Преследование

Начавшаяся погоня являет собой еще один блестящий пример смелости и инициативы, проявленных командирами всех уровней, и самоотверженности солдат. При виде этих полков, ослабленных тяжелыми потерями, измотанных до предела беспрецедентными требованиями и все-таки стремящихся к заветной цели на южном побережье Крыма, на память приходят солдаты другой армии, которые в 1796 году штурмом брали обещанные им Наполеоном поля Италии.

К 16 ноября яростное преследование завершилось, и весь Крым, за исключением укрепленного района Севастополя, был в наших руках. Шесть дивизий 1-й армии уничтожили большую часть двух неприятельских армий, насчитывавших в целом двенадцать стрелковых и четыре кавалерийские дивизии. Из 200 тысяч человек, которыми первоначально располагал противник, в битве за два перешейка и дальнейшем преследовании он потерял более 100 тысяч пленными, а также 700 орудий и 160 танков. Лишь остатки войск без тяжелых орудий смогли спастись через Керченский пролив или в Севастополе. Если укрывшиеся в крепости войска удалось немедленно переформировать в полноценные части, то только благодаря господству неприятеля на море, которое давало ему возможность получать пополнения и снабжение в скорейшее время.

В то время как отдел тыла штаба 11-й армии переехал в Симферополь, в целом русифицированную столицу Крыма, расположенную в живописном окружении у северных склонов Яйлы, наш тактический штаб разместился в Сарабузе, большом поселке севернее города, где мы удобно расположились в одной из новых школ, построенных Советами почти во всех более-менее крупных населенных пунктах. Я сам поселился с начальником штаба в небольшом здании плодового колхоза, где у каждого из нас было по скромной комнатке. Обстановка моего пристанища состояла из кровати, стола, стула, табуретки с тазом для умывания и нескольких одежных вешалок. Естественно, мы могли бы перевезти кое-какую мебель из Симферополя, но у нас в штабе было не в обыкновении пользоваться удобствами, без которых должен был обходиться обычный солдат.

Мы оставались в этой скромной квартире до августа 1942 года и покидали ее лишь дважды: когда останавливались на командном пункте Керченского фронта и когда наш тактический штаб находился под Севастополем. После кочевой жизни, которую мы вели до сих пор, для нас это стало совершенно новым, хотя и не всегда приятным опытом. Когда штаб соединения прикован к одному месту, в результате не только неизбежно устанавливается ежедневная рутина, но вновь начинается «бумажная война». Той зимой я вел свою «бумажную войну» в школьном классе, сидя между двумя маленькими кирпичными печками, которые мы сложили на русский манер, поскольку отопительная система, естественно, была разрушена Советами.

Здесь я должен коснуться одной проблемы, которая всегда составляла предмет моих больших забот, хотя она и отступила перед тяжестью оперативной обстановки зимой 1941/42 года. Командующий армией одновременно выполняет функции ее верховного судьи, и тяжелейшая задача, возложенная на его плечи, – это вынесение смертных приговоров. С одной стороны, его святая обязанность – поддерживать дисциплину и в интересах войск сурово наказывать провинившихся в бою. С другой стороны, нелегко осознавать, что одним росчерком пера можешь положить конец человеческой жизни. Конечно, во время войны смерть уносит тысячи жизней, и каждый солдат понимает, что когда-то и ему, возможно, придется сложить голову. Но все же одно дело с честью пасть в бою, и совсем другое – встать под дулами винтовок своих же товарищей и с позором быть изгнанным из рядов живых.

Конечно, если солдат подлостью запятнал честь армии или стал виновником смерти товарищей, тут нет места жалости. Но бывало много иных случаев, вызванных не низменными побуждениями, а какой-то объяснимой человеческой слабостью. Но и тогда трибунал со всей строгостью должен был приговорить его к смерти по законам военного времени.

Ни в одном случае, требовавшем смертной казни, я никогда не основывал окончательный приговор на устных пояснениях моего армейского трибунала – хотя все это были замечательные люди, – но всегда лично изучал дело самым подробным образом. Когда в начале войны двум солдатам моего корпуса был вынесен смертный приговор за изнасилование и убийство старой женщины, они получили по заслугам. И совершенно иной случай произошел с одним солдатом, который был награжден Железным крестом за Польскую кампанию и после долгого лечения в госпитале направлен в чужую для него часть. В первый же день его пулеметный расчет погиб в полном составе, отчего он потерял самообладание и бежал. Действительно, по закону ему грозила смертная казнь, но все же в этом случае, мне кажется, были основания – хотя он виновен в трусости и тем самым в подрыве боевого духа подразделения – не мерить его той же меркой. Поскольку я не мог просто отменить вынесенный трибуналом приговор, то на этот раз и в подобных случаях я обычно поступал следующим образом: советовался с полковым командиром и, с его согласия, откладывал казнь на четыре недели. Если виновный за это время оправдывал себя в бою, то приговор отменялся. Если же он снова проявлял трусость, то приговор приводился в исполнение. Из всех осужденных, которым я предоставил испытательный срок, лишь один перешел на сторону врага. Все остальные либо оправдали себя, либо погибли настоящими солдатами в тяжелых боях на востоке.

Первое наступление на Севастополь

Теперь перед 11-й армией стояла задача штурмовать последнюю твердыню врага в Крыму – Севастополь. Чем скорее мы приступим к ее выполнению, тем меньше времени останется у противника на организацию обороны и тем больше будет у нас шансов на успех. Кроме того, тем меньше будет вероятность вмешательства противника с моря.

По нашим расчетам, необходимые передвижения войск и подвоз боеприпасов должны были закончиться к 27 или 28 ноября. Соответственно, на этот срок мы назначили начало наступления.

Тут-то нас застала русская зима, и ее воздействие оказалось тем более разрушительным, что оно приняло две разные формы. В Крыму начались дожди и очень скоро превратили в непролазное месиво все дороги без твердого покрытия. С другой стороны, на севере, на материке, уже властвовал суровый мороз, который вскоре вывел из строя четыре из пяти паровозов, имевшихся тогда в нашем распоряжении южнее Днепра. Вследствие этого снабжение 11-й армии часто сокращалось до одного-двух эшелонов в день. Хотя на Днепре уже стал лед, он был еще тонок, а тогда еще не существовало переправочных средств, которые можно было использовать при наличии льда.

Так подготовка к наступлению затягивалась. Вместо 27 ноября мы смогли начать артиллерийскую подготовку только 17 декабря. Наконец, после трехнедельной задержки, которая в конечном итоге оказалась решающей, 54-й и 30-й корпуса были готовы к наступлению на северном и южном участках. Но перед этим командованию 11-й армии пришлось принять нелегкое решение. 17 октября из-за кризиса, создавшегося в районе Ростова, командование группы армий отдало приказ о немедленной передаче ей 73-й и 170-й дивизий. Несмотря на все наши объяснения о том, что это не позволит нам штурмовать Севастополь, командование оставило нам только 170-ю дивизию, которая пока еще продвигалась вдоль берега на соединение с 30-м корпусом и все равно не могла прибыть к Ростову вовремя. Однако эта уступка не изменила того, что, лишившись 73-й дивизии, войска на северном участке остались без необходимого для наступления резерва, и мы были вынуждены отвечать на вопрос, имеет ли смысл вообще начинать наступление в таких обстоятельствах. В конце концов мы решили рискнуть.

Здесь у меня нет возможности описать ход наступления в подробностях. В первую очередь мы должны были внезапным ударом с востока выбить противника из передового района между Качей и Бельбеком и одновременно захватить его опорные пункты в долине Бельбека и на его возвышенном южном берегу. Оттуда наступление можно было вести вперед уже через крепостной гласис южнее Бельбека вплоть до бухты Северной. Основную тяжесть боя несла отважная 22-я (Нижнесаксонская) пехотная дивизия под началом ее выдающегося командира генерал-полковника Вольфа. Она очистила от войск противника передовой район между Качей и Бельбеком, штурмовала высоты на юге долины Бельбека вместе со 132-й пехотной дивизией и проникла в укрепленную зону южнее долины. Но клин наступления неуклонно сужался, по мере того как 50-я и 24-я пехотные дивизии, имевшие задачу наступать в направлении бухты Северной с востока, едва продвинулись по труднопроходимой горной местности, частично заросшей почти непроницаемым кустарником. Тяжелые бои за долговременные огневые сооружения, упорно обороняемые противником, изматывали наши войска, а начавшийся лютый мороз требовал максимального напряжения сил. Тем не менее в последние дни декабря – бои продолжались все Рождество – головной отряд ударной группы приблизился к форту Сталин, взятие которого по меньшей мере обеспечило бы нашей артиллерии господствующее положение для обзора над бухтой Северной. Если бы мы нашли свежие войска, то обязательно совершили бы прорыв к бухте. Но их как раз и не было, поскольку 73-ю дивизию нам пришлось отдать, и даже решительное сосредоточение наступающих дивизий в клин не могло восполнить потерю.

В такой-то обстановке и высадились советские десанты сначала у Керчи, затем у Феодосии. Они грозили нам гибелью в момент, когда все силы армии, за исключением одной немецкой дивизии и двух румынских бригад, вели боевые действия под Севастополем!

Было ясно, что необходимо в кратчайшие сроки перебросить силы из-под Севастополя на участки, находившиеся под угрозой. Малейшая задержка могла стать роковой. Но стоило ли отказываться от наступления на Севастополь, когда, казалось, хватило бы одного удара, чтобы полностью овладеть бухтой Северной?

Кроме того, вывести силы из-под Севастополя после успеха на северном фронте будет, безусловно, легче, чем в том случае, если бы мы преждевременно ослабили натиск на врага.

Вследствие этого командование 11-й армии решило пойти на риск, увеличивавшийся с каждым часом задержки высвобождения войск из-под Севастополя. Сначала только 30-й корпус получил приказ прекратить наступление, а 170-я дивизия была направлена на Керченский полуостров. В то же время с согласия командира 54-го корпуса и командиров подчиненных ему дивизий должна была быть предпринята последняя попытка прорваться к цели на северном фронте – бухте Северной.

Как и всегда, войска отдали на выполнение задачи все силы, и 16-му полку в авангарде 22-й дивизии под командованием полковника фон Хольтица действительно удалось проникнуть за внешнее кольцо укреплений форта Сталин. В это время наши войска исчерпали все свои силы, и 30 декабря командиры наступающих дивизий доложили, что дальнейшие попытки продолжать наступление не приведут к успеху. После того как мы срочно доложили по телефону в штаб группы армий о необходимости остановить наступление, в чем убедился даже Гитлер, штаб 11-й армии отдал такой приказ. К тому же нам пришлось скрепя сердце вывести войска с северного участка фронта на высоты севернее долины Бельбека. Без этой меры нельзя было высвободить необходимые силы – не говоря уже о том, что в конечном итоге узкий клин наших войск оказался бы в таком положении, когда он не смог бы обороняться. То, что Гитлер не одобрял этого решения – хотя и не мог его отменить, – поскольку оно противоречило строгому запрету, недавно наложенному им на добровольное оставление позиций, мало что значило для меня в сравнении с ответственностью перед войсками, принесшими такие жертвы.

Итак, первая попытка штурмом взять Севастопольскую крепость потерпела крах.