10. Ленинград – Витебск

Пока дивизии 11-й армии приходили в себя после тягостей недавних боев, а я проводил отпуск в Румынии, штабы нескольких соединений должны были разработать план переправы через Керченский пролив при подготовке к участию армии в большом наступлении, которое тем временем уже разворачивалось на южном крыле немецкого фронта. Во время отпуска я постоянно получал сведения о ходе подготовки от навещавшего меня начальника оперативного отдела штаба полковника Буссе. К сожалению, вся эта подготовка оказалась бессмысленной, так как Гитлер, как обычно погнавшийся сразу за несколькими зайцами, переоценил первые успехи наступления и отказался от первоначального замысла включить в операцию 11-ю армию.

Возвратившись в Крым 12 августа, я с тревогой обнаружил новую ожидавшую меня директиву Верховного командования. От плана форсирования пролива армией отказались, и вместо этого операцию должны были выполнять только штабы 42-го корпуса, 46-й дивизии и некоторых румынских сил. Собственно же 11-й армии назначалось участвовать во взятии Ленинграда, куда уже направлялась артиллерия, действовавшая в наступлении на Севастополь. К сожалению, у нас отняли еще три дивизии. 50-я дивизия должна была остаться в Крыму. 22-я дивизия, снова преобразованная в воздушно-десантную, отправилась на Крит, где до некоторой степени и бездействовала до конца войны, хотя входила в число наших лучших соединений. Наконец, когда мы уже выступили в путь, наша 72-я дивизия была передана группе армий «Центр», чтобы ликвидировать кризис, создавшийся на одном из ее участков. Таким образом, от исходного числа соединений в распоряжении 11-й армии остались 54-й и 30-й корпуса, 24, 132 и 170-я пехотные дивизии и 28-я легкая дивизия. Какими бы мотивами ни руководствовалось Верховное командование, такое расчленение армии, в которой одни и те же корпуса и дивизии действовали на протяжении длительного времени, было достойно сожаления. Знание друг друга и взаимное доверие, которое рождается между солдатами, сражающимися бок о бок в тяжелых боях, – это такие факторы, которые во время войны имеют важнейшее значение и которыми никогда не следует пренебрегать.

Но возник и другой вопрос, более важный. Существовали ли причины, оправдывающие снятие 11-й армии с южного крыла Восточного фронта в тот момент, когда она освободилась в Крыму, и использование ее в явно менее значительной задаче – взятии Ленинграда? В конце концов, летом 1942 года немецкая сторона искала решительных результатов на юге Восточного фронта. Для этой задачи сил не могло быть слишком много, тем более что даже тогда было очевидно, что из-за двойственности целей Гитлера – Сталинграда и Кавказа – наступление расколется на два направления и что чем дальше на восток оно продвинется, тем больше растянется северный фланг головного клина.

Последующее развитие событий показало, насколько целесообразнее было бы оставить 11-ю армию на южном фланге, независимо от того, была бы она переброшена через Керченский пролив, чтобы остановить отход противника на Кавказ, или сначала последовала бы за наступающими группами армий в качестве оперативного резерва.

Когда я прервал полет на север, чтобы по пути сделать остановку в ставке Гитлера и обсудить новые поставленные передо мной задачи, я подробно обговорил эти вопросы с начальником Генштаба генерал-полковником Гальдером. Гальдер ясно дал мне понять, что он ни в коей мере не разделяет идеи Гитлера о том, чтобы брать Ленинград одновременно с проведением наступления на юге, но сказал, что Гитлер настоял на этом и не откажется от своей мысли. Однако на мой вопрос, считает ли Гальдер осуществимым обойтись без 11-й армии на юге, он ответил утвердительно. У меня самого оставались большие сомнения, хотя, конечно, я не имел возможности в тот момент опровергнуть мнение начальника Генштаба.

Тогда же я с ужасом обнаружил, насколько плохие отношения установились между Гитлером и его начальником Генерального штаба. Одним из пунктов повестки дня на ежедневном совещании значилось критическое положение, создавшееся в одном районе действий группы армий «Центр» вследствие ограниченного советского наступления, – кстати сказать, тот самый кризис, потребовавший переброски нашей 72-й дивизии. Когда Гитлер воспользовался этим предлогом, чтобы разразиться длинным выпадом против находившихся там солдат, Гальдер категорически возразил ему, указав, что войска давно переутомлены и большие потери в офицерском и унтер-офицерском составе в частности не могут не иметь последствий. Хотя критическое замечание Гальдера и было высказано в самой объективной форме, оно спровоцировало у Гитлера взрыв ярости. В самых бестактных выражениях Гитлер поставил под вопрос право Гальдера противоречить ему и заявил, что, как бывший фронтовой пехотинец Первой мировой войны, он разбирается в этом вопросе гораздо лучше Гальдера, который никогда там не был.

Вся эта сцена была столь недостойной, что я подчеркнуто отошел от стола с картой и стоял в стороне, пока Гитлер не успокоился и не попросил меня вернуться. Шесть недель спустя Гальдер был отправлен в отставку.

27 августа штаб 11-й армии прибыл на Ленинградский фронт, чтобы изучить возможности наступления на участке действий 18-й армии и составить план удара по городу. Сразу после этого в наши намерения входило взять на себя часть фронта 18-й армии, обращенную на север, в то время как 18-я армия должна была оставить за собой Восточный фронт на Волхове. Назначенный 11-й армии участок фронта делился на три части: невский сектор от Ладоги до пункта юго-восточнее Ленинграда, фактический фронт наступления южнее Ленинграда и полоса, охватывавшая обширный плацдарм на южном берегу Финского залива в районе Ораниенбаума, еще удерживаемый Советами.

Помимо мощной штурмовой артиллерии, часть которой была переброшена из Севастополя, армия получала в свое распоряжение более тринадцати дивизий, в том числе испанскую «Голубую дивизию», одну бронетанковую и одну горнострелковую дивизию, а также бригаду войск СС. Однако из них только девять с половиной дивизий оставались для наступления на Ленинград, так как две дивизии передавались на невский и ораниенбаумский фронты. Эти силы были совсем не велики, учитывая, что противник располагал армией в составе девятнадцати стрелковых дивизий, одной стрелковой бригады, одной бригады пограничных войск и одной-двух отдельных бронетанковых бригад.

Естественно, что ввиду такого соотношения сил неоценимую помощь могли бы оказать нам финны, блокировавшие Карельский перешеек севернее Ленинграда, если бы они приняли участие в наступлении. Однако, когда соответствующий запрос был сделан немецкому генералу при финском Генштабе, генералу Эрфурту, Верховное командование Финляндии отказалось участвовать в наступлении. По словам генерала, эта точка зрения финнов объяснялась тем, что с 1918 года Финляндия утверждала, что никогда не будет угрожать Ленинграду. Следовательно, об участии Финляндии в наступлении не могло быть и речи.

Таким образом, 11-я армия была вынуждена опираться лишь на собственные силы при выполнении поставленной перед ней задачи. Мы полностью отдавали себе отчет в том, что успех операции довольно сомнителен. Скорее всего, летом 1941 года у нас были шансы взять Ленинград быстро внезапным ударом. Хотя в те первые дни войны Гитлер и сам считал быстрое овладение городом первоочередной задачей, по той или иной причине возможность была упущена. Позднее Гитлер надеялся взять Ленинград измором. Советы сорвали его планы, наладив снабжение города через Ладожское озеро, летом на судах, зимой по проложенной на льду дороге. На тот день в руках немецких войск оставался только участок фронта от Ладоги до пункта западнее Ораниенбаума, который лишь истощал их ресурсы. Безусловно, его ликвидация была весьма желательна, но целесообразность наступления на город именно сейчас, когда предпринимается попытка решить исход войны на юге Восточного фронта, вызывала споры. Как когда-то сказал Шиллер: «То, что упущено за один час, потеряно навечно».

И все же мы были вынуждены наилучшим образом подготовиться к наступлению. Во время разведки на фронте южнее Ленинграда казалось, что до города рукой подать, хотя его защищала целая сеть глубокоэшелонированных полевых укреплений. Можно было различить большой завод в Колпине на Неве, все еще выпускавший танки. Также была видна Пулковская верфь на Финском заливе. Вдали вырисовывались очертания Исаакиевского собора, шпиль Адмиралтейства и Петропавловская крепость. В ясную погоду также можно было разглядеть стоявший на Неве крейсер, выведенный из строя артиллерийским огнем. Это было одно из тех судов водоизмещением 10 тысяч тонн, которые мы продали русским в 1940 году. Мне сказали, что жертвами войны стали несколько императорских резиденций, которые я знал еще с 1931 года, – прелестный Екатерининский дворец в Царском Селе, там же дворец меньших размеров, где жил последний царь, и прелестный Петергоф на Финском заливе. Они сгорели от советских снарядов.

На основе данных разведки нам стало ясно, что 11-я армия ни в коем случае не должна втягиваться в какие бы то ни было бои в городской черте Ленинграда, где наши силы вскоре были бы израсходованы. Что касается уверенности Гитлера в том, что город можно вынудить к сдаче налетами 8-го авиационного корпуса с целью устрашения, то мы так же мало склонны были верить в это, как и сам испытанный командир корпуса генерал-полковник фон Рихтгофен.

Поэтому мы наметили на первом этапе прорвать фронт южнее Ленинграда при максимальной поддержке артиллерии и авиации, но приостановить наступление на южной окраине города. Затем два корпуса повернут на восток и с хода форсируют Неву юго-восточнее города, чтобы уничтожить силы противника между рекой и Ладожским озером, перерезать путь снабжения через озеро и изолировать Ленинград с востока. Это должно обеспечить нам возможность добиться быстрого падения города без кровопролитных уличных боев, как это было в Варшаве.

К сожалению, слова Шиллера вскоре слишком хорошо доказали свою правоту. Совершенно естественно, что противник обнаружил сосредоточение немецких войск на ленинградском участке и уже 27 августа атаковал восточный фронт 11-й армии, вынудив нас бросить в бой только прибывшую 170-ю дивизию. В первые же дни стало ясно, что Советы организовали деблокирующую наступательную операцию крупными силами с целью опередить наше наступление.

Во второй половине дня 4 сентября у меня состоялся телефонный разговор с Гитлером. Он сказал мне, что необходимо мое вмешательство на Волховском фронте, чтобы предотвратить катастрофу; я должен был принять на себя командование и восстановить положение активными действиями. В тот день врагу удалось совершить глубокий прорыв на широком участке фронта южнее Ладоги, занятом небольшими силами 18-й армии.

Конечно, нам было несколько затруднительно отстранить 18-ю армию от командования на ее же участке в критический миг. Вполне понятно, что в штабе 18-й армии без особого удовольствия смотрели уже на то, что нам поручают вести наступление на Ленинград. Но, вопреки этому явному неуважению, штаб армии сделал все возможное, чтобы облегчить нам выполнение задачи в отсутствие у нас отдела тыла.

Таким образом, вместо предполагавшегося наступления на Ленинград развернулся бой южнее Ладоги.

Противнику удалось преодолеть восьмикилометровый отрезок фронта 18-й армии севернее железнодорожной линии от Ленинграда на восток и продвинуться примерно на 13 километров до пункта севернее Мги, через которую проходила эта железная дорога. Ближайшая задача состояла в том, чтобы остановить противника имевшимися в распоряжении 11-й армии силами. Ценой тяжелых боев в несколько последующих дней нам удалось достигнуть цели, и после сосредоточения остальных прибывших к тому времени дивизий 11-я армия смогла перейти в решительное контрнаступление. Оно началось на двух еще уцелевших флангах, чтобы отрезать клин противника у его основания.

Бой на Ладожском озере (сентябрь 1942 г.)

С юга выступил 30-й корпус в составе 24, 132 и 170-й пехотных дивизий и 3-й горнострелковой дивизии, с севера – 26-й корпус, которому первоначально был поручен этот участок, силами 121-й пехотной дивизии, 5-й горнострелковой дивизии и 28-й легкой дивизии. К 21 сентября в результате тяжелых боев удалось «связать» вклинившиеся войска противника. В следующие дни были отбиты энергичные атаки свежих сил противника, пытавшегося деблокировать окруженные передовые части. Также не имели успеха усилия Ленинградской армии, которая наступала силами восьми дивизий через Неву и на фронте южнее Ленинграда.

Но в то же время мы должны были уничтожить крупные неприятельские силы, по-прежнему зажатые между Гайтоловом и Мгой. Как всегда, несмотря на безнадежность положения, противник и не думал сдаваться. Напротив, он снова и снова совершал попытки пробиться из окружения. Так как окружающая местность была покрыта густым лесом (между прочим, мы и не пробовали бы прорваться в такой местности), всякая попытка немецких войск уничтожить врага силами пехоты повлекла бы за собой чрезмерно высокие потери. Поэтому 11-я армия стянула всю доступную артиллерию с Ленинградского фронта, чтобы подавить очаг сопротивления круглосуточно непрекращавшимся обстрелом. Всего за несколько дней этот непрерывный огонь во взаимодействии с неоднократными воздушными атаками превратил лес в изрытую воронками пустошь, оживленную лишь пнями на месте когда-то величественных деревьев. Позднее из захваченного дневника советского командира полка мы составили себе представление о том, какое действие произвел этот обстрел. Кроме того, он свидетельствовал о том, как беспощадно комиссары заставляли войска в котле продолжать сопротивление.

Таким образом, мы смогли закончить сражение в котле ко 2 октября. Противостоявшая нам 2-я ударная армия бросила в бой не меньше шестнадцати стрелковых дивизий, девяти стрелковых бригад и пяти бронетанковых бригад, из них семь стрелковых дивизий, шесть стрелковых бригад и четыре бронетанковые бригады погибли в котле. Оставшиеся понесли громадные потери в ходе бесплодных попыток пробиться сквозь окружение. Мы взяли в плен 12 тысяч человек, и более 300 орудий, 500 минометов и 244 танка были захвачены или уничтожены. Потери врага убитыми во много раз превысили количество пленных.

Хотя задача по восстановлению положения на восточном участке фронта 18-й армии была выполнена, наши дивизии также понесли большие потери и израсходовали значительную часть боеприпасов, предназначавшихся для наступления на Ленинград. Ввиду этого не могло быть и речи о немедленном начале наступления. Тем не менее Гитлер не желал отказываться от взятия Ленинграда, хотя был готов назначить более ограниченные задачи. Конечно, таким образом мы все равно не достигли бы своей цели, состоявшей в окончательной ликвидации Ленинградского фронта, и 11-я армия категорически настаивала на том, что не может приступать к операции против города, не дав войскам отдохнуть и восстановить свои силы, не говоря уж о том, что этих сил было недостаточно. Пока тянулось обсуждение этих вопросов и один план сменял другой, прошел октябрь.

Было крайне досадно застрять на севере, пока наше наступление на юге Восточного фронта, на Кавказе и у врат Сталинграда, видимо, сходило на нет. Неудивительно, что мой адъютант лейтенант Шпехт снова почувствовал неудовлетворенность, которая неизбежно охватывает молодого офицера в штабе крупного соединения, если ему не находится важных дел. Пепо снова закусил удила, и я, понимая, что он чувствует, отправил его в 170-ю дивизию, которая вела бои на Неве и в рядах которой он уже дрался некоторое время в Крыму. Бедный молодой человек разбился на своем «Физелер-Шторьхе», не долетев до полка, и мы похоронили его 25 октября. Эта смерть стала тяжким ударом для всех нас, и больше всего для меня. Никогда нам не услышать его звонкого голоса и веселого смеха. Как мне будет не хватать этого молодого товарища, который наполнял радостью многие часы и часто сопровождал меня в трудных и опасных поездках, никогда не утрачивая оптимизма, уверенности и энергии! После моего доброго товарища Нагеля он был вторым из моих ближайших сотрудников, кого унесла война на востоке.

Перед самыми похоронами Шпехта мне пришлось вылететь в главную ставку, чтобы получить свой фельдмаршальский жезл. Как бы радовался мой друг, если бы мог полететь со мной!

Как и всегда, Гитлер старался быть со мной в высшей степени любезным и с признательностью отозвался о том, как войска 11-й армии проявили себя в боях на Ладожском озере. Я воспользовался случаем, чтобы убедить его в своей точке зрения на чрезмерно высокие требования, предъявляемые к нашей пехоте. Учитывая тяжелые потери, неизбежные в войне на востоке со столь упорным противником, как русские, жизненно важное значение приобретало своевременное пополнение пехотных полков. Но так как пополнения никогда не прибывали вовремя – причем с самого начала кампании в России, – пехота была вынуждена вступать в бой, имея недостаточные силы, что неминуемо приводило к возрастающему ослаблению боевых частей.

Нам стало известно, что по распоряжению Гитлера военно-воздушные силы приступили к организации двадцати двух так называемых полевых дивизий люфтваффе, для которых они могли выделить 170 тысяч человек. В этом не было ничего удивительного. Геринг в своей области всегда действовал расточительно, причем когда дело касалось не только средств и строительства, но и людских ресурсов. В том же духе на ВВС было возложено выполнение оперативных задач, для которых, как впоследствии оказалось, не имелось достаточного количества ни летных экипажей, ни самолетов. Здесь не место задаваться вопросом, как можно было так запустить дела. Главное, что военно-воздушные силы располагали примерно 170 тысячами человек, которых они могли высвободить гораздо раньше, еще когда мечта о ведении стратегической войны с чисто практической точки зрения разлетелась в прах вместе с битвой за Англию.

Теперь эти 170 тысяч человек формировались в части люфтваффе для ведения боевых действий на земле. Учитывая, какими широкими возможностями пользовались ВВС при подборе личного состава для этих дивизий, несомненно, в них вошли первоклассные солдаты. Если бы осенью 1941 года их перевели в сухопутные силы в качестве пополнений, чтобы сохранить боеспособность дивизий, тогда Германская армия избежала бы большинства критических ситуаций зимой 1941/42 года. Но создавать из этих превосходных бойцов дивизии в рамках люфтваффе было чистым безумием. Откуда они получат необходимую подготовку в близких к боевым условиях и научатся взаимодействовать с другими соединениями? Откуда им взять боевой опыт, имеющий особую важность на Восточном фронте? И где ВВС отыщут дивизионных, полковых и батальонных командиров?

Все эти соображения я подробно изложил в беседе с Гитлером и чуть позже представил их ему в виде памятной записки. Он достаточно внимательно выслушал мои аргументы, но категорически заявил, что уже со всех сторон обдумал вопрос и будет придерживаться своего решения. Вскоре после этого начальник оперативного отдела штаба группы армий «Центр», человек всегда хорошо осведомленный благодаря дружбе с адъютантом Гитлера, рассказал мне о причинах, которыми обосновал Геринг перед Гитлером необходимость организации собственных дивизий. Геринг заявил, что не может отдать своих солдат, взращенных в духе национал-социализма, в сухопутные силы, где до сих пор есть полевые священники и которыми командуют офицеры, погрязшие в кайзеровских традициях. Он уже сказал своим подчиненным, что военно-воздушные силы тоже должны принести жертвы, чтобы сухопутная армия не делала вид, будто одна находится в этом положении. Вот такими аргументами Геринг уговорил Гитлера согласиться на его план!

Наша ленинградская задача, как таковая, подошла к концу. Во время моего визита в Винницу Гитлер сказал, что, вероятно, мой штаб будет переведен в группу армий «Центр» в район Витебска, где были замечены признаки предстоящего наступления крупных сил противника. В случае, если оно состоится, нашей задачей будет противопоставить ему контрнаступление. Но в то же время он сообщил мне, что если он со ставкой покинет Винницу, то я буду поставлен во главе группы армий «А». После отстранения фельдмаршала Листа от командования группой без уважительных причин, а лишь ввиду разногласий с Гитлером Гитлер сам командовал группой армий «А». Он заявил, что в следующем году предполагает совершить наступление через Кавказ на Ближний Восток силами моторизованной группы армий! Это свидетельствовало о том, как нереалистично он оценивал военную обстановку в целом и стратегические возможности в частности.

Мои последние дни на Ленинградском фронте отмечены тяжелейшим ударом, который мог постичь меня с моей любимой женой: смертью нашего старшего сына Геро. Он пал за любимую Германию 29 октября, будучи лейтенантом 51-го танкового гренадерского полка моей бывшей 18-й дивизии. Как человек, под командованием которого многие тысячи юношей отдали жизнь за Германию, я верю, что мне простится упоминание личной утраты. Жертва, принесенная нашим сыном, конечно, ничем не отличается от других бесчисленных жертв молодых немцев, их отцов и матерей. Но прошу понять, что в моих воспоминаниях должно найтись место для сына, отдавшего жизнь за наше Отечество. Он будет представлять здесь всех остальных, прошедших тот же путь, что и он, так же пожертвовавших собой, как и он, и живущих в сердцах своих родных, как наш любимый сын жив в наших сердцах.

Наш Геро родился в канун нового, 1922 года и погиб на двадцатом году своей жизни. Он с рождения был слабым ребенком. С детства страдал от астмы и только благодаря неустанным заботам моей жены вырос достаточно сильным, чтобы стать солдатом. И хотя из-за недугов ему с детства приходилось многого лишать себя, они же сделали его взрослым очень рано и взрастили в нем мужество совершить то, что требовала от него жизнь, назло всем препятствиям.

Геро был необычайно славным ребенком – серьезным и задумчивым, но всегда радостным. Сдав экзамен на аттестат зрелости в Рыцарской академии Лигница в 1940 году, он выразил желание стать солдатом и поступить в пехоту, где служил я, которую в Германии зовут «царицей боя», потому что с незапамятных времен на ней лежала главная тяжесть сражения. Излишне говорить, что мы, его родители, понимали его желание пойти по стопам нескольких поколений его предков, хотя ни я, ни жена не старались повлиять на него в выборе рода занятий. Профессия кадрового офицера – наставника немецкой молодежи и ее вождя во времена тревог – просто была у него в крови.

Итак, сдав школьные экзамены, он вступил в 51-й танковый гренадерский полк в Лигнице и рядовым солдатом прошел летнюю кампанию 1941 года в России. Он был назначен капралом и награжден Железным крестом за то, что вместе с другими добровольцами вернулся подобрать раненного в дозоре товарища. Осенью 1941 года его отправили на родину, в офицерское училище, а весной 1942-го он получил офицерское звание.

После серьезной болезни и отпуска он вернулся в любимый полк, сражавшийся на озере Ильмень в составе 16-й армии. Я имел счастье увидеться с ним, когда по дороге оттуда он навестил меня на фронте в моем фургоне во время боев у Ладоги. После этого я видел его еще раз, когда 18 октября навещал своего друга Буша в штабе 16-й армии. Он пригласил Геро, и мы с Бушем и моим дорогим адъютантом Шпехтом провели радостный вечер вместе. Сам Шпехт погиб спустя всего несколько дней.

Рано утром 30 октября 1942 года после утренней сводки мой верный начальник штаба генерал Шульц, преемник Вёлера, сообщил мне известие о том, что наш сын Геро погиб предыдущей ночью от русской бомбы. Будучи помощником батальонного адъютанта, он направлялся на линию фронта, чтобы доставить приказ командиру взвода.

На следующий день мы похоронили моего милого мальчика на берегу озера Ильмень. Священник 18-й танковой гренадерской дивизии пастор Крюгер начал свою речь словами: «Он был лейтенантом пехоты».

Наш сын не желал бы иного.

После похорон я на несколько дней вылетел домой, чтобы побыть с моей дорогой женой, которая на протяжении долгих лет заботилась о нашем мальчике. Он дарил нам только радость, какие бы тревоги ни причиняло нам его нездоровье, с которым он так отважно сражался. Мы вверили его душу в руки Божьи.

Геро Эрих Сильвестр фон Манштейн, как многие другие молодые немцы, пал в бою храбрым солдатом. Профессия офицера была призванием его жизни, и он отдался ей со зрелостью, редкой в таком молодом человеке. Если можно в этом смысле говорить об аристократическом юноше, то он был им. Эта аристократичность проявлялась не только во внешности – он был высок, строен, имел тонкие руки и ноги и благородные черты, – но больше всего в нраве и взглядах. В складе характера этого мальчика не было ни единого недостатка. Скромный, добрый, всегда готовый прийти на помощь, одновременно серьезный и веселый, он не думал о себе, но любил только товарищей и заботился о них. Его мысли и душа всегда были открыты для прекрасного и доброго. Ему довелось стать потомком старой династии солдат; но именно благодаря тому, что он был пылким немецким солдатом, он одновременно был и благородным человеком в истинном смысле этого слова, и христианином.

Пока я находился в Лигнице после похорон Геро, штаб 11-й армии был переведен из Ленинграда на участок группы армий «Центр» в районе Витебска. Мне не вспоминается ничего достойного упоминания за несколько проведенных там недель. Прежде чем возникла возможность предпринять какие-то шаги для того, чтобы использовать нашу армию против ожидаемого наступления, события на юге Восточного фронта привели к тому, что нам было назначено новое задание.

20 ноября мы получили приказ немедленно принять на себя командование участком по обе стороны от Сталинграда в качестве штаба вновь созданной группы армий «Дон». Как раз в это время я со своим начальником оперативного отдела полковником Буссе выезжал на фронт, чтобы побывать в корпусе под командованием фон дер Шеваллери, и задержался из-за того, что под нашим поездом взорвалась мина. В этом районе из-за действий партизан можно было передвигаться в бронированных машинах или в особо охраняемых поездах.

По причине нелетной погоды нам пришлось уехать из Витебска 21 ноября по железной дороге, и снова мы задержались из-за мины. Мы прибыли в штаб группы армий «Б», все еще занимавший наш будущий участок фронта, 24 ноября, в мой пятьдесят пятый день рождения. То, что мы узнали там о положении 6-й армии и обстановке на примыкающих фронтах 4-й танковой армии, а также 3-й и 4-й румынских армий, будет рассматриваться в главе о Сталинграде.