Часть третья
Война на востоке
8. Танковый удар
В конце февраля 1941 года я сдал командование 38-м корпусом на побережье Ла-Манша, чтобы принять руководство 56-м танковым корпусом, штаб которого формировался в Германии. Таким образом исполнилось мое желание, которое я питал еще до начала кампании на западе, – командовать механизированным армейским корпусом.
Конечно, со мной как с командиром корпуса не советовались по вопросам, нужно ли и как именно вести кампанию против Советского Союза. Оперативную директиву мы получили уже очень поздно – насколько я помню, в мае 1941 года, – но и тогда в ней оговаривались только непосредственные задачи танковой группы, в состав которой входил мой корпус.
Следовательно, я не могу комментировать фактическое ведение операций против Советского Союза в 1941 году так же подробно, как говорил о Западной кампании, где мне удалось лично повлиять на окончательное оформление оперативного плана.
Однако мне думается, что я могу затронуть два фактора, уже ставшие вполне очевидными.
Во-первых, это ошибка, которую допустил Гитлер, если не кто-то иной, недооценив ресурсы Советского Союза и боевые качества Красной армии. Следовательно, он исходил из того предположения, что Советский Союз можно уничтожить одной только военной силой в течение одной кампании. Если бы даже это и оказалось возможным, то только одновременно подорвав Советский Союз изнутри. Но курс, который Гитлер – вопреки всем усилиям военных властей – проводил на оккупированных восточных территориях через своих рейхскомиссаров и службу безопасности СД, мог достигнуть лишь прямо противоположного результата. Иными словами, хотя стратегические замыслы Гитлера предусматривали скорейшее уничтожение Советского государства, в политическом смысле он действовал диаметрально противоположно. Расхождения между целями политического и военного руководства часто возникали и во время других войн. Но в данном случае, когда военное и политическое руководство было объединено в руках Гитлера, результатом стало то, что его политические шаги на востоке прямо противоречили требованиям его стратегии, лишая его всякого шанса на быструю победу.
Второй фактор заключался в том, что не удалось выработать единой стратегии в руководстве – то есть совместно с Гитлером и ОКХ. Это можно сказать и о планировании операции в целом, и о ее осуществлении во время кампании 1941 года.
Наступление 56-го танкового корпуса в России
Стратегические цели Гитлера основывались главным образом на политических и экономических соображениях. Это были: первое – захват Ленинграда (который он считал колыбелью большевизма), за счет которого он предполагал соединиться с финнами и овладеть Прибалтикой, и второе – овладение сырьевыми регионами на Украине, центрами производства вооружения в Донбассе и затем кавказскими нефтяными месторождениями. Захватив эти территории, он рассчитывал окончательно обезглавить советскую военную экономику.
ОКХ, со своей стороны, справедливо возражало, что захват и удержание этих безусловно важных стратегических районов невозможны без предварительного разгрома Красной армии. Ее основные силы, утверждало оно, будут сосредоточены на пути к Москве, поскольку Москва была центром советской власти, потерей которого государство не могло рисковать. Этому было три причины. Во-первых, в отличие от 1812 года Москва действительно представляла собой политический центр России; во-вторых, потеря военно-промышленных областей вокруг и восточнее Москвы по меньшей мере нанесла бы серьезный ущерб советской военной промышленности. Третья и, возможно, самая важная со стратегической точки зрения причина заключалась в расположении Москвы как центрального узла транспортной сети в европейской части России. Ее утрата развалила бы советскую оборону на две части и помешала бы советскому командованию организовывать единые, скоординированные операции.
Со стратегической точки зрения разногласия между Гитлером и ОКХ сводились к следующему: Гитлер хотел решать вопрос на обоих флангах (для чего Германия не располагала достаточными силами ввиду соотношения сил противоборствующих сторон и величины театра военных действий), а ОКХ намеревалось добиваться успеха в центральной части фронта.
Из-за этого расхождения принципиальных стратегических концепций в конечном счете и потерпело крах немецкое руководство операцией. Хотя Гитлер согласился с предложенным ОКХ распределением сил, согласно которому основная часть армии должна была действовать двумя группами армий на севере и лишь одной в районе южнее Припятских болот, споры вокруг стратегических задач продолжались на протяжении всей кампании. Их неизбежным следствием явилось то, что Гитлеру не только не удалось достичь своих и без того слишком далекоидущих целей, но даже спутать планы ОКХ.
«Общие намерения», изложенные Гитлером в его плане «Барбаросса» («уничтожение основной части русской армии, расположенной в Западной России, путем смелых операций, в том числе глубокого проникновения танковыми группами; воспрещение отходу боеспособных элементов в глубь российской территории»), были в конце концов не более чем стратегической или даже тактической «формулой». Конечно, благодаря превосходной штабной работе и действиям боевых частей мы добились необычайных успехов, поставивших советские вооруженные силы на грань поражения. Но эта «формула» ни в коей мере не могла заменить оперативного плана, относительно подготовки и выполнения которого в высшем руководстве должно было царить полное единодушие, а также ввиду соотношения сил противоборствующих армий и немыслимых расстояний план должен был учитывать, что, возможно, для уничтожения советских вооруженных сил потребуется две кампании.
Однако, как я уже упоминал, занимая должность командира корпуса, я не был посвящен в планы и намерения Верховного командования. По этой причине в то время я и не подозревал о столь важных разногласиях стратегического характера, существовавших между Гитлером и ОКХ. Но даже на моей должности я вскоре ощутил их следствие.
56-й танковый корпус должен наносить удар из Восточной Пруссии в составе 4-й танковой группы, входящей в группу армий «Север».
Группа армий «Север» (под командованием фельдмаршала Риттера фон Лееба) получила задачу выступить из Восточной Пруссии, уничтожить силы противника в Прибалтике и затем наступать на Ленинград.
В этой связи задачей 4-й танковой группы (под командованием генерал-полковника Хепнера) было выйти к Двине у Двинска (Дюнабурга) и ниже, чтобы захватить все переправы для дальнейшего наступления в направлении Опочки.
Справа от 4-й танковой группы 16-я армия (под командованием генерал-полковника Буша) должна была наступать через Ковно (Каунас), слева 18-я армия (под командованием генерала фон Кюхлера) должна была двигаться в направлении Риги.
Я прибыл в район сосредоточения 56-го танкового корпуса 16 июня. Генерал-полковник Хепнер издал следующие приказы о наступлении 4-й танковой группы.
56-й танковый корпус (8-я танковая дивизия, 3-я моторизованная пехотная дивизия и 290-я пехотная дивизия) должен совершить прорыв в восточном направлении через леса севернее Мемеля и восточнее Тильзита и захватить большое шоссе на Двинск северо-восточнее Ковно. Справа от него 41-й танковый корпус (под командованием генерала Рейнхардта) (1-я и 6-я танковые дивизии, 36-я моторизованная пехотная дивизия и 269-я пехотная дивизия) должен наступать в направлении переправы через Двину у Якобштадта. Дивизия СС «Мертвая голова», также входящая в состав танковой группы, должна сначала следовать за ним с тем, чтобы затем догнать корпус, продвигающийся быстрее других. В связи с поставленной задачей отрезать все расположенные перед Двиной войска противника. В операции группы армий «Север» решающее значение имел захват мостов через Двину неразрушенными, поскольку эта могучая река представляла собой серьезное препятствие. Таким образом, при наступлении 4-й танковой группы оба корпуса должны стараться первыми достичь Двины. 56-й танковый корпус рассчитывал выиграть, так как обладал тем преимуществом, что, согласно полученным сведениям, в тылу врага он должен был встретить меньшее сопротивление, чем 41-й танковый корпус. Поэтому 41-й корпус получил на одну танковую дивизию больше, чем наш. Мое предложение перенести главное направление удара на участок, где мы рассчитывали встретить наименьшие вражеские силы, не встретило поддержки в штабе танковой группы.
Прежде чем приступить к описанию операций 56-го танкового корпуса, которые, по сути дела, выделяются только тем, что они были развиты в танковый рейд в истинном смысле этого слова, я должен коснуться вопроса, который проливает свет на пропасть между солдатскими критериями и критериями нашего политического руководства.
За несколько дней до начала наступления мы получили приказ Верховного командования вооруженных сил, который позднее стал известен как «приказ о комиссарах». Суть его заключалась в том, что все взятые в плен политкомиссары Красной армии должны расстреливаться на месте, как носители большевистской идеологии.
Я согласен, что с точки зрения международного права у политических комиссаров был весьма двусмысленный статус. Они, разумеется, не были солдатами, как я не посчитал бы солдатом гаулейтера, приставленного ко мне в качестве политического надзирателя. Но их нельзя было отнести и к невоюющим лицам, например полковым священникам, медперсоналу или военным корреспондентам. Напротив, они – не являясь солдатами – были фанатичными бойцами, но бойцами, чью деятельность с точки зрения традиционного понимания войны можно было считать незаконной. В их задачу входил не только политический надзор над советскими войсковыми командирами, в большей степени они должны были придавать бою самый жестокий характер, полностью расходящийся с традиционными понятиями о поведении солдата. Эти комиссары были теми, на ком лежала главная ответственность за методы ведения войны и отношение к пленным, явно противоречившие положениям Гаагской конвенции о ведении наземной войны.
Однако какого мнения ни придерживаться по поводу статуса комиссаров в международном праве, их расстрел после взятия в плен в бою неизбежно вызывал внутренний протест у всякого солдата. Такой приказ, как «приказ о комиссарах», противоречил всем солдатским понятиям. Исполнение его угрожало бы не только чести наших войск, но и их боевому духу. Вследствие этого у меня не осталось иного выбора, кроме как доложить своему начальству, что «приказ о комиссарах» не будет выполняться подчиненными мне войсками. В этом вопросе командиры моих частей целиком стояли на моей стороне, и все в корпусе поступали соответственно. Едва ли нужно говорить, что мои начальники согласились с моей позицией. Однако лишь намного позже все труды ради отмены приказа о комиссарах привели к успеху – а именно когда стало ясно, что приказ лишь вынудил комиссаров прибегать к самым жестоким методам, заставлявшим войска сражаться до конца.
В 13.00 21 июня наш штаб был уведомлен о том, что наступление начнется в 3.00 следующим утром. Жребий был брошен.
Ограниченный район, отведенный моему корпусу в лесистой местности севернее Мемеля, позволял использовать для наступления на занятые, по полученным данным, приграничные позиции противника только 8-ю танковую дивизию и 290-ю пехотную дивизию. 3-я моторизованная пехотная дивизия оставалась между тем в резерве южнее реки.
Первоначально в непосредственной близости от границы мы встретили лишь слабое сопротивление, вероятно, передовых опорных пунктов. Однако вскоре нам пришлось остановиться перед хорошо подготовленной системой закрытых огневых сооружений, которую удалось преодолеть только после того, как около полудня 8-я танковая дивизия прорвала вражеские укрепления севернее Мемеля.
Уже в первый день советское командование показало свое истинное лицо. Наши войска наткнулись на немецкий патруль, ранее отрезанный противником. Все солдаты были мертвы и зверски обезображены. Нам с моим адъютантом часто приходилось бывать на участках фронта, еще не очищенных от врага, и мы оба решили, что никогда не позволим такому противнику взять нас живыми. Позже часто случалось, что советские солдаты поднимали руки, как бы сдаваясь, а когда наши пехотинцы приближались к ним, хватались за оружие или что их раненые притворялись мертвыми, а потом стреляли в спины наших солдат.
У нас создалось общее впечатление, что части противника, находившиеся в прифронтовых районах, не были захвачены врасплох нашим наступлением, тогда как советское военное командование, вероятно, не ожидало его – во всяком случае, пока не ожидало – и потому не смогло скоординировать действия его мощных резервов.
Было много споров о характере развертывания советских войск – оборонительном или наступательном. Судя по числу сил, сосредоточенных в западных районах Советского Союза, и мощных концентрациях танковых войск в районе Белостока и Львова, можно было утверждать – как утверждал Гитлер, обосновывая свое решение о нападении, – что рано или поздно Советский Союз сам предпринял бы наступление. С другой стороны, расположение советских войск 22 июня 1941 года отнюдь не говорило о каких-либо намерениях Советского Союза совершить агрессию в ближайшее время.
Думаю, ближе всего к истине будет назвать развертывание советских войск – которому оккупация Восточной Польши, Бесарабии и Прибалтики уже придала весьма крупные силы – «развертыванием на любой непредвиденный случай». Несомненно, что 22 июня 1941 года войска Советского Союза были еще так сильно растянуты вглубь, что в то время могли использоваться только для ведения обороны. Однако схема их расположения могла быстро измениться в соответствии с развитием политического или военного положения в Германии. При минимальной задержке Красная армия – чьи группы армий имели если не качественное, то численное превосходство над противостоявшей группой немецких войск – могла объединить свои части так, что была бы способна перейти в наступление. Таким образом, советское развертывание фактически представляло собой скрытую угрозу, хотя формально и оставалось оборонительным вплоть до 22 июня. При первой благоприятной возможности, военной или политической, Советский Союз мог превратиться в непосредственную угрозу для Германского государства.
Безусловно, летом 1941 года Сталин предпочел бы избежать столкновения с Германией. Но если бы развитие международной обстановки рано или поздно внушило советскому руководству мысль о том, чтобы прибегнуть к политическому давлению на Германию или даже угрозе военной интервенции, то его условно оборонительное развертывание быстро могло приобрести наступательный характер. То есть, как я уже говорил, это было именно развертывание на любой случай.
А теперь вернемся к 56-му корпусу.
Чтобы выполнить свою задачу по взятию двинских переправ неповрежденными, корпус должен был сосредоточиться на двух следующих пунктах. В первый день он должен был продвинуться на 80 километров в глубь вражеской территории и захватить переправы через Дубису у Арёгалы. Я знал район Дубисы еще со времен Первой мировой. Он представлял собой глубокую, изрезанную речную долину с непроходимыми для танков склонами. В Первую мировую наши инженерно-железнодорожные войска в течение нескольких месяцев работы соединили берега искусным бревенчатым мостом. Если бы врагу удалось взорвать этот большой путепровод в Арёгале, корпус оказался бы в безвыходном положении, а противник получил бы время организовать оборону на крутом берегу на противоположной стороне реки, которую в любом случае было бы очень трудно прорвать. Поэтому очевидно, что мы не могли рассчитывать на внезапный захват мостов через Двину. Переправа у Арёгалы предоставляла нам незаменимый для этого трамплин.
Хотя могло показаться, что штаб корпуса предъявляет к войскам чрезмерные требования, 8-я танковая дивизия (под командованием генерала Бранденбергера), в которой я провел большую часть дня, все-таки выполнила свою задачу. Прорвав пограничные позиции и преодолев вражеское сопротивление в тылу, дивизия передовыми отрядами захватила переправу у Арёгалы к вечеру 22 июня. 290-я дивизия следовала за ней с рекордной скоростью, а 3-я моторизованная пехотная дивизия, в полдень наступавшая через Мемель, была направлена к переправе южнее Арёгалы.
Первый шаг удался.
Второе условие успеха в Двинске заключалось в том, чтобы корпус без остановок наступал на город, не обращая внимания, успевают ли за ним другие соединения с флангов. Захват этих важнейших мостов полностью зависел от того, сумеем ли мы захватить противника врасплох. Естественно, мы отдавали себе полный отчет в том, что этот путь подразумевает значительный риск.
Как оказалось – и как мы надеялись, – корпусу удалось ударить в слабое место вражеской обороны. Несмотря на постоянные контратаки противника, которые в отдельных случаях влекли за собой тяжелые бои, дивизиям корпуса удалось сравнительно быстро сломить вражеское сопротивление.
В то время как 41-й танковый корпус справа от нас временно был остановлен сильной вражеской группировкой, окопавшейся у Шяуляя (Шяулен), а справа от нас левый фланг 16-й армии вел бои за Ковно, 56-й танковый корпус 24 июня фактически вышел к шоссе на Двинск в районе Вилькомира. Войдя на 170 километров в глубь вражеской территории, он не только обогнал немецкие соединения на обоих флангах, но и оставил далеко позади советские силы, расположенные в пограничной зоне. Теперь до вожделенных двинских мостов оставалось всего 130 километров. Но сможем ли мы сохранить такой темп? Несомненно, враг бросит против нас свежие силы из резервов. Больше того, он мог в любой миг – хотя бы временно – закрыть брешь позади нас и отрезать наши коммуникации. Но, несмотря на предостережения штаба танковой группы, мы не желали упустить удачу из-за чрезмерной осторожности. 290-я пехотная дивизия, естественно, была не способна догнать остальные части корпуса, но то, что она следовала за нами, давало нам определенную уверенность, тем более что она уже отвлекла на себя внимание значительных сил противника, которые в ином случае атаковали бы нас с тыла. Тем временем корпус и две мобильные дивизии – 8-я танковая, двигавшаяся по шоссе, и 3-я моторизованная дивизия, с большим трудом продвигавшаяся южнее по проселочным дорогам, – стремились к желанному трофею, Двинску. Обе дивизии смогли уничтожить брошенные против нее резервные части противника. В этих боях, подчас ожесточенных, враг потерял 70 танков (что составляло около половины наших танковых сил) и многочисленные батареи. На том этапе нам не хватало времени и людей на сбор пленных.
Рано утром 26 июня 8-я танковая дивизия вышла к Двинску, а в 8.00 в дивизионном штабе мне передали донесение о том, что оба больших моста захвачены. Бои еще продолжались в городе на той стороне реки, но большой мост с дорогой попал в наши руки целым и невредимым. Посты, отправленные взорвать подрывные заряды, были разбиты на подступах. Железнодорожный мост был лишь незначительно поврежден небольшим взрывом и все еще годился для движения. На следующий день 3-я моторизованная пехотная дивизия смогла неожиданно для врага пересечь реку выше города. Наша цель была достигнута!
Обстановка на фронте группы армий «Север» на 26 июня 1941 г. после захвата Двинска силами 56-го танкового корпуса
До начала наступления мне задавали вопрос, сколько времени, по нашему мнению, нам понадобится, чтобы достичь Двинска, если это вообще возможно. Я отвечал, что если не удастся сделать это за четыре дня, то едва ли можно рассчитывать захватить мосты невредимыми. И вот ровно через 4 дня 5 часов после начала наступления мы действительно завершили бросок на 320 километров по прямой, в глубь вражеской территории. Мы одержали успех только потому, что и рядовых и офицеров гнала вперед одна мысль – Двинск – и мы были готовы идти на большой риск ради достижения этой цели. Мы испытали чувство огромного удовлетворения, войдя в город через большие мосты, хотя перед уходом противник поджег его большую часть. Еще большую радость доставляло нам сознание того, что успех не потребовал от нас ощутимых потерь.
Естественно, положение корпуса – единственного находившегося на северном берегу Двины – отнюдь нельзя было назвать безопасным. 41-й танковый корпус и левый фланг 16-й армии отстали от нас на 100–160 километров. Между ними и нами находилось несколько советских корпусов, отступавших за Двину. Мы должны были не только считаться с тем, что враг всеми силами попытается атаковать нас на северном берегу, но и обеспечить свою защиту на южном берегу от вражеских соединений, подходивших с юга. Опасность нашего положения проявилась особенно ясно, когда отдел штаба корпуса подвергся нападению с тыла в лесу недалеко от моего тактического штаба.
Однако изолированное положение нашего корпуса, в котором мы не могли находиться бесконечно, тревожило нас меньше, чем вопрос о том, каким должен быть следующий шаг. Будет ли нашей целью Ленинград, или мы повернем на Москву? Командующий танковой группой, прибывший к нам на «Физелер-Шторьхе» 27 июня, ничего не смог сообщить нам по этому поводу. Можно было бы предположить, что командующий целой танковой группой должен иметь представление о ближайших целях, но, как видно, это было не так. Приказ расширить плацдарм вокруг Двинска и удерживать переправы поумерил наш энтузиазм. Нам пришлось ждать, пока подтянутся 41-й танковый корпус и левый фланг 16-й армии, причем танковый корпус должен был перейти реку у Якобштадта.
Это, конечно, было по-школьному «безопасное» решение, но мы думали по-другому. По нашему мнению, внезапное появление корпуса далеко за линией фронта не могло не вызвать замешательство во вражеских рядах. Противник наверняка попытается отбросить нас за реку, стянув для этого все доступные войска. Следовательно, чем быстрее мы продолжим наступление, тем меньше у него будет шансов оказать нам организованное сопротивление превосходящими силами. Если бы мы продолжили наступать в направлении Пскова – разумеется, обеспечивая охрану двинских переправ – и одновременно штаб танковой группы выдвинул другой танковый корпус через Двинск вслед за нами, то, скорее всего, противник был бы вынужден сопротивляться теми силами, которыми он располагал бы на тот момент, и не смог бы провести заранее спланированное сражение. Что касается разбитых сил противника южнее Двины, то ими могли заняться подходившие сзади пехотные армии.
Понятно, что чем дальше танковый корпус – или даже целая танковая группа – продвигается в глубину советского тыла, тем больше возрастает опасность. Однако здесь можно возразить, что безопасность танкового соединения, действующего в тылу врага, главным образом зависит от его способности продолжать движение. Как только оно остановится, то немедленно подвергнется нападению вражеских резервов, подходящих со всех сторон.
Но Верховное командование не разделяло наших взглядов, и, конечно, в этом его нельзя упрекнуть. В конце концов, продолжать и дальше хватать удачу за хвост значило бы слишком искушать судьбу, ибо она в любой миг могла привести нас на край пропасти. Поэтому пока что цель – Ленинград – отодвинулась в далекое будущее, а нам осталось топтаться на месте в Двинске. Как мы и предвидели, противник стянул подкрепления не только от Пскова, но также от Минска и Москвы. Вскоре нам уже приходилось отбивать атаки врага, поддержанные бронетанковой дивизией, на северном берегу Двины, и на отдельных участках сложилась критическая ситуация. В ходе контратаки, предпринятой 3-й танковой дивизией с целью вернуть временно оставленные участки, наши войска обнаружили тела трех офицеров и тридцати солдат, получивших ранения и находившихся в полевом перевязочном пункте, который накануне попал в руки врага. Они были чудовищно изувечены.
В ближайшие несколько дней советская авиация сделала все возможное, чтобы уничтожить захваченные нами мосты. С почти ослиным упрямством эскадрилья за эскадрильей подлетали на бреющем полете с единственным результатом: их сбивали наши истребители или зенитные пушки. Только за один день они потеряли таким образом 64 самолета.
Наконец, 2 июля мы снова смогли двинуться в путь, после того как в корпус прибыла дивизия СС «Мертвая голова» в качестве его третьего подвижного соединения, а 41-й танковый корпус перешел Двину у Якобштадта.
4-я танковая группа получила дальнейшее направление Резекне – Остров – Псков. Итак, в конце концов впереди замаячил Ленинград.
Однако прошло уже шесть дней после стремительного рейда на Двинск. У противника было время оправиться после шока, вызванного внезапным столкновением с немецкими частями на северном берегу Двины.
Такой танковый рейд, какой совершил 56-й танковый корпус до Двинска, неизбежно создает смятение и панику в зоне коммуникаций врага, вносит разлад в вертикаль управления и практически лишает его возможности координировать свои операции. Своим решением закрепиться на Двине 4-я танковая группа отказалась от этих преимуществ. Удастся ли нам теперь полностью вернуть себе прежний перевес, было по крайней мере сомнительно. Безусловно, это было возможно в единственном случае: если танковая группа сумела бы действовать всеми силами как одним целым. Однако, как мы увидим, именно этого и не случилось, хотя сопротивление врага было недостаточно сильным, чтобы задержать наше продвижение.
Тем не менее сначала танковая группа выступила едиными силами от рубежа Двинск – Якобштадт в направлении Пскова, причем 56-й танковый корпус продвигался по шоссе Двинск – Резекне – Остров – Псков и восточнее его, а 41-й танковый корпус наступал слева от него. Враг сопротивлялся упорнее, чем в первые несколько дней кампании, но все же мы снова и снова брали над ним верх.
Танковая группа приближалась к линии Сталина – линии укреплений, неравномерно протянувшихся вдоль прежней советской границы от южной оконечности Чудского озера западнее Пскова до бывшей небольшой пограничной крепости Себеж.
На этом этапе штаб танковой группы определил 41-му танковому корпусу шоссе для продолжения наступления на Остров, 56-й танковый корпус развернул на восток в направлении Себежа и Опочки. Командование намеревалось прорвать линию Сталина и обойти с востока сильную бронетанковую группировку врага, расположенную, как мы полагали, в районе Пскова. Это был бы прекрасный план, если бы группировка действительно существовала, а 56-й корпус смог бы скорыми темпами осуществить маневр. Но мы считали, что первое не соответствовало действительности, а второе неосуществимо, поскольку, двигаясь в указанном направлении, корпусу пришлось бы преодолевать обширные болота перед линией Сталина. Наши настойчивые предложения о том, чтобы оба корпуса продолжали наступление в первоначальном направлении на Остров, остались без ответа, и я должен с сожалением сказать, что наши опасения насчет болот полностью оправдались.
Правда, 8-я танковая дивизия обнаружила гать, ведущую через болота, но та была уже полностью забита машинами советской моторизованной дивизии. Понадобилось несколько дней, чтобы расчистить путь и восстановить взорванные мосты. Когда в конце концов дивизия вышла из болот, она столкнулась с сильным сопротивлением, которое удалось сломить только после сравнительно тяжелых боев.
3-я моторизованная дивизия нашла лишь узкую гать, по которой ее машины вообще не могли пройти. Пришлось отводить ее оттуда и отправить на Остров вслед за 41-м танковым корпусом.
Дивизии СС «Мертвая голова», наступавшей на Себеж, повезло больше, хотя она и встретила сильно укрепленную линию железобетонных оборонительных сооружений. Что касается дисциплины и солдатской выдержки, то упомянутая дивизия, несомненно, производила отличное впечатление. У меня даже были причины похвалить ее за особенно хорошую походную дисциплину – важное условие эффективного движения моторизованных соединений. Дивизия всегда отличалась стремительностью в нападении и стойкостью в обороне. Позже она не раз бывала у меня в подчинении, и я думаю, что это, возможно, лучшая дивизия СС из тех, с которыми мне доводилось встречаться. В то время у нее был храбрый командир, который вскоре был ранен и позднее убит.
Однако все эти качества не могли компенсировать недостаточную подготовку руководящего состава. Дивизия несла тяжелые потери, так как, попав в боевые условия, ее войска учились тому, чему армейские части научились уже давно. Эти потери и недостаток опыта, в свою очередь, приводили к тому, что дивизия упускала благоприятные возможности, и это влекло за собой бои, которых можно было избежать. Думаю, нет ничего труднее, чем научиться использовать подходящий момент, когда ослабление вражеского сопротивления дает нападающему шанс на решительный успех. В результате всего этого я неоднократно был вынужден приходить на помощь дивизии, причем я даже не мог предотвратить резко возросших человеческих потерь. Примерно через десять дней три полка дивизии пришлось перегруппировать в два.
Однако, как бы храбро ни сражались дивизии СС и каких бы блестящих успехов они ни добивались, нет ни малейших сомнений, что было непростительной ошибкой создавать их как отдельные воинские формирования. Отборные пополнения, которые могли бы занять должности унтер-офицеров в сухопутной армии, растрачивались в совершенно недопустимом масштабе в войсках СС, которые в целом несли тяжелые потери, несоизмеримые с фактически достигнутыми успехами. Естественно, нельзя возложить ответственность за это на сами войска СС. Вину за ненужные человеческие жертвы несут те, кто создавал эти особые формирования, исходя из чисто политических мотивов и вопреки сопротивлению всех компетентных органов сухопутных войск.
Однако мы ни в коем случае не должны забывать, что солдаты СС были хорошими товарищами, сражались на фронте плечо к плечу с сухопутной армией и всегда проявляли храбрость и стойкость. Безусловно, большая их часть только одобрила бы выход из подчинения такому человеку, как Гиммлер, и свое введение в состав армии.
Прежде чем вернуться к судьбе 56-го танкового корпуса, я хотел бы ознакомить читателя с организацией работы командного состава танкового соединения во время последней войны.
Уже в битве у Сен-Прива-Гравлот во время войны 1870–1871 годов мой дед собирал свой штаб на холме, с которого мог целиком обозревать все поле боя и лично руководить действиями своего армейского корпуса. Он даже мог подъезжать к полкам, когда они разворачивались для атаки, а однажды, как говорят, в весьма крепких выражениях отругал батарею, которая сняла орудия с передка слишком далеко от противника.
Эти сцены, естественно, ушли в прошлое. В Первую мировую войну возрастающая дальность вражеского артиллерийского огня оттесняла войсковые штабы все дальше и дальше в тыл, а ширина фронта исключала всякую возможность визуального наблюдения и личного руководства боевыми действиями. Отныне решающее значение приобрела эффективная телефонная связь, и картина, нарисованная Шлифеном, который изобразил полководца сидящим за письменным столом и отдающим приказы по телефону, подстегивая войска, в свое время стала действительностью.
Вторая мировая война, в свою очередь, потребовала других методов управления, особенно соединениями, обладающими высокой подвижностью. У них обстановка меняется так быстро, благоприятные возможности появляются и исчезают с такой скоростью, что ни один командир танкового соединения не может позволить себе постоянно находиться на командном пункте далеко в тылу. Если он станет дожидаться донесений слишком далеко от передовых позиций, то будет вынужден принимать решения слишком поздно, упуская все удобные случаи. К тому же после успешного окончания боя часто бывает необходимо противодействовать совершенно естественному явлению усталости и вселить бодрость в войска.
Ввиду беспрецедентных требований, которые предъявляет к выносливости офицеров и солдат новая маневренная война, еще важнее, чтобы командиры как можно чаще появлялись перед войсками на передовой. Обычный солдат ни в коем случае не должен чувствовать, что не нюхавшее пороху «начальство» занимается сочинением приказов где-то в тылу. Он испытывает определенное удовлетворение, когда видит, что генерал иногда оказывается в пекле боя или воочию наблюдает успешное наступление. Только ежедневно бывая с войсками, можно узнать их нужды, выслушать их тревоги и помочь им. Старший командир должен быть не только тем, кто постоянно требует исполнения своих приказов, но и помощником и товарищем. Помимо всего прочего, он сам черпает новые силы, посещая боевые части. Много раз, бывая в дивизионных штабах, я выслушивал опасения по поводу упадка боевого духа частей и неизбежного перенапряжения. Конечно, эти тревоги довлеют над командирами все сильнее с течением времени, поскольку именно они несут полную ответственность за свои полки и батальоны. И все же когда я выезжал в войска на передовую, то нередко с радостью обнаруживал в них больше уверенности и оптимизма, чем ожидал, – и зачастую в связи с успешно завершенным боем. И тогда, выкурив по сигарете с экипажем танка или поболтав со стрелковой ротой об общей ситуации, я неизменно видел это непреодолимое стремление вперед, эту готовность отдать все свои силы до последней капли, которые отличают немецкого солдата. Такой опыт приносит старшему командиру мало с чем сравнимую отраду. К сожалению, чем выше поднимаешься, тем реже это случается. Командующий армией или группой армий редко имеет возможность так же часто бывать в войсках, как генерал, командующий корпусом.
Но конечно, и командир корпуса не может постоянно разъезжать. Командир, который вечно носится по передовым позициям, которого практически невозможно отыскать, фактически передает руководство своему штабу. Нередко это идет на пользу, но все-таки не затем его назначали командиром.
В конечном итоге все зависит от разумной организации руководства – особенно в подвижных соединениях, – непрерывность которого должна поддерживаться при всех обстоятельствах.
Необходимо, чтобы отдел тыла штаба корпуса, как правило, оставался на одном месте в течение нескольких дней, чтобы не прерывать подвоз материальных средств. Командующий корпусом вместе с оперативным отделом, с другой стороны, должен перемещать свой командный пункт вперед ежедневно или даже дважды в день, чтобы сохранить связь с механизированными дивизиями. Это требует от штаба большой подвижности. Достигнуть этого можно единственным способом: за счет сокращения состава тактического штаба до минимума, что в отношении командования всегда полезно, и отказа от обычных удобств. Конечно, когда нам приходилось работать в подобных условиях, ангелу-хранителю бюрократов, который, помимо прочих дел, к несчастью, увязывается и за армиями на поле боя, довелось пережить неприятные минуты.
Мы не теряли времени на поиск жилья. Во Франции везде к нашим услугам были замки и усадьбы. На востоке маленькие деревянные дома нас мало привлекали, особенно из-за некоторых вездесущих «домашних животных». Поэтому наш командный пункт по большей части размещался в палатках и двух штабных фургонах, которые вместе с несколькими военными «Фольксвагенами», радиостанцией и телефонной станцией при переездах служили транспортом для унтер-офицерского и рядового состава. Сам я спал в спальном мешке в маленькой палатке, которую делил со своим адъютантом, а на приличной кровати, помнится, спал не больше трех раз за весь этот танковый рейд. Только один человек питал неприязнь к жизни в палатке – наш старший военный помощник, предпочитавший спать у себя в машине. К несчастью, его длинные ноги высовывались из-за двери, и потом, после дождливой ночи, он никак не мог снять свои мокрые сапоги.
Мы всегда разбивали наш маленький лагерь в лесу или роще неподалеку от главной оси наступления – если возможно, у озера или ручья, чтобы окунуться перед завтраком или после поездок на линию фронта, откуда возвращались в пыли и грязи.
В то время как начальник штаба, естественно, должен был оставаться на командном пункте, чтобы выполнять свою работу и поддерживать телефонную связь, я целыми днями, а иногда и ночами находился в разъездах. Обычно я выезжал рано утром после получения донесения об обстановке и отдачи необходимых приказов, чтобы побывать в дивизиях и передовых частях. В полдень я ненадолго возвращался на командный пункт, а затем отправлялся в другую дивизию, так как часто именно ближе к вечеру складывались предпосылки к успеху или войскам нужно было дать новый толчок. Черные, как трубочисты, и валясь с ног от усталости, мы возвращались в наш палаточный лагерь, который тем временем успевали перевезти на новое место. В таких случаях особенно приятно было, когда благодаря заботам майора Нимана, моего второго помощника, вместо обычного ужина из ржаного хлеба, копченой колбасы и маргарина мы получали жареную курицу или даже бутылку вина из его небольших запасов. К сожалению, хоть мы и ушли далеко вперед, куры и гуси попадались нам очень редко, потому что, как правило, на них уже находились другие любители, успевавшие переловить их раньше нас. Когда начались первые осенние дожди и в палатках стало слишком холодно, приятными и освежающими оказались для нас бани, хотя и примитивные по устройству, но встречавшиеся почти в каждом хозяйстве.
Конечно, это гибкое руководство было возможно для меня только потому, что в эти поездки я брал с собой передвижную радиостанцию под началом нашего отличного офицера связи Колера, позднее майора Генштаба. Благодаря тому, что он быстро умел налаживать связь с нашим тактическим штабом или штабом любой дивизии, я постоянно был в курсе обстановки на всем участке корпуса, и те решения, которые я принимал на месте, почти сразу же передавались в штаб. Могу добавить, что во время моего послевоенного заключения Колер оказался самым бескорыстным другом и помощником для моей жены.
Кроме верных шоферов Нагеля и Шумана и двух мотоциклистов сопровождения, моим постоянным спутником в этих поездках был мой адъютант лейтенант Шпехт. Мы прозвали его Пепо за приземистую, жилистую фигуру, молодцеватую свежесть и беззаботный характер. Он представлял собой лучший образец молодого кавалерийского офицера. Проворный, живой, слегка безответственный там, где дело касалось опасности, умный и сообразительный, он всегда сохранял веселость и немного дерзил. Все эти качества мне импонировали.
Он блестяще ездил верхом (его отец страстно увлекался разведением лошадей, а мать была первоклассной наездницей) и перед самой войной выиграл несколько крупных соревнований, незадолго до того получив офицерский чин. Он был готов на все и больше всего любил участвовать вместе со своим командиром в патрулях с перестрелками. Пока мы оставались в танковом корпусе и каждый день могли бывать на поле боя, Пепо был доволен и мной, и своей участью, но, когда я стал командовать армией и больше уже не мог так часто выезжать на фронт, он стал проявлять нетерпение. Вполне объяснимое поведение для молодого офицера, поэтому я иногда давал ему свободу. В Крыму он дважды очень умело и отважно командовал эскадроном разведки. Будучи на Ленинградском фронте, я снова направил его в дивизию, но на подлете он разбился вместе с «Физелер-Шторьхом». Эта потеря стала для меня тяжелым ударом.
Но вернемся к 56-му танковому корпусу. 9 июля стало ясно, что попытка 4-й танковой группы обойти противника, стоявшего, по сведениям, под Псковом, войсками нашего корпуса с востока не имеет никакой надежды на успех по причине болотистой местности и сильного неприятельского сопротивления. Не оставалось ничего иного, кроме как прекратить маневр и перебросить штаб корпуса и 8-ю танковую дивизию на первоначальное северное направление на Остров, куда уже была отправлена 3-я мотопехотная дивизия. И все же, согласно разведывательной сводке от 10 июля, после своего выступления от Двинска корпус разгромил четыре или пять вражеских пехотных дивизий, одну бронетанковую дивизию и одну моторизованную дивизию, то есть силы, численно намного его превосходящие. Помимо тысяч пленных, наши трофеи с момента перехода через государственную границу составили 60 самолетов, 316 орудий (в том числе противотанковых и зенитных орудий), 205 танков и 600 грузовых машин. Но противник, хотя и отброшенный на восток, еще не был уничтожен – и вскоре это стало очевидно.
Теперь, когда танковая группа была сосредоточена в районе Острова, штаб нашего 56-го танкового корпуса надеялся на быстрое, прямое и массированное наступление на Ленинград, в ходе которого наш корпус должен будет наступать через Лугу, а 41-й корпус через Псков. По нашему мнению, это позволяло с наилучшими шансами не только быстро взять город, но и отрезать силы противника, отступающие через Лифляндию в Эстонию под натиском 18-й армии. 16-я армия, следовавшая за 4-й танковой группой, должна была бы защищать открытый восточный фланг операции.
Однако штаб танковой группы, вероятно действуя по приказу высшего руководства, принял другое решение.
41-му корпусу было приказано двигаться в направлении на Ленинград по шоссе через Лугу.
56-й корпус, вновь выступивший на восток, должен был двигаться через Порхов и Новгород в направлении Чудова, чтобы в скорейшие сроки перерезать сообщение между Ленинградом и Москвой.
Как бы ни важна была эта задача, оба приказа снова вели к широкому рассредоточению танковых корпусов, в результате чего и тот и другой лишались необходимой ударной силы. Опасность усугублялась тем, что лежавшая перед Ленинградом местность по большей части была заболочена или покрыта лесами и труднопроходима для крупных танковых соединений.
Особенно огорчило нас, что командование вывело из подчинения 56-го корпуса дивизию СС «Мертвая голова», сменив ее в районе Себеж – Опочка 290-й пехотной дивизией. Дивизия СС была переброшена южнее Острова в качестве резерва танковой группы. Таким образом, как и вначале, после перехода германской границы, танковая группа снова переместила направление своего главного удара на левый фланг – 41-й корпус. 56-й корпус получил приказ начать широкий охват в направлении Чудова в составе одной танковой и одной пехотной дивизий, тем самым лишившись возможности использовать для защиты своего открытого южного фланга дивизию СС, следовавшую справа уступом. Это был особенно рискованный ход, если учесть, что силы противника, с которыми корпус сталкивался до тех пор, были хотя и побеждены, но далеко не разгромлены.
Как бы то ни было, мы все же оставались в убеждении, что корпус по-прежнему должен обеспечивать свою безопасность за счет скорости движения.
3-я моторизованная дивизия, вернувшаяся в наше распоряжение в районе Острова, после тяжелых боев 10 июля взяла Порхов и получила приказ двигаться по второстепенной дороге на север. 8-я танковая дивизия должна была наступать через Сольцы и захватить важнейшую переправу через Мшагу в месте ее впадения в озеро Ильмень.
В течение нескольких следующих дней наступление продолжалось с боями, по большей части ожесточенными. До сих пор враг никак не давал о себе знать на открытом южном фланге, не считая 14 июля, когда рано утром был атакован командный пункт корпуса на северном берегу Шелони – видимо, разведывательными силами противника. В тот же день по моему указанию 8-я танковая дивизия, занявшая Сольцы в бою с подготовленным врагом, имевшим в распоряжении артиллерию и танки, выдвинулась в район Мшаги и обнаружила, что мост взорван.
Тем временем штаб танковой группы перенес главное направление удара дальше на запад от Лужского шоссе. Три механизированных соединения 41-го корпуса были переброшены на север, чтобы преградить путь вражеским войскам, отступающим под натиском 18-й армии от Нарвы, севернее Чудского озера. На Лужском шоссе осталась только одна пехотная дивизия корпуса (269-я).
Таким образом, 56-й танковый корпус в своем широком обходном маневре на Чудово вдруг оказался в еще более изолированном положении, чем раньше. В связи с этим мы обратились в штаб танкового корпуса и указали, что для выполнения задачи по овладению Чудовом наш корпус должен немедленно получить поддержку дивизии СС «Мертвая голова» и 1-го корпуса 16-й армии, который уже находился сравнительно близко.
Однако, прежде чем мы получили ответ, 56-й танковый корпус уже оказался в трудном положении. Утром 15 июля на командный пункт на Шелони, западнее Сольцев, поступило несколько крайне неприятных донесений. Мощные силы неприятеля с севера атаковали фланг 8-й танковой дивизии, протянувшийся до Мшаги, и одновременно перешел с юга через Шелонь. Это значило, что основная часть соединений 8-й танковой дивизии, находившейся между Сольцами и Мшагой, отрезана от тылов дивизии, где находился штаб корпуса. Но и это было еще не все. Противник захлопнул капкан и за нами, выдвинув с юга значительные силы, чтобы перерезать наши коммуникации. Одновременно 3-я моторизованная дивизия, наступавшая севернее, с севера и северо-востока у Малого Утогорша была атакована превосходящими вражескими силами.
Было ясно, что противник намеревался окружить изолированный 56-й танковый корпус. Поскольку дивизия СС «Мертвая голова» не следовала уступом на нашем правом фланге, враг смог атаковать, форсировав Шелонь, находившимися южнее нас силами. В то же время отвод 41-го танкового корпуса от шоссе на Лугу освободил там значительные силы противника, которые и нанесли удар по нашему северному флангу.
Положение нашего корпуса в тот момент было незавидным, и мы не могли не спрашивать себя, не пошли ли мы в этот раз на чрезмерный риск. Может быть, потеряв голову от предыдущих успехов, мы недооценили противника на нашем южном фланге? Но каким иным способом могли мы выполнить наше задание? Фактически нам не осталось иного пути, как только отвести 8-ю танковую дивизию назад через Сольцы, чтобы избежать грозившего нам окружения. 3-я моторизованная дивизия должна была в то же время выйти из боя, чтобы корпус вновь получил свободу движения. В несколько последовавших дней сохранялась критическая ситуация, когда противник всеми силами старался не размыкать кольцо и бросил в бой, кроме стрелковых дивизий, две бронетанковые дивизии при сильной поддержке артиллерии и авиации. Тем не менее 8-й танковой дивизии удалось прорваться через Сольцы на западе и перегруппироваться, хотя временно пришлось обеспечивать ее снабжение с воздуха. Прежде чем выйти из боя, 3-й моторизованной дивизии пришлось отбить 17 атак подряд. Между тем, после того как штаб танковой группы снова отдал в наше распоряжение дивизию СС, нам удалось расчистить путь подвоза снабжения.
18 июля кризис был в целом преодолен, к тому времени корпус занял твердые позиции в районе города Дно на фронте, направленном примерно на восток и северо-восток. Опасность, угрожавшая ранее нашему открытому флангу на юге, была устранена за счет 1-го корпуса 16-й армии, уже подошедшего к Дну на близкое расстояние.
Утешением нам послужило перехваченное письмо за подписью маршала Ворошилова, с которым я встречался в 1931 году в Москве и который теперь командовал фронтом напротив нашего. Оно не просто подтвердило, что весьма значительные силы советских армий были разбиты, но в той же связи упоминало и о боях в районе Сольцов.
Окружение 56-го танкового корпуса в Сольцах (15–18 июля 1941 г.)
Находясь в окружении, мы могли связываться с тылом в лучшем случае только по радио и с помощью авиации. Однако немедленно после восстановления коммуникаций на нас обрушился обычный бумажный поток. Отдельного упоминания заслуживает зловещий запрос, телеграфированный нам из Верховного командования. Московское радио, несколько преждевременно обрадовавшись окружению нашего корпуса, сообщило о захвате у нас нескольких совершенно секретных документов, касавшихся реактивной системы залпового огня. По всей видимости, Советы испытывали крайнюю неприязнь к нашему новому оружию, из которого мы могли стрелять снарядами с горючим. Стоявшая против нас советская армия уже открытым текстом предупредила по радио, что, если мы не прекратим ее применять, они ответят газовой атакой – конечно, это была пустая угроза ввиду совершенно недостаточной химической защиты у них самих. Учитывая эти обстоятельства, было понятно, как их обрадовал захват таких сведений. Теперь от нас потребовали объяснений, каким образом документ под грифом «Совершенно секретно» мог попасть в руки противника. Очевидно, что он был захвачен не у наших боевых частей, а у транспортной колонны, в то время когда Советы перерезали наши коммуникации. Это могло случиться с любым танковым соединением, действующим далеко впереди фронта своей армии. В ответ на запрос Верховного командования мы надлежащим образом доложили обстоятельства дела и добавили, что впредь во избежание дальнейшего недоверия мы воздержимся от того, чтобы расхаживать в одиночку в 100 километрах за фронтом противника.
19 июля штаб группы сообщил нам, что он планирует отправить 56-й танковый корпус через Лугу на Ленинград. 296-я пехотная дивизия, сосредоточенная на Лужском шоссе, уже была отдана в наше распоряжение. Снова было отвергнуто наше предложение о том, чтобы в конце концов сосредоточить силы танковой группы для согласованных действий – предпочтительно на севере с 41-м танковым корпусом восточнее Нарвы (где на Ленинград вели четыре пригодные дороги), а не в направлении на Лугу, проходившем через обширные леса.
Что касается остального, то мы должны были первыми начать наступление на восток вместе с 1-м корпусом, чтобы выйти на уже однажды достигнутый район Мшаги. Верховное командование, как видно, еще придерживалось своего плана глубокого обходного маневра и даже готово было провести его восточнее озера Ильмень. Поэтому мы вместе с 1-м корпусом участвовали в новых боях, в ходе которых враг был отброшен за Мшагу.
26 июля нас посетил начальник оперативного управления ОКХ генерал Паулюс. Я проинформировал его о ходе проведенных нами боев и указал, насколько был изношен наш корпус в результате действий на местности, совершенно не приспособленной для использования танковых войск. Я также обратил его внимание на рассеивание ресурсов танковой группы. Потери трех подвижных дивизий нашего корпуса уже достигли 6 тысяч человек, причем и войска, и техника подвергались сильнейшему напряжению, хотя 8-й танковой дивизии и удалось во время нескольких дней передышки довести число исправных танков с 80 до 150.
Я сказал Паулюсу, что, на мой взгляд, лучше всего было бы вывести всю танковую группу из этого района, не допускавшего наступления быстрыми темпами, и использовать ее против Москвы. Если, с другой стороны, командование не хочет отказываться от наступления на Ленинград и выполнения широкого обходного маневра через Чудово, то для этого нужно использовать пехотные части. Сразу после выхода из района лесов наш корпус нужно сохранить для финального удара по городу, иначе подвижные дивизии выйдут к Ленинграду в небоеспособном состоянии. В любом случае, сказал я, такая операция потребует времени. Если же мы хотим быстро овладеть Ленинградом и побережьем, то единственный способ сделать это – сосредоточить всю танковую группу на севере в районе восточнее Нарвы, откуда выступить прямо на город.
Генерал Паулюс полностью согласился с моим мнением.
Тем не менее сначала дело пошло совсем по-другому. В то время 17-я армия в составе 1-го корпуса и еще одного только что прибывшего корпуса заняла фронт на Мшаге западнее Ильменя, в конце концов было решено, что 56-й танковый корпус должен нанести удар по Ленинграду через Лугу. Для этого в наше распоряжение передали 3-ю моторизованную дивизию, 269-ю пехотную дивизию и вновь прибывшую полицейскую дивизию СС.
Результатом этого стало то, что механизированные силы группы были рассеяны еще больше. Дивизия СС «Мертвая голова» осталась под началом 16-й армии на озере Ильмень, а 8-я танковая дивизия вошла в резерв танковой группы и сначала использовалась для очистки района коммуникаций от партизан – для этой роли она была совершенно непригодна, и силы ее растрачивались попусту. Таким образом, в распоряжении корпуса осталась только одна мобильная дивизия (3-я моторизованная) в районе Луги, а дивизии 41-го корпуса были задействованы восточнее Нарвы. Генерал-полковник Гудериан предложил такой принцип применения танков: «Бей, а не шлепай!» Со своей стороны мы сделали прямо противоположное. Все наши попытки сохранить три мобильные дивизии независимо от направления, в каком будет действовать наш корпус, оказались безуспешны. Опыт давно показал, что при недостатке сил мало кто из командиров способен сохранить правильный боевой порядок и не рассредоточить свои соединения.
Описание боев за Лугу заняло бы здесь слишком много места. Они шли очень тяжело. Хотя в предыдущие несколько недель противник располагал на этом участке лишь незначительными силами, теперь он стянул целый корпус в составе трех дивизий при поддержке сильной артиллерии и танков. В довершение всего область вокруг Луги являлась учебным районом Красной армии, разумеется хорошо знакомым врагу, к тому же у него было время как следует окопаться.
Пока бои еще продолжались, наш корпус получил новую задачу. Наконец ему предстояло соединиться на севере с 41-м корпусом для штурма Ленинграда. Однако и теперь это относилось только к штабу корпуса и 3-й моторизованной дивизии, так как 8-я танковая дивизия и дивизия СС должны были продолжать выполнение своих задач.
15 августа мы передали район у Луги штабу 50-го корпуса под командованием генерала Линдемана, моего старого друга еще со времен Первой мировой, и выступили на север. Дорога до нового командного пункта на озере Самро в 40 километрах юго-западнее Нарвы была так плоха, что нам потребовалось восемь часов, чтобы преодолеть расстояние 200 километров. Едва поздно вечером мы прибыли на озеро Самро, как получили телефонограмму из штаба группы с приказом остановить 3-ю моторизованную дивизию, следовавшую за нами, и на следующее утро возвращаться прямо на юг и доложить о прибытии штабу 16-й армии в Дне. Наш корпус вместе с 3-й моторизованной дивизией и дивизией СС «Мертвая голова», которая выводилась с Ильменя, должен был войти в 16-ю армию. Никто не притворялся, что его радуют эти блуждания. За одним достойным восхищения исключением: нашего квартирмейстера майора Кляйншмидта, чью невозмутимую жизнерадостность нисколько не поколебало известие о том, что все его распоряжения по транспорту и снабжению придется развернуть на 180 градусов.
Итак, 16 августа мы двинулись назад в Дно по той же отвратительной дороге, что и накануне. На этот раз на расстояние 260 километров понадобилось 13 часов. К счастью, 3-я моторизованная дивизия не успела уйти далеко на север и смогла вовремя развернуться, но что об этом думали солдаты, боюсь даже помыслить.
Вероятно, главная причина этого изменения заключалась в том, что в целом у нас было недостаточно сил и что весь район между Ленинградом, Псковом и Ильменем был совершенно непригоден для танков.
По прибытии в штаб 16-й армии нас ввели в курс дела: 10-й корпус, действовавший на правом фланге армии южнее озера Ильмень, был атакован и отброшен значительно превосходящими силами противника (38-й советской армией в составе восьми дивизий и кавалерийских соединений). В настоящее время он вел тяжелые оборонительные бои южнее Ильменя на фронте, повернутом на юг, причем противник, очевидно, намеревался обойти его с запада. 56-й корпус должен был срочно прийти на помощь 10-му корпусу.
Нашим войскам было поручено, по возможности не привлекая внимания противника, вывести две механизированные дивизии на его западный фланг восточнее Дна, чтобы смять его фланг, в то время как он атакует 10-й корпус на севере. Нас ожидало неплохое дело, и мы с удовольствием увидели, что войска дивизии СС были рады вернуться под наше командование. Но, к сожалению, 8-я танковая дивизия не была освобождена и передана нам для выполнения столь полезной операции.
Удар 56-го танкового корпуса во фланг 38-й советской армии 19 августа 1941 г.
К 18 августа была успешно завершена скрытая переброска двух дивизий в замаскированные районы сосредоточения на западном фланге противника, и, когда рано утром на следующий день корпус начал наступление, очевидно, враг был захвачен врасплох. Наш план смять фланг противника удался полностью, и в последовавших боях вместе с 10-м корпусом, снова перешедшим в наступление, нам удалось разгромить 38-ю советскую армию. К 22 августа мы достигли реки Ловать на юго-востоке от Старой Руссы, хотя в этой песчаной местности при почти полном отсутствии дорог пехоте двух моторизованных дивизий пришлось проделать большую часть пути в пешем порядке. В те несколько дней один только 56-й корпус захватил 12 тысяч пленных, 141 танк, 246 орудий и несколько сот автоматов и автомобилей. Среди трофеев оказались две весьма интересные вещи. Первая – новенькая зенитная батарея 88-миллиметровых орудий немецкого производства образца 1941 года. Другая – первое советское залповое орудие, попавшее в руки немцев. Поскольку мне не терпелось эвакуировать его, меня страшно возмутило, когда обнаружилось, что его нельзя сдвинуть с места, потому что кто-то снял с него шины! Злоумышленником оказался не кто иной, как мой второй адъютант майор Ниман, решивший, что они годятся для нашего командного фургона. Когда ему велели отдать шины и надеть их на прежнее место, вид у него был довольно унылый.
Пока войска, которым снова пришлось выложиться в бою, не жалея сил, наслаждались коротким отдыхом на Ловати, прошли слухи о выводе 56-го корпуса и использовании его где-то на другом участке, но затем в конце концов возобновилось наступление 16-й армии на восток южнее озера Ильмень. Однако в конце августа начались первые за то лето дожди, превратив дороги в такое месиво, что обе моторизованные дивизии на время не могли двинуться с места. Тогда же противник выдвинул новые силы. Вместо разбитой 38-й армии на участке фронта Холм – Ильмень, напротив нашей 16-й армии, появились три новые армии – 27, 34 и 11-я. Последовали новые бои, но их подробное описание заняло бы слишком много времени. 56-й танковый корпус форсировал Полу и подошел к Демянску, остановившись на некотором расстоянии от него. Не считая усиления вражеского сопротивления, мучительно трудное наступление по превращенным в грязное месиво дорогам требовало от солдат и техники напряжения всех сил. В то время я постоянно находился со своими дивизиями, но часто даже мой крепыш «Кюбельваген» мог продвигаться по этим так называемым дорогам только с помощью тягача.
В те дни даже мы ощутили на себе расхождение целей Гитлера (Ленинград) и ОКХ (Москва). Командующий 16-й армией генерал-полковник Буш сказал мне, что намерен идти на восток до самого Валдая, чтобы в дальнейшем иметь возможность наступать в направлении Калинин – Москва. Штаб группы армий «Север», по всей видимости, не разделял этого мнения – главным образом потому, что опасался обнажить восточный фланг армии. В то время как в начале сентября 57-й танковый корпус подошел из района группы армий «Центр» на юге и принял участие в наших операциях, 12 сентября нам сообщили, что вскоре нам с 3-й моторизованной дивизией предстоит переброска на юг, чтобы поступить в распоряжение 9-й армии в составе группы армий «Центр». Даже будучи командующим корпусом, нельзя было разобраться в этой путанице; правда, у меня создалось впечатление, что все это в конечном итоге происходит, очевидно, из-за борьбы между Гитлером и ОКХ по поводу того, что должно быть стратегической целью – Москва или Ленинград.
Во всяком случае, бои, проведенные 16-й армией в те недели, когда в них участвовал 56-й корпус, были неизменно успешны, и 16 сентября ОКВ объявило о разгроме значительных частей 11, 27 и 34-й советских армий. Девять вражеских дивизий считались уничтоженными, а еще девять понесшими сильные потери.
Однако мы не испытали никакого настоящего удовлетворения этими успехами, поскольку никто не понимал, какова конечная цель наших действий и какой смысл во всех этих боях. Как бы ни развивались события дальше, период головокружительных наступлений, подобных нашему броску на Двинск, закончился.
Близилось к концу и время моего пребывания во главе 56-го танкового корпуса. Вечером 12 сентября под проливным дождем я сидел у себя в палатке с несколькими офицерами моего штаба. С тех пор как стало рано темнеть, мы завели обычай играть в бридж, чтобы скоротать время до поступления вечерних донесений. Вдруг зазвонил стоявший у моего локтя телефон, и оказалось, что меня вызывает командующий армией, мой друг Буш. Телефонный звонок в столь поздний час обычно не обещал ничего хорошего, но на этот раз Буш прочел мне поступивший по телеграфу из ОКХ приказ: «Генералу пехоты фон Манштейну надлежит явиться в группу армий «Юг» и принять командование 11-й армией».
Каждый солдат поймет, какую гордость и счастье испытал я от перспективы возглавить целую армию. В то время это казалось мне пиком моей военной карьеры.
Рано утром на следующий день я попрощался – к сожалению, только по телефону – с подчиненными мне дивизиями и затем со своим штабом. Прощаясь, я с благодарностью вспомнил все, чего достиг 56-й корпус и его штаб за последние месяцы, в которые и штабы, и дивизии стали единым целым.
Как ни радовала меня эта новая и более ответственная задача, тем не менее я отдавал себе полный отчет, что, вероятно, период моей жизни, приносивший мне наибольшее удовлетворение как солдату, закончился. Целые три месяца я жил непосредственно среди боевых войск, деля с ними не только лишения и невзгоды, но и гордость успехов. Я постоянно черпал новые силы в самом факте этого общего опыта, в радостной преданности, с которой все выполняли свой долг, и чувстве товарищества. Отныне мое положение не позволит мне в той же степени участвовать в жизни войск, в какой это удавалось мне до сих пор.
Едва ли когда-нибудь мне доведется пережить что-либо сравнимое со стремительным броском 56-го танкового корпуса в первые дни кампании – исполнение всех желаний командующего танковым корпусом. Поэтому прощание далось мне очень тяжело – особенно с моим опытным начальником штаба полковником бароном фон Эльферфельдтом, хладнокровным, благородным и надежным советчиком. То же я могу сказать и о моем отважном и талантливом начальнике оперативного отдела майоре Детлеффсене, начальнике разведки Гвидо фон Кесселе и том самом неутомимом квартирмейстере майоре Кляйншмидте. Пришлось расстаться и с начальником генерал-адъютантского отдела майором фон дер Марвицем, который присоединился к нам всего за несколько недель до того и с которым меня связывали тесные узы дружбы еще со времен совместной службы в Померании и учебы в военной академии.
Когда утром 13 сентября я отправился в путь, чтобы официально доложить об отбытии своему другу Бушу, я смог взять с собой только адъютанта Шпехта и двух водителей, Нагеля и Шумана. Никто из них не дожил до сего дня.
