Операция «Лов осетра». Завоевание Севастополя

Перед 11-й армией по-прежнему стояла задача завоевания Севастополя.

Еще в середине апреля во время посещения ставки Гитлера я поставил его в известность о наших намерениях относительно штурма крепости. В тот раз я впервые встретился с ним после того, как изложил ему свое мнение по поводу ведения наступления на западе в феврале 1940 года. Но и на этой второй встрече у меня создалось впечатление, что он не только очень точно информирован обо всех подробностях прошедших боев, но и прекрасно понимал все представляемые ему оперативные соображения. Он внимательно выслушал меня и полностью согласился с командованием 11-й армии относительно проведения керченского наступления и штурма Севастополя. Он никак не попытался вмешаться в наши планы или, как часто случалось позднее, отклониться от темы и углубиться в бесконечное перечисление производственных цифр.

Однако мы не обсудили один важнейший вопрос: верно ли будет ввиду запланированного на Украине наступления связать всю 11-ю армию наступлением на мощную крепость Севастополя на неопределенно долгий срок, тем более теперь, когда победа на Керченском полуострове устранила угрозу в Крыму? Разумеется, решать эту проблему должно было Верховное командование, а не штаб нашей армии. Что касается меня лично, то я считал в то время и считаю до сих пор, что решение поставить перед 11-й армией задачу сначала взять Севастополь было верным. Если бы мы ограничились блокадой крепости, то добрых три или четыре немецкие дивизии и вдобавок румынские силы – другими словами, половина 11-й армии – так и были бы связаны в Крыму.

Однако решение Верховного командования после того, как Севастополь своевременно пал, вывести 11-ю армию с южного фланга Восточного фронта с целью использовать ее под Ленинградом и для заполнения брешей во фронте, без всякого сомнения, было ошибкой. После падения Севастополя армию нужно было – как планировалось вначале – перебросить через Керченский пролив на Кубань и отрезать путь силам противника, отходящим на Кавказ с нижнего Дона под натиском группы армий «А». Если для этого не хватало времени, то, во всяком случае, ее следовало бы оставить в резерве за южным флангом. Тогда сталинградской трагедии можно было бы избежать.

Сразу после завершения Керченской операции 11-я армия начала перегруппировку для наступления на Севастополь.

Взятие Севастополя (июнь – июль 1942 г.)

На 42-й корпус была возложена задача по охране Керченского полуострова и южного берега Крыма. Для ее выполнения в его распоряжении оставалась только 46-я дивизия, а также 7-й румынский корпус в составе 10-й и 19-й пехотных дивизий, 4-й горнострелковой дивизии и 8-й кавалерийской бригады. Все остальные силы были немедленно отправлены в Севастополь.

Не было ни тени сомнения в том, что наступление на крепость будет еще труднее, чем прошлогоднее декабрьское наступление, так как противник имел полгода для того, чтобы усилить укрепления, пополнить соединения и материальные запасы морем.

Севастопольская крепость была сильна скорее не современными фортификационными сооружениями – хотя они и существовали в определенном количестве, – а необычайно труднопроходимой местностью, усеянной многочисленными мелкими оборонительными сооружениями. Они образовывали густую сеть, покрывающую весь район от долины Бельбека до черноморского побережья.

Весь участок между долиной Бельбека и бухтой Северной представлял собой особенно хорошо оборудованный пояс укреплений.

Северный участок фронта проходил южнее Бельбека, хотя севернее реки противник также располагал крупным опорным пунктом у села Любимовка и севернее его. Сама речная долина и возвышающиеся на юге склоны гор продольно обстреливались батареей 305-миллиметровых орудий, размещенной на оборудованной по последнему слову техники огневой позиции, которую мы знали как «Максим Горький–1». Сами склоны были покрыты густой сетью полевых укреплений глубиной полтора километра, в том числе бетонных. За ними следовал ряд мощных, в основном бетонных опорных пунктов, которые в наших войсках называли «Сталин», «Волга», «Сибирь», «Молотов», «ГПУ» и «ЧК». Между собой их связывала цепь оборудованных в инженерном отношении позиций. Последняя преграда перед северным побережьем бухты Северной была сформирована полосой обороны, состоявшей из опорных пунктов «Донецк», «Дон», «Ленин», а также укрепленного населенного пункта Бартеневка, старого форта Северный и береговых батарей на Батарейном мысе. В скалах, выходящих на бухту, русские устроили помещения для складов боеприпасов и предметов снабжения.

Восточный участок фронта отходил от северного примерно в 2 километрах восточнее села Бельбек, точку схода участков защищали крутые склоны Камышлинского ущелья. Северный фланг Восточного фронта проходил через густой кустарник, покрывавший крутые отроги Яйлы. В этих кустарниковых зарослях находилось бесчисленное множество мелких очагов сопротивления – некоторые из них были выбиты в скалах, – почти недостижимых для артиллерии нападающего. Этот лесистый северный участок Восточного фронта заканчивался крутыми утесами южнее и юго-восточнее села Гайтаны.

Хотя дальше на юг леса прекращались, местность становилась все более труднопроходимой по мере приближения к берегу, где она переходила в скалистые горы.

Подступы к южному укрепленному району по обе стороны от шоссе, проходившего от южного берега до Севастополя, были преграждены рядом крутых куполообразных вершин, превращенных русскими в мощные опорные пункты. Ветераны крымских боев помнят такие названия, как «Сахарная голова», «Северный нос», «Гора часовни» и «Холм с руинами». Далее следовало сильно укрепленное село Камары и, наконец, скальный массив северо-восточнее Балаклавской бухты. Здесь противник сумел удержаться осенью 1941 года, когда 105-му пехотному полку удалось смелым штурмом взять Балаклавский форт. Проникновение за эту цепь укрепленных высот и скал еще больше осложнялось ввиду того, что с одной вершины всегда можно было вести фланкирующий огонь по другой.

На юге позади этой передовой полосы обороны, севернее шоссе на Севастополь, поднимался массив Федюхиных высот, протянувшийся на юг до прибрежных гор такими укрепленными пунктами, как Орлиная высота и укрепленное село Кадыковка. Все они образовывали своего рода предполье для мощнейших укреплений противника, организованных вдоль Сапун-горы. Эти высоты представляют собой гряду возвышенностей с крутыми восточными склонами, которая начинается у скал Инкермана и господствует над долиной реки Черной до района южнее Гайтан. Оттуда она поворачивает на юго-запад, преграждая путь на Севастополь, и наконец смыкается с морским побережьем через «Мельничный холм», западный отрог прибрежного горного хребта. Из-за крутых склонов и возможностей для ведения фланкирующего огня положение сапунских позиций чрезвычайно труднодоступно для пехотного наступления, и расположенные там артиллерийские наблюдательные пункты господствуют над всем крепостным районом, насколько может видеть глаз. Между прочим, во время Крымской войны по этим высотам проходил рубеж, который удерживали западные державы для прикрытия тыла своего наступления на Севастополь от бездействующей русской армии, деблокирующей город.

Но даже занятие командного положения на высотах не решало всех трудностей наступающего. Вдоль берега выстроились береговые батареи, в том числе «Максим Горький–2» в его бронированной огневой позиции. Кроме того, вокруг самого города широким полукругом протянулись сплошные укрепления, начинаясь у Инкермана в бухте Северной и снова соединяясь с ней через бухту Стрелецкую. Полоса укреплений состояла из противотанкового рва, проволочных заграждений и многочисленных долговременных огневых сооружений, также в нее входило Британское кладбище времен Крымской войны, расположенное на юго-востоке от Севастополя, которое русские превратили в укрепленную и хорошо оборудованную артиллерийскую огневую позицию.

И наконец, по периметру города проходила последняя линия укреплений, а также несколько траверсов преграждали подступ к Херсонесскому полуострову с востока. Русские всегда были известны своим умением планировать и маскировать полевые укрепления, а в Севастополе к тому же они обладали тем преимуществом, что участок удерживавшейся ими местности предоставлял прекрасные возможности для ведения фланкирующего огня. Кроме того, каменистая почва позволяла создавать столь узкие укрытия для орудий и минометов, что практически их можно было уничтожить только прямым попаданием. А раз уж мы имели дело с русскими, то, разумеется, обширные минные поля были установлены не только вдоль рубежа на разных участках обороны, но и в самой их глубине.

Рассматривая возможные методы ведения наступления на крепостной район, 11-я армия пришла в основном к тем же выводам, что и прошедшей зимой. Мы не могли надеяться на то, что нам удастся использовать центральный участок фронта осады для решительного наступления, поскольку в лесистой местности артиллерия и авиация – два наших главных козыря – не могли действовать с полной эффективностью, и мы понесли бы чрезмерно высокие потери. Таким образом, у нас не осталось иного выбора, кроме как наступать с севера и северо-востока, также на юге восточного участка.

На этот раз главный удар – по крайней мере, на первом этапе – также следовало наносить на севере, поскольку, несмотря на то что укрепления врага там были сильнее и многочисленнее, чем на южном участке, местность там была гораздо доступнее. А самое главное, на севере можно было применить артиллерию и авиацию намного эффективнее, чем в гористой местности южного участка.

Но конечно, наступление должно было проводиться и на юге. Во-первых, необходимо было рассеять оборону врага, атаковав его одновременно с нескольких сторон. Во-вторых, нужно было учитывать, что противник попытается удержаться в самом городе и на мысе Херсонес, даже если потеряет укрепленный район севернее бухты. Нельзя было забывать, что поставленная перед нами задача подразумевает не только взятие крепости, но и сражение с армией, которая соответствовала нам по численности, даже если и уступала в материальном отношении.

Однако фактор, который главным образом руководил нашими наступательными действиями зимой, а именно необходимость в кратчайший срок овладеть портом, имел не меньшую важность. До тех пор пока 11-я армия получала поддержку 8-го авиационного корпуса, враг не смог беспрепятственно доставлять снабжение по морю.

Таковы были соображения, которые легли в основу плана операции 11-й армии под кодовым названием «Лов осетра».

Мы намеревались наступать на Северном фронте и южном участке Восточного фронта, одновременно связав противника на центральном участке от Мекензии до Верхнего Чоргуня. На севере ближайшими целями были северный берег бухты Северной и высоты у Гайтан, на юге – овладение командными высотами сапунской позиции по обе стороны от дорог, ведущих от южного берега и Балаклавы до Севастополя.

Наступление на севере должен был выполнять 54-й корпус в составе 22, 24, 50 и 132-й пехотных дивизий (под командованием генералов Вольфа, барона фон Теттау, Шмидта и Линдемана) и усиленного 213-го пехотного полка. Корпус получил приказ жестко сосредоточить силы в направлении главного удара по высотам севернее восточной части бухты Северной. Все обойденные участки укрепленного района необходимо было накрыть огнем, с тем чтобы впоследствии взять как можно больше этих участков с тыла. Левый фланг корпуса должен был овладеть высотами у Гайтан и местностью юго-восточнее села, чтобы расчистить путь для последующего наступления на юг румынского горнострелкового корпуса.

Наступление на юге должен был проводить 30-й корпус в составе 72-й и 170-й пехотных дивизий, а также 28-й легкой дивизии. Его ближайшая задача заключалась в том, чтобы занять исходную позицию и артиллерийские наблюдательные пункты для наступления в направлении Сапун-горы. С этой целью он должен был захватить переднюю линию обороны противника, составленную укрепленными пунктами «Северный нос», «Гора часовни», «Холм с руинами», Камары и «Высокий утес» южнее Камар, и лишить противника возможности вести фланкирующий огонь со скалистых высот на юге восточнее Балаклавы. Для разрешения этой задачи 72-я пехотная дивизия должна была наступать по обе стороны от шоссе на Севастополь, тогда как 28-я легкая дивизия – согласно своей особой роли – взять самые северные вершины горной гряды восточнее Балаклавской бухты. 170-я дивизия пока оставалась в резерве. Из-за необычайно пересеченной местности на этом участке изложенные задачи можно было выполнить только путем тщательно подготовленных локальных атак.

На зажатый между двумя крупными ударными группами румынский горнострелковый корпус на первом этапе была возложена задача сковать противника огнем на своем участке фронта. В частности, 18-я румынская дивизия должна была локальными атаками и артиллерийским обстрелом прикрывать левый фланг 54-го корпуса от фланкирующего огня с юга. Дальше на юг 1-я румынская горнострелковая дивизия должна была поддерживать северный фланг 30-го корпуса, захватив высоту «Сахарная голова».

Что касается проведения артподготовки перед наступлением, то 11-я армия отказалась от огневого налета. Ввиду особого характера местности и многочисленных укрепленных позиций неприятеля не приходилось рассчитывать на решающий успех такого мероприятия, да и боеприпасов было недостаточно. Вместо этого решено было начать подготовку за пять дней до наступления пехоты с воздушного налета и массированного артиллерийского обстрела по коммуникациям противника и пунктам, где, по нашим сведениям, он сосредоточил свои резервы. В течение пяти последующих дней наша артиллерия должна была подавить артиллерию противника систематическим корректируемым огнем и обработать позиции на его переднем рубеже. В это же время 8-й авиационный корпус должен был совершать непрерывные налеты на город, порт, склады снабжения и аэродромы.

Теперь несколько слов о силе нашей артиллерии.

Естественно, 11-я армия стянула для наступления все имевшиеся в наличии орудия, и ОКХ передало нам самые тяжелые артиллерийские средства.

В целом 54-й корпус (начальник артиллерии генерал Цукерторт) имел в своем распоряжении, помимо двух дивизионов противотанковых самоходных установок, пятьдесят шесть тяжелых и средних батарей, сорок одну легкую и восемнадцать минометных батарей, а также два батальона штурмовых орудий. Итого 121 батарея при поддержке двух дивизионов артиллерийской инструментальной разведки.

В состав тяжелой артиллерии входили батареи с орудиями до 19-миллиметрового калибра, а также отдельные батареи гаубиц и тяжелых гаубиц калибра 305, 350 и 420 миллиметров. Кроме того, имелись два специальных 600-миллиметровых орудия и знаменитая 800-миллиметровая «Большая Дора». Это чудище проектировалось для обстрела наиболее мощного участка линии Мажино, но не было закончено вовремя. Это было чудо техники. Ствол имел в длину около 30 метров, а высота лафета равнялась двухэтажному дому. Потребовалось шестьдесят поездов, чтобы доставить его на огневую позицию по специально проложенной железной дороге. Наготове при нем постоянно стояли два зенитных дивизиона. Безусловно, эффективность орудия не соответствовала вложенным в его производство усилиям и средствам. Тем не менее одним выстрелом «Дора» все-таки сумела разрушить большой склад боеприпасов, укрытый противником на 30-метровой глубине в скале на северном берегу бухты Северной.

Артиллерией 30-го корпуса командовал генерал Мартинек, выдающийся артиллерийский офицер, раньше занимавший ту же должность в австрийской армии. К сожалению, позднее он погиб на востоке, будучи командиром корпуса.

Всего корпус имел двадцать пять батарей тяжелой и средней артиллерии, двадцать пять батарей легкой артиллерии и шесть минометных батарей, а также один дивизион противотанковых самоходных установок и два дивизиона артиллерийской инструментальной разведки. Также к нему был прикреплен 300-й танковый полк, танки которого имели дистанционное управление и оснащались фугасными зарядами.

Румынский горнострелковый корпус для выполнения своей задачи по сковыванию врага располагал двенадцатью батареями среднего калибра и двадцатью двумя батареями легкой артиллерии.

Ценное дополнение к штурмовой артиллерии предоставил генерал фон Рихтгофен, командир 8-го авиационного корпуса, передав несколько своих зенитных полков для участия в наземных операциях.

Никогда больше во время Второй мировой войны немецкая сторона не сосредотачивала более внушительных артиллерийских сил – особенно что касается орудий большого калибра, – чем для наступления на Севастополь. И все же каким пустяком это кажется по сравнению с количеством орудий, которое позднее русские считали необходимым для осуществления прорыва на открытой местности! Под Севастополем наступающий располагал 208 батареями (исключая зенитные) на фронте длиной 35 километров, то есть в среднем менее шести батарей на каждый километр фронта, хотя, конечно, на участках, где фактически и велось наступление, их количество было больше. Наступательные действия советских войск в 1945 году исходили из отношения 250 орудий на каждый километр фронта наступления!

За несколько дней до начала операции я ненадолго заехал на южный берег, чтобы ближе познакомиться с подготовкой 30-го корпуса. Наш тамошний командный пункт размещался в прелестном небольшом дворце в мавританском стиле, который гнездился на крутом утесе над берегом Черного моря и когда-то принадлежал великому князю. В последний день своего пребывания там я совершил ознакомительную поездку вдоль берега до Балаклавы на нашем единственном судне, итальянском торпедном катере, чтобы удостовериться, в какой мере прибрежная дорога, по которой осуществлялся подвоз подкреплений и снабжения корпуса, просматривается с моря и может попасть под корректируемый огонь из этого участка. В конечном итоге – предположительно, из уважения к нашей авиации – советский черноморский флот не отважился на подобные действия.

На обратном пути у Ялты произошло несчастье. Как гром среди ясного неба на нас обрушился град пулеметных пуль и пушечных снарядов. Нас атаковали два советских истребителя, налетевшие со стороны солнца, а звук их моторов потонул в реве мощных двигателей нашего же катера. За несколько секунд семь из шестнадцати человек на борту погибли или получили ранения, возникла опасность, что в пламени взорвутся подвешенные по бортам торпеды. Капитан, молодой итальянский лейтенант, держался выше всяких похвал и с исключительным присутствием духа предпринимал необходимые шаги для спасения людей и своего судна. Несмотря на мины, мой адъютант Пепо нырнул в воду и доплыл до ближайшего берега, где – совершенно голый – остановил проезжавший мимо грузовик. На нем он помчался в Ялту и привел на помощь хорватскую моторную лодку, которая отбуксировала нас в порт. Это была скорбная поездка. Один итальянский унтер-офицер погиб, три матроса получили ранения. Погиб и капитан фон Ведель, комендант ялтинского порта. А у моих ног лежал тяжело раненный в бедро мой самый верный товарищ, водитель Фриц Нагель. Младший лейтенант, итальянец, разорвал рубашку, чтобы перевязать рану, но остановить кровь, хлеставшую из артерии, никак не удавалось.

Фриц Нагель был родом из Карлсруэ и служил моим водителем с 1938 года. Мы многое пережили и перевидали вместе, и однажды он уже был ранен рядом со мной во время нашего пребывания в 56-м корпусе. Долгие годы он был мне верным товарищем, а со временем стал настоящим другом. У него были ясные и честные карие глаза и ни капли подобострастия. Спортивный, в высшей степени порядочный, превосходный и веселый солдат, он одинаково легко завоевывал сердца товарищей и начальников. Как только мы причалили к берегу, я отвез его в полевой госпиталь. Его попытались прооперировать, но он потерял уже слишком много крови, и в ту же ночь звезда его юной жизни погасла. Мы похоронили его рядом с другими немецкими и итальянскими товарищами на ялтинском кладбище высоко над морем – может быть, в одном из красивейших мест на всем этом живописном берегу.

Родителям Фрица Нагеля я отослал копию речи, которую произнес над его могилой.

Через несколько дней тактический штаб 11-й армии, сокращенный до минимального количества сотрудников, организовал командный пункт на Севастопольском фронте в татарской деревне Юхары-Каралес, притаившейся в узкой горной долине среди скал. Русские, видимо, знали, что здесь разместилось командование с отделом связи, так как каждый вечер прилетал их «дежурный летчик» на старом самолете – который наши солдаты прозвали «швейной машинкой», – чтобы сбросить несколько бомб, к счастью не причиняя никакого вреда. На Черкес-Кермене, утесе, возвышавшемся над деревней, где готы когда-то возвели свою цитадель, мы устроили наблюдательный пункт и вечером 6 июня перешли туда, чтобы следующим утром наблюдать за наступлением пехоты по всему фронту. Именно здесь, в небольшом блиндаже, примыкавшем к наблюдательному посту со стереотрубами, мы с начальником штаба, начальником оперативного отдела, начальником разведки и Пепо провели несколько спокойных ночных часов перед наступлением. И снова именно Пепо вносил нотку веселья в этот безрадостный вечер.

Поступило предложение издать приказ по войскам, в котором я бы разъяснил значение предстоящего боя. Вообще говоря, я не люблю подобных увещеваний. Помимо того, что они редко выходят за стены батальонных канцелярий, нашим войскам излишне было напоминать, что зависит от них. Но поскольку в таких случаях это было принято, я в нескольких словах написал приказ на листке бумаги и отдал его Пепо для передачи по всем войсковым штабам. Чуть погодя он вернулся и доложил: «Господин генерал-полковник, я передал болтологию». Это была дерзость, но он всего лишь выразил типичный солдатский взгляд на эти воззвания, и мы все от души посмеялись.

Утром 7 июня, когда рассвет позолотил небо на востоке и прогнал ночные тени из долин, наша артиллерия во всей своей свирепости обрушилась на врага, предваряя наступление пехоты. Одновременно эскадрильи люфтваффе ринулись на поставленные цели. Перед нами раскинулось зрелище, не поддающееся описанию, ибо это был уникальный случай в современной войне, чтобы военачальник обозревал все поле битвы. На северо-западе глазу открывалась местность от лесов, скрывавших яростные бои на левом фланге 54-го корпуса, до самых высот южнее долины Бельбека, за которую нам предстояло драться столь ожесточенно. Повернувшись на запад, можно было увидеть Гайтанские высоты, а вдалеке за ними мерцала водная гладь бухты Северной в том месте, где она соединялась с Черным морем. В ясную погоду видны были даже отроги полуострова Херсонес, на которых мы впоследствии обнаружили следы эллинской культуры. На юго-западе угрожающе поднимались Сапун-гора и неровные утесы прибрежного горного хребта. Ночью в широком кольце крепости загорались всполохи орудийного огня, а днем разрывы тяжелых снарядов и бомб, сброшенных немецкими самолетами, взметали тучи каменных осколков и пыли. Поистине фантастические декорации для столь грандиозного спектакля!

Под Севастополем столкнулось нечто большее, чем наступающая армия и противостоящий противник, по меньшей мере численно равный ей, нечто большее, чем артиллерия и самолеты, отвечающие последнему слову техники, которые обрушивались на укрепления, закрытые сталью, бетоном и гранитом. Под Севастополем также проявился дух немецкого солдата – вся его смелость, инициатива и самоотверженность соперничала с яростным сопротивлением противника, чьи естественные преимущества заключались в особенностях рельефа местности, упорстве и стойкости русского солдата, усиленных железным принуждением советской системы. Невозможно описать эту борьбу, которая продолжалась около месяца в палящую жару (даже в утренние часы столбик термометра поднимался до сорока с лишним градусов), описать такими словами, которые воздали бы должное подвигу и нападающих, и защитников. То, что совершили наши войска во время этой битвы, достойно эпической поэмы, но здесь хватит места лишь для краткого отчета о сражении, беспрецедентного в своей ожесточенности.

Командование 54-го корпуса направило 132-ю дивизию на свой правый фланг для фронтального наступления через долину Бельбека в направлении южных командных высот, оставив неприятельский плацдарм в Любимовке. Слева 22-я пехотная дивизия получила задачу обеспечить продвижение по долине 132-й дивизии ударом с востока южнее Бельбека через Камышлинское ущелье. Еще левее 50-я пехотная дивизия, наступавшая через деревню Камышлы, должна была нанести удар в юго-западном направлении. На крайнем левом фланге корпуса, в лесистых горах, 24-й дивизии предстояло пробить себе дорогу к Гайтанским высотам, причем ее левый фланг прикрывала 18-я румынская дивизия.

При мощной поддержке крупных сил штурмовой артиллерии и непрерывных налетах 8-го авиационного корпуса мы смогли за первый же день преодолеть Камышлинское ущелье и долину Бельбека и закрепиться на командных высотах южнее ее.

Вторая фаза наступления, продолжавшаяся до 17 июня, ознаменовалась на обоих фронтах упорной борьбой за каждую пядь земли, каждое долговременное огневое сооружение, каждую траншею. Вновь и вновь начиная яростные контратаки, русские пытались отвоевать утерянные позиции. В своих крупных опорных пунктах, да и в небольших ДОСах, они часто сражались до последнего человека и последнего патрона. Хотя главную тяжесть боев несли пехотные и саперные войска, все же передовые наблюдательные пункты нашей артиллерии заслуживают отдельного упоминания, поскольку именно они в первую очередь корректировали огонь, который позволял захватывать отдельные опорные пункты и ДОСы. Они, наряду с самоходными артиллерийскими установками, были лучшими помощниками пехоты.

13 июня доблестный 16-й пехотный полк 22-й дивизии под командованием полковника фон Хольтица сумел взять форт Сталин, перед которым остановилось наступление прошлой зимой. Типичным образцом духа нашей пехоты служит один раненый солдат этого полка, который, показывая на свою раздробленную руку и перевязанную голову, прокричал: «Я могу и потерпеть, раз «Сталин» в наших руках!»

К 17 июня удалось, хотя и ценой тяжелых потерь, глубоко вклиниться в укрепленный район на севере. Сооружения второй линии обороны «ЧК», «ГПУ», «Сибирь» и «Волга» в наших руках.

К тому же дню 30-й корпус также смог вогнать клин в передовые оборонительные районы перед сапунскими позициями. В ходе тяжелых боев укрепленные пункты «Северный нос», «Гора часовни» и «Холм с руинами» пали под натиском 72-й дивизии, а 170-я дивизия заняла Камары. Севернее корпуса после серии безрезультатных атак 1-я румынская горнострелковая дивизия наконец захватила «Сахарную голову». 28-я легкая дивизия, с другой стороны, очень медленно продвигалась по неровным скалам прибрежной гряды, через высоты «Розовый холм» и «Киноварь-I и -II», поскольку единственный способ вести бой в этом лабиринте ущелий и расселин состоял в том, чтобы скачками перебрасывать штурмовые группы от одного пункта к другому, что влекло за собой значительные потери.

Несмотря на высокую цену, которую мы заплатили за этот успех, судьба наступления в следующие несколько дней, казалось, висела на волоске. Стойкость наших войск заметно уменьшалась. 54-й корпус был вынужден временно снять с фронта 132-ю дивизию, чтобы ее измученные усталостью полки сменила 46-я дивизия с Керченского полуострова. Место 46-й дивизии заняла 24-я дивизия, которую для этого пришлось вывести с левого фланга корпуса.

В то же время ОКХ настоятельно добивалось того, чтобы 11-я армия передала 8-й авиационный корпус для участия в наступлении на Украине, в том случае если нельзя рассчитывать на быстрое падение Севастополя. Штаб нашей армии, со своей стороны, утверждал, что необходимо продолжать наступление любой ценой до окончательного успеха, который, в свою очередь, зависел от постоянной поддержки 8-го авиационного корпуса. В конце концов нам удалось настоять на своем.

И все же кто мог в тот момент гарантировать быстрое падение крепости? Понимая, что силы наших войск могут преждевременно иссякнуть, штаб 11-й армии запросил предоставить ему три дополнительных пехотных полка – с чем ОКХ своевременно согласилось. Они, по крайней мере, должны были успеть к последнему этапу операции.

В тогдашней обстановке мы сочли целесообразным, чтобы оба наступающих корпуса воспользовались преимуществом ведущего наступление менять направление главного удара по своему усмотрению и тем самым застигать противника врасплох.

54-й корпус развернулся на запад, введя в бой 213-й пехотный полк и 24-ю дивизию. 213-й полк во главе с полковником Хитцфельдом захватил бронированную батарею «Максим Горький–1», у которой одно из орудий уже было выведено из строя прямым попаданием снаряда тяжелого орудия. Другое было взорвано нашими саперами, которым удалось забраться наверх. Однако гарнизон форта, насчитывавшего несколько этажей в глубину, не сдавался, пока наши саперы не проникли в башни и не подорвали их. В ходе одной из попыток прорваться из форта погиб командовавший фортом комиссар, после чего его солдаты сдались, призывая Бога дрожащими губами. После этого 24-я дивизия к 21 июня смогла очистить от врага весь оставшийся северный участок вдоль западного побережья вплоть до укреплений, охранявших вход в бухту Северную.

17 июня неожиданный перенос главного направления удара принес решительный успех и 30-му корпусу. Командование корпуса приняло решение приостановить продвижение через северный хребет прибрежных гор восточнее Балаклавы и сконцентрировать силы на главной дороге и непосредственно южнее ее для внезапного удара. На фланге со стороны берега корпус располагал только артиллерией. 72-й дивизии своевременно удалось захватить неприятельские позиции южнее дороги, а ее разведывательный батальон во главе с майором Бааке смело использовал начальное преимущество, прорвавшись прямо сквозь ряды растерянного врага до Орлиной высоты перед сапунскими позициями. Рано утром 18 июня батальону удалось занять мощно укрепленную Орлиную высоту и удерживать ее до тех пор, пока дивизия не смогла подтянуть подкрепления. Этот успех позволял нам расширить прорыв за вражескую систему обороны противника в северном направлении.

На следующем и третьем этапе успех снова был достигнут за счет внезапного изменения направления главного удара, особенно это касается артиллерии. На севере это означало, что мы полностью овладели первой целью наступления – бухтой Северной, – а на юге заняли исходные позиции для штурма сапунского рубежа.

На северном участке при поддержке сосредоточенного артиллерийского огня 24-й дивизии удалось захватить укрепленные узлы полуострова, господствовавшие над входом в бухту Северную. Среди них самым грозным, хоть и устаревшим был опорный пункт, известный как форт Северный.

22-я дивизия вдоль всего фронта наступления овладела скалами, выходящими на бухту Северную. Особенно тяжелые бои шли за железнодорожный туннель на границе между 22-й и 50-й дивизиями, откуда противник предпринимал яростные контратаки силами недавно прибывшей на крейсере бригады. В конце концов после обстрела входа в туннель он был захвачен. Из него вышли не только сотни солдат, но и еще большее количество гражданского населения, в том числе женщин и детей. Особенно трудно оказалось выжать противника из его последних укрытий на северном берегу бухты, где в сплошной каменной стене были выделаны глубокие штольни со стальными дверями для хранения резервов и боеприпасов. Поскольку засевшие в них солдаты под давлением своих комиссаров никак не обнаруживали намерения сдаться, мы были вынуждены предпринять попытку взорвать двери. Когда наши саперы приблизились к первому входу, внутри каземата раздался взрыв, обрушивший вниз огромную каменную плиту, которая похоронила под собой не только засевшего внутри противника, но и наш саперный отряд. Командовавший казематом комиссар взорвал его вместе с находившимися там людьми. В конце концов лейтенант штурмовой батареи, которому, несмотря на огонь противника с южного берега, удалось доставить свое орудие по прибрежной дороге, смог заставить противника открыть остальные казематы горизонтальным обстрелом амбразур. Оттуда толпами потянулись изможденные солдаты и гражданские лица, а командовавшие ими комиссары покончили с собой.

В-третьих, 50-я дивизия, на долю которой выпало вести тяжелые бои на покрытой густым кустарником местности, достигла восточной оконечности бухты Северной и овладела Гайтанскими высотами, господствовавшими над входом в долину реки Черной.

Слева от нее правый фланг румынского горнострелкового корпуса пробивал себе путь через лесистую местность в холмах юго-восточнее Гайтан. Генерал Ласкар, позднее сдавшийся в плен в Сталинграде, был душой и двигателем этого наступления.

30-й корпус также добился успеха за счет внезапного переноса направления главного удара. Воспользовавшись тем, что 72-я дивизия захватила Орлиную высоту, командование корпуса развернуло подошедшую с юга 170-ю дивизию для наступления на массив Федюхиных высот. Противник, взор которого был обращен на восток, вероятно, ожидал удара со стороны Сапун-горы и потому был застигнут врасплох, что позволило относительно быстро овладеть массивом. Тем самым мы обеспечили твердую опору для решительного штурма сапунского рубежа.

В те же несколько дней левый фланг румынского горнострелкового корпуса (1-я горнострелковая дивизия) также добился некоторого успеха.

Таким образом, к утру 26 июня 11-я армия почти полностью овладела внешним поясом крепостных сооружений. Противник был отброшен внутрь крепости, чей северный фронт образовывали опасные скалы вдоль южного берега бухты Северной, а восточный фронт проходил от высот Инкермана вдоль Сапунской гряды до утесов в районе Балаклавы.

Итак, перед командованием 11-й армии встал вопрос, как взломать это внутреннее кольцо укреплений. Не было никаких сомнений в том, что в Севастополе противник продолжит сопротивляться так же яростно, тем более что ни одно заявление его непосредственного командования, штаба Крымского фронта, никак не позволяло ему рассчитывать на эвакуацию.

С другой стороны, нужно было смотреть фактам в лицо: хотя противник мог в большой степени израсходовать свои резервы, ударная сила немецких войск тоже иссякала.

В последние недели я каждый день, до и после полудня, проводил в штабах корпусов, у артиллерийских командиров, в дивизиях, полках, батальонах и на артиллерийских наблюдательных пунктах. Я очень хорошо знал, в каком состоянии находятся наши части. В полках осталось всего по нескольку сот человек, и мне вспоминается одна рота, которая в момент окончания боя насчитывала одного офицера и восемь солдат.

Как же мы могли завершить битву за Севастополь, когда 54-й корпус стоял перед бухтой Северной и 30-му корпусу предстояли трудные бои за овладение Сапун-горой?

Оптимальным решением в тот момент было бы перенести направление главного удара всего наступления на 30-й корпус, находившийся на южном фланге. Однако на практике это было невыполнимо. Одна перегруппировка дивизий потребует нескольких дней, а за это время противник получит возможность восстановить силы. В прифронтовой полосе оба участка связывала только узкая дорога, с большим трудом проложенная нами сквозь горы прошлой зимой. Так или иначе, она не выдержала бы веса тяжелой артиллерии, а на завершение переброски того же числа орудий через Ялту и обеспечение их боеприпасами по достижении южного участка ушло бы несколько недель. Вдобавок нужно было иметь в виду, что Верховное командование намеревалось вывести 8-й авиационный корпус из Крыма в кратчайшие сроки.

Сразу же после того, как 22-я дивизия вышла в бухту Северную, я посетил ее полки и наблюдательный пункт на северном побережье, чтобы осмотреть общий вид местности. Передо мной простиралась водная гладь шириной 800–900 метров, где когда-то стоял на якоре целый флот. Справа, на противоположной стороне, лежал город Севастополь, а прямо впереди возвышались стены скал, усеянных вражескими позициями. Мне пришла в голову мысль, что отсюда – другими словами, с фланга – можно расшатать сапунские оборонительные сооружения, так как противник, по всей вероятности, в последнюю очередь ожидал наступления отсюда, со стороны бухты.

Когда я впервые обсудил этот план со штабом 54-го корпуса и некоторыми командирами подчиненных соединений, они почти все выразили большие сомнения. Как, спрашивали они, можно пересечь такую широкую бухту на штурмовых лодках под носом у внушительного строя орудийных батарей и укреплений, глядящих на южный берег? Как вообще можно доставить штурмовые лодки на берег и погрузить в них войска, если доступ к воде имеется только по дну нескольких глубоких ущелий, которые противник, естественно, будет держать под огнем с южного берега?

Однако именно благодаря причинам, по которым атака через бухту казалась невозможной, она вполне могла застичь противника врасплох и явиться ключом к успеху. Поэтому, несмотря на все возражения, я не отступал от своего замысла – хотя и нелегко было отдавать приказ о столь рискованном предприятии, в котором я сам в силу положения не мог принять участие.

Как только решение было принято, все участники с величайшим жаром взялись за его выполнение. В этой связи следует особо отметить саперов, которые наряду с пехотой уже прекрасно проявили себя во время боев за долговременные огневые позиции.

Генеральное наступление на внутренний район крепости должно было начаться рано утром 29 июня: 54-й корпус наступал через бухту Северную, а 30-й корпус штурмовал Сапунские высоты. Уже 28 июня 50-я дивизия смогла форсировать нижнее течение реки Черной и взять Инкерман. Здесь мы стали свидетелями трагедии, показавшей, с каким фанатизмом дрались большевики. Высоко над Инкерманом поднималась сплошная стена утеса, протянувшаяся далеко на юг. В ней размещались огромные пещеры, служившие погребами для фабрик крымского шампанского. Рядом с большими запасами вина большевики устроили склады боеприпасов, но теперь использовали эти помещения и для тысяч раненых и беженцев. Когда наши войска входили в Инкерман, вся скала позади него содрогнулась от чудовищного взрыва, и 30-метровая каменная стена откололась от участка скалы длиной около 300 метров и рухнула вниз, погребя под собой тысячи людей. Пусть это совершили несколько фанатичных комиссаров, но каково же было презрение к человеческой жизни, возведенное в принцип в этой азиатской державе!

В ночь с 28 на 29 июня, когда проходила подготовка к переправе через бухту Северную, всех участников операции охватило колоссальное напряжение. Чтобы заглушить шум с северного берега, 8-й авиационный корпус совершал непрерывные налеты на город. Вся артиллерия стояла наготове для ураганного обстрела скальных вершин южного берега, как только огонь оттуда показал бы, что враг разгадал наши намерения. Но на той стороне все было тихо, и трудный спуск на воду и погрузка штурмовых лодок прошли без сучка без задоринки. В час ночи отчалил первый эшелон в составе 22-й и 24-й дивизий и направился к противоположному берегу. Переправа, явно явившаяся неожиданностью для врага, увенчалась полным успехом, так как к тому времени, когда неприятельская оборона на скалах начала действовать, наши бравые гренадеры успели твердо закрепиться на берегу. Все обнаружившие себя вражеские орудия быстро уничтожались нашими войсками по мере их продвижения среди скал к плоской вершине. Таким образом, выгодная для врага сапунская позиция была ликвидирована с фланга.

На рассвете наши войска также атаковали ее фронтально.

На левом фланге 54-го корпуса 50-я дивизия и вновь прибывшая 132-я дивизия (составленная из пехотных полков 46-й дивизии) выступили с позиций в районе Гайтан и южнее, чтобы атаковать высоты у Инкермана и южнее его. С фланга ее поддержала артиллерия на северном берегу бухты, а также к атаке присоединился правый фланг румынского горнострелкового корпуса.

30-й корпус также перешел на рассвете в решительное наступление на сапунские позиции при поддержке дальнобойных батарей 54-го корпуса и массированной операции 8-го авиационного корпуса. Используя артиллерию для демонстрации наступления на широком фронте, 30-й корпус вывел ударную группу в лице 170-й дивизии на чрезвычайно узкий участок у Федюхиных высот, и та при поддержке штурмовых орудий, 300-го танкового батальона и огня прямой наводкой зенитного полка вскоре вышла на высоты по обе стороны от Севастопольского шоссе. Воспользовавшись создавшимся замешательством в рядах противника, дивизии удалось быстро овладеть обширным участком в северном, западном и южном направлении, что позволило корпусу вывести на высоты другие свои дивизии.

После успешной переправы через бухту, падения Инкерманских высот и прорыва за сапунские позиции 30-го корпуса судьба Севастопольской крепости была решена.

После этого произошел последний отчаянный бой, который не мог ни отсрочить окончательный разгром обороняющейся армии, ни принести Советам какие-либо преимущества с точки зрения оперативной ситуации в целом. Даже из соображений военной чести он был излишен, ибо русские солдаты, видит бог, сражались храбро! Но политическая система требовала продолжения этой тщетной борьбы.

Теперь, когда переправившиеся дивизии 54-го корпуса завладели скалами на южном берегу бухты, они уже находились в широком внешнем кольце укреплений. В то время как некоторые части корпуса уничтожали противника в южном направлении, основные его силы повернули на запад и атаковали окраинные укрепления и город. С занятием знаменитого Малахова кургана, этого бастиона, где было пролито столько крови в Крымскую войну, корпус вошел в укрепления самого Севастополя.

Тем временем еще до окончания 29 июня две тыловые дивизии 30-го корпуса, имевшие задачу демонстрировать лобовую атаку на широком фронте – 28-я легкая дивизия и 72-я дивизия, – успешно подошли вслед за 170-й дивизией.

Как только они вышли на уже взятые ею сапунские позиции, дивизии развернулись, чтобы начать движение в нескольких расходящихся направлениях и захватить Херсонесский полуостров.

28-я легкая дивизия прорвалась через внешнее кольцо укреплений юго-восточнее Севастополя, взяв Британкое кладбище. Русские превратили его в главный опорный пункт внешнего кольца укреплений, и мраморные памятники, воздвигнутые когда-то британским солдатам, теперь лежали в руинах. Новые солдаты, погибшие в этом бою, пали на развороченных снарядами могилах. Затем дивизия продолжила наступление южнее города, чтобы взять его с запада в том случае, если он будет обороняться, или, в ином случае, предотвратить прорыв из города вражеских сил.

Целью 170-й дивизии был маяк на западной оконечности Херсонесского полуострова – в том месте, откуда, быть может, вглядывалась Ифигения «с тоской ища греческую землю».

На 72-ю дивизию была возложена задача наносить удар вдоль южного побережья. Сокрушая сапунские позиции в южном направлении, сначала она овладела господствовавшей над местностью высотой «Мельничный холм» и тем самым обеспечила корпусу возможность продвигаться по шоссе на Севастополь. За ней последовала 4-я румынская горнострелковая дивизия, которая с тыла ворвалась в систему оборонительных сооружений в районе Балаклавы, захватив при этом 10 тысяч пленных.

Весь опыт изучения методов действия Красной армии подсказывал нам, что за окраинным кольцом севастопольских укреплений и, наконец, в самом городе противник будет стоять до конца. Неоднократно по радио передавался приказ Сталина о том, что защитники должны держаться до последнего человека и последнего патрона; также мы знали, что все гражданское население, способное носить оружие, было поставлено оборонять город.

Наш штаб пренебрег бы своим долгом по отношению к солдатам 11-й армии, если бы не учитывал этой возможности. Бой в городской черте повлечет новые и тяжелые потери со стороны наступающих. Чтобы сократить потери, штаб отдал приказ артиллерии и 8-му авиационному корпусу еще раз вступить в бой, прежде чем дивизии возобновят наступление. Нужно было показать врагу: он не может рассчитывать на то, что мы снова позволим ему проливать нашу кровь в уличных боях.

Итак, день 1 июля начался с массированной бомбардировки по периметру укреплений и вражеских опорных пунктов в черте города. Вскоре наш самолет-разведчик доложил, что больше серьезное сопротивление не ожидается. Обстрел прекратился, и дивизии вступили в город. Мы считали вероятным, что прошлой ночью противник вывел основную часть сил из города на запад.

Но борьба еще не окончилась. Хотя советская Приморская армия оставила город, она поступила так только затем, чтобы снова сопротивляться на укреплениях, отсекавших Херсонесский полуостров – либо в исполнение сталинского приказа держаться до последнего, либо в надежде ночью эвакуировать часть армии кораблями Красного флота из глубоких заливов западнее Севастополя. Как выяснилось впоследствии, торпедные катера забрали лишь нескольких высших командиров и комиссаров, в том числе командующего армией генерала Петрова. Когда его преемник попытался скрыться подобным же образом, его перехватил итальянский катер.

Таким образом, заключительные бои на Херсонесском полуострове продолжались до 4 июля. В то время как 72-я дивизия захватила бронированную огневую позицию «Максим Горький–2», которую обороняли несколько тысяч человек, другие дивизии постепенно оттесняли врага на крайнюю оконечность полуострова. Русские неоднократно делали попытки ночью прорваться на восток, вероятно в надежде соединиться с партизанами в горах Яйлы. Они бросались на наши линии целыми толпами, сцепившись руками, чтобы никто не отстал. Впереди, воодушевляя их, нередко шли женщины и девушки-комсомолки, тоже с оружием в руках. Вылазки подобного рода неизбежно влекли за собой чрезвычайно высокие потери.

В конце концов остатки Приморской армии укрылись в больших пещерах на берегу Херсонесского полуострова, где напрасно ждали эвакуации. Когда 4 июля они сдались, только из узкой оконечности полуострова вышло 30 тысяч человек.

Всего в крепости было взято более 90 тысяч пленных, а убитыми противник потерял в несколько раз больше, чем мы. Мы захватили столько трофеев, что не смогли их даже сразу сосчитать. Крепость, защищенная сильными естественными препятствиями, усиленная и укрепленная всеми возможными способами и обороняемая целой армией, пала. Армия защитников была уничтожена, и весь Крым оказался в наших руках. С оперативной точки зрения 11-я армия освободилась как раз вовремя для масштабного немецкого наступления на южном крыле Восточного фронта.

Вечер 1 июля я провел со своими ближайшими сотрудниками на нашем командном пункте: в маленькой татарской избе в Юхары-Каралесе. Советский «дежурный летчик», до этого имевший обыкновение сбрасывать несколько бомб на нашу долину на закате, так и не появился. Мысленно мы возвращались к боям прошедших месяцев и вспоминали товарищей, которых уже не было с нами.

И вдруг по радио зазвучали победные фанфары, возвестившие специальное сообщение о падении Севастополя. Вскоре после этого поступила следующая телеграмма:

«Главнокомандующему Крымской армией

генерал-полковнику фон Манштейну

В знак признательности и высокой оценки Ваших особых заслуг в победоносных боях в Крыму, увенчавшихся разгромом врага на Керченском полуострове и взятием мощной Севастопольской крепости, я присваиваю Вам чин фельдмаршала. Этим назначением и учреждением памятного знака для всех участников Крымской кампании любого звания я перед всем германским народом отдаю дань героическим подвигам сражавшихся под Вашим командованием войск.

Адольф Гитлер».