежелание идти на риск. Его роковая ошибка, заключавшаяся в остановке танков перед Дюнкерком, в то время не была очевидной для постороннего, поскольку вид побережья, заваленного брошенной техникой, мог обмануть кого угодно, если не знать, насколько успешно удалось британцам переправить свои войска через Ла-Манш.

Отсутствие «военного плана», позволявшего своевременно провести подготовку вторжения, свидетельствовало о провале руководства вооруженных сил – иными словами, самого Гитлера. С другой стороны, человеку, не бывшему очевидцем, невозможно было судить, насколько неизбежным с политической точки зрения было решение выступить против Советского Союза. Советские группировки сил на немецкой, венгерской и румынской границах выглядели в достаточной мере угрожающе.

В качестве командира корпуса и позднее командующего 11-й армией я так же мало знал о влиянии Гитлера на подготовку плана нападения на Советский Союз и ведения операций на первом этапе кампании, как и о планах летнего наступления 1942 года. Разумеется, в руководство Крымской кампанией Гитлер не вмешивался. Фактически он без колебаний согласился с нашим замыслом во время моего посещения ставки весной 1942 года и, несомненно, сделал все возможное, чтобы обеспечить наш успех под Севастополем. Я уже высказывал мнение, что после падения Севастопольской крепости 11-я армия была использована неверно.

Однако теперь, оказавшись в непосредственном подчинении у Гитлера в качестве командующего группой армий, я впервые смог на опыте узнать его как Верховного главнокомандующего.

Гитлер отличался поразительно цепкой памятью и живым воображением, которые позволяли ему быстро схватывать технические вопросы и проблемы вооружения. Он на удивление хорошо разбирался в применении новейшего неприятельского оружия и мог без запинки целыми столбцами перечислять по памяти цифры относительно военного производства у нас и у противника. Это был, по существу, его излюбленный способ уводить разговор от неприятной темы. Не подлежит сомнению, что многочисленными достижениями в области вооружений страна обязана его проницательности и необычайной энергии. Но вера в собственное превосходство в этих вопросах в конечном счете привела к катастрофическим последствиям. Своим вмешательством он мешал плавному и своевременному развитию военно-воздушных сил, и, безусловно, именно он затормозил развитие технологий в области реактивных двигателей и атомного оружия.

К тому же интерес Гитлера ко всем техническим вопросам привел к переоценке важности технических средств. В общем, ему не хватало приобретаемых на опыте военных знаний, которых не могло заменить его чутье. То, что цели и масштаб операции должны находиться в прямой зависимости от времени и сил, необходимых для ее выполнения, не говоря уже о материально-технических ресурсах, было выше его понимания. Он не понимал или не хотел понять, что любая долгосрочная наступательная операция требует постоянного притока новых сил, помимо тех, которые участвовали в первом наступательном бое. Все это поразительно ясно проявилось в ходе подготовки и осуществления летнего наступления 1942 года. Еще одним примером может послужить его утопическая идея, о которой он сообщил мне осенью 1942 года, идея наступления через Кавказ на Ближний Восток и Индию силами моторизованной группы армий.

Как в политической области (во всяком случае, после его успехов 1938 года), так и в военной Гитлер не обладал способностью здраво судить о том, чего можно достичь, а чего нельзя. Осенью 1939 года, несмотря на презрительную оценку французских сил сопротивления, он не сумел распознать возможности добиться решительного успеха путем правильно организованного немецкого наступления. Однако, когда этот успех пришел в его руки, он потерял способность различать возможности при других условиях. И в том и в другом случае ему не хватало именно стратегической и оперативной подготовки.

Так, его живое воображение хваталось практически за каждую заманчивую цель, заставляя его распылять немецкие силы между несколькими задачами одновременно, зачастую на самых разных театрах военных действий. Он никогда не понимал того правила, что в критической точке не бывает лишних сил, что, возможно, следует пожертвовать менее важными фронтами или пойти на риск их радикального ослабления для достижения главной цели. Поэтому во время наступлений 1942 и 1943 годов он не мог решиться поставить на карту все ради успеха. Кроме того, он был не способен или не желал предусматривать необходимые меры на тот случай, если потребуется компенсировать неблагоприятное развитие событий.

Что касается стратегических целей Гитлера (по крайней мере, в конфликте с Советским Союзом), то они в большой степени обусловливались политическими соображениями и военно-экономическими потребностями. Об этом уже упоминалось во вводных замечаниях к Русской кампании и снова будет говориться в связи с оборонительными боями 1943–1944 годов.

Итак, политические и экономические вопросы, безусловно, имеют огромную важность при установлении стратегических целей войны. Гитлер не принял во внимание того, что овладение и, самое главное, удержание территории предполагает разгром вооруженных сил противника. Пока эта военная проблема не разрешена – как о том свидетельствует война с Советским Союзом, – овладение территориальными целями в виде ценных в экономическом отношении районов остается проблематичным, а их длительное удержание – невозможным. Тогда еще не наступил день, когда появилась возможность с помощью авиации и управляемых ракет причинить такой ущерб производственным базам и транспортной системе противника, чтобы он утратил способность продолжать борьбу.

Разумеется, стратегия должна быть орудием в руках политического лидера, но все-таки он не должен пренебрегать – как часто случалось при установлении Гитлером оперативных целей – тем обстоятельством, что стратегическая цель всякой войны состоит в уничтожении обороноспособности противника. Только гарантированная победа открывает дорогу к достижению политических и экономических целей.

Эти рассуждения подводят меня к фактору, который, вероятно, больше, чем что-либо иное, определяет характер руководства Гитлера, – переоценке силы воздействия его воли.

Несомненно, что сильная воля высшего военачальника является одним из существенных условий победы. Многие битвы были проиграны и многие успехи упущены, потому что в критический миг воля полководца дрогнула.

Воля к победе, помогающая командиру выстоять в тяжелый, переломный момент, – это нечто совсем иное, чем воля Гитлера, берущая начало из уверенности в своем «предназначении». Такая уверенность неизбежно лишает человека восприимчивости к доводам рассудка.

Гитлер не был склонен принимать в расчет вероятные намерения врага, убежденный в том, что его воля в конце концов обязательно восторжествует. Он не был готов воспринимать любые сведения, даже самые надежные, о превосходстве противника, хотя бы и многократном. Гитлер либо отмахивался от этих докладов, либо преуменьшал, заявляя о недостатках и недочетах противника, либо прибегал к бесконечному перечислению цифр, характеризующих немецкое военное производство.

Перед лицом его воли фактически исключались такие существенные элементы, как «оценка обстановки», на которых военачальник должен основывать все свои решения. Тем самым Гитлер отворачивался от действительности.

Удивительным было только то, что эта переоценка собственной силы воли, это игнорирование ресурсов и вероятных намерений противника не сочетались с соответствующей смелостью в принятии решений. Тот человек, который к 1938 году после своих политических успехов стал азартным игроком на политическом поле, всеми силами избегал риска в военной области. Смелым военным решением Гитлера можно считать оккупацию Норвегии, но и тогда инициатива исходила от гроссадмирала Редера. И даже там, как только создалась критическая ситуация под Нарвиком, Гитлер едва не отдал приказ оставить город и тем самым продемонстрировал готовность пожертвовать главной целью всей операции, которая заключалась в том, чтобы обеспечить пути вывоза железной руды. Также и во время проведения кампании на Западе, как было показано выше, проявилось известное нежелание Гитлера идти на военный риск. Решение Гитлера о нападении на Советский Союз в конечном счете было неизбежным следствием отказа от вторжения в Великобританию, которое Гитлер опять-таки счел слишком рискованным.

Во время кампании в России страх риска проявился у Гитлера в двух формах. Во-первых, как будет показано ниже, в его отрицании гибкости при проведении операций, которая в условиях войны начиная с 1943 года могла быть достигнута только за счет добровольного, хотя и временного оставления завоеванной территории. Во-вторых, в его боязни оголить второстепенные фронты или театры военных действий в пользу того участка, где происходили главные, решающие события, даже если отказ принять эти меры явно создавал угрозу.

Есть три возможные причины, вынуждавшие Гитлера уклоняться от риска в военной области. Во-первых, в глубине души он мог чувствовать, что ему не хватает полководческого таланта, чтобы преодолевать последствия такого риска. Во-вторых, присущий каждому диктатору страх, что любые промахи подорвут его престиж. На практике подобная позиция неминуемо приводит к совершению военных ошибок, которые больше, чем что-либо иное, наносят удар по престижу. В-третьих, коренившееся в жажде власти сильное нежелание Гитлера отказываться от чего-либо, однажды попавшего в его руки.

В той же связи можно упомянуть о другой черте Гитлера, против которой мы с начальником Генерального штаба генерал-полковником Цейцлером вели бесплодную борьбу, когда я командовал группой армий «Дон».

Когда бы Гитлеру ни предстояло принять решение, которого никак нельзя было избежать, он оттягивал это как можно дольше. И так всякий раз, когда нужно было срочно бросить в бой силы, чтобы успеть воспрепятствовать оперативному успеху противника или не дать ему возможности развить успех. Генеральный штаб был вынужден целыми днями препираться с Гитлером, прежде чем он добивался высвобождения сил с менее угрожаемых участков фронта для переброски их туда, где возникла критическая обстановка. В большинстве случаев он давал слишком мало войск и слишком поздно, и в конце концов ему приходилось давать в несколько раз больше войск, чем у него запрашивали сначала. Споры продолжались неделями, если речь шла об оставлении позиций, которые невозможно было оборонять, как, например, Донецкий бассейн в 1943 году или Днепровскую дугу в 1944. То же касалось и оставления не имеющих значения выступов линии фронта, где сохранялась спокойная обстановка, с целью высвобождения сил. Вероятно, Гитлер всегда полагал, что события будут развиваться в соответствии с его желаниями и дадут ему возможность избежать решений, которые были неприятны ему хотя бы уже потому, что означали признание того факта, что он должен приспосабливаться к действиям противника. Его раздутая уверенность в силе влияния собственной воли, известная антипатия по отношению к любому риску, связанному с маневренными операциями контрнаступления, успех которых нельзя было гарантировать заранее, и его нежелание отдавать что-либо добровольно – эти факторы с течением времени все больше и больше сказывались в характере его военного руководства. Упорная оборона каждой пяди земли постепенно превратилась в альфу и омегу его руководства. Итак, после блестящих успехов германских вооруженных сил в первые годы войны, достигнутых благодаря оперативной маневренности, Гитлер, когда перед Москвой создался первый кризис, отреагировал тем, что перенял у Сталина принцип упорного удержания каждой позиции. Этот образ действий в 1941 году привел советское командование на край пропасти, в связи с чем Советы отказались от него после начала немецкого наступления в 1942 году.

Однако благодаря тому, что советское контрнаступление зимой 1941 года было сорвано сопротивлением наших войск, Гитлер был убежден, что его приказ, при любых обстоятельствах запрещающий добровольный отход, спас германскую армию от участи великой армии Наполеона, постигшей ее в 1812 году. Конечно, эту его уверенность подкрепляло молчаливое согласие его окружения и некоторых фронтовых командующих. Поэтому, после того как осенью 1942 года создался новый кризис, когда немецкое наступление увязло под Сталинградом и на Кавказе, Гитлер снова посчитал, что секрет успеха заключается в том, чтобы любой ценой держаться за завоеванные позиции. Его так и не удалось заставить отказаться от этого мнения.

В наше время общепризнано, что оборона является наиболее сильным из двух видов боя. Однако это верно лишь в том случае, когда оборона столь эффективна, что нападающий смертельно истекает кровью, атакуя позиции защитника. Но об этом не могло быть и речи на Восточном фронте, где числа имевшихся в наличии немецких дивизий никогда не было достаточно для организации столь мощной обороны. Противник, будучи во много раз сильнее нас, всегда имел возможность, сосредоточив войска в любом выбранном им районе, прорвать наши чересчур растянутые фронты. В итоге крупные немецкие силы оказывались не в состоянии избежать окружения. Только в ходе маневренных операций немецкая сторона могла извлечь пользу из превосходства своего командования и войск и, возможно, в конце концов свести к нулю силы Советского Союза.

Поскольку Гитлер ставил силу власти выше силы разума и, питая глубокое уважение к храбрости солдата, не ценил в той же мере его умений, неудивительно, что он переоценивал технические средства. Он опьянял себя цифрами, характеризующими немецкую военную промышленность, которая развивалась немыслимыми темпами, безусловно благодаря ему. Но при этом Гитлер предпочитал не замечать, что вооружение противника все же превышает немецкое.

Он забывал о том, сколько подготовки и умения требуется для того, чтобы оружие использовалось максимально эффективно. Ему хватало того, что новые виды вооружения поступали на фронт. Гитлера не беспокоило, сумеют ли освоить его в подразделениях или испытывалось ли оно когда-нибудь в боевых условиях.

Точно так же Гитлер постоянно отдавал приказы о формировании новых дивизий. Хотя увеличение количества наших соединений было весьма желательно, их комплектование происходило за счет пополнений уже существующих дивизий, которые с течением времени истекали кровью. При этом вновь созданные соединения вначале должны были очень дорого расплачиваться за это лишними жертвами в силу недостатка боевого опыта. Самыми яркими примерами являются полевые дивизии люфтваффе, бесконечные ряды дивизий СС и, наконец, так называемые «народно-гренадерские дивизии».

Наконец, следует упомянуть то, что, хотя Гитлер без конца твердил о своих «солдатских» взглядах и любил говорить о том, что приобрел военный опыт в качестве солдата на передовой, по складу личности ему были чужды мысли и чувства солдата, как и его партия была чужда прусскому духу.

Конечно, Гитлер получал довольно точную информацию об обстановке на фронте из докладов командующих армиями и группами армий. Кроме того, он часто беседовал с офицерами, только что вернувшимися из прифронтовых районов. Таким образом, он знал не только о достижениях наших войск, но и о том, какому перенапряжению сил они непрерывно подвергаются с самого начала кампании в России. Возможно, это было одной из причин, почему Гитлер упорно не желал посещать Восточный фронт. Достаточно сложно было убедить его посетить штаб нашей группы армий; а мысль о том, чтобы заехать еще дальше, никогда не приходила ему в голову. Быть может, он опасался, что такие поездки разрушат его розовые мечты о его непоколебимой воле.

Как ни старался Гитлер подчеркнуть свой былой статус фронтовика, все же у меня никогда не возникало чувство, что сердцем он связан с армией. Для него потери были просто цифрами, характеризовавшими сокращение боеспособности. Едва ли они серьезно трогали его как человека.

Но в одном отношении образ мыслей Гитлера полностью соответствовал солдатскому: в том, что касалось военных наград. В первую очередь он стремился награждать самых храбрых среди бойцов, и положение о награждении Железным крестом, изданное им в начале кампании, может служить для них образцом. Он постановил, что награда должна вручаться только за мужество и выдающиеся заслуги в руководстве – то есть, в отношении последней категории, ее могли получить только командиры соединений и высшие офицеры. К сожалению, многие из тех, кто распоряжался награждением Железными крестами, не соблюдали этого совершенно ясного и превосходного правила – отчасти, нужно признать, из-за запоздалого учреждения Креста за военные заслуги, предназначенного для тех, кто, хотя и занимал служебное положение, которое не давало возможности получить Железный крест, все же заслуживал награды. От Гитлера всегда было труднее добиться Рыцарского креста для заслуженного генерала, чем для офицера или рядового фронтовика.

Что касается тех, кто склонен задним числом высмеивать всевозможные знаки отличия и награды, учрежденные Гитлером во время войны, то им следует вспомнить о том, какие подвиги совершили наши солдаты за долгие военные годы. Во всяком случае, такие почетные знаки, как, например, знак отличия за участие в рукопашных боях и Крымский щит 11-й армии, солдаты носили с гордостью. Кроме того, количество медалей и орденов, врученных солдатам противной стороны, свидетельствует о том, что вопрос о военных наградах нельзя сбрасывать со счетов.

Описанные только что недостатки не могли не умалять в значительной степени способность Гитлера играть выбранную им самим роль Верховного главнокомандующего.

Но все же их можно было бы компенсировать, если бы Гитлер был готов прислушиваться к советам – и искренне им довериться – опытного начальника Генерального штаба. Для него согласиться с советом разделяющего с ним ответственность начальника штаба означало подчиниться воле другого. В довершение всего происхождение и воспитание взрастили в нем непреодолимое недоверие к военным руководителям, чьи принципы и образ мыслей были чужды ему. Поэтому он не был готов увидеть рядом с собой военного советника, несущего реальную ответственность. Он хотел быть новым Наполеоном, который терпел только тех подчиненных, кто послушно исполнял его волю. К несчастью, Гитлер не обладал ни военной подготовкой Наполеона, ни его военным гением.

В главе о плане вторжения в Великобританию я уже показал, что Гитлер так организовал Верховное командование, что ни у кого не было полномочий консультировать его по вопросам общей стратегии или заниматься составлением военного плана. Штаб оперативного руководства ОКВ, который теоретически соответствовал таким задачам, на практике всего лишь играл роль военного секретариата. Он существовал исключительно для того, чтобы переводить замыслы и распоряжения Гитлера на язык военных приказов.

Но в дальнейшем положение усугубилось. Полностью передав Норвежский театр военных действий в ведение ОКВ и исключив его из компетенции ОКХ, Гитлер сделал лишь первый шаг к дезорганизации наземных операций. С течением времени все остальные театры военных действий также были переданы в ведение ОКВ. Наконец, в сфере ответственности ОКХ остался только Восточный фронт, но и тогда во главе его стоял Гитлер. Тем самым у начальника Генерального штаба сухопутных сил осталось так же мало рычагов влияния на других театрах военных действий, как и у командующих двух остальных родов войск в вопросах генеральной стратегии. Он не имел права голоса в распределении сухопутных сил и часто даже не располагал точными сведениями о том, какие людские и материальные ресурсы отправлялись на различные театры. В таких обстоятельствах неизбежно должны были возникнуть разногласия между штабом оперативного руководства ОКВ и Генеральным штабом сухопутных сил. По всей вероятности, Гитлер намеренно создавал подобные разногласия, чтобы в любой момент одному обладать правом решающего голоса. Естественно, столь порочная организация высшего военного руководства не могла не подорвать его. Еще одним следствием переоценки Гитлером своей силы воли и военных способностей стало то, что он все больше пытался вмешиваться в руководство подчиненных соединений.

Гитлер полагал, что ему из-за письменного стола лучше видно, чем командирам на фронте. Он не обращал внимания на то, что многое на его подробной оперативной карте явно устарело. Кроме того, издали он не мог судить о том, какие действия необходимо принять на месте.

Он все больше привыкал вмешиваться в руководство группами армий, армий и низших соединений, отдавая особые приказы. Фельдмаршал фон Клюге, с которым мы встретились на железнодорожной станции по дороге из Витебска в Ростов, рассказал мне, что у себя в группе армий «Центр» он обязан брать разрешение у Гитлера для подготовки любых операций, требовавших сил батальона и выше. Даже если мне и не доводилось испытывать столь нетерпимое вмешательство, разногласия с Верховным командованием в результате вмешательства Гитлера возникали довольно часто.

В отличие от страсти к отдельным приказам, которые обычно только затрудняли работу штабов и пагубно сказывались на проведении операций, Гитлер испытывал сильную неприязнь к оперативным указаниям, рассчитанным на дальнюю перспективу. Чем больше он рассматривал принцип «держаться любой ценой» в качестве альфы и омеги своего образа действий, тем меньше он был склонен отдавать распоряжения с расчетом на долгий срок, которые учитывали бы предвидимое развитие стратегической обстановки. Он отказывался признавать, что подобные методы в конечном счете поставят его в невыгодное положение относительно противника.

Мне еще остается рассказать – насколько я могу судить по личному опыту, – какие формы принимали споры, неизбежно возникавшие между Гитлером и военачальниками армий из-за его отношения к вопросам военного руководства. Часто в описаниях Гитлер изображается в бешенстве с пеной у рта, а порой даже кусающим ковер. Конечно, иногда Гитлер терял самообладание, но я лично лишь единственный раз был очевидцем того, как он повысил голос или ненадлежаще вел себя, об этом упоминалось выше.

Очевидно, Гитлер чувствовал, как далеко он может зайти в разговоре с собеседником и кого он может запугать взрывом гнева, возможно часто притворным. Что касается моего личного общения с ним, то, должен сказать, он сохранял внешние приличия и придерживался фактической стороны дела, даже если мы не сходились во взглядах. Лишь один раз он все-таки позволил себе перейти на личности, но выслушал мой ответный резкий выпад в молчании.

Гитлер мастерски владел способностью психологически подстраиваться под личность собеседника, которому хотел внушить свою точку зрения. Помимо этого, конечно, он всегда знал, по какому поводу являются к нему посетители, и поэтому мог заранее продумать все свои контраргументы. Он удивительным образом умел передавать окружающим свою уверенность – поддельную или искреннюю, – особенно когда к нему с фронта прибывали офицеры, плохо его знавшие.

В различных спорах по оперативным вопросам, которые случались между мной, как командующим группой армий, и Гитлером, наибольшее впечатление на меня производило невероятное упорство, с которым он отстаивал свою точку зрения. Почти всегда спор затягивался на несколько часов, прежде чем можно было либо добиться своего, либо уйти ни с чем, в лучшем случае получив в утешение пустые посулы. Я не знал ни одного другого человека, который в подобных дискуссиях проявлял бы такую выдержку. И если на полемику между Гитлером и фронтовым командиром уходило, в худшем случае, не больше нескольких часов, то начальнику Генерального штаба генералу Цейцлеру нередко приходилось бороться много дней подряд во время вечерних совещаний, чтобы добиться от Гитлера принятия необходимых мер. Всякий раз, как происходило такое столкновение, мы спрашивали Цейцлера, на каком «раунде» они остановились.

К тому же от аргументов, которыми Гитлер оперировал, было не так просто отмахнуться. В конце концов, при обсуждении оперативных намерений приходится иметь дело с вопросом, исход которого никто не может предсказать с полной уверенностью. Ведь в войне ни в чем нельзя быть уверенным.

Когда Гитлер понимал, что его точка зрения на стратегию не производит должного впечатления, то тут же приводил какой-нибудь политический или экономический довод. Поскольку он разбирался в политическом и экономическом положении гораздо лучше любого фронтового командира, то фронтовой командир, как правило, не мог опровергнуть этих аргументов.

Естественно, между этим фанатичным диктатором, думавшим только о своих политических амбициях и жившим верой в свое «предназначение», и военачальниками не могли установиться близкие отношения. Для Гитлера люди были всего лишь инструментами, призванными обслуживать его политические стремления. С его стороны никакие узы верности не связывали его с немецкими солдатами.

Я не менее трех раз пытался убедить Гитлера в интересах более разумного ведения войны согласиться на некоторую реорганизацию Верховного командования. Насколько мне известно, больше никто так же откровенно не убеждал его в неудовлетворительности его военного руководства.

Я отдавал себе полный отчет в том, что Гитлер никогда не согласится официально передать Верховное командование другому лицу. Будучи диктатором, он не мог сделать этого, не подорвав свой престиж, что было для него невыносимо. Поэтому все зависело от того, удастся ли добиться, чтобы Гитлер, пусть даже номинально сохраняя положение Верховного главнокомандующего, передал руководство военными операциями на всех театрах военных действий в руки начальника Генерального штаба и назначил отдельного командующего Восточным театром. Об этих попытках, к сожалению оставшихся безрезультатными, будет сказано ниже, когда речь пойдет о событиях 1943–1944 годов. Для меня это была особенно щекотливая задача, так как Гитлер прекрасно знал, что именно меня многие в сухопутных силах желали видеть в должности начальника Генерального штаба или в качестве командующего Восточным фронтом.